Читать книгу Монстролог. Все жуткие истории - Рик Янси - Страница 14

Обращаясь к до смерти уставшим людям, собравшимся вокруг черных обуглившихся остовов Антропофагов, под непрекращающимся проливным дождем, монстролог заговорил:

– Джентльмены, наша работа еще не закончена. Есть еще один монстр, который смог спрятаться, прихватив с собой нескольких самых дорогих соплеменников – своих отпрысков. Это самка, и она будет защищать свое потомство до последнего дыхания с яростью, во сто крат превосходящей всю ту, что вы видели сегодня ночью. Она – их праматерь, Ева их клана. Правительница, не имеющая себе равных. Она – самый коварный и беспощадный убийца в этом племени убийц. Ее превосходство – в обостренных инстинктах и несгибаемой воле. Она – их сердце, их алмаз, их путеводная звезда. Она – глава рода – и она ждет нас.

– Вот и пусть ждет, я так считаю, – крикнул констебль. – Мы перекроем все выходы, и она сдохнет от голода. Нет никакой необходимости гнаться за ней.

Уортроп покачал головой:

– В их логово может вести куча ходов и отверстий. Перекрыть все невозможно. А пропустив один, мы все наши усилия сведем на нет.

– Мы выставим круглосуточный патруль, – настаивал Морган. – Рано или поздно она должна вылезти наружу, и когда это произойдет…

– Она снова убьет кого-нибудь, – закончил за него Уортроп. – Сейчас или никогда. Пока она уязвима, защищая потомство. Все ее внимание сосредоточено только на этом. Другой, лучшей возможности, чем сегодня ночью, нам может не представиться. Потом она может перенести своих отпрысков в другое место – и тогда пиши пропало. Весь ритуал Маори можно будет проводить еще раз с самого начала.

– Найти ее сегодня? Но как? И где? Как вы предполагаете ее разыскать?

Уортроп мялся с ответом, зато Кернс взял слово:

– Не знаю, что предложит Пеллинор, но я думаю, стоит воспользоваться центральным входом в логово Антропофагов.

Он повернулся к вершине холма, и все, проследив за направлением его взгляда, уперлись в мавзолей семейства Уортропов. Его алебастровые колонны отсвечивали, как отполированные кости, при свете пламени.

Мы поднялись на вершину холма к последнему месту отдыха предков Доктора. По обе стороны от нас шли помощники Моргана, усталые, с покрасневшими глазами; двое – впереди как разведчики, двое – с факелами в руках, освещая дорогу, еще двое несли один из чемоданов Кернса. Мы с Малакки шагали вместе, немного позади Моргана и Докторов. Они переговаривались всю дорогу от костра до мавзолея, но слов я разобрать не мог. Подозреваю, они снова спорили, каким образом Антропофаги попали сюда. У портика Уортроп приказал людям Моргана оставаться снаружи. Он был уверен, что все это глупая ошибка и мы не пробудем долго внутри мавзолея.

Центральный коридор разделял здание на две секции. Предки Доктора покоились под каменными плитами по обе стороны. Их имена были выгравированы на памятниках. Прапрадед Уортропа построил этот фамильный склеп так, чтобы он прослужил еще дюжине поколений. Оставалось еще много свободных мест, ждущих своих владельцев, – белые мраморные плиты, пока без гравировки.

Мы прошли по всей длине отзывающейся эхом гробницы, немного притормозив, когда Уортроп остановился на мгновение перед могилой своего отца. Он посмотрел на надгробие в молчании; лицо его было непроницаемо. Кернс провел пальцем по гладким стенам, непрерывно обшаривая взглядом все вокруг – стены, потолок, пол. Морган нервно потягивал погасшую трубку, и этот звук, как и наши шаги, эхом разносился под высокими сводами и арками мавзолея.

По дороге обратно к выходу Уортроп обернулся к Кернсу и сказал, не в силах сдержать победоносную улыбку:

– Я же говорил.

– Это был бы самый логичный выбор, Пеллинор, – рассудительно сказал Кернс. – Меньше риск того, что за ним будут следить, далеко от посторонних взглядов, а если кто-то и увидит, то вряд ли спросит, что он здесь делает. По этой же причине он выбрал кладбище как место, где их можно держать.

