Читать книгу Осколки времени - Райса Уолкер - Страница 8

Где-то рядом с пляжем

26 апреля 1905 года, 19:00

Учитывая дату на координатах, я ожидаю увидеть хижину в Джорджии или, возможно, склад в табачной лавке Джесса, когда перемещаюсь. Но это гостиничный номер, и вместо обычных джинсов Кирнан одет в темные брюки и рубашку с глубоким вырезом спереди. На спинке стула висит пиджак от костюма, в руке он держит сложенную газету, а у ног лежит матерчатый мешок. Он сидит у открытого окна, глядя на синее море. Солнце висит низко над горизонтом, придавая дощатому настилу и небольшому участку пляжа сразу за ним серовато-оранжевое сияние.

То, что он смотрит в окно, почти так же неожиданно, как и это местоположение. Раньше, если Кирнан ждал меня, его глаза были прикованы к стабильной точке. Даже если он был зол, он все равно смотрел вперед, как будто у него была физическая потребность увидеть меня в ту же секунду, как я появлюсь.

Я тихонько откашливаюсь, и он поворачивается ко мне.

Он отрастил усы и длинные бакенбарды. Они ему не подходят. Он небрежно улыбается мне – не той широкой, безумной улыбкой, к которой я привыкла, но все же это лучше, чем хмурый взгляд.

– Где мы находимся? – спрашиваю я.

– В Истборне. Примерно в восьмидесяти километрах к югу от Лондона.

– И почему мы в Истборне?

– Потому что Гудини здесь, – резко отвечает он. – Прежде чем иметь дело с настоящим и будущим, сначала нам нужно забрать этот ключ из прошлого. И сегодня наш лучший шанс.

Кирнан протягивает мне газету, сложенную так, чтобы было видно объявление:

Первое появление в Истборне всемирно известного и Настоящего ГУДИНИ. Победитель большого Конкурса Наручников, как утверждает лондонская иллюстрированная газета Daily Mirror. 17 марта 1904 года. Он настоящий. Не подделка. Настоящий.

Кирнан указывает на заголовок примерно в середине страницы:

ВЫЗОВ!

ГАРРИ ГУДИНИ, ипподром, Истборн

Дорогой сэр. Извините нас, но мы выяснили, что трюк с ящиком, который Вы демонстрируете, НЕ НАСТОЯЩИЙ, а заранее прорепетированный, и мы можем доказать это, если Вы позволите нам соорудить обычный ящик, из которого Вы, ПРИГВОЖДЕННЫЙ И ПРИВЯЗАННЫЙ, мы гарантируем, не сможете выбраться, не РАЗЛОМАВ ЯЩИКА. Если Вы не желаете принять вызов публично, Вы можете попробовать в частном порядке; если Вы согласны, дайте нам знать, когда мы сможем начать, и наши люди будут в вашем распоряжении. – Господа Корнуэлл & Cын, строители и подрядчики, Гроув-роуд и Эшфорд-роуд, Истборн.

Гудини принимает вышеупомянутый вызов В СРЕДУ ВЕЧЕРОМ, 26 апреля, на ипподроме в Истборне. Всем разрешено взять с собой молоток и гвозди.

Когда я поднимаю глаза, Кирнан вываливает на кровать из матерчатой сумки молоток, гвозди и сложенный листок бумаги.

– Вот уже несколько недель я слежу за его выступлениями здесь и в Шотландии. Несколько недель назад попытался организовать встречу, передав одному из его помощников листовку Гудини, это может объяснить акцент на подлинности в объявлении, которое ты держишь. Поэтому я не могу этого сделать. Но у тебя, возможно, есть шанс. Режиссер-постановщик будет удивлен, если девушка полутора метра ростом добровольно согласится забить гвоздь.

