Читать книгу Обладать и принадлежать - Рената Литвинова - Страница 10

Когда они жили вместе, суп сгнивал – она не ела без него полезное. Как «в свет» она выходила в кафе на первом этаже, где пила кофе с бутербродом, пока не убили бармена вылетающими шилами из ножа. Несколько посетителей побежали за двумя молодыми убийцами, но не догнали. Кофе вреден для сердец.

Ночью она не спала и смотрела в окошко, оттого всегда и простужалась, потому что дуло из щелей. Отсыпалась днем, а днем: все, как грязь – звонки, кожа, город, если выглянуть, вся пыль видна на поверхностях. Жить можно было только ночью. Своей одежды у нее было мало, она разряжалась в старые платья, найденные в Алешиных сундуках, и так выходила подышать воздухом. Платья «охраняли» ее – никто не приближался, а только шарахались, а она все надеялась в любом прохожем вдруг встретить Алешу. Только один раз встретила. Он куда-то торопился, а она стояла на перекрестке через дорогу, и ему пришлось зайти домой, так он был тактичен. Он выпил чай тогда, съел тарелку супа, часа два пролежал в ванне, там заснул, проснулся, потому что потекла вода, и Рита спугнула его вскриком и жалко подтирала, что его отвращало. Оделся во все чистое и уехал в город Туву с пачкой чьих-то паспортов, которые она связывала ниткой на зеленом кухонном столе, а он курил, поднося сигарету к глазу белой распаренной рукой. И молчал. Как долго его потом искали. След его оборвался, когда он сел на автобус в сторону зверохозяйства, где разводили и убивали соболей. Потом он вернулся с новым товарищем, который оказался тоже из Москвы. Молодой мужчина был в сандалиях на босу ногу, с глазами так сильно навыкат, что она даже один раз не удержалась и попыталась эти глаза ему «заправить» вовнутрь лица, надавив сильно на фиолетовое веко, тот закричал:

– Больно же! – И выдрал свое такое необычное лицо из ее рук.

– Что же делать – я же хочу, чтобы вы покрасивели, и нос у вас очень кудрявый, и эти усы сбрейте! – отвечала она.

Со шкурками ничего не вышло у тувинцев, «такой народ!..», – повторял Алеша весело. Несколько паспортов у них во время драки потерялось. Ведь Алешу очень сильно, как всегда, побили, а товарищ в сандалиях спасся, только плащ ему порвали. Ночью, когда непострадавший урод уснул, Рита дорвала ему плащ на мелкие несшиваемые кусочки, не пользуясь никакими ножами и ножницами, а только руками, хотя и было его жалко, и знала, что он беден и есть жена с несколькими детьми, но Рита была возмущена, что тот бросил в беде ее возлюбленного и спрятался за сарай, едва ему надорвали рукав! А Алеше сделали сотрясение мозга, и он еще долго ходил с поджелтенным лицом и нацеплял страшные зеркальные очки даже ночью для конспирации побоев. Но при всех обстоятельствах он оставался красив и женщинами любим – такова была его порода, «очень породистая», как говорила Рита: никогда не толстел, не покрывался прыщами и нарывами, мог много выпить, пьянея в крайних случаях, не загорал, был пребел кожей, с прямой спиной, с закинутой гордо головой. Если с ним кто долго разговаривал, он все закидывался и закидывался назад головой, и не падал, и это принималось не за гонор, а за стать, которую уж не вытравишь ничем. Ни рукоприкладством. Он никогда не кричал ни на кого, говорил тихо, даже занудисто: до того ровно и без нервов. Красивые руки, тонкая талия, широкие плечи, густые волосы, откинутые с белого лба и образующие природный хохолок, который все остальные люди на земле могли бы сделать только при помощи бигудей и всяких стараний… По ночам, отогнув одеяло, она целовала его в колени. И сидела рядом на стуле, зажав его меховые стельки из промокших ботинок, чтобы потом положить их сушиться на трубу, и рассматривала его красоту. Потом шла готовить домашнюю лапшу, раскатывая и разрезая желтые пластины по всем правилам из кулинарных книг – невыносимо долго, до самого рассвета.

