Читать книгу Апокриф. Давид из Назарета - Рене Манзор - Страница 13

Кумран, Иудейская пустыня

Прогнанная бурей луна отказалась появляться на небосводе. Видимость была почти нулевая, и все же Мария и Шимон мчались во весь опор по высушенным ветрами плато, преодолевая изрезанные отроги скал, двигаясь известными только им опасными тропами.

Из-за песчаной бури трудно было что-то различить. Но, прожив столько лет в пустыне, они могли уже передвигаться там наугад. Они прикрывали лица краями тюрбанов, чтобы не закрывать глаза. Их лошади задыхались, настолько был насыщен песчинками воздух. Шимон понимал, что рано или поздно им придется остановиться, но Мария упрямо продвигалась вперед.

Ее мысли были заняты лишь Давидом.

Перед ее мысленным взором вновь возникли картинки прошлого. Она снова увидела моменты их жизни, когда с ними был Иешуа. Вспомнила истории, которые он рассказывал мальчику по вечерам перед сном, игры, которые он придумывал для ребенка на улицах Назарета, как он учил сына удить рыбу в реке, как они все трое хохотали, когда переодевались в одежду друг друга… Их дружная семья жила счастливо, пока Иешуа на сорок дней не ушел поститься в пустыню… Но как объяснить четырехлетнему ребенку, что отец, которого он до сих пор видел каждый день, внезапно утратил к нему интерес и отправился проповедовать по дорогам Галилеи?

Неожиданный толчок отвлек Марию от ее мыслей.

Земля ушла из-под копыт ее лошади, словно обрушившаяся лавина. Внезапно дорога, по которой они ехали, исчезла. Лишь благодаря самообладанию Шимона Мария не сорвалась в пропасть. Он подхватил на лету поводья ее лошади, пришпорил свою и, несмотря на шквал камешков, вытянул ее на твердую землю.

– Нам следует остановиться! – прокричал зелот, спешиваясь.

– Нет! – прорычала Мария. – Только после того, как мы найдем Давида!

– И где же ты рассчитываешь его найти? На дне этой пропасти? Мы уже и в двух шагах ничего не видим. Лошади выбились из сил! Что мы без них будем делать?

Продиктованные здравым смыслом слова были обезоруживающими.

– Одумайся, сестричка! Давид или ушел до бури, и тогда он уже празднует Пасху в Иерусалиме, или же он укрылся в одной из этих пещер.

Глядя туда, куда указывал Шимон, Мария начала различать сквозь тучи песка призрачные контуры кумранских скал.

– Если он остановился где-то поблизости, он выйдет из своего укрытия, как только буря утихнет, точно так же, как и мы, – добавил он.

Мария мгновение смотрела на него, а потом спрыгнула с лошади.

Пещера, в которую они забрались, была достаточно большой, чтобы они смогли расположиться здесь вместе со своими лошадьми. Несколько кустов лебеды, пробивающихся местами, оказались вполне пригодным кормом для лошадей. Шимон перешагнул через скелеты животных, разбросанные по всей пещере, и стал осматривать ее в поисках сухого дерева, чтобы разжечь костер.

Мария разгрузила лошадей и дала им напиться. Ее видимое спокойствие резко контрастировало с паникой, охватывавшей ее еще несколько минут назад. Она развязала перекидной мешок, привязанный к седлу, и достала из него небольшой свиток материи, с которым никогда не расставалась. Она аккуратно развернула его и стала разглядывать портрет, который был на нем нарисован. Это было изображение Давида в день его тринадцатилетия в одежде для бар-мицвы, с надписью Давид бен Иешуа[16]. Она присела в уголке пещеры и начала истово молиться, не отводя глаз от портрета.

Боже, что с Давидом?

Прикрыв глаза, она снова пыталась воспроизвести картинки своего сна, все время спрашивая себя, был ли этот кошмар сном.

Шимон посматривал на нее, раздувая огонь, который ему удалось разжечь. Застывшая тревога на лице невестки не давала ему покоя. Он не знал, как ему вести себя с ней. Нужно было что-то предпринять, чтобы она не оставалась в таком мрачном состоянии духа.

– Пока мы здесь мерзнем, Давид греется в одном из борделей Святого города, – брякнул Шимон, подбрасывая хворост в костер.

Мария, насупившись, повернулась к нему, затем снова свернула материю с портретом сына и аккуратно положила ее в мешок.