– Полтора метра и восемь сантиметров. И я могу забить гвоздь. Однажды я построила домик на дереве, – я не уточняю, что он накренился и не выдержал бы и исхудалую белку до того, как папа взял дело в свои руки и привел в порядок. Я могла бы признаться в этом Кирнану помладше, но…

– Не имеет значения. Эти ребята разбираются в шоу-бизнесе. Они выведут тебя с полудюжиной крепких парней просто для визуального эффекта.

– На сцену? – произнося эти два слова, я чувствую, как колотится мое сердце.

– Нет, – говорит он, глядя на меня так, словно я сошла с ума. – На задний двор, в переулок. Конечно, на сцену. Как только ты окажешься там, просто подойди поближе и брось эту записку в ящик Гудини. И убедись, что твой медальон виден.

Я разворачиваю записку. Это просьба о личной встрече в баре отеля «Куинс» сразу после представления, написанная над грубым наброском медальона. Ниже следует вопрос: какого цвета его свечение?

– Передай ему это, – говорит Кирнан, – и он встретится с тобой.

– Я не думаю, что это хорошая идея, Кирнан.

На самом деле, я думаю, что это ужасная идея. Я просто с ума схожу от одной мысли выйти на сцену. Я постепенно достигла той точки, когда могу довольно хорошо импровизировать в путешествиях во времени, но эта импровизация никогда не пугала меня так, как сцена. До этого я выступала только дважды… ну, трижды, если считать катастрофичный фортепьянный концерт, когда мне было девять лет, но это была не настоящая сцена. Первый раз это случилось в пятом классе. Меня заставили выступать в школьной пьесе, когда какой-то ребенок заболел гриппом. Три года спустя, на выпускном вечере средней школы, я споткнулась о шнур микрофона директора и упала лицом вниз на сцену, раздавив свернутый диплом, который он мне только что вручил.

Однако я не склонна признаваться в этом Кирнану в его нынешнем настроении. Возможно, это и не имеет значения, поскольку он игнорирует меня. Он подходит к шкафу и достает оттуда платье.

– Оно немного великовато, так что я сомневаюсь, что тебе понадобится корсет, но он есть в комоде. Туфли, шляпка и все такое – в шкафу. Шпильки и расческа вон там.

Кирнан поворачивается, собираясь уйти, и я хватаю его за руку. Предупреждение Джулии всплывает в моей голове, как большая неоновая вывеска, и перемена в его общем отношении не очень помогает мне успокоиться.

– Стой. Может, сначала поговорим? Я бы хотела узнать кое-какие сведения об этом деле. Я знаю, что Гудини был художником-беглецом и фокусником, но…

– Нам нужно попасть на ипподром пораньше, чтобы ты была ближе к первым рядам, – говорит он, убирая мою руку со своего плеча. – Одевайся. Мы можем поговорить после шоу.

Я проверяю время начала шоу, указанное в статье – 8 часов вечера.

– А далеко до театра?

– Пара минут ходьбы.

Я уже слышала от него эти «пару минут» и знаю, что это может означать что угодно – от трех кварталов до трех километров. Но прежде чем я успеваю попросить разъяснений, он уходит.

Я вздыхаю и рассматриваю платье. Оно изысканнее, чем тот наряд 1905 года, который я носила в Бостоне, с метрами бледно-зеленого шелка и странной кружевной накидкой. Судя по тому, как она устроена на вешалке, плащ ниспадает на плечи и почти достигает талии спереди, ныряя вниз в глубокий V-образный вырез сзади. Из-за глубокого выреза лифа мне нравится, что спереди есть кружево, даже если это выглядит немного странно.

Вскоре я обнаруживаю, что это платье не снабжено липучкой на спине, поэтому, несмотря на несколько минут скручивания моего тела в крендель, некоторые пуговицы остаются расстегнутыми.

Я сижу на кровати и пытаюсь привести свои волосы в порядок, когда входит Кирнан, даже не потрудившись постучать. Он тихо ругается, когда видит, что я не готова, и быстро застегивает расстегнутые пуговицы. Затем он берет щетку и собирает мои волосы, прежде чем закрепить шляпу и вытянуть несколько передних локонов.