– Я бывал здесь неоднократно, я заметил бы, – настаивал Уортроп.

– Ну, я сомневаюсь, что твой отец повесил бы над дверью в мавзолей табличку «Осторожно! Монстры!», – ответил Кернс с улыбкой.

Вдруг он остановился, и его взгляд впился в блестящую медную табличку, украшенную семейным гербом Уортропов, привинченную к каменной стене. К нижней части таблички была прикреплена витиеватая серебряная буква «У».

– А это что такое? – спросил он.

– Это семейный герб, – сухо ответил Уортроп.

Кернс похлопал себя по ноге и пробормотал:

– А где мой охотничий нож?

– Он у меня, сэр, – сказал я.

– Отлично, – воскликнул он, – окропленный кровью Антропофага. Я забыл! Спасибо, Уилл!

Он подцепил концом ножа одну сторону таблички, пытаясь отсоединить ее от стены. Когда не получилось, он попробовал с другой стороны. Уортроп потребовал сказать, что он делает; Кернс ничего не ответил. Он рассматривал табличку, хмурясь и поглаживая усы.

– Интересно… – Он протянул нож мне назад и положил ладонь на серебряное «У». Буква повернулась по часовой стрелке под его рукой и остановилась, перевернутая. Кернс удовлетворенно хохотнул.

– Ах ты хитрец, Алистер Уортроп. Теперь буква «У» превратилась в стрелочку! А стрелочка – это указатель. – Он мягко надавил на букву, и табличка откинулась с одной стороны, как дверца, обнаруживая в стене небольшое углубление, похожее на тайник. Внутри были часы, стрелки стояли, замерев, на цифре двенадцать.

– «Все чудесатее и чудесатее», – процитировал Кернс. Мы собрались вокруг него, заглядывая внутрь через его плечо. – Поставить часы не где-нибудь, а здесь! Какое дело мертвецам до времени?

– Какое дело? – эхом отозвался Морган.

Кернс протянул руку и дотронулся до минутной стрелки. Он склонился ухом к отверстию в стене и, прислушиваясь, перевел стрелку на пятнадцать минут первого. Затем хмыкнул и выпрямился, чтобы улыбнуться Моргану.

– Мертвецам нет дела до времени, констебль. И это – никакие не часы.

Он повернул часовую стрелку на 12, надавил руками на мрамор, расставил ноги для баланса и изо всей силы оттолкнулся от камня.

– Это же нелепо! – воскликнул Уортроп. – Мы теряем драгоценное вре…

– Нет, должно быть какое-то число, которое имело для него определенный смысл, – прервал Кернс, – не настоящее время суток. Какая-то дата, или номер псалма из Библии, или что-то из Евангелия. – Он пощелкал пальцами. – Ну, вспоминайте, какие-нибудь самые цитируемые слова!

– Псалом двадцать три, – предложил Малакки.

– Недостаточно часов, – возразил Морган.

– Может, военное время?

Кернс поставил часы на 8:23. На этот раз они вместе с Малакки, который, казалось, заразился возбуждением Кернса, надавили на часы, но огромная плита не шелохнулась.

– От Иоанна 3:16, – предположил Малакки.

Безрезультатно. Уортроп хмыкнул с отвращением.

– Пеллинор! – позвал Кернс. – В каком году родился твой отец?

Доктор отмахнулся от него. Кернс снова принялся вглядываться в часы, поглаживая усы.

– Возможно, год рождения Пеллинора?

– Или его жены, или его годовщина, или вообще любая комбинация, – раздраженно пропыхтел констебль. – Это безнадежно.

– Час ведьм, – раздался позади нас голос Уортропа. Я заметил печаль в его глазах – приятие неприемлемого, признание неизбежного. Сделанный вывод.

– Час ведьм приближается, – сказал Уортроп. – «Колокол звонит, Час ведьм приближается, и сам Христос подвергается насмешкам…» Это цитата из дневника моего отца.

– Полночь? – спросил Кернс. – Но мы это уже пробовали.

– Час ведьм – на час позже. Час ночи.