– А ты что думаешь? – продолжал Зелот. – Что он на всю жизнь останется девственником? Нет ничего лучше иудейского праздника, чтобы расстаться с девственностью. Я, например, расстался с ней на Праздник кущей[17]. Вместе с Иешуа мы зашли в…

– Избавь меня от этих подробностей, слышишь? – резко перебила его Мария. – Я знаю, что у вас с братом не было ничего общего, кроме любви к провокациям.

Он ласково улыбнулся ей в ответ. Она стала возле него у огня и призналась:

– Он обожал тебя, знаешь? И если он тебе об этом не слишком часто говорил, так это потому… – тут она опустила голову, сдерживая свои чувства, – что у него лучше получалось говорить перед скоплением людей, чем с кем-то с глазу на глаз.

– Твой муж был не менее упрям, чем самый упрямый осел, какого мне только доводилось видеть.

– Не настолько упрям, как его сын.

Шимон мысленно сравнил этих двоих и, как человек опытный, признал ее правоту. После этого в пещере воцарилось молчание, которое в конце концов нарушила Мария.

– Я никогда не решалась спросить тебя, но…

Она запнулась, покачала головой и не стала продолжать.

– О чем ты хотела спросить меня? Говори, я тебя не покусаю. К тому же у меня и зубов-то почти не осталось…

Она еще какое-то время молчала, отведя глаза, а потом выпалила:

– Ты ведь мог помириться со своим великим братом до… его казни?

– Нет. В любом случае с того момента, как мы поссорились, прошло столько времени, что уже даже невозможно вспомнить причину ссоры.

Мария грустно улыбнулась и устремила взгляд на пламя костра. Внезапно ее потянуло на откровения.

– Он был суров при жизни, знаешь? Суров и в то же время нежен. Мы с Давидом вроде жили при нем и в то же время без него. Словно он временно оказался на этой планете, словно… словно для него существовало лишь одно: послание о любви Господней, которое он должен был передать. Как же можно так хорошо говорить о любви и…

– …и не дарить ее своим близким? – закончил Шимон фразу, зная, что Марии это не позволит сделать ее застенчивость.

– Я упрекаю себя за такие мысли, но… Давид ужасно страдал оттого, что рядом не было отца. Впрочем, гораздо больше до смерти отца, чем после. Сейчас, по крайней мере, у него есть оправдание. Вы говорили с ним об этом?

– Нет. И так-то оно лучше. Об этом ему следовало бы поговорить со своим отцом, а не со мной. Да и не с тобой.

– Ты, без сомнения, боишься разочаровать его?

– Иной раз лучше разочаровать человека, чем утратить его.

Мария согласилась с этим, едва сдерживая слезы.

– Я сама виновата во всем. Мне следовало бы… объяснить Иешуа, что… Давиду, в отличие от него, не хватало отца… Он его практически не видел.

– Осторожней, сестричка, не богохульствуй…

– Когда он воскрес, на третий день после распятия на Голгофе, он не стал встречаться с сыном. Он виделся со мной, со своими апостолами, но только не с ним. Как ты можешь это объяснить?

– Я не смогу это объяснить, как и много чего прочего, связанного с ним. Возможно, он полагал, что так будет менее жестоко по отношению к Давиду.

– Что значит «менее жестоко»?

– Поставь себя на место своего сына, хоть на мгновение. Тебе семь лет, ты видишь, как на кресте умирает твой отец, а три дня спустя тебе говорят, что на самом деле он жив, но на земле пробудет лишь сорок дней, а потом исчезнет. Что бы ты при этом чувствовала? Разве для тебя не было бы лучше, чтобы он оставался мертвым, а ты бы скорбела о нем?

– Для меня – нет. Проститься с ним гораздо важнее, чем скорбеть о нем, Шимон. Знаешь, если с Давидом что-нибудь случится, я себе этого никогда не прощу. Потому что во время нашего последнего разговора мы спорили, вместо того чтобы говорить слова любви.

– Это был не последний ваш разговор, сестричка, – сказал Шимон, нежно беря в свои ладони руки Марии. – Мы найдем Давида в Иерусалиме, как мои родители нашли Иешуа в Храме, когда ему было двенадцать лет. Он тогда объяснял книжникам, что те ничего не поняли в Священном Писании.

Мария, улыбаясь, утерла слезы.

Буря утихла, а вместе с ней и гул, который заглушал все звуки снаружи. Шимон прислушался, ему показалось, что он слышит цокот копыт.

Первой отреагировала Мария.

– Давид! – крикнула она, подскакивая.

В следующий миг она уже была в седле.