Читать книгу Песнь ангела - Ричард Харвелл - Страница 11

– Ульрих фон Геттиген. – Желтокожий человек задохнулся и протянул ко мне потную руку. – Regens Chori[13] того аббатства.

Я постарался увильнуть от этой руки, как будто она также намеревалась потащить меня вниз по ступеням. Я узнал этого человека. Именно он стоял в церкви перед певчими, когда я попытался присоединиться к ним.

– Да, я нашел его, – сказал аббат. Он стянул меня вниз еще на одну ступеньку, и я оказался между двумя мужчинами. – И теперь он отправляется в Роршах. И больше не будет нас беспокоить.

– Нет, – сказал регент и схватил меня за руку.

Аббат еще крепче сжал мою шею.

– Что вы имеете в виду? – спросил он.

Ульрих перевел взгляд с аббата на Николая, потом снова посмотрел на аббата. Я попытался высвободить руку, но хватка регента была крепкой.

– Ради хора, конечно.

– Хора?

– Да.

В наступившей за этими словами тишине я перестал извиваться и внимательно посмотрел на Ульриха фон Геттигена. Его желтая кожа туго обтягивала череп и была почти прозрачной, как у цыпленка, которого на короткое время поместили в кипящую воду. Седые волосы, казалось, были выварены до основания, подобно перьям, – их жидкие пучки торчали у него за ушами и на макушке.

И все же то, как он выглядел, поразило меня гораздо меньше, чем то, как он звучал. Хотя дышал он с трудом, струйка воздуха, выходящая из его рта, была легкой, как шепот, она напоминала сквознячок, дующий в щель под дверью. Его сердце билось так тихо, что мне почти не удавалось его услышать, и, хотя я очень старался обнаружить еще какие-нибудь зацепки, которые помогли бы мне лучше узнать его – как он потирает руки или как хрустят его колени, – я не слышал ничего.

– Нам нужно послушать, как он поет, – сказал Ульрих.

Он притянул меня к себе и от нетерпения закусил губу.

– Мы уже слышали, как он поет. В наивысшей степени раздражающе.

– Всего несколько нот, аббат. Всего одно мгновение, возможно, это нечто экстраординарное.

– Послушайте его, – встрял Николай.

Аббат и Ульрих повернулись к громадному монаху, который все еще стоял на верхней ступени лестницы.

– Тебя это не касается, – сказал аббат. Но потом все же повернулся к регенту и пробормотал: – Хорошо, мы прослушаем мальчика.

Вчетвером мы спустились по лестнице и запетляли по незнакомым коридорам. Ульрих не отпускал мою руку до тех пор, пока мы не вошли в большую комнату с зеркалами вдоль одной из стен. У противоположной стены располагалась небольшая сцена. В центре комнаты стояло сооружение, которое было похоже на гроб с тремя рядами клавиш на конце. Я очень испугался, вообразив, что они собираются похоронить меня в нем живым. Ульрих поставил рядом с гробом стул, приподнял меня и посадил на него. Он увидел мои глаза, испуганно уставившиеся на деревянный ящик, и сказал ласково, насколько позволял его срывающийся голос:

– Ведь тебе раньше никогда не доводилось видеть клавесин? – Он нажал на одну из клавиш, и прекрасный, чистый звон наполнил комнату. – Ты можешь спеть эту ноту, не так ли, мой мальчик?

Трое мужчин в нетерпении уставились на меня, и мне показалось, что еще немного, и стул опрокинется подо мной.

Ульрих облизал губы и снова ударил по клавише:

– Вот эту ноту.

Мой рот пересох, а язык стал толстым от ужаса.

– Пой, – сказал аббат и шлепнул себя ладонью по запястью. – У меня нет времени на игры.

Последовал еще один удар по клавише. Ульрих спел ноту – его голос был чистым и холодным.

– Давай, Мозес, – сказал Николай. Он кивнул, улыбнулся и высоко, насколько смог, поднял свои густые брови. – Они просто хотят услышать, как ты поешь.

Аббат с отвращением взглянул на улыбку Николая и сказал холодно:

– Мальчик, пой, или ты никогда больше не увидишь Николая.

Ульрих снова ударил по клавише, слегка при этом наклонившись.

– Вот эту самую ноту, – стал уговаривать меня Николай, как будто аббат только что не сказал этого. – Всего один раз.

Сомневаюсь, что даже ангел смог бы уговорить меня запеть. Из моего горла мог вырваться собачий лай, наберись я духу повторить этот звук.

– Ну что ж, у него был шанс, – сказал аббат.

Он схватил меня за руку и уже почти стянул с моего насеста, но Ульрих остановил его.

– Оставьте нас, – попросил он. И положил свою бледную руку на руку аббата. – Оставьте нас вдвоем. Он запоет.

– Почему он должен запеть с вами наедине, если он не поет, когда на кону стоит его будущее?

– Мне нужно поговорить с ним.

Аббат воздел руки ввысь:

– Так говорите же!

– Наедине.

– Ах-х-х! – проблеял аббат. – У меня нет на это времени. Даю вам десять минут. Потом он сядет на повозку и отправится в Роршах.

Он вышел. Николай проводил его взглядом, но сам не сдвинулся с места и не думая следовать за ним.

– Пожалуйста, брат Николай. – Ульрих жестом указал на дверь.

Громадный монах был поражен самой мыслью оставить меня.

– Он меня не боится.

Я согласно кивнул. В душе я молился, чтобы мой заступник не оставлял меня наедине с этим человеком.

