Читать книгу Черное Солнце - Ребекка Роанхорс - Страница 5

Горы Обреги

315 год Солнца

(за 10 лет до Конвергенции)

Сегодня он станет богом. Так сказала ему мать.

– Выпей, – сказала она, протянув ему высокую узкую чашу, наполненную светло-кремовой жидкостью. Принюхавшись, он почувствовал запах оранжевых цветов с медовой сердцевинкой, что цеплялись усиками за его окно. А еще он почувствовал землистую сладость колокольчиков, что мать выращивала в саду на заднем дворе – в том самом саду, где ему никогда не позволялось играть. И еще он знал: там было что-то, что он не мог почуять в этом напитке, что-то тайное, что-то, что явилось из сумки, которую она носила на шее, и отчего побелели кончики ее пальцев и его язык.

– Выпей сразу, Серапио, – повторила она, на миг прикоснувшись ладонью к его щеке. – Его лучше пить холодным. На этот раз я добавила больше сладости, так что тебе будет легче пить.

Он вспыхнул, смутившись из-за упоминания о том, как его вырвало в прошлый раз. Утром она тоже предупреждала, что зелье надо выпить залпом, но тогда он проявил нерешительность, просто отхлебнул – и его стошнило месивом молочного цвета. На этот раз он хотел доказать, что достоин большего, что он не какой-то трусливый мальчишка.

Дрожащими руками он схватил чашу и под пристальным взглядом матери поднес к губам. Напиток был мучительно холоден, но, как она и обещала, слаще утреннего.

– До дна, – упрекнула она, когда у него перехватило горло и он начал опускать чашу. – Иначе этого будет недостаточно, чтоб заглушить боль.

Чтобы осушить сосуд, ему пришлось запрокинуть голову. Желудок запротестовал, но мальчик смог с ним справиться. Десять секунд прошло, затем еще десять – и он победоносно вернул пустую чашу обратно.

– Мой смелый маленький божок. – Ее губы изогнулись в улыбке, и от этого он почувствовал себя счастливым.

Она поставила чашу на стол неподалеку, рядом с охапкой хлопчатых шнуров, которыми позже свяжет его. Он бросил короткий взгляд на шнуры, костяную иглу и нити из кишок. И это все было приготовлено для него.

Несмотря на холод, царивший в комнате, у него на лбу выступила испарина, от которой темные кудри прилипли к голове. Он был храбр – настолько, насколько может быть храбрым двенадцатилетний мальчишка, – но один только взгляд на иглу заставлял его желать, чтобы обезболивающее зелье подействовало как можно скорее.

Мать заметила его беспокойство и ободряюще похлопала по плечу:

– Твои предки гордятся тобой, сын мой. А теперь… улыбнись для меня.

Он подчинился, показав ей зубы. Она же взяла маленькую глиняную миску и обмакнула в нее палец – кончик окрасился в красный. Затем жестом велела приблизиться, и он наклонился к ней, позволяя втереть краску ему в зубы. Та была безвкусной, но ему вновь и вновь вспоминались насекомые, которых мать перетирала с ореховым молоком, когда делала краску. Одинокая капля, похожая на кровь, упала на колени женщине. Она нахмурилась и стерла ее ладонью.

На матери было простое узкое черное платье с длинным подолом, касающимся пола, и без рукавов, так что сильные коричневые руки оставались открытыми. Черные волосы длиной до пояса свободно рассыпались по спине, а на шее был воротник из иссиня-черных вороньих перьев, кончики которых были выкрашены в красный цвет – как и его зубы.

– Твой отец думает, что он может запретить мне носить эти одежды. – Она произнесла это спокойно, но мальчик услышал в ее голосе нотки боли, появившиеся от многих лишений и печалей. – Но он не понимает, что это путь моих предков, и до них – их предков. И он не может запретить женщине из рода Черной Вороны нарядиться в честь Бога-Ворона, особенно в столь святой день, как сегодня.