Все это занимает меньше двух минут. Выражение лица Кирнана безразличное, деловитое, когда он поворачивает меня, проверяя мой внешний вид. Такое его поведение просто сейсмический сдвиг по сравнению с тем, что было несколько недель назад (ну, по крайней мере, для меня это было несколько недель назад), когда он помогал мне надевать одежду 1905 года, которую держал в магазине Джесса. Тогда его пальцы задерживались на моей коже, будто он искал какой-то предлог для физического контакта.

А теперь он словно одевает ребенка, который опаздывает на школьный автобус… ребенка, который ему не особенно-то и нравится. Я знаю, что у меня не может быть и того и другого. Мне следовало бы вздохнуть с облегчением, и в каком-то смысле так оно и есть. Но этот сдвиг в его личности слишком резок, слишком экстремален, чтобы я могла просто принять его без вопросов, особенно после того, как Джулия усомнилась в его лояльности. Я не знаю, что изменило его, что превратило его в человека, которого я едва узнаю, но нам нужно поговорить.

Я хватаю его за руку, когда он прячет щетку в ящик стола. Он снова отстраняется и бросает мне на колени черную бархатную ленту.

– Повесь сюда свой ключ. На шнуре он выглядит глупо.

Ленточка покороче определенно лучше выглядит с платьем, и так Гудини точно заметит ключ, но опять же, его слова и этот тон будто совсем чужие. Я прикрепляю ключ к ленте и завязываю его на шее.

– Так лучше? – спрашиваю я с неуверенной улыбкой.

– Сойдет, – он протягивает мне вечернюю сумочку. – А теперь, может, уже пойдем?

Улыбка застывает на моем лице.

– Кирнан, кто-то помочился в твой кофе? Почему ты так себя ведешь?

Он раздраженно фыркает и отвечает с притворным терпением:

– Кейт, нам надо идти, иначе мы опоздаем. Сделай мне одолжение и постарайся вести себя серьезно.

И тон его голоса, и слова как пощечина. Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы, и отвожу взгляд, чтобы скрыть их. Когда я оглядываюсь назад, на его лице мелькает что-то похожее на раскаяние, но он быстро берет себя в руки.

– Ясно, – я выхватываю кошелек у него из рук. – Но как только мы закончим, ты расскажешь мне, что, черт возьми, с тобой происходит.

* * *

Кирнан не преувеличивал. Ипподром находится менее чем в трех минутах езды от отеля «Куинс». Первые два квартала мы идем по дощатому настилу. Стаи чаек носятся по пляжу, и он в значительной степени принадлежит только им. Одна одинокая пара жмется друг к другу на плавучем бревне в метре или около того за пределами досягаемости прилива. Здесь холодно – достаточно холодно, чтобы я пожалела, что Кирнан не добавил к моему костюму пальто, а не этот бесполезный плащ.

Театр находится в квартале от берега. Здесь свободная рассадка, и люди уже толпятся, поэтому, возможно, Кирнан был прав, предложив приехать пораньше. Конечно, он легко мог бы установить координаты так, чтобы я переместилась за час или два до начала шоу, и избежать спешки в последнюю минуту.

Мы протискиваемся в переднюю часть театра, чтобы я была на месте, как только они начнут звать добровольцев. Кирнан положил молоток и гвозди в маленькую вечернюю сумочку, которую я держу в руках, и из нее теперь торчит рукоять. Это выглядит глупо, и я задаюсь вопросом, не переигрывает ли подготовка Кирнана мою роль беспомощной маленькой женщины.

Когда мы входим в роскошный красный зал, перед нами примерно триста мест, поэтому мое первое впечатление – он гораздо меньше того, что был в парке Норумбега, где Кирнан исполнял свой номер Будини. Затем я смотрю вверх и вижу, что над нами два уровня сидений. Большинство этих мест уже заполнено, поэтому я предполагаю, что это менее дорогой вариант.