Из-за влажного, как тропического, климата в кухне селились породы тараканов: больших летающих, белых пугливых – и орды классических, которые плотными рядами спали под картинами на стенах.

Одна Ритина подруга, приехавшая из Одессы, сначала рассказала о том, как по утрам специально стоит на балконе ради работы, чтобы была хорошая погода – разгоняет тучи над городом. А ее уволили. Она осталась без денег, начала нелечебно голодать и питаться кислыми яблоками, потому что они самые дешевые. Потом она ходила учиться успокаиваться и самооздоравливаться, и ей начались по ночам звонки, не человеческий, а электрический мужской тембр говорил ей всегда одно и то же:

– I love you. (Я люблю тебя.) – Связь обрывалась, и гостья из Одессы понимала, что некая сила любит ее и дает понять: «Ты не брошена, ты под нашим контролем». А когда Рита попыталась встрять в ее рассказ и похвалилась новыми туфлями, которыми так гордилась, как Акакий Акакиевич, – и на каблуках и так дешево, – подруга вдруг уловила боковым взглядом ползущего по стене таракана и сначала ухватила его двумя длинными пальцами: указательным и большим, а потом и раздавила. Рита смолчала, ведь гостья издалека и все творит от горя. Хотя сама она никогда их не убивала, даже любила их шорохи и шевеления, особенно когда оставалась одна. А старшая подруга с могучим ростом, тем временем распахнула балкон, включила радио – исполнялась страшная классическая ария, и тонкий голос взвывал все выше и выше и не срывался. Громкость была на пределе, и Алексея не было дней пять или восемь. (В тот день он как раз стоял на краю вырытой специально для них могилы для устрашения вместе с одним другом, который выбивал надгробия, и враг – мужик, как на расстреле, обыскав их, нашел в Алешином кошельке ее красивую фотографию и спросил: «А это кто тебе?», но Рита ничего этого не знала.)

С улицы ворвался вихрь и вдруг хлынувший отдельными холодными струями дождь. Из голых черных веток, похожих на ивовые, влезших в кухню, хотя ивы во дворе не росли и вообще никакие другие деревья, ведь двор – колодец, влетело несколько отродясь не водившихся здесь летучих мышей. С писком, как показалось Рите, одна врезалась ей в щеку, другая задела то ли крылом, то ли рукой… Двое из них полетели дальше в комнаты, другие, покружив, откусили кусочек хлеба на холодильнике и покинули кухню. И ария закончилась. Стало тихо. Гостья с мокрым лицом обернулась к Рите, опустила руки и выключила радио, чтобы не началась другая, сбивающая музыка. Хлопнула балконной дверью. Стало тепло.

Обе выпили поддельного отравленного коньяка, купленного на углу в государственном ларьке. Выпили бутыль до дна. И, уходя, гостья заумоляла у Риты:

– Пообещай же и мне что-нибудь хорошее!!! Неужели я всегда буду одинока, нелюбима и несчастна, и мужчины будут уходить от меня к своим женам!!!

– Обещаю! – Рита словно вошла в роль и говорила с подругой, как Богиня, которая сжалилась. – Обещаю, что счастье твое скоро придет, я и сама в него не поверю, пока не увижу собственными глазами, и ты долго будешь сомневаться, так оно будет несбыточно! Но и ты должна измениться, стать простой радостной женщиной, а не Повелительницей туч! Даже рост твой уменьшится, согласись на это! Ты будешь не такая худая и побелеешь вся, разгладишься, вплоть до сегодняшних закудрявленных волос! Не обсуждаю твою пятнистую кожу. И мысли, и голос – все будет не твое, а некой счастливой женщины, согласись на это, и ты будешь счастлива! Я не знаю, откуда я это знаю, но обещаю тебе, что – так!

