Читать книгу Бесконечный плей-лист Ника и Норы - Дэвид Левитан, Рэйчел Кон - Страница 3

День начинается вечером. Для меня не существует ничего, кроме бас-гитары в руках и грохота в ушах. Дэв орет, Том размахивает руками как бешеный, а я – точен, как часовой механизм. Это я беру штуку, которая называется «музыка», и выстраиваю ее вдоль линии, которая называется «время». Я – ритм метронома, я – пульс, на мне в этот момент держится все. У нас нет барабанщика. Дэв скинул рубашку, Том раскачивается в такт движениям толпы. А я – у них за спиной, я – генератор. Я слушаю и не слушаю одновременно, потому что музыку, которую играю, я воспринимаю не умом – я чувствую ее всем телом. Все взгляды обращены на нас. Или, по крайней мере, так я все себе представляю – свет на сцене слепит глаза. Зал очень маленький, мы звучим ужасно громко, а я – басист-натурал, играющий в квиркор-группе, – стремлюсь заполнить все пространство вокруг звуками аккомпанемента, пока Дэв не то поет, не то орет: «Трахнуть мужика / Трахнуть мужика / Как же я хочу / Трахнуть мужика». Я задаю ритм, я бью по струнам, я сотрясаю воздух всем телом, а мои пальцы четко держат аккорды. Я источаю пот, порочность и голод. Это освобождение – а может, лишь мольба о нем. Теперь Дэв завывает, а Том мечется, и, хотя мои ноги не двигаются с места, меня несет вперед. За стеной слепящего света люди раскачиваются, прыгают, наблюдают за тем, как Дэв засовывает в рот микрофон, не переставая выкрикивать слова. Я швыряю в них аккорды, я топлю их в своей музыке, я заставляю время звучать так громко, чтобы они все его услышали. Я сильнее слов, я больше коробки зала, где мы играем, а потом я вижу в толпе ее – и распадаюсь на части.

Черт, я же говорил ей не приходить. Она старательно отрывала от меня кусок за куском, но я упросил ее оставить хотя бы это. «Пожалуйста, не приходи на концерты. Я не хочу тебя там видеть». Она согласилась, и поначалу это не было ложью. Но в какой-то момент эти слова превратились в ложь, ведь вот же она, здесь, и мои пальцы промахиваются, восторг сходит на нет, внутри меня зреет желание сначала закричать, а потом попросту расплакаться – и все это происходит за несколько мгновений, которых мне хватает, чтобы разглядеть очертания ее губ. А потом я вижу – черт, только не это, – что она не одна, она с каким-то парнем, и хотя сама она сказала бы, что пришла посмотреть на меня, я ни капли не сомневаюсь – она пришла, чтобы я посмотрел на нее. «Все кончено», – говорила она, и разве это не была величайшая в мире ложь? Я спотыкаюсь на каждой ноте, Дэв переходит к следующему куплету, а Том играет немного быстрее, чем следовало бы, так что мне приходится догонять – а она тем временем прислоняется к тому парню и покачивает головой, словно я играю для нее, хотя если бы мог, я бы заглушил все звуки до единого и подарил бы ей столько же тишины, сколько она принесла мне боли.

Я стараюсь не отставать от Дэва и Тома. Сегодня мы называемся The Fuck Offs, «Отбитые», но это новое название, и думаю, оно продержится еще концерта три, а потом Дэв придумает следующее. Мы уже побывали «Вчерашним порно», «Черными носовыми платками», «Мстительными парикмахерами» и «Не вашим делом». В общем-то, я не пользуюсь своим правом голоса – разве что для того, чтобы накладывать вето на самые тупые идеи Дэва. («Приятель, – пришлось однажды убеждать его, – никто не пойдет на группу под названием «Членоболь».) Дэв всегда не прочь добавить пирсинг и набить татуировку поверх старой. Он умеет найти подход к немытым панкующим мальчишкам, которые приходят на наши концерты, еще не зная, что захотят познакомиться поближе с чуваком, спрашивающим у них в микрофон: «Большой ли у вас хрен вырос на огороде?» Дэв родом из города Лоди, что в Джерси, и, по-моему, это очень ему подходит, ведь Лоди – это же «идол», написанное задом наперед. Том из Саус-Оранжа, и последние два месяца он пишет свое имя через «h» – «Thom». Я из Хобокена – настолько близкого к центру, насколько это вообще возможно, не оказавшись в нем. В такие вечера, как сегодня, когда был шанс, что зрителями окажутся не только наши знакомые, я бы переплывал Гудзон, если было бы нужно, чтобы добраться до этого пещерного клуба. По крайней мере, пока сюда не явилась Трис – и я почувствовал, будто незримо для всех истекаю кровью на сцене.

