Читать книгу Видоизмененный углерод. Такеси Ковач: Видоизмененный углерод. Сломленные ангелы. Пробужденные фурии - Ричард Морган - Страница 8

Вокруг руины, тонущие в темноте, а за далёкими холмами садится кроваво-красное солнце. Над головой мягкобрюхие облака в панике несутся к горизонту, словно киты, спасающиеся от гарпуна, а ветерок, не переставая, шевелит ветвями деревьев, растущих вдоль улицы.

Инненининненининненин…

Мне хорошо знакомо это место.

Я пробираюсь между развалинами, стараясь не задеть стены, потому что каждый раз, когда я это делаю, они издают приглушенные звуки выстрелов и криков, будто бы побоище, уничтожившее город, впиталось в груды камней. В то же время я перемещаюсь быстро, так как меня что-то преследует, нечто такое, что без смущения прикасается к руинам. Его продвижение можно отследить по приливам звуков – канонады и пронзительных криков за спиной. Оно настигает меня. Я пытаюсь идти быстрее, но сдавило грудь, а в горле стоит комок.

Из-за полуобвалившейся башни выходит Джимми де Сото. Я не слишком удивлен, встретив его здесь, хотя меня до сих пор коробит его изуродованное лицо. Джимми улыбается тем, что осталось от глаз и губ, и кладет руку мне на плечо. Я делаю усилие, чтобы не вздрогнуть.

– Лейла Бегин, – говорит Джимми, кивая в сторону, откуда я только что пришел. – Назови это имя адвокатам Банкрофта.

– Обязательно назову, – обещаю я, проходя мимо.

Но рука Джимми остаётся на моем плече, значит, она растягивается, словно нагретый воск. Я останавливаюсь, смущенный тем, что причинил ему боль, но он по-прежнему у меня за спиной. Я снова трогаюсь вперед.

– Не собираешься развернуться и сразиться? – как бы мимоходом спрашивает Джимми, обходя меня без каких-нибудь заметных усилий, не переступая ногами.

– Чем? – говорю я, разводя руками.

– А надо бы вооружиться, дружок. Давно пора.

– Вирджиния учила нас не искать силы в оружии.

Джимми де Сото презрительно фыркает.

– И посмотри, чем закончила эта глупая сучка. От восьмидесяти до ста лет, без права на досрочную выгрузку.

– Ты не можешь этого знать, – рассеянно замечаю я, так как моё внимание поглощено звуками преследования. – Ты умер за много лет до того, как это произошло.

– О, не надо, кто сейчас умирает по-настоящему?

– Попробуй сказать это католику. К тому же ты действительно умер, Джимми. Необратимо, насколько я помню.

– А что такое «католик»?

– Расскажу как-нибудь потом. У тебя сигареты не найдется?

– Сигареты? А что случилось с твоей рукой?

Разорвав спираль нелогичных заключений, я смотрю на свою руку. Джимми прав. Шрамы на запястье превратились в свежую кровоточащую рану. Конечно же…

Я прикасаюсь к левому глазу и чувствую влагу. Отнимая пальцы, я вижу на них кровь.

– Повезло, – рассудительно замечает Джимми де Сото. – Глазница не задета.

Кому же ещё разбираться в таких вещах. У самого Джимми левая глазница представляет собой жуткое кровавое месиво – всё, что осталось после того, как на Инненине он вытащил пальцами глазное яблоко. Никто так и не узнал, какие галлюцинации виделись ему тогда. К тому времени, когда Джимми и остальных, высаженных на Инненин в составе передового отряда, переслали на психохирургию, вирус успел внести в их сознание неисправимые искажения. Программа была настолько заразной, что врачи даже не рискнули взять остатки памяти больших полушарий для исследований. Обрывки сознания Джимми де Сото, записанные на запечатанный диск с красной предостерегающей надписью «ОПАСНАЯ ИНФОРМАЦИЯ», хранятся где-то в подвале штаб-квартиры Корпуса чрезвычайных посланников.

– Мне надо что-то предпринять, – говорю я, и в моем голосе звучит отчаяние.

Звуки, высвобождаемые из стен преследователем, опасно приближаются. Последний луч солнца скрылся за холмами. Кровь хлещет из ран на руке и лице.

– Чувствуешь запах? – спрашивает Джимми, подставляя лицо прохладному ветру. – Он меняется.

– Что?

Переспрашивая, я уже ощутил запах. Свежий, бодрящий аромат, чем-то похожий на тот, что исходил от «Хендрикса», но едва уловимо отличающийся. Не совсем то ударяющее в голову благоухание, в объятиях которого я заснул всего…

– Пора идти, – говорит Джимми. Я собираюсь спросить у него, куда он уходит, но вдруг понимаю, что он имеет в виду меня, а я…

Проснулся.