– Согласна! Согласна! – С блестящими глазами кричала одесситка, и они сфотографировали друг друга на «поляроид». Для памяти.

Это получилось прямо как условие ее ухода – после обещаний она покинула Ритин дом. Рита еще минут десять или пятнадцать сидела на табуретке под стеной, отдыхая. Глянула потом на свои новые туфли и увидела, что железные набойки ровно рядышком лежат отдельно от каблуков. Прибить их назад сапожник не смог – пропала обнова, зато через год Гостья влюбилась в молодого юношу, поверила ему, и он ее полюбил, и стали они семьей работать и вышли из бедности, и родила она ему ребенка, и из худой ее фигуры выросли бока и формы, глаза поменялись на совсем другие, правда, поменьше, но посветлее, не такие укоризненно-пронзительные.

Часто приходили и Алешины «друзья» и подстерегали его, чтобы забрать долги. Из них хорошим был только один: он выпивал все то время, что сидел, не вставая даже в туалет! А к ночи водка у него начала выходить обратно, и он, не желая ее терять и ронять на пол, задирал голову и держал ее так запрокинуто минут по пять, пока она вся заново не распределялась по его грудной клетке, мозгам, ногам, рукам, пальцам, по складкам одежды и прочим другим органам.

Однажды она отсыпалась после ночи ожиданий, и ей снились выстрелы, один, второй, третий, пока она не проснулась. Стреляли наяву. Рита побежала к окну: за домом еще раз пальнули. Окно задребезжало. Она надела плащ и побежала на выстрелы, готовая ко всему и на все.

Небольшая площадь за домом была огорожена железным сетчатым забором. Продев в сетку пальцы и закачавшись вместе ней от порывов, Рита разглядела: лежит убитый парень. Широкую одежду на нем мотает ветер.

Он лежал под непогашенным с ночи фонарем, как на сцене, будто специально искусственно подсвеченный. Он лежал лицом вверх, чтобы Рита могла рассмотреть – не Алеша.

Прямо при Рите это лицо покинула душа, и в считанные секунды оно обескровилось и стало цвета мертвой оболочки. Уже стало понятно, он – уже не человек. Тело примялось по земле, как пакет без молока. Нигде не было видно крови. Он лежал, непонятно куда убитый, со спокойным лицом. Никто не интересовался его смертью. Мужчина в штатском стоял к нему спиной, метрах в десяти, курил. За забором торговали. Там был маленький рыночек. Рита подумала: «Вот и я такая же, как он, никому не нужная, только еще не валяюсь под фонарем, а стою и запоминаю, как это бывает…»

Под впечатлением Рита вернулась во двор. Постояла, всматриваясь с земли в свое собственное распахнутое освещенное окно. Занавеска вывернулась и лизала грязную стену дома. Рита посмотрела на небо: еще не потухла с ночи бледным контуром луна и некоторые ее любимые, самые яркие звезды, одну из которых она принимала за НЛО. Она думала: «Вот как дрожит эта яркая звезда, она зависла ровно надо мной, она следит за мной, и вот она опять на месте!» И это явление Рита опять трактовала на свой счет.

Пока она смотрела, в арку вкатилась белая машина и засигналила. Вышли двое парней, похожих друг на друга буквально всем. Один закричал, глядя в Ритины окна:

– Алеша! Алеша! Алеша!

Она тоже стала смотреть себе в окна, как не на свои. По лестнице она предусмотрительно бежала как можно скорее под вскрики снизу: «Алеша, Алеша…» и сигналы: «Там-там-там-там-там»… «Такие примитивные, – подумала она про сигналы, – все ими сигналят, и все на них выглядывают».

Отчего-то Алеше не жилось в своем жилище, он находил причины вырываться из него, как на волю… Без перерыва, целую неделю жил он здесь только раз, когда привел вместе с двумя товарищами еще одного немолодого мужчину. «Это гость», – представил он без имени и фамилии, поселил его в дальней комнате. Постельное белье не принял от Риты, и она встречалась с незнакомцем, только когда кормила, в кухне. «Гость» всегда молчал и затвердевшим взглядом смотрел в окно. Через пять дней он вдруг бросился в это окно и по не очень широким архитектурным портикам побежал мимо всех комнат, пугая голубей и жильцов, и выбрался в подъездное окно на лестницу.