«Возьми власть в свои руки / И трахни мужика, / Возьми власть в свои руки / И трахни мужика». Дэв поднимает эту песню до высоты, куда мы еще никогда не добирались: до четвертой минуты. Словно я достиг предела возбуждения и теперь жду, когда оно пойдет на спад. Том, похоже, добрался до кульминации соло – и ему там, как обычно, не слишком уютно. Я переминаюсь на месте, отворачиваюсь от нее, делаю вид, что ее здесь нет – и это самая на хрен смешная шутка, над которой я ухитряюсь не смеяться. Я пытаюсь привлечь внимание Дэва, который держится на краю поля зрения, но он не видит меня, потому что слишком занят – вытирает пот с обнаженной груди. Но вот наконец он ощущает всплеск энергии, достаточно мощный, чтобы сыграть финал. И он с ревом выбрасывает руку вверх, а я, резко нагнувшись, выдаю последний аккорд. В ответ на нас обрушивается оглушительный гул толпы. Я пытаюсь расслышать ее голос, пытаюсь выделить ее высокую ноту среди криков и аплодисментов. Но она потеряна для меня – как в ту ночь, когда я плакал, а она даже не обернулась, чтобы узнать, что со мной. Три недели, два дня и двадцать три часа назад. И она уже с другим.

Следующая группа уже готова выйти на сцену. Хозяин клуба машет нам рукой, показывая, что время вышло. Я не настолько выбит из колеи, чтобы не чувствовать радости, когда толпа требует продолжения, разочарованно гудит, когда зажигается свет, чтобы всем было проще пробраться к бару. На этом концерте на меня свалили заботу о технике, так что пока Дэв прыгает в толпу в поисках самого впечатлительного поклонника, а Том, покраснев от смущения, отступает к своему приятелю, понимающему-но-эмо, мне приходится немедленно протрезветь, чтобы собрать наши вещички. Переключиться с аккордов на провода, с восторгов на усилители. Какой-то парень из следующей группы помогает мне принести чехлы из дальнего угла сцены. Но я не разрешаю никому касаться инструментов, я сам аккуратно укладываю их спать. Потом я предлагаю помощь следующей группе и, когда они соглашаются, с радостью помогаю им подключить технику к микшеру – иначе мне придется потратить все силы на то, чтобы не смотреть на нее.

Моя привычка выискивать ее в толпе никуда не делась. У меня по-прежнему перехватывает дыхание, когда я вижу ее, вижу, как свет подчеркивает ее красоту. Мое тело еще помнит, каково это – идти рядом с ней. Так что быть на расстоянии – а расстояние это все, что не прикосновение, – все равно что чувствовать себя отвергнутым. Мы были вместе шесть месяцев, и каждый месяц мое желание по-новому разгоралось от одного только ее присутствия. Слова «Все кончено» не могут этого отменить. Все песни, которые я мысленно сочинял, были для нее, и теперь я не могу заставить их не звучать в голове. Вечный плей-лист, который играет на фоне. «Я устала», – сказала она, и я ответил, что устал тоже и думаю, нам нужно немного передохнуть. И тогда она сказала: «Нет, я устала от тебя», и я соскользнул в сюрреалистическую, но существующую вселенную, где между нами все было кончено, но я никак не мог с этим смириться. Ее больше не было «здесь», не было рядом.

Аккуратно укладывая оборудование и инструменты, я держусь спиной к толпе. Потом наступает момент, когда продолжать так стоять уже нельзя, потому что если слишком долго пялиться в стену перед собой, рано или поздно почувствуешь себя идиотом. Меня спасает следующая группа, которая выкручивает громкость еще сильнее, и вскоре все погружается в прекрасный хаос. Они называются Are You Randy?[1], а их солист реально поет, а не завывает и не пытается изображать подобие Ramones. Я осмеливаюсь бросить взгляд в толпу – ее больше не видно. Там вообще не так уж много девушек – я вижу целый океан парней, которые прижимаются друг к другу, врезаются друг в друга, пока солист рассказывает им о том, как устроен мир, воплощая его в перепутанных обрывках композиций «I want you to want me», «Blue Moon» и «All Apologies».

Мне приходит в голову, что Трис наверняка понравится эта группа, и тот факт, что я это понимаю, снова ранит меня, потому что теперь все знания о том, что ей нравится, совершенно бесполезны. Интересно, кто этот парень? Интересно, были ли они знакомы три недели назад? Три дня назад? Я рад, что почти не разглядел его, потому что теперь представляю их голыми. А теперь я представляю голой ее, и это такое живое, осязаемое воспоминание, что я невольно шевелю пальцами, желая ее коснуться. Я поворачиваю голову, будто и правда смотрю на нее, и вижу, как Том и его бойфренд, Скот, страстно целуются в такт музыке, словно, кроме них, в мире никого нет. Дэв, полагаю, еще в баре – продолжает выступление. Мы несовершеннолетние, но здесь это не имеет значения. Большинство посетителей старше нас – они из тех, кто учится в колледже или, по крайней мере, должен учиться, и я понимаю, что и правда не вписываюсь. Кто-то из ребят постарше узнает меня и кивает из толпы. На мне, конечно, не написано, что я натурал. Иногда я киваю в ответ, если решаю, что это комплимент моей музыке, а не приглашение уединиться. Я не останавливаюсь ни на секунду.