Кернс колебался, но, пожав плечами, перевел стрелки на час ночи. Но стена снова не поддалась, даже когда мы все навалились на нее.

– Скажи-ка еще раз, как там у него написано? – спросил Кернс. – «Тот час, когда сам Христос подвергается насмешкам»?

– После суда над ним насмехались римские солдаты, – сказал Малакки.

– Во сколько это было?

Малакки покачал головой:

– В Библии ничего об этом не говорится.

Уортроп задумался на мгновение, сосредоточив все свои силы на решении загадки.

– Не римские солдаты, – сказал он медленно, – а ведьмы. Час ведьм – три часа ночи, в осмеянии Троицы и искажении часа Его смерти. – Он глубоко вздохнул и решительно кивнул: – Три часа, Кернс. Я уверен в этом.

Кернс установил стрелки на три часа, механизм внутри мягко щелкнул, и, прежде чем Кернс или кто-нибудь другой успел попробовать, Уортроп сам навалился на плиту. С гулким скрежетом потайная дверь отъехала внутрь, образовав с одной стороны проход, через который могли одновременно пройти два человека. Из темной расщелины не доносилось ни звука, только повеяло запахом разложения и гнилых фруктов, который мне, к сожалению, стал уже хорошо знаком. То, что было за мраморной дверью, было черным и глухим, как могила, и пахло смертью.

– Отлично! – радостно воскликнул Кернс. – Может, нам кинуть монетку, кто пойдет первым?

Малакки выдернул лампу у меня из рук.

– Я пойду, – заявил он хмуро. – Это моя работа; я заслужил ее.

Кернс выдернул лампу из рук Малакки:

– Это моя работа; мне за нее платят.

Уортроп выдернул лампу из рук Кернса:

– А я – наследник.

Он посмотрел на Моргана, тот понял его взгляд по-своему:

– Я присмотрю за Уиллом Генри.

Прежде чем Малакки или Кернс опомнились, Уортроп нырнул в проем. Свет лампы стал меркнуть и вот совсем пропал. Несколько невыносимо долгих минут мы ждали, не говоря ни слова, напрягая слух в надежде услышать хоть какой-нибудь звук из непроницаемой тьмы за потайной дверью. Наконец, мы вновь увидели свет лампы и прямую тень Доктора, а потом и его самого. Я никогда еще не видел его таким изнуренным.

– Ну что, Уортроп, что вы там нашли? – нетерпеливо спросил Морган.

– Лестницу, – тихо ответил Доктор. – Узкую лестницу, спускающуюся вертикально вниз. Она упирается в дверь. – Он обернулся к Кернсу: – Ты был прав, Джек.

– А разве я хоть раз ошибался, Пеллинор?

Доктор не ответил.

– Эта дверь заперта.

– Хороший знак, – сказал Кернс, – но при плохих обстоятельствах. Сомневаюсь, что отец завещал тебе ключ от нее.

– Отец завещал мне много чего, – мрачно ответил Уортроп.

Кернс приказал принести в усыпальницу свой чемодан и быстро разложил предметы для охоты: дополнительную амуницию для винтовок; шесть оставшихся гранат; сумку с мешочками какого-то порошка – примерно две дюжины (по форме и размеру они напоминали чайные пакетики); туго свернутый моток толстой веревки; связку длинных трубок с короткими толстыми наконечниками, выступающими с одной стороны.

– Что это, Кори? – спросил Морган, указывая на связку. – Динамит?

– Динамит! – воскликнул Кернс и хлопнул себя по лбу. – Вот о чем мне надо было подумать!

Он вытащил из чемодана три сумки из мешковины и упаковал в каждую по две гранаты, пули и горсть пакетиков с порошком. Потом похлопал себя по пустым ножнам на икре и потребовал свой нож.

– Он у меня, – сказал я и протянул ему нож.

– Как это он все время оказывается у тебя, Уилл Генри? – спросил он игриво.

Он перерезал ножом веревку, стягивающую трубки, и положил по одной в каждую сумку.

– Это осветительные ракеты долгого горения, констебль, – сообщил он Моргану. – Яркий свет для темного дела.

Он перекинул одну сумку через плечо, другую протянул Доктору. Третья сумка качнулась в направлении констебля.

