Читать книгу Право крови - Richard A. Knaak - Страница 4

Мендельн прекрасно знал, что брат не на шутку рассердится, но совладать с любопытством никак не мог. Кроме того, это же все Ахилий, честное слово – уж Ахилий-то, по крайней мере, должен был соображать, что к чему!

Разница в возрасте оставшихся в живых сыновей Диомеда составляла добрых девять лет – вполне довольно, чтоб в некоторых отношениях счесть их не братьями, а кем-то еще. Ульдиссиан нередко держался так, будто доводится Мендельну дядюшкой, а то и отцом. Правду сказать, согласно его собственным смутным воспоминаниям о патриархе семейства вкупе со всем тем, что в последующие годы рассказывали Кир, Тибион и еще кое-кто из стариков, Ульдиссиан вполне мог бы сойти за брата-близнеца Диомеда – и с виду, и по характеру.

Кое-какие общие черты у Мендельна с братом имелись, однако ростом он был ниже Ульдиссиана на целых полфута и, хотя труд земледельца поневоле укреплял мускулы, значительно уступал ему в силе. Узкое, вытянутое лицо Мендельн – так люди говорили – унаследовал от матери, а его необычайно черные глаза блестели, как темные самоцветы. Откуда такие взялись, никто в деревне сказать не мог, но Мендельн еще в детстве обнаружил вот что: устремленный в упор, его взгляд мог обескуражить кого угодно, кроме брата, да охотника, с которым он отправился в лес.

– И что ты об этом скажешь? – пробормотал Ахилий, державшийся позади.

Мендельн с трудом оторвал взгляд от изумительной находки охотника. Ахилий был светловолос, жилист и почти так же высок, как Ульдиссиан. В отличие от Мендельна, одетого почти как брат, если не брать в расчет более темной рубахи, носил он зеленый с коричневым костюм из штанов и кожаной куртки, прекрасно сливающийся с лесными зарослями. В сапогах мягкой кожи Ахилий шел по лесу беззвучно, словно любой зверь, а за худобой его, свидетельствовавшей о проворстве, скрывалась недюжинная сила. Как-то брат Ульдиссиана попробовал выстрелить из длинного лука, отрады и гордости Ахилия, но даже тетивы натянуть не сумел. По-ястребиному горбоносый, лучник был не просто лучшим в своем ремесле среди жителей Серама, но – по крайней мере, насколько Мендельн мог судить – мог бы дать фору многим охотникам со всего света. Не раз наблюдавший, как Ахилий состязается в мастерстве с бывалыми воинами из охраны караванов, что проходили через Серам, Мендельн ни разу не видел друга побежденным.

– Похоже… похоже, древняя штука, – наконец отвечал он.

Больше он не смог сказать ничего, и немного смутился: уж это-то Ахилий наверняка сообразил сам. Однако охотник кивнул, будто внемля речам высокоученого мужа. На полдесятка с лишним лет старше, с младшим из Диомедовых сыновей он держался так, будто Мендельн являл собой кладезь мудрости всего мира. В том заключалось одно из немногих разногласий меж Ахилием и Ульдиссианом, который не видел в познаниях брата никакой практической пользы, хоть и не препятствовал его заумным изысканиям.

Лучник запустил пятерню в густую, точно львиная грива, копну волос.

– Понимаешь, в чем тут загвоздка… Я в этих местах бывал много раз, и могу поклясться: раньше его здесь не было!

Мендельн молча кивнул и вновь повернулся к находке товарища. Зоркости глаз Ахилия он мог только завидовать, собственное же зрение нередко вынуждало Мендельна склоняться над пергаментами как можно ниже, дабы разобрать в дорогих его сердцу письменах хоть словечко.

К этой же штуке он придвинулся особенно близко, так как непогода и время во многих местах стерли символы, вырезанные на ее поверхности, почти без остатка. Некоторых Мендельн не смог бы разобрать, даже уткнувшись в камень носом. Находящийся перед ним предмет явно подвергался воздействию природных сил с давних-предавних пор, однако как это могло получиться, если он, согласно утверждению Ахилия, только-только тут появился?

Припав перед камнем на колено, Мендельн оценил его размеры. Стороны квадратного основания чуть больше длины ступни; в высоту, если встать рядом, на ширину ладони ниже колена, а плоская верхушка уступает размерами основанию примерно вдвое… Да, при такой величине не заметить резного камня невозможно было никак.