Открыв глаза, я увидел перед собой стену отеля, расписанную психоделическими картинами. Наводящие на мысли о беспризорниках худощавые силуэты в кафтанах рассыпались по зелёному полю, усеянному белыми и жёлтыми цветами. Нахмурившись, я пощупал огрубевшие ткани шрама на руке. Крови нет. Только теперь я полностью очнулся от сна и уселся в просторной кровати, застеленной алым бельем. Изменение запахов, которое меня и разбудило, свелось к появлению ароматов кофе и свежего хлеба. Будильник «Хендрикса» воздействовал на обоняние. Через поляризованное стекло окна в полумрак комнаты проникал свет.

– К вам гость, – деловитым тоном произнёс «Хендрикс».

– Сколько сейчас времени? – хрипло спросил я. Показалось, будто глотка изнутри смазана чем-то клейким.

– Поясное время – десять часов шестнадцать минут. Вы проспали семь часов сорок две минуты.

– А кто пожаловал?

– Оуму Прескотт, – сказал отель. – Завтракать будете?

Встав с кровати, я направился в ванную.

– Да. Кофе с молоком, кусок хорошо прожаренной курицы и какой-нибудь фруктовый сок. Пригласите Прескотт сюда.

К тому времени как раздался мелодичный звонок в дверь, я успел выйти из душа и уже шлёпал по полу босиком, накинув переливчатый голубой халат, отделанный золотым шитьем. Я взял завтрак из служебного люка в одну руку и открыл дверь.

Оуму Прескотт оказалась высокой импозантной женщиной африканского типа, ростом сантиметра на два выше моей новой оболочки. Волосы у неё были заплетены в косички, зачёсаны назад и украшены десятками овальных стеклянных бусинок разного цвета. Щёки украшала какая-то абстрактная татуировка. Оуму Прескотт стояла на пороге, одетая в бледно-серый костюм и длинный чёрный плащ с поднятым воротником, с сомнением разглядывая меня.

– Вы мистер Ковач?

– Да, заходите. Не хотите позавтракать вместе со мной?

Я поставил поднос на незаправленную кровать.

– Нет, благодарю вас. Мистер Ковач, я представляю контору «Прескотт, Форбс и Эрнандес» и являюсь старшим юридическим поверенным Лоренса Банкрофта. Мистер Банкрофт сообщил, что…

– Да, знаю.

Я взял с подноса поджаренный до золотистой корки окорочок.

– Видите ли, мистер Ковач, у нас договоренность с Деннисом Найманом из центра хранения психической информации. Он будет ждать нас… – её взгляд на мгновение дёрнулся, сверяясь с часами на сетчатке глаз, – через тридцать минут.

– Понятно, – сказал я, принимаясь неторопливо жевать. – Я этого не знал.

– Я звонила, начиная с восьми утра, но отель отказывался соединить с вами.

Я улыбнулся, впиваясь зубами в цыплёнка.

– В таком случае, должен сказать, вы не владеете всей информацией. Я только вчера был выгружен в новую оболочку.

Прескотт недовольно поморщилась, но профессиональное хладнокровие взяло верх.

– Что ж, значит, мы опоздаем, – сказала она. – Полагаю, вам необходимо позавтракать.

Посреди залива было холодно.

Я выбрался из автотакси под яркий солнечный свет и пронизывающий ветер. Всю ночь шёл дождь, и над островом до сих пор кружили серые кучевые облака и упрямо сопротивлялись попыткам свежего морского бриза разогнать их. Подняв воротник легкого пиджака, я мысленно отметил, что нужно купить одежду потеплее. Ничего серьёзного, что-нибудь длиной до середины бедра, с воротником и большими карманами, куда можно спрятать руки.

Я не мог спокойно смотреть на Прескотт, уютно укутавшуюся в тёплый плащ. Изящным движением большого пальца она расплатилась с такси, и мы проводили взглядом поднимающуюся в воздух машину. Руки и лицо обдало приятным теплом из сопел турбины. Я заморгал, спасаясь от миниатюрной песчаной бури, и краем глаза увидел, как Прескотт с той же целью поднесла к лицу тонкую кисть. Такси влилось в оживленный поток машин над материком. Прескотт сдержанным жестом ткнула пальцем в здание у нас за спиной.

– Сюда.

Засунув руки в крохотные карманы пиджака, я последовал за ней. Чтобы справиться с дующим в лицо ветром, мы наклонились вперед и стали подниматься по извилистой лестнице, ведущей в центр хранения психической информации «Алькатрас».

Я ожидал увидеть заведение, оборудованное самыми совершенными системами защиты, и «Алькатрас» меня не разочаровал. Он размещался в нескольких приземистых двухэтажных зданиях, вытянутых в длину, напоминающих военный командный бункер с узкими, глубоко утопленными в стену окнами. Выбивался только одинокий купол на западной окраине, в котором, как я решил, находилось оборудование спутниковой связи. Все здания комплекса были сложены из бледно-серого гранита, а в окнах розовело дымчатое зеркальное стекло. Здесь не было ни голографического дисплея, ни рекламы в эфире. Ничего не говорило о том, что мы прибыли в нужное место, если не считать строгой таблички на наклонной каменной стене у входа с надписью, выгравированной лазером:

ЦЕНТР ХРАНЕНИЯ

ПСИХИЧЕСКОЙ ИНФОРМАЦИИ

ХРАНЕНИЕ ОЦИФРОВАННОГО

ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО МОЗГА

ЗАГРУЗКА СОЗНАНИЯ В КЛОНЫ

Над табличкой чернел небольшой глаз автоматического охранника с двумя прикрытыми толстой решеткой громкоговорителями по бокам. Оуму Прескотт помахала рукой, привлекая внимание.

