Читать книгу Хаос - Рейчел Уорд - Страница 5

– Ну, все ничего?

Когда я возвращаюсь домой, бабуля сидит на своей табуретке в кухне, как я и думал. Куда бы ее ни занесло – что сюда, что в Уэстон, – она найдет куда взгромоздиться, отыщет себе местечко и торчит себе там, хлещет чай и дымит весь день напролет.

– Типа того. – Пожимаю плечами.

Она, бабуля в смысле, вроде бы и не двигается – но при этом всегда все замечает, только я не хочу ничего ей рассказывать про школу. Рано еще. Ни к чему ей знать, что я завел себе врага и встретил девушку.

На Джуниора с его угрозами мне начхать. Таких кретинов и таких гадостей мне всю жизнь хватало. Хочет, чтобы я еще разок дал ему под дых, – дам. Я его не испугался. А вот число у него – это другое дело. Я записал его на перемене – но все равно не могу забыть. Мерзкая смерть, и так скоро. Она меня так мучает, что в голове мелькают совершенно лишние мысли. Например, может быть, я при этом буду. А может быть, это у меня в руке будет нож…

Даже сейчас, когда я стою в кухне, опираясь на скамейку, лицо мне заливает пот – будто вот-вот хлопнусь в обморок. А вдруг у меня такое же число, как у Джуниора? Вдруг это не его смерть, а моя? То, что я не знаю собственного числа, бесит меня просто жутко. Я пытался его разглядеть. Все перепробовал – и в зеркало смотрел, и в отражение в окне, даже в воде. Ничего не выходит. Надо смотреть человеку в глаза, и все тут, а единственный человек на свете, на которого я не могу посмотреть, – это я сам.

Вообще-то я именно поэтому дергаюсь из-за всех этих «двадцать седьмых». Их так много, что я запросто могу оказаться среди них. В школе их сотни. В одном моем классе тринадцать.

– Адам, очнись. Я задала тебе вопрос!

Сквозь суматоху в голове пробивается бабулин голос, мозг не успевает вмешаться, и с языка у меня срывается:

– Тринадцать.

Блин! Проболтался!

– Что «тринадцать», малыш? – спрашивает бабуля.

– Да ничего. Так просто подумал… задачка одна по математике.

Бабуля прищуривается и выдувает в потолок струйку дыма. Надо срочно ее отвлекать, поэтому я роюсь в рюкзаке и выуживаю наладонник, который мне выдали, когда я наконец зарегистрировался. Я включал его на уроках, но у меня в жизни не было своего компа, мама считала, что в доме им не место, поэтому я вечно выглядел как полный лох. Видел, как на меня косятся и смеются – мол, дикий совсем, только с пальмы слез.

Бабуля косится на наладонник, но без особого интереса. Она нацелилась в меня, и никакие халявные гаджеты не собьют ей мушку.

– Ну, ты же любишь математику, – говорит бабуля. – И числа любишь.

Я? Люблю числа?! Люблю?! Бабуля пристально смотрит на меня – и вдруг я перестаю понимать, про что она спрашивает. Я про числа никому не рассказывал, кроме мамы и еще одной учительницы в школе, когда был маленький и еще не разобрался, что это такое. Мама всегда говорила, что числа – это наш секрет и знаем о них только мы с ней. Вот я и помалкивал. Никому не рассказывал. Когда она умерла, я решил, что теперь о них знаю только я один. Один на свете. Теперь я засомневался.

– Да нет, не то чтобы люблю, – отвечаю, тщательно подбирая слова. – Просто без них в жизни никак.

– Ага, – кивает бабуля. – Никак.

Мы таращимся друг на друга с минуту – и ничего не говорим. Бубнит радио – новости, типа правительство признало, что промахнулось по целям в Киото на несколько миль, – соседский пес тявкает, как обычно, но молчание наше так и трещит от электричества.

– Адам, я знаю – ты не такой, как все, – говорит наконец бабуля, и по спине у меня бежит холодок. – Я сразу это увидела, как только ты родился.

– Что ты увидела?..

– Я увидела – и вижу сейчас – красивого мальчика. Они в тебе оба – и папа, и мама. Господи, ты так похож на моего Терри. Иногда, честное слово, так и кажется, будто он рядом… словно ничего и не…

Она умолкает. Глаза у нее поблескивают больше обычного, а веки порозовели.

– А еще, бабуля? – Да, она что-то знает. Коротко вздыхает и глядит мне прямо в глаза, глубоко-глубоко.

– А еще у тебя такая аура – ни у кого таких не видела. Красная с золотом. Честное слово, ты ни на кого не похож. За тобой пойдут на край света. Ты из чего угодно выпутаешься. В тебе столько отваги – она так и лучится. Ты сильный – сильный духом. На что угодно спорю – у тебя предназначение.

Решаю рискнуть. Надо наконец выяснить.

– А число у меня какое?

Она хмурится.

– Сынок, я чисел не вижу. Я не такая, как ты и мама.

Выходит, она все знает.

– Откуда ты про них узнала?

– Твоя мама рассказала. Я уже давным-давно про них знаю, а когда она обнаружила, что у нее будешь ты, то сразу мне позвонила.

Тут я понимаю: придется ей рассказать про первое января – рассказать, что я держал в себе все лето.

– Баб, половина народу в Лондоне погибнет в следующем году. Я не сочиняю. Я видел их числа.

Она кивает:

– Знаю.

– Откуда?!

– Ну, Джем говорила мне про две тысячи двадцать седьмой. Предупреждала.

Хватаюсь за голову. Бабуля все знает! Мама все знала! Меня трясет, но не от страха, а от злости. Совсем обалдели – ничего мне не говорить? Как можно было бросить меня одного?!

– Почему ты мне не сказала? А она?..

Злость во мне так и шипит, так и бурлит в руках и ногах. Пинаю панель на стене под кухонными шкафчиками.

– Перестань!

Мне надо что-то разнести, иначе я сейчас лопну. Пинаю панель еще раз – она со стуком валится на пол.

– Адам! Прекрати!

Бабуля уже на ногах и кидается ко мне. Хватает за запястья. Я пытаюсь вывернуться, но она сильная, гораздо сильнее, чем кажется с виду. Несколько секунд мы боремся. Потом она молниеносно отпускает одну руку и с размаху влепляет мне пощечину.

– Здесь нельзя! – кричит бабуля. – В моем доме – нельзя! Не потерплю!

Я немного прихожу в себя. Смотрю на все со стороны – парень-подросток подрался со старухой в ее кухне, – и мне становится жарко от стыда.

– Прости, баб, – говорю. Тру щеку – там, где она мне врезала. Не знаю, куда глаза деть.

– То-то же, – отвечает бабуля и идет ставить чайник. – Если ты успокоился и в состоянии слушать, можем все обсудить.

– Ладно, – говорю.

– И вообще сам заваривай чай. Мне надо перекурить.

Садится, нашаривает пачку, – и когда она достает сигарету и прикуривает, рука у нее дрожит, еле-еле.

Чай готов, и я сажусь напротив.

– Рассказывай, баб, – говорю. – Рассказывай все, что знаешь. Про меня, про маму, про папу. Я имею право…

Она разглядывает столешницу – или притворяется, будто разглядывает. Стряхивает на пол крошечный клочок пепла – а потом смотрит на меня, выдувает из уголка рта длинную струйку дыма и говорит:

– Да, право ты имеешь, и, похоже, сейчас самое время.