Читать книгу Быть Джоном Ленноном - Рэй Коннолли - Страница 8

Он всегда уверял: «У нас дома радио если и оживало, то ненадолго, и я узнал о поп-музыке позже, чем Пол и Джордж, – те в ней просто купались, у них-то радио не смолкало». Но когда он ее наконец услышал и ощутил ее силу, он уже не мог ограничиться тем, чтобы просто слушать, чего хватало прочим мальчишкам. Он хотел играть ее, сочинять ее, исполнять ее со сцены, быть в самом ее центре. Мими думала, это просто очередное чокнутое увлечение.

У каждой эпохи – своя музыка, свои хиты. Были они и у ранних пятидесятых. Был Гай Митчелл с песнями вроде «The Roving Kind», похожими на моряцкие шанти; был Фрэнки Лэйн с суровой и жестокой балладой «Do Not Forsake Me, Oh My Darling» из фильма «Ровно в полдень». Затем появились серьезные, глубокие «Sixteen Tons» от Теннесси Эрни Форда и Джонни Рэй с кавер-версией песни The Drifters «Such a Night», которую BBC запретила на том основании, что все эти охи-вздохи уж очень намекали на нечто плотское.

В общем, хитами ранней юности Джона были песни с богатой инструментальной аранжировкой, и исполняли их американские звезды, которые каждый год гастролировали по Великобритании и устраивали недельный аншлаг в ливерпульском театре «Эмпайр». Джон видел их фотографии в Liverpool Echo и слышал их записи на BBC – хотя и не очень часто. Да, в 1954-м еду и сладости уже не отпускали по карточкам, но старые привычки BBC в отношении поп-музыки отличались гораздо большей жизнестойкостью. «Лучше меньше, да лучше» – такая там была политика. Только на «Радио Люксембург», вещавшем на частоте 208 СВ, британские фанаты могли услышать ту музыку, какую хотели. Сигнал все время пропадал, особенно летом, и исходил из маленького герцогства между Францией и Германией; но записи, звучавшие на «Радио Люксембург», пусть и с помехами, несли в замшелую Британию и сорокаваттный Ливерпуль дух новой романтики и мечтаний.

В то время Джон любил музыку… но и только. Он почти ничего о ней не знал, разве лишь то, что все певцы и записи, которые ему нравились, похоже, шли из Америки. Мими, что вполне естественно, не любила ни Америку в целом, ни американскую поп-музыку в частности. Но она не могла уберечь Джона от болтовни одноклассников и от пластинок, которыми он заслушивался у тех в гостях.

Но в пятидесятые годы перемены уже начались, и не только в музыке. И у светил науки, и у рекламодателей немалый интерес вызывала новая демографическая группа – подростки. Впервые в истории молодые люди – не дети, не взрослые, а «тинейджеры» – становились целевой аудиторией для производителей, впервые их поступки анализировали социальные психологи, и их впервые, что неизбежно, критиковали газетные «знатоки». Экзистенциальная тревога этого нового поколения даже превратилась в главную тему бестселлера Дж. Д. Сэлинджера «Над пропастью во ржи».

Голливуд не хотел упустить новый рынок. Фильмы с Джеймсом Дином «К востоку от рая» и «Бунтарь без причины» идеально выразили стиль непонятой молодежи, в то время как более провокационная картина «Школьные джунгли» смело и без прикрас показала современные проблемы в городских средних школах Нью-Йорка. Фильм был хорош, но сейчас о нем мало что помнят, кроме того вдохновенного мига, когда продюсеры записали на вступительную заставку песню «Rock Around The Clock» Билла Хейли и его группы The Comets.

«Rock Around The Clock» была не особо выдающейся песней. Пока Голливуд не воскресил ее из небытия, она покоилась на обратной стороне пластинки с каким-то хитом-однодневкой – и она никогда не войдет в сотни тех рок-хитов, которые позже будут исполнять Beatles. Джон ее никогда не любил. «Когда Билла Хейли крутили по радио, маме нравилось, да. Но я к нему был равнодушен», – говорил он.