– Добро пожаловать в центр хранения психической информации «Алькатрас», – произнёс резкий механический голос. – Пожалуйста, назовите себя до истечения пятнадцатисекундного интервала.

– Оуму Прескотт и Такеси Ковач к доктору Найману. Мы заранее договорились о встрече.

Тонкий зелёный луч сканирующего лазера обежал нас с ног до головы, после чего секция стены бесшумно скользнула на петлях назад и вниз, открывая вход. Радуясь, что можно спастись от пронизывающего ветра, я торопливо шагнул в открывшуюся нишу и, ориентируясь по оранжевым огонькам указателей, пошёл по короткому коридору. Прескотт замыкала шествие. Как только мы очутились в приемной, массивная каменная дверь поднялась и встала на место. Безопасность на высшем уровне.

Мы попали в круглое помещение, залитое тёплым светом, с низкими столиками и рядами стульев, расставленных по поверхности пола, как по сторонам компаса. На севере и востоке стояли небольшие группки людей, вполголоса велись разговоры. В центре стоял круглый стол, заваленный канцелярским хламом, за которым сидел секретарь. Здесь уже не было ничего искусственного. Живое человеческое существо – стройный молодой мужчина лет двадцати – поднял на нас взгляд.

– Вы можете проходить к доктору Найману, мисс Прескотт. Его кабинет вверх по лестнице, третья дверь направо.

– Благодарю вас.

Прескотт пошла первой. Как только мы отдалились от секретаря на достаточное расстояние, она обернулась и шепнула:

– С тех пор как Найман стал директором этого центра, он считает себя большой шишкой. Но в целом человек он хороший. Постарайтесь не обращать на него особого внимания.

– Разумеется.

Следуя указаниям секретаря, мы подошли к нужной двери, и мне пришлось сделать усилие, чтобы сдержать смешок. Дверь в кабинет Наймана, несомненно, по последней земной моде, была вся, сверху донизу, из зеркального дерева. После навороченной системы безопасности и секретаря из плоти и крови это выглядело так же ненавязчиво, как вагинальные тампоны в урнах борделя мадам Ми. Заметив моё веселье, Прескотт нахмурилась. Она постучала в дверь.

– Войдите.

Сон оказал чудодейственное воздействие на связь между моим рассудком и новой оболочкой. Натянув серьёзное выражение на взятое напрокат лицо, я шагнул следом за Прескотт в кабинет.

Найман сидел за письменным столом, уставившись на серо-зелёный голографический дисплей, делая вид, что поглощен работой. Худой серьёзный мужчина строгого вида, носивший наружные линзы в стальной оправе. Он был одет в дорогой чёрный костюм хорошего покроя; короткие волосы аккуратно расчёсаны. Глаза за стёклами линз казались недовольными. Найман очень возмущался, когда Прескотт позвонила ему из такси и предупредила, что мы задерживаемся. Однако, судя по всему, Банкрофт постоянно был с ним на связи. В итоге Найман согласился на перенос встречи с натянутой покорностью воспитанного ребёнка.

– Поскольку вы хотите ознакомиться с нашим хозяйством, мистер Ковач, почему бы нам сразу не перейти к делу? На ближайшие два часа я отменил все дела ради вас, хотя у меня действительно много клиентов.

Что-то в поведении Наймана вызвало у меня в памяти надзирателя Салливана, только этот был более прилизанным и менее озлобленным. Я внимательно осмотрел лицо и костюм Наймана. Возможно, если бы Салливан делал карьеру в области хранения богачей, а не преступников, из него бы вышло нечто похожее.

– Замечательно.

После чего стало довольно скучно. Центр хранения психической информации, подобно большинству архивов оцифрованного сознания, представлял собой складское помещение с бесконечным множеством полок. Мы спустились в подвал, где поддерживалась температура от 7 до 11 градусов по Цельсию, рекомендованная производителями видоизмененного углерода, осмотрели ряды больших тридцатисантиметровых дисков расширенного формата и восхитились роботами, деловито разъезжающими по широким рельсам вдоль стен.

– Вся система хранения дублирована, – с гордостью пояснил Найман. – Каждый клиент хранится на двух дисках, которые находятся в разных зданиях центра. Размещение определяется по случайному закону. Только центральный процессор может найти сразу оба диска, но система оснащена блокировкой, не позволяющей одновременно обращаться к двум копиям. Для того чтобы нанести действительно невосполнимый ущерб, необходимо взломать систему безопасности дважды.