Я нахожу два свободных стула во втором ряду, чуть левее центра. Кирнан кладет свою программу на сиденье рядом со мной и говорит, что вернется позже.

– Не спускай глаз с режиссера, – он кивает на приоткрытую дверь сбоку сцены. – Затем громко объяви, что у тебя есть молоток и гвозди. И не обижайся, если они будут смеяться над тобой.

– А почему я должна принимать это на свой счет? Я не выбирала этот костюм, поэтому они будут смеяться над тобой, а не надо мной.

На его лице проявляется слабый призрак его старой усмешки, но почти сразу же исчезает. Он направляется в дальнюю часть театра. Места вокруг меня начинают заполняться в течение следующих нескольких минут, и добрая четверть зрителей держит молотки и гвозди.

В конце концов, какой-то измученный мужчина толкает дверь и открывает ее. Он оглядывается и снова исчезает. Примерно через минуту он возвращается с маленьким блокнотом в руках.

– Я вижу гораздо больше молотков, чем мы ожидали. Мистер Гудини был бы очень рад, если бы каждый из вас забил гвоздь или два, но я думаю, что местная пожарная команда может посоветовать не пускать толпу на сцену. Поэтому мы выберем четную дюжину людей.

Руки взлетают вверх. Некоторые добровольцы, все мужчины, встают. Некоторые из них выглядят как профессиональные борцы, если они вообще есть в 1905 году. Я энергично машу рукой, но режиссер меня не замечает. Он протягивает маленький листок бумаги шести или семи мужчинам, явно собираясь выбрать самого крупного и мускулистого.

Тот факт, что я на одну-две головы ниже всех окружающих, мне не помогает. Хотя стул не выглядит особенно прочным, он должен выдержать мой вес, поэтому я забираюсь наверх. Как только я восстанавливаю равновесие, я машу сумочкой.

– Выберите меня!

Несколько человек вокруг меня начинают смеяться. К ним примешивается еще и несколько насмешек.

– Вы выбрали только мужчин, – я внезапно осознаю свой американский акцент в море британцев и тот факт, что все смотрят на меня. – Мне кажется, вы им заплатили. Почему бы не дать девушке шанс?

Управляющий закатывает глаза.

– Да, пусть будет чертова дюжина, – кричит кто-то с задних рядов.

– Держу пари, что она все равно не сможет попасть в этот чертов гвоздь. Дайте нам что-нибудь, над чем можно посмеяться. – Этот голос явно принадлежит Кирнану, и большинство мужчин усмехаются.

Женщина, стоящая впереди, бросает в сторону Кирнана неприязненный взгляд:

– Двенадцать мужчин и ни одной женщины – это едва ли справедливо.

Другой мужчина кричит:

– А я говорю, дай им молоток, и, может быть, они перестанут тявкать о том, что хотят голосовать.

Думаю, во фразе «дайте им молоток» был подтекст. Очевидно, женщина, которая попросила немного гендерного равенства, согласна, потому что ее губы сжимаются.

Режиссер пожимает плечами.

– Ладно, пусть будет чертова дюжина. Если что-то случится с мистером Гудини, это будет на вашей совести, леди, – он отрывает еще один клочок бумаги и протягивает мне. – А теперь слезайте со стула и ведите себя прилично.

Он оглядывается на тех остальных, кого выбрал.

– Представление пройдет в конце шоу. Когда вынесут ящик, вы выйдете на сцену. Гудини, скорее всего, немного пошутит, потом залезет внутрь, и мы закроем крышку. Каждый из вас подойдет по очереди. По два гвоздя на каждого – время не резиновое.

Он проскальзывает обратно за дверь сцены, и я опускаюсь на стул.

Кирнан возвращается минут через десять и садится на свое место.

– Здорово справилась.

Я фыркаю:

– Не надо мне этого. Я слышала, что ты там говорил.