Мендельн пощупал землю у основания.

– А вокруг в последнее время ничего не изменилось?

– Нет.

Младший сын Диомеда едва ли не благоговейно обвел кончиками пальцев очертания одного из самых разборчивых символов. «Разборчивых», правда, в том смысле, что он мог их разглядеть – понятнее они от этого не становились. Один, особенно выдающийся, представлял собой этакую замкнутую загогулину, спираль без начала и без конца. Стоило прикоснуться к нему, и от спирали словно повеяло невероятной древностью.

Мендельн невольно покачал головой. «Нет, не древностью – вечностью», – подумал Ульдиссианов брат.

На этой нежданной мысли разум, ни с чем подобным раньше не сталкивавшийся, слегка споткнулся. Вечность… Как же такое возможно?

Сам камень был черен, однако резные символы блестели, как серебро – еще одно изумительное обстоятельство, так как тут дело явно было не в краске. Да и резьба… пожалуй, такого искусного резчика не найти ни в Сераме, ни даже в любом крупном поселении западных областей!

Только тут Мендельн и осознал, что Ахилий трясет его за плечо. Зачем бы это?

– Что?

Тревожно нахмурившись, лучник с опаской склонился к нему.

– Ты до него дотронулся и тут же замер! А после этого долгое время глазом не моргнул и, клянусь, даже дышать перестал!

– А я… а я и не заметил.

Мендельну тут же ужасно захотелось дотронуться до резного камня еще раз и поглядеть, повторится ли то же самое, вот только Ахилию это, следовало полагать, пришлось бы не по душе.

– Ты сам его до этого трогал?

Лучник надолго замялся.

– Да, – наконец отвечал он.

– Но с тобой ничего подобного не произошло, верно?

Вспомнив о чем-то, Ахилий вмиг побледнел.

– Нет. Нет.

– Так что же случилось? Что ты такое почувствовал?

– Почувствовал… почувствовал я пустоту, Мендельн. Пустоту, напомнившую о… о смерти.

Как охотник, со смертью светловолосый Ахилий имел дело чуть ли не каждый день. Обычно то была смерть им же убитой дичи, однако случалось так, что столкнувшись с диким вепрем, рысью или медведем, он на время становился дичью сам. Но тон, которым Ахилий заговорил о смерти сейчас, придавал этому слову новый, куда более зловещий смысл, как ни странно, не пробудивший в сердце товарища страха, а лишь подстегнувший его любопытство.

– О какой смерти? – в азарте спросил Мендельн. – Можешь подробнее объяснить? Возможно, тебе…

Внезапно замкнувшись, окаменев лицом, Ахилий прервал его резким взмахом руки.

– Нет. Это все. После я сразу же пошел за тобой.

Очевидно, охотник о многом умалчивал, но брат Ульдиссиана решил не настаивать на продолжении. Возможно, со временем, мало-помалу, он и без того все узнает, а сейчас ему было вполне довольно камня с загадочными письменами.

Нашарив поблизости обломок сухой ветки, Мендельн разрыхлил землю у основания камня. Похоже, таинственный памятник уходил в почву на изрядную глубину – но как глубоко? Может, там, под поверхностью, куда больше, чем на виду?

Тут ему снова ужасно захотелось коснуться камня, но на сей раз – обхватить обеими руками и посмотреть, нельзя ли извлечь его из земли. Насколько удобнее было бы изучать находку дома, на ферме, никуда не спеша…

При этой мысли Мендельн вскинулся, точно ужаленный.

«Ферма! Ульдиссиан!»

Вскочив на ноги, он здорово напугал обычно невозмутимого Ахилия. Похоже, находка растревожила лучника до глубины души: таким Мендельн его еще не видал. Всю жизнь славившийся бесстрашием, сейчас Ахилий взирал на Мендельна так, точно искал у него поддержки – определенно, впервые.

– Возвращаться надо, – объяснил он охотнику. – Наверное, Ульдиссиан меня уже обыскался.

Огорчать старшего брата Мендельну вовсе не хотелось, пусть даже Ульдиссиан никогда не выказывал подобных чувств. О жутком бремени, легшем на Ульдиссиановы плечи после болезни и смерти родных, он не забывал ни на миг. Не забывал, и потому – не говоря об иных более мелких причинах – чувствовал себя перед старшим братом в долгу.