Я издал подобающе вежливый звук.

– Наша спутниковая связь действует через сеть из восемнадцати защищённых орбитальных станций, выбираемых по случайному закону.

Найман увлекся, рекламируя товар. Казалось, он забыл о том, что ни я, ни Прескотт не собирались воспользоваться услугами его центра.

– Связь с каждой орбитальной станцией длится не больше двадцати секунд. Информация на резервное хранение передается через гиперкосмический пробой, так что невозможно заранее предсказать путь, по которому это будет происходить.

Строго говоря, это не совсем так. Имея в своём распоряжении искусственный интеллект достаточного объёма с соответствующими склонностями, проблему можно решить рано или поздно. Но подобные рассуждения сродни попыткам ухватиться за соломинку. Тому, кто мог бы расправиться с врагом с помощью ИскИна, нет необходимости стрелять ему в голову из бластера. Это ложный путь.

– Могу я получить доступ к клонам Банкрофта? – вдруг спросил я, оборачиваясь к Прескотт.

– С юридической точки зрения? – Прескотт пожала плечами. – Насколько мне известно, мистер Банкрофт дал вам карт-бланш.

Карт-бланш? Прескотт всё утро швырялась этим словом, успевшим набить оскомину. Такую фразу мог произнести герой Алена Мариотта из фильма о времени первых поселений.

«Что ж, сейчас ты на Земле». Я повернулся к Найману. Тот неохотно кивнул.

– Для этого придётся совершить кое-какие процедуры, – сказал он.

Мы поднялись на первый этаж и прошли по коридорам, совершенно не похожим на центральное хранилище Бей-Сити. Никаких следов от тележек на резиновых колёсах – оболочки перевозят транспортёры на воздушной подушке. Стены выкрашены в мягкие тона. Оконные ниши, снаружи походившие на амбразуры, изнутри оформлены в стиле Гауди[3]. Мы прошли мимо женщины, мывшей карнизы вручную. Я удивлённо поднял брови. Похоже, излишествам нет предела.

Найман перехватил мой взгляд.

– Есть виды работ, с которыми роботы просто не могут справиться, – пояснил он.

– Не сомневаюсь.

Хранилище клонов оказалось слева, за массивной, плотно закрытой стальной дверью, которая резко контрастировала с вычурными окнами. Мы остановились, и Найман припал глазами к устройству, сканирующему сетчатку. Дверь – из вольфрамовой стали толщиной не меньше метра – плавно отворилась. За ней – камера глубиной четыре метра, с такой же дверью в противоположном конце. Мы прошли внутрь, и наружная дверь плотно закрылась с тихим глухим стуком, от которого у меня зазвенело в ушах.

– Это герметическая камера, – не сдержавшись, похвастался Найман. – Сейчас мы пройдем очистку ультразвуком, чтобы исключить попадание заразы в банк клонов. Ничего не бойтесь.

Под потолком замигала фиолетовая лампочка, сигнализирующая о процессе дезинфекции. Наконец открылась внутренняя дверь, так же бесшумно, как и наружная. Мы прошли в фамильный склеп Банкрофтов.

Мне уже приходилось видеть нечто подобное. Рейлина Кавахара имела на Новом Пекине небольшое хранилище транзитных клонов, и, разумеется, у Корпуса чрезвычайных посланников их было предостаточно. Но такого я всё же не встречал.

Овальное помещение венчал куполообразный потолок, поднимавшийся, судя по всему, до самого верха двухэтажного здания. Комната огромна, размером с храм у меня на родине. От неяркого оранжевого освещения клонило в сон; воздух имел температуру человеческого тела. Повсюду были сумки с клонами – пронизанные жилками мешочки такого же оранжевого оттенка, что и освещение, подвешенные к потолку на тросах, с подходящими к ним питательными трубками. С трудом можно было различить сами клоны – зародышевые комки с поджатыми руками и ногами, но только уже совершенно взрослые. Точнее, взрослыми были большинство клонов. Под самым сводом я различил несколько маленьких мешочков, в которых выращивалось пополнение. Ёмкости сделаны из органических тканей – более прочных, чем человеческий зародышевый мешок; им предстоит расти вместе с эмбрионом и превратиться в полутораметровые кули, как в нижней части склепа. Они висели, как причудливые затаившиеся заросли, словно ожидая, когда налетевший ветерок приведёт их в движение.

Найман кашлянул, и мы с Прескотт стряхнули оцепенение, налетевшее на пороге хранилища.

– Вероятно, размещение клонов может показаться беспорядочным, но на самом деле оно рассчитано компьютером.

– Знаю. – Кивнув, я подошел к одному из нижних мешков. – Он получен из фрактали, верно?

– Что?.. Да.

Казалось, Найман недоволен моими познаниями.