– Просто разогревал толпу. Проверенная временем практика как среди шоуменов, так и среди политиков. Когда ты поднимешься туда, убедись, что находишься в начале очереди, прежде чем они закроют ящик. Я сунул несколько шиллингов парню, стоящему сзади, и велел ему крикнуть: «дамы вперед», так что, думаю, проблем не возникнет, – он быстро пробегает глазами по мне, а затем его взгляд задерживается на моей груди. Но без задних мыслей, он будто только оценивает эффект. – Сними этот плащик и оставь его здесь.

Я бросаю на него уничижающий взгляд, а затем протягиваю руку назад, расстегивая кружевное болеро. Сняв его, я тут же бросаю его ему на колени.

– Доволен? – спрашиваю я.

Его рот слегка приподнимается вверх, и я не могу сдержать мысль, что этот новый Кирнан смог бы посоревноваться с другом Шарлейн, Бенсеном, в сдерживании мимики. В случае с Бенсеном у меня было ощущение, что это просто его натура. Кирнан же, напротив, редко пытался скрыть от меня свои эмоции – позитивные или нет, взаимные или нет. Или если он пытался, то всегда безуспешно. Поэтому все, что он делает и говорит, – это просто игра.

Затем занавес поднимается, и я обращаю свое внимание на сцену, где происходит действие.

* * *

Две помощницы Гудини, одна из которых – его жена Бесс, заковали его в кандалы и сковали цепями более десяти минут назад. Затем его прикрыли занавесом, чтобы он извивался не под взглядом публики, и отошли в сторону сцены.

Зрители двадцать первого века давно бы зевнули и вышли, но люди на ипподроме пристально смотрят на занавес, скрывающий Гудини. Некоторые читают театральную программу, а другие тихо болтают со своими спутниками. У остальных глаза прикованы к сцене, они ждут. При выборе музыки пианист, по-видимому, руководствовался необходимостью создать атмосферу предвкушения. Время от времени раздаются всеобщие вздохи, когда силуэт локтя Гудини или какой-то другой части тела виднеется из-за ткани. Но в основном они просто наблюдают и ждут.

Яркий синий свет виден над занавесом и еще немного под ним, но я почти уверена, что никто, кроме Кирнана, Гудини и меня, не видит его. Вообще-то я не знаю, где сейчас Кирнан. Он пробормотал какое-то извинение и ушел еще до того, как Гудини вышел на сцену.

Это уже четвертый трюк Гудини за вечер, причем каждый явно рассчитан на то, чтобы придать импульс главному событию. В первом акте был карточный фокус, за которым последовало нечто, называемое метаморфозой. Руки Гудини были связаны, затем его поместили в большой мешок и заперли в ящике. Бесс задернула занавеску перед собой и коробкой. Затем мы услышали три быстрых хлопка, и когда занавес открылся, Гудини уже вышел из ложи, а Бесс была внутри, связанная в мешке.

Третьим эпизодом был побег из молочного бидона, наполненного водой, трюк, который Гудини начал выполнять несколько лет назад. Я помню, что видела его в каком-то телевизионном шоу, которое я смотрела давным-давно, «Внутри Магии» или что-то в этом роде, так что я знаю, в чем секрет. Верхняя часть бидона не приварена. Он просто толкает ее вверх и вылезает наружу.

Внезапно красный занавес распахивается, и Гудини торжествующе шагает к зрителям, держа над головой цепи и кандалы. Он начал шоу в смокинге, постепенно раздеваясь во время различных выступлений. Сейчас на нем черный костюм, очень похожий на тот, что Кирнан носил в парке Норумбега.

Глаза у Гудини темные и пронзительные – пожалуй, самая характерная его черта. Хотя он и невысокий, но мускулистый. Темные волосы разделены пробором посередине, и, видно, их пытались пригладить в знак уважения к нынешней моде, но они, похоже, не оценили усилий по их укрощению.