– А с этим как же? – проворчал Ахилий, указав луком в сторону камня. – Просто так и оставим?

– Ветками закидаем, – чуточку поразмыслив, отвечал Мендельн. – Помогай!

Оба принялись собирать палые сучья и ветви густолистых кустов. Вскоре камень был надежно упрятан от посторонних глаз, однако Мендельну казалось, будто артефакт до сих пор может обнаружить первый встречный. Поразмыслив, не прикрыть ли находку получше, он все-таки решил оставить все как есть, но при первом же удобном случае вернуться сюда.

Сосредоточившись на обратном пути, Мендельн не сразу заметил странную, совершенно неожиданную перемену погоды. С утра день был довольно ясным, безоблачным, но теперь на западе, точно предвещая нешуточную грозу, начали собираться тучи, да и ветер заметно усилился.

– Странное дело, – пробормотал Ахилий, очевидно, тоже заметивший перемену погоды только сейчас.

– Уж это точно.

Ветер, да и погоду вообще, брат Ульдиссиана мерил не охотничьей меркой, как спутник, но с точки зрения скорости и направления воздушных течений и прочего тому подобного. С наблюдениями за погодой сообразовывал он все стороны крестьянской жизни, и тут уж даже Ульдиссиан, знавший о погоде одно – как она сказывается на посевах да на скотине, а по поводу умствований брата вечно качавший головой, вынужден был признать: да, в кои-то веки Мендельн придумал нечто, малость облегчающее каждодневный труд.

Тучи быстро сгущались. О странностях погоды Мендельн не сказал Ахилию больше ни слова, но, стоило лучнику на шаг опередить его, оглянулся назад, в сторону камня.

Оглянулся… и призадумался.

* * *

Ульдиссиан тоже заметил странную перемену погоды, однако отнес ее на счет тех самых капризов природных стихий, к которым, крестьянствуя, давным-давно попривык. Думал он об одном – чтобы Мендельн, куда бы Ахилий его ни уволок, поскорее вернулся в деревню. По всему судя, братьям и без того предстояло проделать часть пути домой под дождем. Тучи, внезапно собравшиеся над головой, предвещали грозу необычайной силы, но Ульдиссиан надеялся, что гроза малость повременит, подождет, и лишь после обрушит на землю всю свою мощь. Если до ливня им с Мендельном удастся хотя бы миновать развилку в низине, где дорогу часто заливает, дальше все будет в порядке.

Сидя на козлах, крепко сжимая вожжи, он вглядывался в даль – туда, куда, по словам Серентии, ушли Мендельн с Ахилием. Должны же они заметить то же, что и он, и сообразить: пора возвращаться… по крайней мере, Ахилий уж точно должен!

За ожиданием в памяти снова всплыло лицо, обрамленное золотом. Да, Ульдиссиан видел красавицу-аристократку всего дважды, и то мельком, но знал, что лицо ее забудет не скоро. И дело тут было не просто в красоте, очень даже запоминающейся сама по себе, но в манере держаться и разговаривать. Имелось в этой аристократке нечто, внушавшее невольное стремление оберегать ее, как никого другого… будь то хоть младший брат в дни смерти родных.

«Лилия…»

Это имя крестьянин мысленно повторял снова и снова, наслаждаясь его почти музыкальной красотой.

В небе зарокотал гром, заставив вернуться из прошлого в настоящее. Вспомнив о Мендельне, Ульдиссиан поднялся, чтоб лучше видеть, что там, впереди. Теперь-то оба наверняка вот-вот вернутся в Серам…

И тут его внимание привлекло нечто зеленое, мелькнувшее на опушке, но вовсе не лесная зелень охотничьего наряда Ахилия. Нет, эта зелень отливала изумрудом, что тут же заставило Ульдиссиана вскинуться, напрочь забыв о брате и друге.