– Бобби, ты с нами? – спросил он. – Или предоставишь эту привилегию одному из своих храбрых волонтеров?

Малакки вырвал сумку из рук Кернса:

– Я пойду!

– Твое рвение достойно восхищения, но я боюсь, оно повлияет на твои суждения, – резонно ответил Кернс.

– Эта одноглазая тварь разорвала мою сестру у меня на глазах, – бросил Малакки в ответ, – я иду с вами!

Кернс ответил лучезарной улыбкой:

– Очень хорошо. Но если твоя жажда крови будет мешать мне выполнить свою задачу, я пущу тебе пулю в лоб.

Он повернулся спиной к измученному мальчику, и его серые глаза радостно сверкнули в свете лампы.

– Все преимущества, джентльмены, на стороне самки Антропофага. Она быстрее нас, сильнее, а хитрость и сообразительность с лихвой заменяют ей недостаток ума. Она знает здесь весь подземный ландшафт и может ориентироваться в непроглядной темноте, чего, как вам известно, мы не умеем. Выбора у нас, разумеется, нет, но свет, освещающий нам путь, нас же и выдаст; она устремится на него, как мотылек на пламя. Ее единственная слабость – основной инстинкт защитить своих отпрысков. Тут она уязвима, и мы сможем этим воспользоваться, если нам повезет оторвать их от нее и лишить материнской заботы. Когда Антропофагам грозит опасность, они прячут младшеньких в самых глубоких местах своего логова. Вот туда-то мы и должны проникнуть, хотя, возможно, нам это и не удастся. Она может встретить нас на полпути или просто подкараулить. Но тут уж ничего не поделаешь. Мы – охотники, но мы же – и добыча!

Он обернулся к констеблю:

– Вы и ваши люди остаетесь наверху: двое патрулируют кладбище по периметру, двое – внутреннюю территорию кладбища, двое – остаются на посту здесь. Она может выскочить наружу, но я сильно в этом сомневаюсь, для нее это не характерно.

– А что, если выпрыгнет? – спросил констебль, часто заморгав совиными глазами.

– В этом случае предлагаю убить ее!

Он хлопнул в ладоши и, светясь от счастья, посмотрел на наши лица, вытянувшиеся от его резкого ответа.

– Ну, вот и прекрасно! Вопросы есть? Дураки рвутся в бой, как говорится. Уилл Генри, будь другом, захвати эту веревку.

– Я так понял, вы идете втроем, – сказал констебль, кладя руку мне на плечо.

– Его мы берем только спуститься до двери, констебль, – сказал Кернс. – Чтобы нам не пришлось возвращаться еще раз за веревкой. Но ваша забота о мальчике – это так трогательно. Ладно, держите. – Он пнул носком сапога скрученную веревку к ногам Моргана. – Несите сами.

Морган посмотрел на веревку так, словно то была змея, свернувшаяся клубком у него под ногами. Его рука соскользнула с моего плеча.

– Что ж… если только до двери, я думаю, тебе ничего не грозит.

– Трогательно, – повторил Кернс с легкой насмешкой. Он повернулся к Доктору, а я поднял веревку. – Пеллинор, после вас.

И вот сквозь черный проем в стене мы последовали за танцующим светом лампы в руке Доктора: сначала Кернс, потом Малакки и в конце я – шаркая и сгибаясь под тяжестью веревки, висящей у меня на плече. Узкая лестница ожидала нас по ту сторону стены. Она спускалась на тринадцать ступеней к небольшой площадке, а там, после крутого поворота направо – еще на столько же. Внизу была узкая камера шесть на шесть футов. Ее стены и потолок были укреплены широкими деревянными досками, похожими на те, какими покрывают корабельную палубу. Вот в это крошечное пространство мы и набились вчетвером; наши бесформенные тени скрючились на деревянной обшивке.

– Вы говорили, здесь есть дверь, – прошептал Малакки, обращаясь к Доктору, – где же она?

– Мы на ней стоим, – ответил Доктор.

Мы посмотрели себе под ноги.

На полу был люк. С одной стороны он был укреплен на шарнирах, а с другой закрыт на массивный навесной замок.

– И нет ключа? – спросил Малакки.