До того, как начать трюк, Гудини попросил нескольких добровольцев осмотреть снаряжение, убедиться, что цепи настоящие и он не прячет где-нибудь ключ. Один из них заглянул ему в рот, а другой осмотрел медальон на шее. Он прикреплен к кожаному ремешку и заправлен в верхнюю часть его купального костюма. Конечно, для всех остальных в зале ключ выглядит, как простой бронзовый диск, тонкий, как пластина, который невозможно использовать для побега.

Что меня озадачивает, так это то, что я все еще вижу синий свет от его ключа. В первых двух побегах он был приглушен коробкой и бидоном, но на этот раз я могла видеть свет над и под занавеской. Гудини ни разу не переместился, даже на секунду.

Толпа аплодирует, сопровождая это свистом и радостными возгласами. Гудини несколько раз поклонился, затем кивнул своим помощникам, приветствуя их аплодисментами. Они делают реверанс, и как только шум стихает, Гудини передает цепи Бесс. Затем он идет к зрителям, стоя совершенно неподвижно, пока все не замолкают.

– Уважаемые дамы… и… господа, – начинает он громко и отчетливо, с легким акцентом, который я не могу идентифицировать. – Мне доставляет огромное удовольствие видеть вас здесь сегодня вечером, вы станете свидетелями нашего следующего трюка с освобождением. Некоторые утверждали, что мои таланты сверхъестественны, но я уверяю вас, что они являются тайной, основанной только на мастерстве и атлетизме, без какой-либо помощи великого запредельного. Однако другие утверждения вызывают еще большую тревогу, чем утверждения о сверхъестественной помощи. Как многие из вас, возможно, знают, одни… личности… здесь, в Истборне, заявили, что я мошенник.

Он замолкает, когда по комнате разносится смесь свиста и смеха.

– Эти люди, очевидно, не верят словам вашей полиции, которая публично подтвердила, что я сбежал из их тюрьмы в прошлый понедельник. Эти люди настаивают, что высвобождение, свидетелем которого вы стали сегодня вечером, – это сценический трюк и ловкость рук. И они верят, что изобрели контейнер, который может поймать… великого Гудини.

Его взгляд скользит по первым нескольким рядам, пока он продолжает:

– Они бросили выз… – Он вздрагивает, когда его глаза проходятся по месту, где сижу я. Но больше всего меня смущает то, что он смотрит прямо мне в лицо. Он, кажется, даже не замечает медальона, несмотря на то, что он находится спереди и в центре моей, теперь почти открытой груди. Он пристально смотрит на меня в течение нескольких секунд, и его глаза ни разу не опустились на ключ ХРОНОСа.

Когда Гудини приходит в себя, он поднимает руки и смотрит на публику:

– Они бросили мне вызов, и я отвечу на него сегодня же вечером.

Освещение меняется, и двое мужчин вкатывают большую коробку в центр сцены. У молодого парня через плечо перекинут моток веревки. Гудини представил их как Корнуэлла и Сына, строителей, которые бросили вызов в газете, а затем сказал:

– Ни у кого, случайно, нет с собой молотка и гвоздей?

Все смеются. Примерно треть зрителей поднимает молоток.

– Превосходно! Жители Истборна всегда наготове.

Я воспринимаю это как сигнал отойти в сторону от сцены. Никто из остальных добровольцев еще не начал выстраиваться в очередь, но они начинают двигаться, когда это делаю я. Двенадцать человек следуют за мной, образуя стройную линию позади меня. Похоже, Кирнан был прав, полагая, что его взятка была излишней.

Гудини бросает на меня нервный взгляд и снова смотрит на толпу.

– Эта юная леди, кажется, очень нетерпелива. Вы уверены, что сможете забить гвоздь, мисс?

Зрители хихикают, но я только киваю и поднимаюсь по четырем ступенькам на сцену, пока у меня не сдали нервы.

Чисто логически я осознаю, что большинство людей в театре на самом деле не смотрят на меня. Почти все они следят за тем, как Корнуэлл и Сын связывают Гудини.