Я приблизился к одной из сумок вплотную, разглядывая клон. В нескольких сантиметрах от моего лица под полупрозрачной оболочкой дремала Мириам Банкрофт, погружённая в околоплодные воды. Она обхватила руками грудь, сжав кулачки под подбородком. Волосы были заплетены в толстую змею, свернувшуюся кольцами на макушке и прикрытую тонкой сеткой.

– Здесь вся семья, – пробормотала у меня за спиной Прескотт. – Муж, жена и шестьдесят один ребёнок, все до одного. У большинства по одному или два клона, но у Банкрофта и его жены их по шесть. Впечатляет?

– Да.

Я машинально протянул руку и прикоснулся к плёнке над лицом Мириам Банкрофт. Ткани оказались тёплыми и чуть поддались нажатию. Вокруг трубок, по которым подводились питательные вещества и отводились отходы жизнедеятельности, поднимались маленькие бугорки; тут и там на плёнке торчали пупырышки – проколы игл, через которые забирались образцы тканей или вводились внутривенные препараты. Ткани разрывались, пропуская инородное тело, и снова зарастали.

Отвернувшись от спящей женщины, я посмотрел на Наймана.

– Всё это очень хорошо, но вы вряд ли берёте один из клонов каждый раз, когда к вам заглядывает Банкрофт. У вас должны быть резервуары.

– Сюда, пожалуйста.

Найман предложил следовать за собой. Мы прошли в дальнюю часть помещения, где в стене была ещё одна герметическая дверь. Нижние сумки закачались от возмущения воздуха, вызванного движением, и мне пришлось несколько раз пригнуться, чтобы не задеть их. Пальцы Наймана исполнили короткую тарантеллу на клавиатуре перед дверью, и мы вступили в комнату с невысоким потолком. Яркое освещение операционной ослепило после тусклого полумрака основного зала. Вдоль одной стены стояло восемь металлических цилиндров, похожих на тот, в котором вчера проснулся я сам. Однако место моего последнего перерождения последний раз красили в незапамятные времена, а его поверхность от частого использования покрылась миллионом крошечных царапин. Эти устройства покрывал толстый слой сверкающей кремовой краски с жёлтыми ободками вокруг прозрачного иллюминатора и многочисленных функциональных выступов.

– Камеры полного поддержания жизни, – сказал Найман. – По сути дела, та же среда, что и в зародышевых мешках. Именно здесь происходит загрузка оболочек. Мы приносим свежие клоны и помещаем в резервуары, не вынимая из мешков. В жидкость добавляется специальный фермент, растворяющий стенки мешка, так что переход происходит совершенно безболезненно. Чтобы избежать риска заражения, всю работу проводит медицинский персонал в синтетических оболочках.

Краем глаза я увидел, как Оуму Прескотт закатила глаза, начиная терять терпение. Уголки моих губ тронула усмешка.

– Кто имеет доступ в эту камеру?

– Я, а также специальный обслуживающий персонал по коду, меняющемуся ежедневно. И, разумеется, владельцы.

Я прошёлся вдоль ряда цистерн, наклоняясь, чтобы прочесть выведенную внизу информацию. В шестом резервуаре лежал клон Мириам, а в седьмом и восьмом два клона Наоми.

– Дочь вы поместили в холодильник дважды?

– Да. – Сначала Найман удивился, но затем снисходительно посмотрел на меня. Это был его шанс вернуть инициативу, утраченную после моих слов о фрактали. – Разве вам не сообщили, в каком она сейчас состоянии?

– Да, Наоми проходит психохирургическое лечение, – проворчал я. – Но это не объясняет, почему она у вас в двух экземплярах.

– Ну…

Найман оглянулся на Прескотт, показывая, что дальнейшую информацию он может раскрыть только с юридической санкции. Адвокат прочистила горло.

– Центр хранения психической информации получил от мистера Банкрофта распоряжение: постоянно держать по одному клону его самого и его ближайших родственников полностью готовыми к загрузке. Пока мисс Банкрофт проходит лечение в психиатрическом центре Ванкувера, обе её оболочки находятся здесь.

– Банкрофтам нравится чередовать оболочки, – со знанием дела произнёс Найман. – Так поступают многие наши клиенты; это бережное отношение к оболочкам. При правильных условиях хранения человеческое тело способно на значительную регенерацию. Кроме того, мы предоставляем полный набор клинического лечения для серьёзных повреждений. За очень умеренную цену.

– Не сомневаюсь. – Отвернувшись от последнего резервуара, я усмехнулся. – И всё же, голову, размозженную выстрелом из бластера, вы восстановить не сможете, не так ли?

Наступила неловкая пауза. Прескотт стояла, уставившись в потолок, а Найман стиснул губы чуть ли не в точку.

– Я нахожу ваше замечание нетактичным, – наконец сказал директор центра. – У вас есть ещё какие-нибудь вопросы по существу, мистер Ковач?

Я задержался перед резервуаром с Мириам Банкрофт и заглянул в него. Даже сквозь толстое стекло и мутный гель проступающие нечёткие формы излучали чувственность.

– Только один вопрос. Кто принимает решение, когда менять оболочки?