Лилия медленно шла к лесу, прочь от безопасных пределов деревни. Судя по ее безучастности, она, вполне возможно, даже не замечала угрожающе хмурящихся небес. А ведь грозы в эти краях могли в один миг разгуляться так, что рвали с корнями деревья…

Спрыгнув с козел, Ульдиссиан привязал повозку и побежал догонять аристократку. Устремился он за Лилией отчасти потому, что тревожился о ней, а отчасти из-за какого-то странного волнения. Разумеется, насчет собственных шансов на благосклонность особы ее происхождения он вовсе не заблуждался, однако при мысли хотя бы о новой встрече, о разговоре с красавицей-аристократкой сердце в груди застучало, как бешеное.

Едва Ульдиссиан вновь увидел ее, ветер усилился вдвое, но, несмотря на буйство ненастья, Лилия по-прежнему словно не замечала ничего вокруг. Губы ее были поджаты, взгляд устремлен под ноги – очевидно, отягощавшее ее думы бремя весило немало.

Как Ульдиссиан ни спешил, а догнать ее смог, только порядком углубившись в лес. Приблизившись, рослый крестьянин протянул мускулистую руку, но тут же опомнился: пугать девушку сверх нужды ему ничуть не хотелось.

Не видя иного выхода, Ульдиссиан звучно откашлялся.

Лилия резко выпрямилась и оглянулась на звук.

– Ах, это ты!

– Прощенья просим, миледи, но…

На губах ее тут же заиграла робкая улыбка.

– Я же сказала: для тебя я – Лилия. Той, кем я была прежде, мне больше уже не стать. Однако, – добавила она, видя недоумение Ульдиссиана, – как же мне называть тебя, сэр крестьянин?

Ульдиссиан и думать забыл, что сам ей так и не представился.

– Я – Ульдиссиан, сын Диомеда.

Тут новый раскат грома напомнил ему, что творится вокруг.

– Ми… Лилия, не стоит тебе здесь гулять. Похоже, гроза назревает нешуточная! Укройся-ка лучше, скажем, в таверне. Таверна – одна из самых крепких в Сераме построек.

– Гроза?

Подняв взгляд к небу, Лилия словно впервые заметила перемену погоды. Тучи сгустились настолько, что день едва не обернулся ночью.

Рискуя навлечь на себя ее возмущение, Ульдиссиан, наконец, взял Лилию за запястье.

– Да, и, сдается мне, времени у нас – всего ничего!

Но Лилия устремила взгляд в другую сторону… и миг спустя негромко ахнула.

Взглянув туда же, куда и она, Ульдиссиан не увидел ничего примечательного. Однако аристократка застыла на месте, словно увиденное потрясло ее до беспамятства.

– Лилия… Лилия, что там?

– Кажется, я… кажется, там… но нет…

Крестьянин шагнул к ней, встал рядом, но и после этого никаких причин для тревоги разглядеть не сумел.

– Где «там»? Что ты такое увидела?

– Вон! – воскликнула Лилия, указывая в сторону особенно густых зарослей. – Я… кажется…

Как ни велик был соблазн попросту увести ее в деревню, а сюда воротиться после грозы, столь бурная реакция внушила Ульдиссиану тревогу: что ж там такого страшного? И тут ему разом вспомнился Мендельн. Мендельн, не вернувшийся из лесу до сих пор.

– Останься здесь.

На ходу вынимая нож, Ульдиссиан двинулся к зарослям.

Подлесок становился все гуще и гуще, а дикие травы порой достигали пояса. Как Лилии удалось там что-либо разглядеть, он не понимал, но был уверен: страхи ее не напрасны.

Стоило ему приблизиться к нужному месту, волосы на затылке поднялись дыбом. Охваченный ужасом, дюжий крестьянин едва не попятился назад.

Ноздри защекотал слабый, но тошнотворный запах, немедленно вызвавший в памяти воспоминания о чуме, о судьбе родных…

Подходить хоть на шаг ближе отчаянно не хотелось, и все же Ульдиссиан шагнул вперед.

Открывшаяся картина заставила крестьянина пасть на колено – только так ему и удалось удержать в желудке недавний обед. Нож выскользнул из пальцев, совершенно забытый перед лицом ужасного зрелища.

На клочке земли у подножья первых деревьев распростерлось то, что было некогда человеком (по крайней мере, упавшему на колено Ульдиссиану показалось именно так). Торс убитого был умело рассечен снизу доверху – примерно так же крестьянин рассек бы тушу забитой коровы. Заливавшая все вокруг кровь местами превращала землю в багровую топкую грязь. Потроха жертвы частично вывалились наружу; над источающей жуткую вонь поживой уже кружили целые полчища мух.

