Читать книгу Мрачный залив - Рэйчел Кейн - Страница 8

КЕЦИЯ

Когда я добираюсь до городка, где жила Шерил Лэнсдаун, еще только-только начинает брезжить рассвет. Вэлери представляет собой несколько ухабистых улиц, вдоль которых стоят обшитые досками дома. Поток переселенцев, затопивший после урагана «Катрин» Нортон и Стиллхауз-Лейк, сюда не добрался. Выглядит городок уныло, но, возможно, виной просто утренний сумрак. Немногочисленные уличные фонари борются с ним и проигрывают.

Поскольку я знаю такие городки, я в курсе, что все, кто уже проснулся, будут таращиться на мою машину, проезжающую по улице. В таких городках все знают всех, и каждое транспортное средство давным-давно известно любому. Я замечаю свет в нескольких домах, мимо которых проезжаю, потом делаю еще два поворота и останавливаюсь перед домом, где, согласно нашим данным, живет Шерил Лэнсдаун. На подъездной дорожке не вижу больше никаких машин. Однако в доме горит свет, пробиваясь сквозь белые шторы. Дом выглядит куда приятнее, чем я ожидала, он больше соседних. Я паркуюсь и выжидаю пару секунд, чтобы приготовиться. Неизвестно, что случится: или я найду человека, который будет в шоке от ужасных новостей, или обнаружу что-то еще, что поможет прояснить загадку, или не найду вообще ничего. Я устала, но должна заставить свои мозги мыслить ясно.

Воздух на улице холодный, но я признательна хотя бы за то, что в нем нет стоялой вони, как у того пруда. Делаю несколько вдохов, направляясь по дорожке к дому. Лужайка немного заросла, ее не мешало бы подстричь – но не так чтобы сильно. Подхожу к двери и ищу кнопку звонка. Ее нет, поэтому я стучу – сильными, решительными ударами. Нет повода колебаться.

Слышу, как к входной двери с той стороны с лаем подбегает пес. Судя по голосу, мелкий. Я делаю пометку в своем блокноте и надеваю перчатки для сбора улик, прежде чем прикоснуться к дверной ручке. Однако вряд ли нам удастся найти на ней что-то особо ценное, поэтому я берусь за нее и дергаю.

Заперто.

В доме не зажигается новых огней.

Просто на всякий случай я снова стучу – громче и дольше. Ответа нет, хотя в соседних домах загорается несколько окон. Я разбудила весь чертов городишко. Круто.

Обхожу дом, аккуратно подсвечивая себе фонариком, и, конечно же, нахожу черный ход. Он тоже заперт. Я пытаюсь рассмотреть что-нибудь через занавески, но не вижу ничего особенного, только явно расстроенного пса, который вбегает в кухонный уголок и наступает на свою миску, рассыпая по полу сухой корм. Кажется, это какой-то мелкий терьер. Похоже, милый и преданный пес.

Что бы ни случилось с Шерил Лэнсдаун, безопасностью в доме она не пренебрегала; многие жители глубинки оставляют окна открытыми, а двери незапертыми. Но она заботилась о сохранности своего жилья. Так почему же увезла своих детей отсюда куда-то на проселочную дорогу в глухой ночи? Не знаю. Я не видела в той машине чемоданов или хотя бы сумки с подгузниками. Она не могла решить куда-то уехать, иначе не оставила бы гореть свет в доме, не бросила бы пса одного. Это довольно просторный дом, и я сомневаюсь, что у нее были лишние деньги на оплату счетов за электричество, потраченное зря. В таких городах их ни у кого не бывает.

Я отступаю от двери черного хода и снова обхожу дом. Все окна заперты.

Здесь нечего делать. Я не вижу вообще ничего подозрительного.

Возвращаюсь в свою машину и уже завожу мотор, когда вижу, как дверь соседнего дома открывается и наружу выходит крупного сложения пожилой мужчина в клетчатом халате; остановившись, сосед Шерил смотрит на меня. Я опускаю окно и жестом приглашаю его подойти. Он идет ко мне решительной тяжелой походкой, останавливается в паре шагов от машины и продолжает смотреть. Это белый мужчина с морщинистым лицом и красным носом пьяницы – хотя, возможно, это от холода или от простуды.