Найман бросил взгляд на Прескотт, словно опять испрашивая санкции.

– Я получаю указание о перезагрузке лично от мистера Банкрофта. Это происходит каждый раз после того, как оцифровывается его мозг – если обратное не оговаривается особо. В последний раз такого распоряжения не было.

Чуткие антенны моего подсознания, воспитанного в Корпусе чрезвычайных посланников, уловили нечто: какую-то мелочь, зацепившуюся за другую мелочь. И всё же пока рано говорить о выводах. Я огляделся вокруг.

– Система наблюдения отслеживает всех, кто заходит в центр?

– Естественно, – холодно подтвердил Найман.

– В тот день, когда Банкрофт ездил в Осаку, здесь было много народу?

– Не больше, чем обычно. Мистер Ковач, полиция уже просмотрела записи. Честное слово, я не вижу смысла…

– Будьте добры, уважьте мою прихоть, – произнес я, не глядя на него. Прозвучавшие в моем голосе интонации чрезвычайных посланников остановили Наймана, как щелкнувший рубильник.

Два часа спустя я пялился в иллюминатор другого автотакси, которое оторвалось от взлётно-посадочной площадки «Алькатраса» и поднялось над заливом.

– Вы нашли то, что искали?

Я посмотрел на Оуму Прескотт, гадая – ощущает ли она переполняющее меня отчаяние? Мне казалось, я научился сдерживать внешние проявления чувств своей новой оболочки. Однако мне доводилось слышать, что адвокаты вживляют себе самые чуткие датчики, которые регистрируют малейшие изменения в состоянии ближнего своего и получают ключи к состоянию ума свидетеля на суде. И здесь, на Земле, я бы не удивился, узнав, что в прекрасную чёрную голову Оуму Прескотт вставлен полный набор инфракрасных и ультразвуковых сенсоров анализа тела и речи. В четверг, шестнадцатого августа, в склепе Банкрофтов подозрительного было не больше, чем во вторник днём на рынке Мисимы. В восемь часов утра Банкрофт пришёл в сопровождении двух работников центра, разделся и забрался в подготовленный резервуар. Сотрудники удалились с его одеждой. Через четырнадцать часов из соседнего резервуара вылез сменный клон, покрытый гелем, взял полотенце у другого сотрудника и зашёл в душ. За это время не было произнесено ничего, кроме пустых любезностей. И всё. Я пожал плечами.

– Не знаю. Я ещё не могу точно сказать, что именно ищу.

Прескотт зевнула.

– «Полная абсорбция», да?

– Вы совершенно правы. – Я пристально посмотрел на неё. – Вы знакомы с Корпусом чрезвычайных посланников?

– Немного. Я занималась системой судопроизводства ООН. Нахваталась терминологии. И что вы уже успели абсорбировать?

– Только то, что очень много дыма поднимается там, где, по словам властей, нет никакого огня. Вам приходилось встречаться с лейтенантом полиции, ведущей это дело?

– С Кристиной Ортегой? Разумеется. Вряд ли я когда-нибудь её забуду. Мы целую неделю, каждый день до хрипоты орали друг на друга.

– И какие у вас впечатления?

– Относительно Ортеги? – Похоже, Прескотт была удивлена. – Насколько я могу судить, она хороший полицейский. У неё репутация крутого человека. Отдел по расследованию нанесения органических повреждений – самые твёрдые ребята в полиции, а заслужить подобную репутацию весьма непросто. Ортега вела расследование достаточно профессионально.

– Вот только Банкрофту это не понравилось.

Пауза. Прескотт осторожно посмотрела на меня.

– Я сказала профессионально. Я не говорила, что она действовала настойчиво. Ортега сделала своё дело, но…

– Но она терпеть не может мафов, так?

Снова пауза.

– А вы любите слушать сплетни, мистер Ковач.

– Да нет, просто нахватался терминологии, – скромно ответил я. – Как вы полагаете, Ортега закрыла бы дело, если бы Банкрофт не был мафом?

Прескотт задумалась.

– Это довольно распространенное предубеждение, – медленно произнесла она. – Но, по-моему, Ортега закрыла дело не из-за этого. На мой взгляд, она пришла к выводу, что её труды принесут очень небольшую пользу. В департаменте полиции система продвижения по службе частично зависит от числа расследованных дел. В данном случае быстрым завершением и не пахло, мистер Банкрофт остался жив, поэтому…

– Лейтенант Ортега нашла себе другое занятие, так?

– Да, что-то в этом духе.

Некоторое время я снова смотрел в окно. Такси летело над крышами вытянутых многоэтажных зданий, разделённых ущельями с потоками транспорта. Я чувствовал, как во мне вскипает старая ярость, не имеющая никакого отношения к нынешним проблемам. Что-то накопившееся за годы, проведенные в Корпусе чрезвычайных посланников, эмоциональный хлам, который перестаешь видеть, когда он слоем ила оседает на дне души. Вирджиния Видаура, Джимми де Сото, умирающий у меня на руках на Инненине, Сара… С какой стороны ни посмотри, сплошные неудачи. Я решительно оборвал подобные мысли. Шрам над глазом нестерпимо чесался, кончики пальцев зудели от никотинового голода. Я почесал шрам. Но не потянулся за сигаретами, лежащими в кармане. Сегодня утром в какой-то момент я решил бросить курить.