Похоже, взрезанное вдоль туловище показалось убийце не слишком ужасным: горло убитого тоже было рассечено, но не вдоль, а поперек, да так, что в рану свободно вошел бы кулак. Листья и прочий лесной сор украшали залитое кровью лицо, точно некое причудливое, устрашающее праздничное блюдо. Приглядевшись к убитому так и сяк, Ульдиссиан решил, что человек этот – примерно его ровесник, с черными волосами, слипшимися от запекшейся крови – ему незнаком.

Только остатки разодранных в клочья одежд и позволили Диомедову сыну понять, кому же настолько не посчастливилось. Одного цвета риз для этого было вполне довольно, а уж символ ордена миссионера сомнений не оставлял.

Убитым был брат Калиджо, пропавший служитель Церкви Трех.

Сдавленный вскрик за спиной заставил крестьянина вздрогнуть. Обернувшись, Ульдиссиан увидел позади Лилию, уставившуюся на жуткое зрелище во все глаза.

Внезапно красавица побледнела, закатила глаза под лоб, так, что зрачки их совершенно скрылись из виду… и начала оседать наземь.

Вскочив на ноги, Ульдиссиан ухитрился поймать ее за миг до того, как она упадет, и замер с бесчувственной девушкой на руках, не зная, что делать дальше. Наверное, об убийстве следовало кому-то сообщить – к примеру, капитану Тиберию, командующему серамской стражей, да и деревенскому старосте, Дорию, тоже узнать об этом не помешает…

Но тут аристократка на руках застонала, и Ульдиссиан решил, что первым делом следует позаботиться о Лилии.

По счастью, нести ее рослому, широкоплечему крестьянину оказалось нетрудно. Шел Ульдиссиан как можно скорее, стараясь не подвергать опасности драгоценную ношу. По пути он постоянно смотрел под ноги: всякий неверный шаг мог завершиться падением.

С великим облегчением Ульдиссиан добрался до деревенской околицы. В небе по-прежнему грохотало, но гроза пока не началась.

– Ульдиссиан!

Услышав оклик, крестьянин споткнулся, едва не выронив Лилию, но удержал равновесие и оглянулся на голос.

При виде спешащих к нему Мендельна с Ахилием великий страх в сердце рассеялся, исчез без следа. Оба явно тоже только что воротились в деревню. Мендельн слегка запыхался, а необычайная бледность Ахилия, надо думать, вполне могла бы сравниться с бледностью старшего из Диомедовых сыновей… хотя о его жуткой находке Ахилий наверняка знать не мог.

– Там, позади, в лесу – мертвое тело! – прорычал Ульдиссиан, как только оба остановились рядом. – На опушке, где лес начинает густеть!

– Несчастный случай? – пробормотал охотник, не сводя глаз с ноши крестьянина.

– Нет…

Ахилий угрюмо кивнул, наложил на тетиву вынутую из колчана стрелу и без колебаний направился в ту сторону, куда указывал Ульдиссиан.

– А с ней что? – спросил Мендельн. – Кто это? Ранена?

– Просто сомлела. Она тоже видела тело, – пояснил снедаемый недобрыми предчувствиями Ульдиссиан.

Он надеялся, что Лилия вот-вот очнется, но та по-прежнему безжизненным грузом покоилась у него на руках.

– Может, к Джорилии ее отнести?

Джорилия была серамской целительницей, преклонных лет женщиной, кое-кем полагаемой чуть ли не ведьмой, но всеми уважаемой за мастерство в своем ремесле. Именно она давала братьям травяные снадобья, по крайней мере, немного облегчавшие страдания захворавших родных. И Ульдиссиану, и Мендельну она помогла куда больше, чем все молитвы на свете, взятые вместе.

Ульдиссиан покачал головой.

– Ей просто надо бы отдохнуть. Должно быть, в «Кабаньей голове» у нее имеется комната, вот только… вот только нельзя же ее в таком виде туда с парадного хода тащить…

– В таверне есть задняя дверь, совсем рядом с лестницей, ведущей наверх, – куда спокойнее, чем всякий другой в этаком положении, сказал Мендельн. – Ты внесешь ее со двора, а я войду с улицы, тихонько переговорю с Тибионом и выясню, какая из комнат занята ею.