– Конечно, ключ есть, – сказал Кернс. – Просто его нет у нас.

– Не совсем так, сэр, – встрял я. – Думаю, он есть у меня.

Все взгляды устремились на меня, но больше всех удивился Доктор. Я совсем забыл в этой бешеной суматохе рассказать ему про ключ, который я нашел в сундуке его отца. Щеки у меня загорелись от смущения, я сунул руку в карман и извлек старый ключ.

– Уилл Генри?.. – начал Доктор.

– Простите, сэр, – выдавил я, – я собирался вам рассказать, но когда я его только-только нашел, вы были в плохом настроении, так что я решил рассказать вам попозже, а потом я забыл… Простите меня, сэр.

Уортроп взял ключ, изумленно его рассматривая.

– Где ж ты его нашел?

– В голове, сэр.

– Где?!

– В скукоженной голове, сэр.

– А, ясно, – сказал Кернс, – в голове у констебля! – Он отобрал ключ у Уортропа. – Что ж, Уилл Генри снова спасает нас всех. Давайте-ка посмотрим, улыбнется ли нам удача…

Он встал на колени перед замком и сунул ключ в замочную скважину. Раздался скрежет, как в часах в склепе, ключ повернулся – и замок открылся с громким щелчком!

– Полная боевая готовность, – прошептал Кернс. – Она может караулить нас прямо за дверью, хотя я сомневаюсь в этом.

Он взялся за ручку люка и эффектным движением откинул ее – так фокусник открывает свой волшебный ящик, чтобы извлечь оттуда нечто совершенно замечательное, чего никто и никогда раньше не видел.

Крышка люка с силой стукнула об пол, едва не оцарапав мне голень, с громким стуком. Сверху донесся встревоженный крик констебля:

– Что там у вас?!

Раздался шум и топот сапог, быстро спускающихся по ступеням. А снизу, из открывшегося проема, на нас дохнуло такой гнилью, мгновенно заполнившей все крошечное пространство камеры, что Малакки отпрянул в угол и, схватившись за живот, согнулся в три погибели. Сверху, на ступенях, появились констебль и Брок. Они сжимали револьверы в дрожащих руках.

– Боже мой! – воскликнул констебль, судорожно шаря по карманам в поисках носового платка. – Что это за дрянь там внизу?

– Кому дрянь, а кому кормушка, – мрачно сказал Уортроп. – Уилл Генри, передай-ка мне свою лампу.

Он встал на колени у отверстия напротив Кернса и опустил лампу вниз, максимально вытянув руку. Мрак, царящий внизу, казалось, сопротивляется свету. Но я различил гладкую цилиндрическую стену, похожую на перевернутый ствол гигантской пушки. Этот крутой скат спускался вниз футов на десять, а там резко обрывался. Что под ним, я не видел.

– Умно, – пробормотал Кернс с искренним одобрением в голосе. – Кидаешь жертву в дыру, а гравитация делает все остальное.

Он достал из сумки осветительную шашку и зажег. Мрак озарился ярким голубоватым светом. Кернс бросил шашку в яму. Шашка полетела вниз, освещая шахту, потом перекувырнулась в пустом открытом пространстве – и приземлилась на сплошной ковер жуткого мусора, устилающий пол какого-то помещения. Нездоровое любопытсво победило отвращение, и все мы склонились над шахтой, чтобы рассмотреть получше, что там, внизу. Рассмотрели…

Все пространство, что освещала шашка, было сплошь покрыто человеческими костями – их было столько, сколько невозможно сосчитать или представить. Тысячи, тысячи тысяч и даже больше. Это были фаланги пальцев и кости бедра, ребра и кости таза, скелеты грудной клетки и позвоночники, некоторые из которых так и торчали вертикально, словно поднятый вверх палец. И черепа, некоторые с остатками волос, большие и маленькие, с открытыми ртами, навсегда закоченевшими в отчаянном крике.

– Да их тут тысячи, – пробормотал Морган сквозь спасительный носовой платок, который он наконец-таки нашел и приложил к лицу.