Внезапно мне пришла в голову одна мысль.

– Прескотт, это вы выбрали для меня эту оболочку, так?

– Прошу прощения? – Она изучала какие-то данные, проецируемые на сетчатку глаза, и ей потребовалось некоторое время, чтобы сосредоточить взгляд. – Что вы сказали?

– Оболочка. Её выбрали вы, да?

Прескотт нахмурилась.

– Нет. Насколько мне известно, отбор производил лично мистер Банкрофт. Мы только подготовили несколько кандидатур в соответствии с его требованиями.

– Нет, Банкрофт сказал, что этим делом занимались адвокаты. Он выразился категорично.

– О! – Хмурое выражение слетело с её лица, сменившись бледной улыбкой. – На мистера Банкрофта работает много адвокатов. Возможно, это распоряжение проходило через другую контору. А что?

Я неопределенно хмыкнул.

– Да так, ничего. Тот, кому принадлежало это тело, был заядлым курильщиком. А я не курю. Это причиняет большие мучения.

Улыбка на лице Прескотт окрепла.

– Вы намерены бросить курить?

– Если у меня будет время. По соглашению с Банкрофтом, если я раскрою покушение, мне предоставят любую оболочку, сколько бы она ни стоила. Так что, по большому счету, наплевать на нынешние привычки. Просто очень мерзко просыпаться по утрам со ртом, полным дерьма.

– Вы полагаете, у вас получится?

– Бросить курить?

– Нет. Раскрыть покушение.

Я невозмутимо посмотрел ей в глаза.

– У меня нет выбора, советник. Вы читали условия соглашения?

– Да. Это я их составляла.

Прескотт так же невозмутимо выдержала мой взгляд. Но в глубине её глаз я разглядел следы смущения. Это и остановило меня от того, чтобы прямо в такси одним хорошим ударом вбить ей переносицу в мозг.

– Что ж, хорошо, хорошо, – пробормотал я, отворачиваясь к окну.

…И ЗАСУНУ СВОЙ КУЛАК ТВОЕЙ ЖЕНЕ ВО ВЛАГАЛИЩЕ ПРЯМО У ТЕБЯ НА ГЛАЗАХ, ДОЛБАНЫЙ МАФ, МАТЬ ТВОЮ, ТЫ НЕ СМОЖЕШЬ…

Сняв шлемофон, я заморгал. Текст сопровождался неумелыми, но очень выразительными рисунками и инфразвуковым гулом, от которого у меня затрещала голова. Прескотт, сидевшая за столом напротив, посмотрела понимающе, с сочувствием.

– И всё остальное в таком же духе? – спросил я.

– Ну, далее становится ещё более бессвязно. – Она махнула на голографический дисплей, плавающий над письменным столом. На дисплее холодными зелёными и синими тонами переливались запрошенные мной файлы. – Мы называем это ЯБ. Яростный бред. Если честно, у этих людей крыша съехала так далеко, что они не представляют никакого вреда. И всё же неприятно сознавать, что они где-то рядом.

– Ортега задерживала кого-либо из них?

– Этим занимается не её департамент. Отдел по борьбе с преступлениями в области связи время от времени ловит кого-то, если мы поднимаем слишком громкий шум. Однако в настоящее время незаконное проникновение в эфир приняло такие масштабы, что это напоминает ловлю дыма сетями. Если кто-то и попадается, самое большее, что он может получить, – несколько месяцев хранения. Так что это пустая трата времени. Мы просто накапливаем подобный мусор, пока Банкрофт не даёт распоряжения его уничтожить.

– А за последние полгода не было ничего новенького?

Прескотт пожала плечами.

– Быть может, более активными стали религиозные фанатики. Возрос поток сообщений от католиков по поводу резолюции номер 653. Мистер Банкрофт пользуется большим влиянием в суде ООН, и это обстоятельство широко известно. О, и ещё секта марсианских археологов подняла крик по поводу той Поющей ветви, что держит у себя дома мистер Банкрофт. Судя по всему, в прошлом месяце отмечалась какая-то круглая годовщина мученической смерти основателя секты в разгерметизированном скафандре.

Но ни у кого из этих фанатиков нет средств, чтобы преодолеть систему защиты виллы «Закат».

Откинувшись на стуле, я уставился в потолок. Стая серых птиц над головой летела на юг, выстроившись клином. Птицы перекликались друг с другом, и их крики порождали слабые отголоски. Кабинет Прескотт был оформлен в стиле, намекающем на близость к живой природе. На все шесть внутренних поверхностей выводились виртуальные изображения. В настоящий момент металлический письменный стол представлял собой чужеродное пятно густого луга под лучами клонящегося к закату солнца. Вдалеке паслось небольшое стадо коров; звучали громкие голоса птиц. Столь качественного разрешения картинки мне ещё не доводилось видеть.