Предложение брата показалось Ульдиссиану разумным.

– Так и сделаем, – с облегчением выдохнул он.

Мендельн окинул его пристальным взглядом, возможно, заглянув в душу брата куда глубже, чем бы тому хотелось. Для младшего из Диомедовых сыновей Лилия была совершенно чужой, однако Ульдиссиан явно знал ее лучше.

Решив отложить объяснения на потом, Ульдиссиан поспешил к таверне. Мендельн, нагнав его, зашагал рядом. Занятые делом, оба умолкли.

Благодаря внезапному ненастью, от изумленных встречных прятаться не пришлось. Сие обстоятельство Ульдиссиана порадовало, но в то же время и раздосадовало не на шутку: да, ему хотелось благополучно доставить Лилию в таверну, однако о зверском убийстве следовало поскорей сообщить властям. В конце концов он рассудил, что стражникам либо старосте обо всем наверняка расскажет Ахилий, и на том успокоился.

Едва они подошли к «Кабаньей голове», Мендельн двинулся дальше, а Ульдиссиан обогнул дом со двора, отыскал заднюю дверь и после некоторых ухищрений внес аристократку внутрь, ни на миг не выпустив ее из рук.

Внутри он, не тратя времени даром, направился к деревянной лестнице. По счастью, немногочисленные гости таверны как раз отвернулись к брату, очевидно, нарочно подгадавшему с появлением так, чтобы войти одновременно с Ульдиссианом. Взбегая по ступеням наверх, Ульдиссиан услышал, как Мендельн приветствует нескольких завсегдатаев чуточку громче обычного.

Наверху крестьянин остановился и принялся ждать. Казалось, в ожидании прошла целая вечность, но вот, наконец, младший брат поднялся к нему.

– Нет у нее здесь комнаты, – сообщил Мендельн, – так что пришлось договариваться с Тибионом, чтоб предоставил и на наш счет записал. Ты ведь не против?

Ульдиссиан, кивнув, обвел взглядом двери пяти комнат для постояльцев.

– Которая?

– Вот эта, – отвечал брат, указывая на одинокую дверь в стороне от других. – Там будет спокойнее.

Взглянув на брата с мрачным одобрением, Ульдиссиан знаком велел отворить дверь. В захолустном Сераме комнаты для проезжающих были обставлены более чем скромно. Кроме деревянной кровати под опущенным пологом, стола и кресла у единственного окна, другой мебели внутри не имелось. Под вбитыми в стену крюками для плащей и прочей верхней одежды было оставлено место для сумок или сундука постояльца.

Последнее Мендельн заметил еще до того, как Ульдиссиан успел хоть что-то сказать.

– Должно быть, ее пожитки – там, у караванщиков. Давай я дойду до Серентии, и мы позаботимся о них?

Втягивать в это дело дочь Кира очень не хотелось, но других вариантов Ульдиссиану в голову не приходило.

– Давай.

У порога Мендельн приостановился и, встретившись с братом взглядом, спросил:

– Откуда ты ее знаешь?

– Случайно познакомились, – коротко ответил Ульдиссиан.

Слегка помедлив, Мендельн кивнул и вышел, а крестьянин, бережно опустив аристократку на кровать, задержался, чтобы еще раз взглянуть на нее. «Что же могло заставить ее странствовать по миру в одиночку?» – подумал он, вновь пораженный совершенством ее красоты. Ведь среди множества богатых аристократов для Лилии наверняка нашелся бы достойный супруг. Может, она в кровном родстве с каким-нибудь потерпевшим поражение кланом магов? Это могло бы все объяснить…

Едва он подумал об этом, Лилия открыла глаза, ахнула и поспешила сесть.

– Что… что случилось?

– Ты помнишь лес?

Вновь ахнув, Лилия прикрыла губы ладонью.

– Так, значит… так, значит, все это было правдой? Все, что я… видела?

Ульдиссиан кивнул.

– И ты… и ты принес меня сюда… только где это мы?

– В «Кабаньей голове». Другого постоялого двора в Сераме нет, гос… то есть, Лилия. Мы думали, у тебя здесь, вероятно, имеется комната.

– Но у меня нет здесь никакой…

– Мой брат позаботился об этом, так что комната у тебя теперь есть, – пожав плечами, объяснил Ульдиссиан. – А Мендельн пошел к караванщикам, за твоими вещами.