– Чего вам тут надоть? – без обиняков спрашивает он меня. Я достаю свой жетон и показываю ему. Это экономит время. Его настроение слегка меняется: теперь он видит не подозрительную чернокожую женщину, а подозрительную чернокожую женщину с жетоном. Я знаю, что в кармане халата у него лежит пистолет; это совершенно очевидно.

Мужчина ворчит и потуже затягивает разлохмаченный пояс.

– Ну, вы не местная, – замечает он. Нет, я не местная. В этом маленьком городке наверняка почти нет чернокожих жителей: наследие закона, официально действовавшего вплоть до шестидесятых годов – по этому закону с наступлением темноты цветным запрещалось выходить из дома. Неофициально многие до сих пор поддерживают этот закон.

– Я детектив Кеция Клермонт из полиции Нортона, – говорю ему. – Вы знаете свою соседку вот из этого дома?

– Шерил? Конечно. У нее две маленькие девочки. Миленькие, таких редко увидишь. – Настроение его снова меняется, теперь он явно встревожен. – С ней все в порядке?

– Ее нет дома, – отвечаю я ему. – Она живет одна?

– Одна – с тех пор, как этот тупой козел ее бросил. Он куда-то уехал больше года назад.

– Как его имя? – спрашиваю я и записываю с его слов: «Томми Джарретт». – Вы не знаете, куда переехал мистер Джарретт?

– Куда-то туда, около Нортона; кажись, у него там родные.

Интересно. Я не знаю в окрестностях Нортона никаких Джарреттов.

– А как ваше имя, сэр? – вежливо спрашиваю я, показывая, что к нему у полиции претензий нет. Он расслабляется.

– Хайрам Траск. Мы с моей женой Эви живем вот тут. – Он указывает на дом, из которого вышел: дом этот меньше, чем жилище Шерил, и пребывает в худшем состоянии. – Когда я последний раз видел Шерил, она уезжала куда-то с девочками. Она время от времени делает это, когда те капризничают. Говорит, что шум машины их убаюкивает. Она что, попала в аварию?

– Я это проверяю, – отвечаю я ему и деловито записываю цвет и модель машины Шерил, которые он мне называет, хотя я и так уже это знаю. Я не хочу давать ему каких-либо поводов для жалоб. – Спасибо вам за помощь, мистер Траск. Всего вам доброго, до свидания.

Он кивает и отходит назад, а я задним ходом выезжаю с подъездной дорожки и направляюсь к Нортону. Он смотрит мне вслед до самого поворота, дабы убедиться, что я уехала. Ничего другого я и не ожидаю.

Ехать до Нортона не так далеко, и я уже уверена в одном: у меня есть след. Томми Джарретт, если он был отцом девочек, мог желать смерти как Шерил, так и детям, особенно если ему приходилось платить алименты. По крайней мере, следует проверить этот вариант. Всегда начинай с человека, который жертве ближе всего, а потом раскручивай поиски все шире.

Но прежде чем успеваю доехать до полицейского участка, дабы поднять информацию по Шерил Лэнсдаун и Томми Джарретту, я получаю еще один звонок. Из морга.

– Привет, это Уинстон, – говорит коронер. – Я подготовил ваших девочек. Вы придете?

– Да, – отвечаю я, не давая себе времени передумать. – Я скоро буду.

* * *

Офис окружного коронера располагается в здании Нортонского похоронного бюро. Я нажимаю старомодную кнопку звонка и жду до тех пор, пока не раздается скрежет засова. Уинстон, налегая изо всех сил, открывает передо мной дверь, и я ныряю в проем прежде, чем она захлопывается.

В помещении воняет дезинфицирующими средствами, со слабой ноткой чего-то еще. Залежалого мяса, как в лавке мясника. Как обычно. Я делаю глубокий вдох, потом другой, пытаясь привыкнуть к этой вони, чтобы она стала фоном, чем-то обычным.