Но мой разум не полагается на логику, когда я нахожусь на сцене, и мое тело, кажется, начинает бастовать. Мне приходится напомнить своим легким втянуть воздух, но мои нервы находятся в полной боевой готовности. Я чувствую, как каждый взгляд в зале физически касается меня, ползает по мне, как муравьи по шоколадному батончику.

Пока мужчины завязывают последние узлы на веревках, Гудини кивает в сторону левой стороны сцены, где стоим мы.

– Я хочу поблагодарить этих зрителей, которые согласились помочь мне в этом испытании. Ваши сегодняшние действия помогут очистить мое доброе имя. Ибо два этих джентльмена ошибаются. Я не мошенник, не шарлатан, не фальшивка. Я тот самый, единственный, настоящий Гудини.

Как раз в тот момент, когда я гадаю, как он заберется в ящик со связанными ногами, молодой человек хватает Гудини за плечи, а старший – за ноги. Они поднимают Гудини и начинают опускать его в ящик. Как только он оказывается внутри, они тянутся к задней стороне коробки, за крышкой.

– Стойте! – У меня пересохло во рту, и это прозвучало как кваканье, поэтому я попыталась еще раз: – Подождите!

Мужчины останавливаются, держа крышку в полуметре над ящиком. Теперь все в театре действительно смотрят на меня.

Я сглатываю и бросаюсь вперед, роняя молоток и гвозди.

– Поцелуй! Я хочу поцеловать Гудини на удачу.

Публика теперь воет. Гудини сидит в ящике, его темные волосы и вдовий мыс делают его похожим на графа Дракулу. Он бросает взгляд в зал, где по внешнему проходу к сцене спешит грузный парень, вероятно телохранитель.

Но зрители явно ведутся на это – вероятно, это эдвардианский эквивалент девушки, бросающей свои трусики на сцену во время рок-концерта. И шоумен в Гудини одерживает верх над его чувством осторожности. Он качает головой, очень отчетливо, и телохранитель останавливается в трех рядах от сцены, все еще наблюдая за мной, но не приближаясь.

Затем Гудини улыбается толпе.

– Как же мне поступить?

Кто-то кричит:

– Поцелуй ее!

– Было бы очень невежливо с моей стороны отказаться, – говорит он и продолжает театральным шепотом: – Но только в щеку, дорогая. Моя жена смотрит.

Тут он определенно прав. Бесс стоит за кулисами и смотрит прямо на меня. Но ее взгляд направлен не на лицо. Она смотрит на ключ ХРОНОСа.

Слегка наклонившись вперед, я касаюсь губами щеки Гудини. Я убеждаюсь, что он видит сложенную записку, прежде чем засунуть ее в карман его костюма.

А потом я бегу со сцены, вниз по ступенькам и прямо по проходу к выходу. Как бы мне ни хотелось остаться и внести свой вклад в защиту прав женщин, но если я сейчас взмахну молотком, то промахнусь мимо гвоздя и разобью себе палец.

Улица теперь пуста, вероятно, потому, что большинство жителей и туристов находятся внутри ипподрома, наблюдая за Гудини. Я возвращаюсь туда, откуда мы пришли, к океану, ускоряя шаг, и потому, что там холодно и сыро, и потому, что я хочу, чтобы между мной и этой сценой было как можно больше расстояния.

Кирнан догоняет меня, прежде чем я успеваю отойти на целый квартал, и бросает мне кружевную накидку.

– Что ж, это было интересное зрелище.

Я ловлю накидку и натягиваю ее на плечи, не сводя с него глаз.

– Твоя проклятая записка попала к нему. Ты счастлив? Я ненавижу быть на сцене. Ненавижу.

– Серьезно? – Он выглядит искренне удивленным. Более того, на этот краткий миг он выглядит искренним. Он похож на того Кирнана, которого я знаю.

– Я ненавидела это с самого детства. А что, твоя Кейт никогда тебе этого не говорила?