– Тысяч шесть-семь, полагаю, – бесстрастно высказался Кернс. – В среднем два-три в месяц на протяжении двадцати лет, если хотите, чтобы монстры были счастливы и не похудели. Изобретательный и остроумный способ устройства кормушки: при падении жертва, вероятнее всего, ломает себе ноги, сводя к нулю возможность сбежать.

Он поднялся на ноги, перекинул винтовку через одно плечо, а сумку-мешок – через другое.

– Что ж, джентльмены, труба зовет. Констебль, если вы с Броком не откажетесь подержать для нас веревку, то мы, я думаю, готовы к спуску. Мы готовы, Малакки? Пеллинор? Я – готов. У меня прямо голова кружится от предвкушения. Ничто не заставляет мою кровь так быстро бежать по жилам, как настоящая охота!

Выражение его лица полностью отражало его слова: глаза горели, лицо пылало.

– Когда мы окажемся внизу, нам потребуется, чтобы туда спустили наши лампы, констебль. Не хочется тратить осветительные шашки понапрасну. Итак, кто первый? Отлично! – крикнул он, не дожидаясь добровольцев. – Первым пойду я! Констебль, мистер Брок, держите веревку крепче. Пеллинор, Малакки, встретимся в аду – я имею в виду, внизу.

Он сбросил один конец веревки вниз, перекинул ноги через край люка и, ухватившись за нее обеими руками, завис над шахтой. Прежде чем начать спуск, он посмотрел на меня и почему-то подмигнул. Потом, переставляя руки, стал спускаться – веревка натянулась, а Кернс погружался все глубже и глубже в камеру смерти. Наконец, я услышал тошнотворный хруст костей – он приземлился; натяжение веревки ослабло.

– Следующий! – донесся снизу его голос.

Доктор и глазом не успел моргнуть, а Малакки уже ухватился за веревку. Прежде чем исчезнуть в дыре, он посмотрел на меня и сказал:

– Скоро увидимся, Уилл Генри!

Теперь была очередь Доктора. Должен признаться, слова вертелись у меня на кончике языка: «Возьмите меня с собой, сэр!» Но я их не произнес. Что, если он откажется? Что, если согласится? Еще неизвестно, что хуже. Словно читая мои мысли, Доктор посмотрел на меня и сказал:

– Подожди меня здесь, Уилл Генри. Никуда не уходи, пока я не вернусь.

Я кивнул; глаза защипало от подступающих слез.

– Хорошо, сэр. Я буду ждать вас здесь, сэр.

Вот и он скрылся в шахте, отправившись на дно кормушки.

Мы спустили им лампы, и началось томительное ожидание. Я сидел на краю шахты и смотрел на голубоватый свет от шашки, пока он не погас. Еще некоторое время были видны отсветы ламп, но вскоре и они скрылись во мраке.

Брок устроился на нижней ступеньке лестницы и сосредоточенно чистил ногти перочинным ножом. Морган шумно затягивался погасшей трубкой и нервно то снимал и протирал очки носовым платком, то снова водворял их на нос, а платок прикладывал к лицу. Так прошло несколько минут: пыхтение трубкой, протирание очков, возня с платком – и по новой. Наконец, взгляд его беспокойных глаз остановился на мне, и он прошептал:

– Час расплаты настанет, Уилл Генри, я обещаю тебе. О да. Виновные ответят за все свои преступления, я позабочусь об этом!

– Доктор не сделал ничего дурного, – сказал я.

– Что ж, я придерживаюсь другого мнения, мой мальчик. Он знал и ничего не предпринял. И его бездействие привело к убийству, вот и все. Он может говорить себе и тебе, что это было продиктовано осторожностью и рассудительностью, что это было во имя так называемой науки, но все это было не научным исследованием и не зарядкой для ума. Это был вопрос жизни и смерти, и мы оба знаем, что он выбрал! И мы оба знаем причину, по которой он хотел сохранить эту грязную тайну. Чтобы защитить доброе имя Уортропов, ради необоснованной преданности человеку, который, совершенно ясно, был сумасшедшим!

– Не думаю, сэр, – сказал я как можно вежливее, – не думаю, что он верил в виновность своего отца, пока мы не нашли потайную дверь.