На самом деле это никогда не срабатывает.

Уинстон – человек молчаливый. Он просто направляется по коридору, отделанному деревянными панелями, и сворачивает налево, где находится тесная рабочая зона окружного коронера. Здесь нет ничего ужасного, и Уинстон поддерживает порядок на высшем уровне. Сверкающий металл, сияющий фаянс. Выложенные идеально аккуратными рядами ножи, пилки и иглы, и все такое прочее. Уинстон подходит к работе ответственно, пусть даже ему платят гроши – две трети того, что получает коронер в каком-нибудь Эвермане, хотя подготовка и опыт у них одинаковые. Мы не говорим об этом.

Уинстон кивает направо, где лежит несколько упакованных и запечатанных бумажных мешков.

– Там их одежда, – говорит он. – Кресла я оставил как есть; срезал ремни безопасности как можно ближе к боковой части, на тот случай если в застежках осталась чужая ДНК.

Два детских автокресла все еще сырые, но Уинстон поставил их на стерильные полотенца, чтобы впитать то, что с них стекает. Пока что я не трогаю их и поворачиваюсь к единственному столу для вскрытия.

Он еще пуст.

– Вроде бы вы говорили, что готовы. Где они? – Я чувствую, как маслянистая тошнота пузырится у меня в желудке. Я могу выдержать гадкую ситуацию, но терпеть не могу ожидать ее.

– Уже после звонка возникла проблема. Мне нужно добыть другие весы, – тихо отвечает он. – Нужно взвесить трупы перед тем, как я начну работать. Встроенные в стол весы не регистрируют их вес. Я собирался позвонить в больницу и привезти детские весы, но кто знает, сколько это займет. Меня постоянно отшивают, говорят, что это не по протоколу…

Я так не могу. Я не могу позволить этим детям мерзнуть и дальше. Я знаю, что они лежат в темноте в мешках, и все во мне восстает против этой бесчеловечности. Ни часом дольше. Ни минутой дольше.

Я негромко говорю Уинстону:

– Есть способ это сделать. Я могу помочь.

Он сразу же понимает, что я имею в виду, и оборачивается, глядя на меня широко раскрытыми глазами. Потом спрашивает:

– Вы уверены?

Я лишь киваю, поскольку не уверена, что смогу повторить это вслух. Я ощущаю холод и тяжесть этого ужаса, но одновременно в моей душе поднимается какая-то кошмарная, теплая нежность. Эти погибшие дети нуждаются в том, чтобы их обняли. В том, чтобы знать: кто-то заботится о них, пусть даже слишком поздно.

Уинстон помогает мне забраться на секционный стол. Поверхность стола холодная и пахнет хлоркой – настолько сильно, что мои глаза начинают слезиться. Я жду, пока коронер зарегистрирует мой вес, потом слышу, как он расстегивает «молнию» на первом мешке для трупов. Делаю глубокий вдох, закрываю глаза и протягиваю руки.

Холодный, безвольный груз прижимается к моей груди, и я инстинктивно обнимаю мертвое тело еще крепче. Мне плевать на то, что она уже не живая. Я просто хочу позаботиться о ней. Во рту у меня пересыхает, горло сжимается, и я чувствую, как под веками начинают скапливаться тяжелые слезы.

– Все в порядке, – шепчу я. – Я с тобой. Все в порядке. – Но обращаюсь как к этому погибшему ребенку, так и к тому, который едва-едва начал жизнь в глубине моего чрева. Обещание, которое я намерена пытаться выполнить вечно.

Я слышу, как Уинстон молча записывает общий вес, потом вычитает мой и забирает у меня девочку. На какой-то миг мне хочется воспротивиться, вцепиться в эту бедняжку и обнимать ее, пока она не согреется снова, – но я отпускаю ее.

Второе тело, такое же холодное и тяжелое, ложится в мои объятия, и на этот раз я не могу удержать слезы. Онемевшими пальцами приглаживаю подсохшие волосы девочки.

Да поможет бог тому, кто это сделал. Да поможет ему бог – потому что я намерена найти того, кто был на такое способен.