Дэва я нахожу у бара. Он разговаривает с каким-то парнем, нашим сверстником, который кажется мне странно знакомым. Я подхожу к ним, и Дэв представляет меня: «Это Ник, повелитель бас-гитары». Своего собеседника он называет «Хантер из Hunter». Дэв благодарит меня за то, что я собрал все наши железяки. Потом оба молчат, и я догадываюсь, что я тут лишний. Том на его месте заметил бы мое возбуждение. Но до Дэва дойдет, только если сказать ему прямо, а сейчас у меня нет настроения это делать. Так что я просто сообщаю ему, где оставил вещи, и делаю вид, что собираюсь поискать свободное местечко у стойки, чтобы подозвать бармена. Но тут я понимаю, что это, возможно, и правда не худший вариант. Трис по-прежнему нигде не видно, и какая-то ничтожная часть меня сомневается – может, это и вовсе была не она? Может, просто какая-то девушка, похожая на Трис? Тогда ясно, почему рядом с ней был какой-то непонятный парень.

Выступление Are You Randy? близится к финалу. Инструменты умолкают один за другим, а затем их солист а-капелла пропевает последнюю ноту. Я бы с радостью сделал им комплимент, сказав, что клуб, услышав ее, погружается в тишину, но на самом деле в воздухе висит гул негромких разговоров. Впрочем, и это – результат выше среднего, так что группа получает свою порцию аплодисментов и одобрительных выкриков. Я тоже принимаюсь хлопать и замечаю, что девушка рядом со мной засунула два пальца в рот и свистит на старомодный манер. Звук выходит чистый и выразительный, напоминающий мне о бейсбольных матчах «Малой лиги». На девушке фланелевая рубашка, и я никак не могу решить – она надела ее потому, что пытается возродить единственный модный тренд последних пятидесяти лет, который еще никто не пытался возродить, или потому, что рубашка действительно такая чертовски удобная, какой кажется. У нее бледная кожа, а по прическе отчетливо видно, что она из частной школы, хотя она усердно старалась привести волосы в беспорядок, чтобы это скрыть. Следующая группа играла на разогреве у Le Tigre в их последнем туре, и, держу пари, эта девочка пришла сюда специально, чтобы на них посмотреть. Другой на моем месте попытался бы завязать дружеский разговор, просто, ну я не знаю, по-приятельски. Но мне кажется, что если я с кем-то сейчас заговорю, то смогу разве что вывалить на человека вот это все.

Том и Скот, наверное, уже согласятся уйти, если я предложу, но я почти уверен, что Дэв еще не определился, пойдет он с нами или нет, а я не хочу вести себя как последний козел, заставляя его ответить немедленно. Так что мне отсюда не уйти, и я это понимаю. И тут я смотрю направо и вижу, как Трис со своим новым парнем подходят к залитой пивом стойке, чтобы заказать еще одну порцию чего-то, что я не пью. Это точно она, и мне точно крышка, потому что толпа давит на меня, и, если я попытаюсь уйти, мне придется проталкиваться к выходу, и она увидит, как я сматываюсь, и точно поймет, что все это для меня невыносимо. А даже если это и вправду так, черт побери, я не хочу, чтобы у нее были доказательства. Она выглядит такой горячей, а меня пробирает мороз. Парень, стоящий рядом, держит ее за руку так, как никогда не сделает гей – ему даже в голову не придет, и я думаю, что свое доказательство получил. Я – устаревшая модель, он – новая, и я могу хоть целый год рубиться на своей бас-гитаре, но ничего, абсолютно ничего не изменится.

Она замечает меня. Ей не удается сделать вид, что она удивлена этой встречей – потому что она, конечно, знала, что я здесь буду, охренеть просто. Так что она лишь изображает легкую улыбку и шепчет что-то «новой модели» на ухо, и по их лицам я понимаю, что им вот-вот нальют напитки, и тогда они подойдут и начнут говорить мне «привет» и «хорошо выступили», и – как она может быть такой тупой и жестокой? – спрашивать, как дела. Мысль об этом невыносима. Я отчетливо представляю все это и понимаю, что должен что-то сделать – что угодно, – чтобы это прекратить.

Так что я, непримечательный басист средненькой квиркор-группы, поворачиваюсь к той девушке во фланелевой рубашке, которую я даже не знаю, и говорю:

«Я понимаю, что это прозвучит странно, но не могла бы ты притвориться моей девушкой на следующие пять минут?»