Рок-н-ролл изо всех сил пытался вырваться из рынка ритм-энд-блюза, звучавшего в основном на «черных» радиостанциях как «расовая музыка». Но стоило пухлому белому в клетчатом пиджаке спеть рок-н-ролльную песню, стиль прорвался в мейнстрим, и Британия не слишком-то отстанет от Америки. И кстати, в Британии в это время происходило кое-что еще.

В апреле 1954 года, всего через пару месяцев после того, как в Нью-Йорке записали «Rock Around The Clock», гитарист-шотландец Лонни Донеган отправился в лондонскую студию со своей «Rock Island Line» – джазовой версией блюза Ледбелли. Как и «Rock Around the Clock», эта песня тоже больше года шла до первой десятки хит-парадов. Но когда это произошло, она создала совершенно новое движение – скиффл.

Дешевая акустическая гитара, луженая глотка, старая стиральная доска из маминых закромов (не отыщется у мамы, так у бабушки) да бас из чайного сундука, черенка от метлы и длинной веревки – вот и все, чем должен был владеть тот, кто хотел собрать скиффл-группу. Их собирали почти все. Чтобы скрести по стиральной доске, музыкальный опыт не требовался, а на черенке метлы не было никаких ладов. Что до гитары, то достаточно было знать три аккорда.

В начале 1956 года пятнадцатилетний Джон не знал даже одного аккорда, да и гитары у него не было. Но мальчики в «Куорри-Бэнк», как и школьники по всей Великобритании, только и говорили что про Лонни Донегана да про скиффл, и Джон увлекся: купил «Rock Island Line» и прослушал пластинку у мамы на проигрывателе. Ему понравилась песня, и выступление Лонни Донегана по телевизору тоже понравилось. Скиффл выглядел довольно просто.

Сначала он брал гитару у школьного друга, Эрика Гриффитса, но затем Джулия купила ему его собственную – заказала через фирму по почте. «У нее был ярлык с внутренней стороны, “Даем гарантию на отсутствие трещин”, – вспоминал он. – Да, она была слегка второсортной, но я долго на ней играл и много занимался».

Джулия, владевшая банджо, всегда поощряла Джона. Она показала ему, как ставить аккорды из песни «Ain’t That A Shame» Фэтса Домино. У нее был свой метод. «Она играла только на четырех верхних струнах и забывала про две другие, ведь у банджо только четыре струны», – вспоминает Род Дэвис. С этого все и началось. «Мы в те дни играли двенадцатитактовые блюзы… так, ничего особенного», – рассказывал Джон.

Хотя Джон всегда присваивал себе славу создателя группы, изначально идея принадлежала не ему. Ее высказал другой мальчик, ныне забытый – да его и не пригласили.

С самого начала энтузиазм Джона, его стремление главенствовать и чистое нахальство определили, что он будет певцом, фронтменом и что вообще он босс. Никто не стал с ним спорить. Вот так он и стал главным. Естественно, в группу вошел Пит Шоттон, совершенно далекий от музыки, но очень близкий к Джону. Он мог играть на стиральной доске, там талант не требовался. Предложили присоединиться и Роду Дэвису с его банджо.

Джон, возможно, не делал дома уроки, но по гитаре несколько месяцев долбил так, что стер себе пальцы в кровь. И постепенно небольшая группа школьников, исполнявших скиффл, стала расширяться. В нее уже входили не только ученики школы «Куорри-Бэнк». Лен Гарри, учившийся с Айвеном Воном в Ливерпульском институте, добавился на басовый чайный сундук, а если Лен не появлялся, иногда помогал сам Айвен. Тем временем Найджел Уолли, еще один из вултонской банды Джона, решил, что будет менеджером группы, хотя «менеджерить» было еще особо нечем. По словам Пита Шоттона, именно он придумал назвать их коллектив The Quarry Men – отчасти в честь их с Джоном школы, но также и потому, что в окрестностях Вултон-хилл было несколько огромных карьеров.