Но Ульрих подошел к Николаю и начал выталкивать его из комнаты.

– Мне нужно поговорить с ним наедине, – прошептал он мрачно. – Пожалуйста.

Николай отбросил его руку:

– Я дал клятву защищать его.

Ульрих сказал тихо и твердо:

– Оставить нас наедине – это лучшее, что вы сможете для него сделать. Останьтесь за дверью, если хотите.

Николай посмотрел на меня и увидел мои расширенные от страха глаза и открытый рот. Я сжал руки в кулаки.

– Мозес, – обратился он ко мне. – Он не причинит тебе вреда. Я обещаю. Делай то, что он велит. – Но мой заступник был бледен и очень взволнован, когда повернулся и вышел за дверь.

Потом я остался наедине с этим желтым и столь немногозвучным человеком. Он стоял так близко, что я должен был слышать больше – хруст при повороте шеи, движение языка за зубами, звук ступни, скользящей по деревянному полу, слюны при сглатывании. Но я слышал только его дыхание – легкий поток воздуха, струящийся из его рта. Он внимательно посмотрел мне в лицо, потом склонился надо мной.

– Я слышал тебя, – прошептал он, как будто опасаясь, что Николай мог подслушать. – Возможно, и другие слышали твой голос. Он несовершенен. Он еще не поставлен. Но они глупцы. Я слышал тебя. Я слышал твои легкие. Я слышал тебя здесь. – Холодным пальцем он нежно провел линию вдоль моего горла. – Ты не мог этому противиться, так ведь? Ты бы лопнул, если бы промолчал еще секунду?

Регент вонял гнилым сеном. Его нос был вровень с моим. Мне почти захотелось, чтобы аббат вернулся и увез меня куда-нибудь далеко-далеко.

– Мне кажется, ты тоже слышал меня. Я не могу петь, как ты, Мозес. У нас разные таланты. Но мы подходим друг к другу. – Ульрих переплел пальцы рук перед моим лицом.

Я закрыл глаза, не в силах смотреть на него так близко, и желая лишь одного: чтобы он исчез.

– Аббат не может забрать тебя у меня, Мозес. Я слышал тебя, и ты слышал меня. Бог сделал так, чтобы мы встретились.

Он снова притронулся к моему горлу, на этот раз раскрытой ладонью, как будто собираясь задушить меня. Но прикосновение его холодной руки было нежным. Я громко сглотнул слюну.

– Я могу раскрыть твой голос, Мозес. Я раскрою его. Мы уйдем из этого аббатства, если ты пожелаешь. Мы можем вернуться туда, откуда ты пришел. Послушай меня, Мозес, тебе не придется ехать в работный дом. Стоит мне сказать аббату о твоем голосе, и он одарит тебя несказанной роскошью, о которой любой мальчик может только мечтать. Им нужны такие люди, как ты и я, Мозес. – Он шептал мне в самое ухо, и я кожей чувствовал тепло его лица. – Мы им нужны так же, как золото, как их прекрасные церкви и библиотеки. Ты хочешь снова увидеть Николая? Ты хочешь остаться здесь? Или хочешь уйти? Мне это не важно, я разделю с тобой конское стойло, если таков будет твой выбор. Но если ты хочешь остаться – пой.

Затем Ульрих фон Геттиген стал шепотом напевать мелодию, которую я слышал в церкви тем утром. Его голос не был теплым, как те голоса, которым я пытался подпевать, но он легко и точно перебирался от одной ноты к другой. Когда пел Николай, все его тело сотрясалось от звука. В противоположность ему Ульрих фон Геттиген был подобен плохо сделанной скрипке, чьи струны колебались идеально, но чье тело резонировало слабо, как винный бочонок.

Было ли это тем, что имел в виду Николай? Было ли это Божьим промыслом? Я мечтал о чем-то другом, менее омерзительном, чем этот беззвучный человек с его мольбами. Но, возможно, Господь, пришло мне в голову, был не таким добрым и совершенным, как заявлял аббат, и, наверное, этот человек был тем единственным, что Он мог мне предложить.

И тогда я запел.

Я выбрал один голос, который запомнил в церкви. Звук выходил из моей глотки наружу так же быстро, как звон колокола распространялся по металлу. Я чувствовал, как он продвигается вдоль челюсти к впадинам за ушами, как собирается в груди и спускается вниз к пупку. Я пел без слов, только звуки.

Как только мой голос, вначале слабый и неуверенный, зазвучал громче, Ульрих смолк. Он все еще держал ладонь на моей шее, потом его рука нырнула вниз. Она, подобно холодному докторскому инструменту, скользнула от подбородка к грудной клетке, и в этот момент я понял, что он был прав. Казалось, его рука раскрыла меня. Ее прикосновение, подобно звону колоколов моей матери, сделало мой голос глубже. Другая его рука присоединилась к первой. Он ласкал мое лицо, мою грудь. Его руки встретились у меня за спиной, и он крепко обнял меня, как будто хотел, чтобы мой голос перетек в его желтые костлявые руки, в его пустую грудь. Рыдание вырвалось у него изо рта, хотя слез в глазах не было. Затем он отступил от меня и, на мгновение поднявшись на носки и закрыв глаза, резко отбросил голову на плечо, как от сильной боли.

Я остановился.

Он отпрянул назад и прислонился к клавесину, как будто ноги больше не держали его. Его глаза, не отрываясь, смотрели мне в лицо. В них я видел ужас.

– О, Бог мой, – сказал он. – Я проклят.