Лилия надолго задумалась, пристально глядя Ульдиссиану в глаза.

– Мендельн и твой брат… это, как я понимаю, одно и то же лицо?

– Да.

Аристократка кивнула собственным мыслям.

– А… а тело? – спросила она.

– А им занялся мой друг. Уж он-то, Ахилий, точно сделает все, как надо – и стражу, и нашего старосту предупредит.

Ничуть не заботясь о том, что помнет роскошное платье, Лилия обхватила руками поджатые к подбородку колени.

– А тот… тот человек, которого мы нашли, тоже твой друг?

– Этот? – Ульдиссиан покачал головой. – Нет, этот – какой-то треклятый миссионер… из Церкви Трех. Я слышал, как спутники его разыскивали, – пояснил он, и тут вспомнил кое о чем еще. – Они прибыли с караваном. Может, ты…

– Да, я их видела, но разговаривать с ними – не разговаривала. Не верю я их проповедям… да и проповедям посланцев Собора, к слову заметить, тоже.

От этого признания, столь близкого его собственным взглядам, на сердце почему-то сделалось гораздо легче, однако крестьянин немедля упрекнул себя в душевной черствости. Как бы ни претила Ульдиссиану стезя убитого, такой ужасной кончины тот не заслуживал.

Подумав об этом, Ульдиссиан понял: так дела оставить нельзя. Обнаружив убитого миссионера первым, он должен сообщить деревенским властям все, что он знает.

А что же аристократка? Крестьянин задумчиво изогнул бровь. Упоминаний о Лилии он будет избегать, насколько это возможно. Лилия и без того натерпелась.

– Оставайся здесь, – велел он, сам изумляясь тому, как разговаривает с особой из высшей касты. – Оставайся здесь и отдохни. Я должен увидеться с теми, кто будет заниматься убийством. Тебе со мной ходить ни к чему.

– Но ведь и мне следует с ними поговорить… разве не так?

– Только если возникнет надобность. В конце концов, ты видела не больше моего. И с убитым, как и я, не знакома.

Лилия не возразила ни словом, но у Ульдиссиана сложилось отчетливое впечатление, будто она прекрасно понимает: оберегая ее, он рискует собственной репутацией.

Помолчав, аристократка вновь улеглась на подушки.

– Хорошо, если тебе так угодно. Я буду ждать от тебя известий.

– Вот и ладно.

С этим Ульдиссиан, составляя в уме объяснения, направился к двери.

– Ульдиссиан!

Крестьянин оглянулся на оклик.

– Спасибо тебе, Ульдиссиан.

Покрывшись румянцем, крестьянин шагнул за порог, и, несмотря на изрядную дородность, бесшумно спустился вниз. У подножия лестницы он приостановился и бросил взгляд в общий зал. Все, кого ему удалось разглядеть, держались как ни в чем не бывало, а это значило, что вести о трупе ушей их, спасибо сдержанности Ахилия, еще не достигли. Вскоре Серам будет здорово потрясен: последнее убийство в деревне случилось больше четырех лет тому назад, когда старый Ароний, изрядно «под мухой», повздорил с подвыпившим пасынком, Геммелем, из-за прав на земельные угодья, и вышел из схватки победителем. Едва протрезвившись, Ароний признал за собою вину и был увезен на телеге в большой город, расплачиваться за содеянное по совести и по закону.

Однако кровавая расправа, свидетелем коей сделался Ульдиссиан, была учинена вовсе не с пьяных глаз. Это, скорее, напоминало работу какого-нибудь безумца либо злодея, причем наверняка пришлого – скажем, разбойника, проходящего через окрестные земли.

С каждым шагом убеждаясь в верности этой догадки все крепче, Ульдиссиан поклялся завести о ней речь в разговоре со старостой и командиром стражи. Серамцы с радостью вызовутся прочесать окрестности в поисках этого ублюдка, и на сей раз с преступлением разберутся здесь, на месте: добрая прочная веревка завершит дело, как подобает. Большего такой зверюга не заслужил.

Отворив заднюю дверь, он тихо выскользнул наружу…

– Вот он! Вот человек, о котором я говорил!