К весне 1956 года The Quarry Men уже довольно искусно копировали и другие хиты Лонни Донегана, те же «Maggie May» и «Stewball», особенно после того, как к группе присоединился барабанщик, Колин Хэнтон. Колин тоже не учился в «Куорри-Бэнк». Он уже работал – подмастерьем обойщика, – и у него водились деньги, не бог весть какие, но на барабаны хватало. Мальчиков с гитарами было сколько угодно, но мальчик с барабанами – о, таких стоило поискать! Звучала группа, скорее всего, примитивно, но по крайней мере теперь у The Quarry Men был полный состав. И вовремя: Джон уже видел новые горизонты.

В марте 1956 года в Великобритании вышел хит Элвиса Пресли – «Heartbreak Hotel». BBC сразу же отправила песню в список запрещенных пластинок. Им не нравилось, как она звучала. А Джону нравилось. «У нас в школе учился паренек, Дон Битти… ему мама купила пластинку, – расскажет он позже. – Он показал мне имя “Элвис Пресли” в чартах в New Musical Express и сказал, что это обалденно. Я подумал: да что за хрень слащавая – “Отель разбитых сердец”? Но потом я ее услышал. Наверное, по “Радио Люксембург”. И все, мне пришел конец».

На самом деле это было только начало. «До Элвиса не было ничего», – прозвучит в будущем его прославленная фраза, и конечно же Леннон, в своем стиле, слегка преувеличит. Но для Джона явление Элвиса и рок-н-ролла было сродни откровению. Ему было пятнадцать. «То было единственное, что меня до печенок пробрало… Рок-н-ролл – это истина. Все остальное – ложь». Теперь он начал понимать, что он хочет делать, кем хочет быть. Лонни Донеган высек первую искру, но именно Элвис – кстати, начинавший, как и Донеган, с рок-н-ролльной версии блюзовой песни, – воспламенил амбиции Джона.

С раннего детства Леннон мечтал создать свою «Алису в Стране чудес» – ну, что-нибудь в этом духе. Но потом, вспоминая то время, он говорил мне: «Я хотел написать “Алису в Стране чудес” и стать Элвисом Пресли». Он без проблем соединял одно с другим и даже не думал, что некоторые видят в произведении Льюиса Кэрролла высокую культуру, а в Элвисе – нечто другое. В смысле – не сходится? Нормально все сходится. Этого убеждения он будет держаться всегда.

В том же году он начал серьезно закупать долгоиграющие пластинки на 78 оборотов в минуту и прослушивать их у Джулии – сперва «Heartbreak Hotel», а следом – «Blue Suede Shoes», «Don’t Be Cruel» и «My Baby Left Me». Элвис, Элвис, Элвис. Потом была «Be-Bop-A-Lula» Джина Винсента. Потом – даже комедийная пластинка с бессмысленной песней «Ying Tong Song» от звезд его любимой радиопередачи «Шоу дураков». То было волнительное время. Самиздат The Daily Howl и эксцентричное нахальство Джона прославили его на всю школу (сделали печально знаменитым, если точнее), он основал собственную скиффл-группу, и теперь в его жизни был Элвис. А потом в ней появился Литтл Ричард с песней «Long Tall Sally». Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой.

«Когда я ее услышал, я так закайфовал, что слова сказать не мог, – рассказывал он мне и другим журналистам. – Тебя просто разрывает изнутри. Я не хотел бросать Элвиса… Я даже слова плохого про Элвиса говорить не хотел, даже в мыслях. Как это могло произойти в моей жизни? Их было двое…»

И тут кто-то сказал ему, что Литтл Ричард черный. Его как громом ударило. «Так… Элвис белый, а Литтл Ричард черный. Они разные». А значит, он мог любить их обоих и при этом оставаться верен Элвису. «Я днями напролет думал об этом в школе. О лейблах на грампластинках. Один – желтый [лейбл американской студии Specialty Records на пластинке Литтл Ричарда], другой – синий [британский лейбл His Master’s Voice]. Я думал об этом… желтый и синий». То были воспоминания подростка, поглощенного своей страстью, и он всю жизнь будет рассказывать о них, снова и снова, как будто наслаждаясь.