– Сбежал! – закричал один из товарищей Алеши, все выдав Рите этим вскриком. Его бросились догонять, но прошло уже много лет, но он не нашелся. Тогда Рита узнала, что мужчина был заложником и что иногда его беззвучно били – после побега она отмывала ту комнату и нашла немного крови.

Алеша сказал:

– Как он не сорвался? А если б он упал? Не знаю, что сказать соседу. Он пробежал мимо его окна.

– Даже коты не ходят по этим портикам – не рискуют, – сказала Рита.

В этой квартире происходило много горя – Рита раскрывала сундуки и находила вещи живших когда-то давно здесь женщин, фотографии их красивых лиц валялись по оцарапанным коробкам, никому не нужные, чтобы не вспоминать. И вот теперь очередь дошла до нее – она была поселена в этой старой квартире вместо всех этих уставших и умерших женщин, чтобы любить Алешу вместо них. Одна из них, самая красивая и молодая, приснилась Рите: пройдя сквозь слой земли, она оказалась с ней лицом к лицу – на маленькой кухне с ярким электрическим освещением. Обойдя Риту, женщина с несчастливым взглядом обняла ее за плечи крепко-крепко, навалившись сзади. Что она сказала, Рите было не дано запомнить, но, вернувшись наверх, опять пропуская слой земли перед глазами, она была уже в некой эстафете – и принята.

Закрывшись на несколько засовов, она вспомнила, как совсем недавно еще приняла на свой счет одну бегущую женщину. Дело было так. Рано-рано утром, в девять часов, а это было рано для Риты, она ехала в такси. Вдруг все впереди едущие машины стали тормозить, сигналить, потом очередь дошла и до Риты – посмотреть, что же там случилось. Ярко светило солнце, было холодновато, все ходили уже в плащах, а тут бежала женщина, лет тридцати. Бежала неумело, как уточка, раскачиваясь и размахивая руками, никуда не оглядываясь, босая, с голыми белыми ногами, не худыми и не толстыми, а такими женскими, одетая в одну только коротенькую сорочку – все было у нее напоказ, потому что бежала она и без трусов и вообще без всего, только в белой расстегнутой распашонке. Как она оказалась на этой улице, там и домов поблизости не было, да еще на таком подробном солнце?

– Хорошо, что живая, – сказал шофер.

Лицо у бегущей было испуганное, подпухшее, жеваные волосы развевались от ветра. Водитель нажал на газ, а Рита подумала: «Вот и мне надо остерегаться, я – такая же, как она, только пока одетая, и еду в машине, но надо мной так же улюлюкают, и подсмеиваются все, и хотят, чтобы еще больше сорочка задралась, и чтобы упала в лужу, и встала, и опять, еще более загрязненная, побежала неизвестно куда, к кому, совсем опозоренная, никому не нужная, больная похмельем и совсем сошедшая с ума!» Как некоторым хочется вдруг непреодолимо выпрыгнуть с каруселей скорее на землю, так и Рите хотелось побежать рядом с этой женщиной.

«Но ты должна себя держать на контроле!» – сказала она самой себе. Мысль понеслась в другую опасную сторону: «То есть это предупреждение тебе. Ты согласишься на смерть, если только она будет красива. Ты очаруешься ею, и тогда тебе не страшно будет умирать. Вот если она будет некрасива, ты спасешь себя! Тяга к красивой смерти – редкий дар. Как приятно слышать – предрасположенность к красивой смерти. Но смерть не страшит меня. Она как подруга мне, как сестра, улыбающаяся, вся в белом. Я представляю ее лицо, и мне хочется обнять ее за плечи, поговорить с ней: „Как долго я не видела тебя!..“»