– Прескотт, что вы можете рассказать о Лейле Бегин?

В наступившей тишине я был вынужден опустить взор на землю. Оуму Прескотт сидела, уставившись на край лужайки.

– Полагаю, это имя назвала Кристина Ортега, – медленно произнесла она.

– Да. – Я сел прямо. – Она сказала, это позволит мне лучше понять Банкрофта. Если точнее, Ортега посоветовала пощекотать этим именем вас и посмотреть, как вы отреагируете.

Прескотт повернулась в крутящемся кресле.

– Не представляю, какое это может иметь отношение к нашему делу.

– А вы всё же расскажите.

– Ну, хорошо. – В её голосе прозвучали резкие нотки, во взгляде сверкнула решимость. – Лейла Бегин была проституткой. Возможно, до сих пор продолжает торговать своим телом. Пятьдесят лет назад Банкрофт был одним из её клиентов. Окольными путями это стало известно Мириам Банкрофт. Две женщины встретились на каком-то приёме в Сан-Диего, отправились вместе в туалетную комнату, и там Мириам Банкрофт избила Лейлу Бегин до потери сознания.

Я удивленно смотрел на Прескотт.

– И это всё?

– Нет, не всё, Ковач, – устало произнесла адвокат. – В тот момент Бегин была на шестом месяце беременности. В результате побоев она потеряла ребёнка. Поскольку в зародыш нельзя вживить память больших полушарий, это означало настоящую смерть. За подобное преступление полагается хранение. От тридцати до пятидесяти лет.

– Это был ребёнок Банкрофта?

Прескотт пожала плечами.

– Вопрос спорный. Бегин отказалась давать разрешение на генетический анализ зародыша. Заявила, что не имеет значения, кто отец ребёнка. Возможно, она рассудила, что для шумихи в прессе неопределенность лучше безоговорочного «нет».

– А может быть, она слишком сильно переживала случившееся?

– Не надо, Ковач, – раздражённо махнула рукой Прескотт. – Мы ведь говорим об оклендской шлюхе.

– Мириам Банкрофт отправилась на хранение?

– Нет, и вот куда старается засунуть нож Ортега. Банкрофт купил всех и вся. Свидетелей, прессу, даже Бегин в конце концов получила свою долю. Она отозвала из суда заявление. Денег ей хватило на то, чтобы получить страховой полис на клон в «Ллойде» и начать новую жизнь. Последнее, что мне о ней известно, – она изнашивала вторую оболочку где-то в Бразилии. Но это произошло полстолетия назад, Ковач.

– Вы имели к этому какое-то отношение?

– Нет. – Прескотт навалилась на крышку стола. – Как и Кристина Ортега. Поэтому мне тошно слушать, как она скулит по поводу тех событий. О, я вдоволь наслушалась её в прошлом месяце, когда шло расследование. Ортега в глаза не видела Бегин.

– Полагаю, это вопрос принципа, – мягко заметил я. – Банкрофт до сих пор пользуется услугами проституток?

– Меня это не интересует.

Я ткнул пальцем в голографический дисплей, глядя, как инородный предмет искажает разноцветное изображение.

– А должно интересовать, советник. В конце концов, ревность является очень серьёзным мотивом для убийства.

– Позвольте вам напомнить, что Мириам Банкрофт ответила на этот вопрос отрицательно, и её показания проверялись на детекторе лжи, – резко заявила Прескотт.

– Я имею в виду не миссис Банкрофт. – Прекратив играть с дисплеем, я повернулся лицом к сидящей напротив женщине. – Я имею в виду миллион других женщин, а также кровных родственников и друзей, без удовольствия взирающих на мафа, трахающего всех подряд. Среди этих людей наверняка найдется несколько специалистов по незаметному преодолению систем защиты, а также пара-тройка психопатов. Короче говоря, тех, кто мог бы проникнуть домой к Банкрофту и спалить ему мозги.

Где-то вдали печально замычала корова.

– Скажите вот что, Прескотт. – Я снова махнул рукой через голографическое изображение. – Здесь есть что-нибудь, начинающееся приблизительно так: «ЗА ТО, ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ С МОЕЙ ДЕВУШКОЙ, ДОЧЕРЬЮ, СЕСТРОЙ, МАТЕРЬЮ…» (ненужное удалить)?

Мне не нужен был ответ Прескотт. Я прочел его у неё на лице.

На столе солнце исчертило поле косыми полосами; в деревьях на краю луга пели птицы. Оуму Прескотт склонилась над клавиатурой, вызывая на голографический дисплей пурпурный луч. На глазах луч раскрылся, и было похоже на орхидею, изображенную последователями кубизма. Где-то далеко ещё одна корова пожаловалась на жизнь.

Я снова надел шлемофон.