Естественно, когда в Ливерпуле показали фильм с Литтл Ричардом, «Эта девушка не может иначе», в котором снялась соблазнительная Джейн Мэнсфилд, Джон отправился посмотреть – как не мог не пойти и на «Рок круглые сутки», эксплуатационное кино о рок-н-ролле. И оба раза он увидел вовсе не то, чего ожидал.

Когда в середине 1950-х годов в Великобритании показывали какой-нибудь рок-н-ролльный фильм, газеты кричали о беспорядках, драках, плясках в кинозалах, остальная страна пыталась не отставать и делала то же самое, после чего на страницах газет, не опять, так снова, вспыхивали кричащие заголовки. Зачинщиками считались тедди-бои (и их подруги), банды молодых ребят из рабочих семей. Щеголяли они в узких брюках-дудочках и длинных сюртуках, словно в эпоху короля Эдуарда VII, а прическу делали такую: длинные баки, сальный кок и пробор «утиной попкой». Как и любые бурлящие гормонами пацаны, тедди-бои сбивались в банды и любили биться с другими тедди-боями, отчего в Великобритании их считали угрозой – по крайней мере желтая пресса.

Джон, школьник с окраин в блейзере и галстучке, обходил их десятой дорогой. «Ни разу не дрался на разборках уличных банд», – вспоминал он. Но статьи о погромах в кинотеатрах производили на него впечатление.

«Я сидел и диву давался, – забавно невозмутимый, он не раз рассказывал о том, как пришел в кино на “Рок круглые сутки”. – Никто не дрался, не плясал в проходах… Вся веселуха, видно, прошла без меня. А я настроился выдирать кресла из рядов – так хоть помог бы кто…»

Одно время витала идея, будто рок-н-ролл сводит молодых людей с ума своим джангл-бит, «звериным ритмом джунглей» (да, ранние очернители рок-музыки заявляли об этом прямым текстом) – возможно, этот миф возник из-за поведения нескольких чрезмерно энергичных и агрессивных позеров. Но из-за освещения в газетах к концу пятидесятых годов в сознании общества прочно засело: рок-н-ролл – музыка безграмотных низов общества. Пройдет восемь лет, и это мнение изменится навсегда – благодаря битлам.

Шел октябрь 1956 года. Джону было шестнадцать. Учеба в том году заканчивалась, и его волновали уже не только рок-н-ролл и The Quarry Men. Его волновал секс. И когда в выходные они с «бандой» гоняли на великах в ближайший парк Кальдерстоун, покурить тайком да потрещать, поблизости часто оказывались девушки, которые пытались привлечь его внимание. Он не был самым красивым мальчиком в своей компании, но девочкам нравился всегда. И как-то раз они катались в парке с Леном Гарри – и познакомились с двумя девчонками. Джона привлекла милашка с «конским хвостом», но та сперва предпочла Лена. Ее звали Барбара Бейкер, и ей было пятнадцать. Чуть позже, как часто бывает у подростков, она влюбилась уже в Джона. Лен не возражал. И с тех пор полтора года Барбара и Джон гуляли, катались на велосипедах, ходили в кино и встречались у друзей, когда у тех уезжали родители. Он даже писал ей любовные стихи, блаженствуя от того, что у него постоянная девушка, хотя сам он редко бывал постоянен – он ждал, что она будет доступна, когда ему только захочется, а когда ему не хотелось, он счастливо проводил время в компании своих верных The Quarry Men.