Констебль только фыркнул:

– Даже если это так, это не оправдывает его, Уильям Генри. Твоя преданность была бы достойна восхищения, будь это преданность достойному человеку. Я понимаю, ты, пережив такую потерю, боишься потерять теперь и его, но я лично прослежу за тем, чтобы тебе подобрали достойные дом и семью, вне зависимости от того, чем закончится все это жуткое дело. Даю тебе слово: я не успокоюсь, пока ты не обретешь новую достойную семью.

– Мне не нужна семья, я хочу остаться с ним.

– Даже если он выживет, ты не сможешь последовать за ним туда, куда он отправится.

– Вы собираетесь арестовать его? За что?

Я был вне себя от негодования.

– И этого мерзкого Кори, или Кернса, или как там его зовут. Пожалуй, я еще никогда в жизни не встречал более отталкивающего и страшного человека. Он должен молиться, чтобы та бедная женщина выжила после всего того, что он с ней сделал. А он! Мне кажется, он прямо-таки получал удовольствие от этого. Мне кажется, ее страдания доставляли ему удовольствие. Что ж, мне тоже доставит чрезвычайное удовольствие увидеть его на виселице! Вот там и посмотрим, как он будет отпускать свои безобразные шуточки, когда ему на шею накинут петлю!

– Это была ошибка, – настаивал я, продолжая говорить о Докторе. Мне было наплевать, что там будет с Джоном Кернсом. – Вы не можете арестовать его за то, что он просто ошибся, – молил я.

– Еще как могу!

– Но ведь Доктор – ваш друг!

– Я отвечаю в первую очередь перед законом, Уилл Генри. И, честно говоря, хотя я всю свою жизнь знаю Уортропа, я не знаю его вообще. А ты? Ты целый год прожил с ним под одной крышей, ты был его единственным и постоянным напарником – и что, ты можешь сказать, что понимаешь его? Понимаешь, что им движет, какие силы владеют им?

И это было правдой. Я признался себе в этом. Я знал его не лучше, чем он знал собственного отца. Возможно, это наша судьба, проклятие человечества, – никогда не знать и не понимать друг друга. Мы создаем свое мнение о другом человеке, основываясь на его словах и поступках, и получается хрупкая конструкция, почти мираж, существующий только в нашем сознании. Это – словно храм античным богам, в котором сами боги никогда не жили. Мы понимаем, мы чувствуем структуру, мы любим его – наше собственное произведение. И в то же время… разве нашу любовь можно считать ненастоящей, если она направлена не на настоящего человека – не на того, кем он является на самом деле? Не подумайте, что я любил монстролога. Этого я не говорю. Нет ни дня, чтобы я не вспоминал о нем и о наших многочисленных приключениях, но это вовсе не свидетельство любви. Не проходит и ночи, чтобы я не увидел во сне его спокойное красивое лицо, не услышал далекое эхо его голоса, но это ровным счетом ничего не доказывает. Повторяю: ни тогда, ни сейчас (надеюсь, я не слишком сильно протестую) я не любил и не люблю монстролога.

– Кто-то зовет, – сказал Брок, и его лаконичное замечание подтвердилось подергиванием веревки. Я склонился над ямой и увидел внизу Доктора; он держал лампу высоко над головой.

– Уилл Генри! – крикнул он. – Где Уилл Генри?

– Здесь, сэр, – отозвался я.

– Ты нам нужен, немедленно спускайся, Уилл Генри!

– Спускайся?! – крикнул констебль. – Что значит «спускайся»?

– Эй, Роберт, немедленно помоги ему спуститься к нам. Пошевеливайся, Уилл Генри!

– Если вам нужна еще пара рук, может спуститься Брок, – крикнул Морган в яму.

Брок оторвался от маникюра; его лицо смешно вытянулось.

– Нет, – отозвался Уортроп, – нужен Уилл Генри.

Он снова нетерпеливо подергал за веревку:

– Быстро, Роберт!

Морган нерешительно пожевал трубку.

– Можешь отказаться, я не заставляю тебя спускаться, – прошептал он мне.

Я отрицательно помотал головой. У меня как гора с плеч свалилась.

– Я должен спуститься. Я нужен Доктору.