– Он просто боится, – обронил мальчик, и слова сорвались с его губ раньше, чем он подумал об этом: должно быть, зелье развязало ему язык, иначе он бы никогда не осмелился произнести это вслух.

Мать сморгнула, очевидно удивленная его откровением, а затем пожала плечами.

– Возможно, – согласилась она. – Обреги боятся многих вещей, которых они не понимают. А теперь стой спокойно, пока я не закончу.

Она работала споро, окрашивая его зубы в глубокий карминовый цвет, – до тех пор, пока не стало казаться, что его рот наполняет кровь. Она засмеялась – ее зубы были такими же. Отец прав, что так боится ее, вдруг подумал мальчик. Она выглядит свирепой, могущественной. Прислужницей бога.

– Как твоя спина? – поинтересовалась она, возвращая чашу с краской на стол.

– Отлично, – соврал он. Еще до рассвета она вырезала хааханы у него на спине: подняла его из постели, поднесла ему первую чашу обезболивающего зелья и сказала, что время пришло. Он покорно перевернулся на живот, и она начала.

Она использовала особый клинок – он подобного никогда не видел: тонкий, изысканный и очень острый – и при этом все время разговаривала с ним, рассказывая, что, если бы он был со своим кланом, любимые дяди или двоюродные братья постепенно, небольшими кусочками, в течение нескольких месяцев или даже лет, вырезали бы ему хааханы, но сейчас уже не осталось времени, и потому это сделает она, сегодня. Затем, вырезая изогнутые линии – намек на вороньи крылья – на его плечах и вниз по боковым мышцам, она рассказывала ему истории о великом Боге-Вороне. Боль обжигала так, словно он сунул руку в огонь, – возможно потому, что он не допил все зелье, но он перенес все, даже не всхлипнув.

Затем она заставила его сесть и вырезала вороний череп у основания его шеи, так что клюв вытянулся вниз по груди и казался кулоном, висевшим на шее. Боль от этого была в десять раз сильнее, чем от крыльев, но единственное, что удерживало его от крика, – страх, что она может случайно перерезать ему горло, если он слишком резко шевельнется. Он знал, что племя его матери резало свою плоть в знак непрекращающейся скорби по тому, что они потеряли, и был горд нести хааханы, но слезы сами бежали по щекам.

Закончив, она окинула свою работу критическим взглядом:

– Теперь, когда ты вернешься домой, они узнают тебя, даже если к тому моменту ты будешь слишком похож на обреги.

Эти слова задели его, особенно то, что она сказала это уже после того, как нанесла знаки. Он и так привык к замечаниям и насмешкам от других людей, оттого что выглядит не так, как они.

– Разве обреги плохие? – осмелился спросить он – зелье сделало его слишком дерзким. Разумеется, Обреги был единственным домом, который он знал. Он понимал, что его мать была здесь чужачкой: она прибыла из города под названием Това, что располагался далеко отсюда, и принадлежала к людям, которые называли себя Черными Воронами. Но его отец происходил из обреги и был их правителем. Это был дом, в котором жили его предки, земля его народа, возделываемая работниками. Мальчику даже дали имя, принадлежащее обреги. От отца он унаследовал вьющиеся волосы и более светлую кожу, а от матери – узкие глаза, большой рот и широкие щеки.

– Нет, сын, – упрекнула она, – эта жизнь, это место, – она обвела широким жестом, охватив разом и холодный камень стен, и богатые ковры, что висели на них, и снежные горы за ними, и весь народ обреги, – это все лишь для того, чтоб хранить тебя в безопасности до тех пор, пока ты вернешься в Тову.

Хранить от чего? Он хотел спросить об этом, но вместо этого произнес:

– И когда это произойдет?

Вздохнув, она опустила руки.

– Я не Наблюдатель из небесной башни, – покачала она головой. – Но, думаю, это произойдет скоро.

– Через месяц? Через год? – Он попытался подсказать правильный ответ. Произойдет скоро — могло означать что угодно.