«Я был очень не уверен в себе, – скажет он однажды в интервью Playboy. – Я был таким парнем, который хочет запихнуть свою женщину в коробочку, запереть ее, а потом вытаскивать, когда ему захочется поиграть. И я не давал ей ни с кем общаться, если меня не было рядом. Меня от одной мысли про это мандраж пробивал».

Мими предсказуемо прохладно восприняла новые отношения юного племянника. А вот Джулия любила Барбару и всегда с радостью принимала пару у себя в гостях.

В общем, в последний школьный год границы жизни Джона определяли Джулия, Элвис, The Quarry Men и Барбара. Никто, кроме него, не видел в The Quarry Men ничего, кроме мимолетного увлечения. Репетиции, которые обычно проходили дома у других участников группы (Мими не хотела, чтобы те мешали учебе постояльцев, и выгоняла Джона тренькать на боковое крыльцо), были просто забавой, да и случались время от времени. Но когда Джулия отдала им под студию свою ванную, где кафель давал наилучшее приближение «эффекта эха» с пластинок Элвиса, она стала их самой-самой любимой любимицей.

Конечно, никто из The Quarry Men и близко не подходил к праву именоваться музыкантом, и потому репертуар их самых ранних выступлений в молодежном клубе при вултонской церкви Святого Петра – естественно, без всяких намеков на оплату – ограничивался горсткой известных им песен. И играть некоторые из них было нелегко, как вспоминал Род Дэвис. «Когда прошло несколько месяцев и в чартах появилась «Freight Train» Чеса Макдевитта и Нэнси Виски, мы все были в шоке: там было четыре аккорда». Была и другая сложность: слова песен на пластинках часто звучали нечетко. Иногда Джон пытался смутно представить, о чем там поется, но, когда не мог, просто сочинял новые слова по ходу песни. Это не имело значения – слов все равно никто не знал.

Первый «правильный» концерт The Quarry Men, вероятно, произошел в конце 1956 года (никто точно не помнит) в гольф-клубе в Чилдуолле, пригороде Ливерпуля. Его организовал Найджел Уолли, закончивший школу и ушедший к спортсменам в гольф-клуб. Официально группе ничего не заплатили, но в конце вечера кто-то пустил шляпу, и туда набросали несколько шиллингов, которые мальчики разделили между собой.

Джулия пришла подбодрить группу. Мими с ее вечной мантрой: «Гитара – это неплохо, Джон, но на жизнь ею не заработать», – нет. Ей казалось, что племянник рискует выбросить жизнь на помойку, так же как в свое время – его мать.

А может, она просто ревновала Джона? Ведь тот все больше времени проводил с Джулией, а Мими потеряла мужа – и, хотя они с Джоном часто ссорились, он был центром ее жизни. Она держалась строго, но на самом деле души в нем не чаяла. Мими, слишком гордая, не признала бы этого, но ей, должно быть, было больно оттого, что Джон предпочитал быть с родной матерью. Если так, то это объяснит, почему однажды, когда The Quarry Men еще не исполнилось и года, чувства взяли над ней верх.

После очередной ссоры Джон ушел из дома ночевать к Джулии и сказал Мими, что больше не вернется. Конечно, он вернулся. Через пару-тройку дней. Он всегда возвращался. Но в доме чего-то не хватало. Не было его терьера, Салли, которого подарил ему дядя Джордж, когда Джон еще бегал в коротеньких штанишках. Мими объяснила: раз Джон не собирался ухаживать за собакой, она ее отдала.

Как вспоминал Пит Шоттон, то был единственный раз, когда он видел Джона в слезах. Пит думал, Мими убила собаку, но это, конечно, вряд ли. Стэнли Паркс, двоюродный брат Леннона, считал, что Мими просто нашла для Салли новый дом. В конце концов, она всегда предпочитала кошек. Но зная, как Джон любил этого терьера, можно предположить, что сердцем Мими все-таки овладели злоба и ревность.