Он не отвечает, заставляя меня задаться вопросом, может быть, его Кейт каким-то образом победила страх сцены. Может быть, она не запнулась на полуслове в той дурацкой пьесе… а может, тот ребенок вообще не заболел гриппом.

Очень редко случается, что я упоминаю что-то о себе, чего Кирнан еще не знает, и это явно застало его врасплох. И пока его маска опущена, я хочу получить кое-какие интересующие меня ответы.

– Ладно, я свое дело сделала. А теперь твоя очередь. Чем ты занимался последние шесть лет? – Я борюсь с желанием добавить, что он должен начать с того, что превратило его в абсолютного придурка, но я решаю оставить это при себе.

– Ты еще не закончила, Кейт. Ты все еще должна убедить его отдать нам ключ. Это был заключительный акт шоу, поэтому тебе нужно добраться до отеля «Куинс» и…

– Ты хотел сказать, что мы должны добраться. Ты ведь идешь со мной, так?

– Нет. Как я уже говорил, он скорее отдаст его тебе, чем мне. Я уже столкнулся с его охранниками в Эдинбурге. Вот почему я сегодня держался подальше. Вот почему я ношу эти дурацкие усы.

– Я не думаю, что он пользуется ключом, Кирнан. Свет… он не исчезал, даже на мгновение, когда он освобождал себя за занавесом. И это ведь ты занимался изучением его личности. Если ты ожидал, что я сделаю это в одиночку, почему не привел меня раньше и не рассказал мне о нем побольше?

– У меня остается не слишком много времени теперь, когда я тройной агент. Ты знала, что Гудини скоро появится, так почему же ты сама не потрудилась его исследовать?

– Когда? Когда бы я это сделала, Кирнан? Может быть, у тебя и было шесть лет, но последние несколько дней все было как-то неспокойно. И да, для меня прошло всего несколько дней с тех пор, как мы были в парке Норумбега. Кроме того, я спала всего ничего с тех пор, как оставила тебя в Джорджии.

Я делаю глубокий вдох, собираясь продолжить свою тираду, но останавливаюсь и смотрю на него, складывая воедино кусочки того странного поведения, которое он демонстрировал с тех пор, как появился возле номера мамы в отеле. Есть только одна причина, по которой он так спешит. Ему нужна помощь, чтобы достать ключ, и он не хочет проводить со мной больше времени, чем это необходимо. Но почему?

Я знаю, что нам нужно забрать ключ Гудини, но я не могу полностью доверять Кирнану, пока не выясню, почему он ведет себя так странно. И я ни за что не пойду на эту встречу без дополнительной информации. Кирнан, похоже, убежден, что Гудини использует этот ключ. А я так не думаю. И еще мне хотелось бы знать, где и когда он раздобыл эту чертову штуку.

– И это все, что ты хотел мне сказать? Вся информация, которую ты хотел мне сообщить, прежде чем я отправлюсь одна на встречу с человеком, у которого, как ты говорил, есть вооруженные телохранители?

– Я буду поблизости…

– Чтобы сделать что? Подлатать меня после того, как его охранники застрелят меня?

Я бросаю на него напоследок сердитый взгляд и мчусь вперед, ныряя в переулок между двумя обветшалыми деревянными зданиями и дергаю за бархатную ленту на затылке. Мой ключ ХРОНОСа падает мне на ладонь. Когда я вывожу дисплей, я вижу, как Трей говорит по телефону в своем гостиничном номере и заказывает ужин. Сумка с ноутбуком лежит у его ног. Информация, которую я могу получить с помощью этого ноутбука, может быть, и не является непосредственным исследованием, которое проводил Кирнан, но поскольку он, похоже, не склонен делиться своей информацией, мне ничего больше не остается.

– Что ты делаешь? – спрашивает Кирнан.

Я проверяю время – 21:52, и щелкаю большим пальцем, устанавливая локальную точку.

– Спокойно. Я вернусь.

– Кейт…