– Про нас не забыли, – заверила она его, и ее лицо смягчилось. Она отвела назад непослушную прядь, что упала ему на лоб, и глаза ее были наполнены любовью, согревшей его с головы до ног. Мать могла пугать его отца, но для Серапио она была прекрасна.

Тени двигались по полу, и, когда послеполуденный свет изменился, она оглянулась – лицо раскраснелось от волнения.

– Время пришло. – Она встала, протянула ему руку. – Ты готов?

Он был уже слишком взрослым для того, чтоб держать ее за руку, как ребенок, но в то же время он слишком боялся того, что должно было произойти дальше, так что он коснулся своей ладонью ее и как можно сильнее сжал пальцы, ища у нее утешения, и она вывела его на каменную террассу, где ветры, предвещавшие окончание сезона, обожгли холодом его обнаженную кожу.

Открывающийся вид радовал взор. Отсюда была видна вся, пока что еще цепляющаяся за золото и багрянец поздней осени долина. За нею виднелись высокие зубчатые горы, на которых никогда не таял лед. Серапио провел здесь много дней, наблюдая, как ястребы кружат над деревней, расположенной на краю долины, и сбрасывал камешки с края обрыва, разглядывая, как они рассыпаются в пыль на скалистых утесах внизу. Здесь он предавался нежным воспоминаниям и хорошим мыслям.

– Так облачно, – взволнованно выдохнула мать, все еще держа его за руку, – но посмотри, как все изменилось, пока мы готовились. – Она просияла, показывая окровавленные зубы.

Она была права. Небо прояснилось, явив истерзанное солнце, скорчившееся, как тусклый водянистый шар, на вершине гор – а рядом с ним нависала тьма.

Глаза мальчика испуганно расширились. Мама говорила ему, что Бог-Ворон придет сегодня, но он и не предполагал, насколько кошмарен его облик.

– Посмотри на солнце, Серапио, – задыхаясь, сказала мать. – Мне нужно, чтобы ты посмотрел на солнце.

Он подчинился и со все растущим ужасом увидел, как то начало исчезать.

– Мама? – спросил он встревоженно, ненавидя себя за то, что его голос звучал высоко и испуганно.

– Не отворачивайся! – предупредила она.

Он этого не сделает. Он вытерпел ее нож и ее зелье, и скоро он вытерпит и иглу. Он сможет повелевать солнцем.

Но глаза его начали слезиться и щипать.

– Спокойно, – пробормотала она, сжимая его руку.

У него заболели глаза, но мать вцепилась ногтями в нежную кожу век, заставляя его держать глаза открытыми. Он вскрикнул, когда она задела его глазное яблоко, и инстинкт, что был сильнее страсти, заставил его отдернуться, но мать крепко прижала его к себе, и руки ее были как тиски, а пальцы вонзились ему в челюсть.

– Ты должен смотреть! – выкрикнула она. И он подчинился.

И Бог-Ворон пожрал солнце.

Мать отпустила его, когда остался лишь ореол дрожащего оранжевого огня вокруг темной дыры.

Серапио потер слезящиеся глаза, но она оттолкнула его руки.

– Ты был таким храбрым, – сказала она. – Теперь тебе нечего бояться.

При одной мысли о том, что должно произойти дальше, по его спине пополз холодок дикого страха. Мать же, казалось, ничего не заметила.

– А теперь поторопимся, – произнесла она, заводя его обратно в комнату. – Пока Бог-Ворон господствует над миром.

Мать заставила его сесть на стул с высокой спинкой. Ноги отяжелели, а голова стала легкой – вероятно, от выпитого зелья. Он очень боялся, но только и смог что тихо простонать.

Привязав его за щиколотки к ножкам стула, мать, не давая пошевелиться, принялась опутывать его шнурами, и там, где веревка касалась свежих ран от нанесенных хааханов, тело обжигало огнем.

– Не открывай глаза, – предупредила мать.