От неожиданности Ульдиссиан отпрянул назад, замер в дверном проеме. Перед ним стоял Тиберий – быкоподобный здоровяк, с которым крестьянин частенько боролся в дни ярмарок и чаще проигрывал, чем побеждал, а с ним – седоволосый, похожий на лиса Дорий, таращившийся на Ульдиссиана так, будто видел его впервые в жизни. За ними столпилась еще добрая дюжина человек, большей частью из стражников, но кроме того среди них обнаружился и Ахилий… и двое заезжих служителей Церкви. Тот, что постарше, слова эти и произнес, да еще обвиняюще ткнул в ошарашенного крестьянина пальцем.

Придя в себя, он перевел взгляд на охотника.

– Ты им все рассказал?

– Не разговаривай с ним, охотник, – вмешался Дорий, прежде чем Ахилий успел ответить. – Не время. До выяснения всех обстоятельств – рот на замок!

– Обстоятельства уже известны! – объявил посланник Церкви Трех. – Ты во всем и виноват! Твои же собственные слова тебя и изобличают! Покайся же – хотя бы ради спасения души!

Его спутница, юная девица, кивала в такт каждому слову. В эту минуту, указующий на крестьянина, обличитель отнюдь не казался ни мирным, ни праведным.

Сдержаться, не позволить отвращению к служителю Церкви взять верх над разумом, стоило Ульдиссиану немалых трудов. Если крестьянин верно понял этого человека, его только что обвинили в том самом убийстве, о котором он собирался сообщить властям!

– Я? Думаешь, это моя работа? Клянусь звездами, мне бы взять тебя, да…

– Ульдиссиан, – негромко, взволнованно пробормотал Ахилий.

Сын Диомеда взял себя в руки.

– Ахилий! – сказал он, повернувшись к лучнику. – Это же я сказал тебе, где искать тело! Ты и лицо мое видел, и…

Тут он запнулся, не желая втягивать в разбирательство Лилию.

– И вообще всю жизнь меня знаешь! А ты, Дорий, с покойным отцом дружил! Так вот, могилой его поклянусь: я – не тот зверь в человеческом облике, что подло зарезал товарища этого пустоголового болтуна!

Ульдиссиан добавил бы и еще кое-что, но староста взмахом руки велел ему замолчать.

– Говорим мы, Ульдиссиан, сейчас не о нем, – сурово откликнулся Дорий. – Нет, речь о другом… хотя, может быть, нам и к этому вскоре нужно будет вернуться: в подобные совпадения я, знаешь ли, не верю.

– О другом? О каком еще «о другом»?

Капитан Тиберий щелкнул пальцами. Полдюжины человек – полдюжины человек, знакомых Ульдиссиану с детства – немедля двинулись вперед и обступили крестьянина со всех сторон.

– Дорий, – вмешался Ахилий, – без этого что же, никак? Это ж Ульдиссиан.

– При всем уважении к твоему ручательству, юный Ахилий, таков наш долг, – сказал староста, кивнув окружившим Ульдиссиана. – А ты, Ульдиссиан, не волнуйся: уверен, мы во всем разберемся. Но пока позволь уж нам поступать, как требует положение!

– Да за что же меня?..

– Как подозреваемого в человекоубийстве, – буркнул капитан Тиберий, поглаживая рукоять меча у пояса.

При оружии командира стражи Ульдиссиан, за все те годы, что знал его, видел всего несколько раз. Обычно меч он носил лишь по случаю упомянутых выше ярмарок и прочих торжеств.

Единственным исключением был день убийства Геммеля.

– Да я же говорю: не убивал я его товарища, не убивал! – взревел крестьянин, отчаянно замотав головой.

– Так речь и не о нем, – объявил Дорий, – а о другом человеке тех же занятий, отчего положение, юный Ульдиссиан, становится еще хуже. Убитым нашли посланника Собора Света, вот какие дела…

– Того самого, что…

Ульдиссиан осекся: в голове его все перемешалось.

«Но я же совсем недавно с ним разговаривал! Меньше часа назад, а может, и получаса с тех пор не прошло!»

Разговаривал… а в разговоре – угрожал ему, да еще при свидетелях…

– Ага, вижу, ты его помнишь. Да, юный Ульдиссиан, почтенный посланец Собора был найден с перерезанным горлом… а нож, в ране оставленный – твой!