Он послушался и уже через мгновение почувствовал у самых ресниц прикосновение чего-то влажного, холодного и мертвящего кожу. Казалось, веки настолько отяжелели, что поднять их не получится уже никогда.

– Слушай меня внимательно, – сказала мать. – Человеческие глаза несовершенны и лгут. Ты должен научиться видеть мир не только ими.

– Но как?

– Ты научишься, и это поможет тебе. – Он почувствовал, как она сунула ему в карман кошель, похожий на тот, что сама носила на шее. Если бы он пошевелил пальцами, то запросто мог бы дотянуться до него, а сейчас только чувствовал, что внутри находится мелкий порошок. – Спрячь его и используй, только когда это понадобится.

– Как я узнаю, когда это понадобится? – обеспокоенно спросил он, опасаясь, что может ее подвести.

– Ты научишься, Серапио, – сказала она мягким и настойчивым голосом. – И когда это произойдет, ты должен будешь вернуться домой, в Тову. Там ты снова откроешь глаза и станешь богом. Понимаешь?

Он не до конца понял, но все равно сказал:

– Да, – а затем спросил: – Ты пойдешь со мной?..

Она всхлипнула, и этот звук напугал его сильнее, чем все остальное произошедшее сегодня.

– Мама?

– Тише, Серапио. Ты задаешь слишком много вопросов. Отныне тишина твой самый главный союзник.

Игла пронзила веко, но он как-то смутно осознавал это, чувствуя, как стежки закрывают его глаза, как проходит, натягиваясь, нить сквозь кожу. Только начавший затухать страх усилился, заставил задергаться на стуле – раны на спине горели огнем, но веревки держали крепко, а выпитое зелье ослабило все мышцы.

Резкий стук в дверь – и оба вздрогнули от неожиданности.

– Открой дверь! – рявкнул громкий голос, способный сотрясти стены. – Если ты прикоснешься к мальчику, клянусь, я оторву тебе голову!

Отец!

Мальчик хотел крикнуть ему, что с ним все в порядке. Что воля Бога-Ворона должна быть исполнена, что он сам хочет этого, что его мать никогда не причинит ему вреда!

Мать же вернулась к своей работе, не обращая внимания на угрозы отца.

– Уже почти закончили.

– Саайя, пожалуйста! – взмолился отец, и голос его дрогнул.

– Он плачет? – обеспокоенно спросил мальчик.

– Ш-ш-ш, – уголок его левого глаза натянулся, когда мать завязала последний узел.

Ее губы на мгновение прикоснулись ко лбу, и женщина нежно провела рукой по волосам сына.

– Ребенок в чужом месте, рожденный от чужого мужчины, – пробормотала она, и Серапио понял, что она говорит сама с собой. – Я сделала все, что требовалось. Даже это.

Он понимал, что последние слова означали все перенесенное сегодня. И у него впервые зародилась тень сомнения.

– Кто, мама? Кто просил тебя сделать это? – было еще так много того, что он не понимал, того, что она не сказала ему…

Она откашлялась, и он почувствовал, как шевельнулся воздух, когда она встала.

– Я должна идти, Серапио. Ты продолжишь свой путь, а мне же пришло время присоединиться к предкам.

– Не оставляй меня!

Она склонила голову и шепнула ему на ухо. Тайное имя. Его настоящее имя.

Он задрожал.

А затем она направилась прочь, звук ее шагов удалялся по направлению к открытой террассе. Она бежит. Бежит – куда?

Там была только террасса, за которой было лишь бесконечное небо.

И он знал, что она бежит, чтобы взлететь.

– Мама! – закричал он. – Нет!

Он попытался распахнуть глаза, но швы были крепки, а веки не открывались. Он хотел вцепиться ногтями себе в лицо, но веревки крепко держали его, а время тянулось слишком странно.

– Сынок! – взвыл отец. Что-то огромное ударило в дверь, дерево раскололось, и дверь обрушилась.

– Мама! – воскликнул Серапио. – Вернись!

Но его мольбы остались без ответа. Матери не было.