Я ухватился за веревку. Морган схватил меня за запястье и сказал:

– Ладно, отправляйся к нему, но хотя бы не так.

Он обмотал меня веревкой вокруг пояса, так что теперь, спускаясь, я упирался руками в одну стену, а ногами – в другую. Это напомнило мне Санту – как он спускается по каминной трубе.

Потом отвесный туннель закончился, и я повис в воздухе, медленно покачиваясь. Я посмотрел наверх и увидел лицо констебля в рамке люка. Свет лампы отражался в его очках, делая его глаза абсолютно круглыми и слишком большими для его лица. Сейчас он был похож на сову больше, чем когда бы то ни было.

Затем мои ноги коснулись твердой поверхности, и человеческие кости тошнотворно захрустели под моими подошвами, когда я всем своим весом опустился на пол. Запах смерти и разложения был здесь так силен, что я закашлялся, а глаза заслезились. Я смотрел сквозь дрожащую пелену, как Доктор развязывает веревку у меня на поясе.

– Морган! – крикнул он наверх. – Нам понадобятся лопаты!

– Лопаты? – переспросил констебль. Его лицо было теперь очень далеко, почти невидимо в темноте. – Сколько?

– Нас здесь четверо, так что… четыре, Роберт. Четыре.

Уортроп взял меня за локоть и потащил вперед, тихо предупредив:

– Осторожно, не оступись, Уилл Генри.

Это помещение оказалось меньше, чем я предполагал – где-то четыре-пять ярдов в окружности. Стены его, как и стены крошечной площадки у нас над головами, были укреплены широкими деревянными досками, пропитанными влагой. На них были видны выбоины, вмятины и царапины. У подножия стен громоздились останки, иногда высотой в фут, словно штормом прибитые к берегу обломки. Не все жертвы ломали ноги во время падения, как предположил Кернс. Некоторые были в состоянии биться о стены и царапать их ногтями в тщетной попытке выбраться отсюда. Я представил их себе – бедных, отчаявшихся, приговоренных созданий, скребущих и царапающих бездушные доски за секунду до того, как чудовище выскочит из мрака и сомкнет свою пасть над их головой.

Я пытался не наступать на них – когда-то они были такими же, как я, – но это было невозможно; просто их было слишком много. Земля была мягкая, она проминалась под каждым моим шагом, а временами вода булькала под моими подошвами – вода и красновато-черная слякоть. Здесь, куда не проникало солнце и где не дул ветер, вся жидкость из их тел впитывалась в почву и оставалась там. Я шел в буквальном смысле слова по кровавому болоту.

Мы остановились в дальнем конце помещения. Там у входа в туннель ждали Малакки и Кернс. Этот туннель был единственным входом сюда, за исключением люка наверху. Двери не было. Зев туннеля был семь футов в высоту и шесть в ширину.

– Наконец-то наш разведчик, – сказал Кернс, широко улыбаясь мне. Лампа отбрасывала темные тени на его мягкие черты лица.

– Туннель впереди обвалился, Уилл Генри, – объяснил мне Доктор.

– Или его взорвали. Динамитом, я полагаю, – добавил Кернс.

– Идите за мной, – скомандовал Уортроп.

Примерно через двадцать ярдов перед нами выросла стена из неровных глыб земли, камней и разломанных досок. Доктор указал на небольшой лаз внизу.

– Этот проход слишком узок для кого-либо из нас, – пояснил он, – но он может оказаться сквозным. Что скажешь, Уилл Генри? Мы должны знать, насколько велик завал… имеет ли смысл раскапывать его или нужно искать другой способ.

– Динамит! – воскликнул Кернс. – Я же знал, что надо было взять динамит!

– Ну, как? – спросил меня Доктор. – Попробуешь пролезть?

Конечно, я не мог сказать «нет».

– Да, сэр.

– Молодчина! Вот, возьми лампу. И еще – держи, это мой револьвер. Нет, засунь его за пояс, он на предохранителе. Давай, осторожнее, Уилл Генри. Осторожнее и не слишком быстро. Возвращайся при малейшем намеке на опасность. Над тобой, должно быть, несколько тонн земли.

– А если ты все же сумеешь проникнуть на другую сторону, было бы полезно, если бы ты осмотрелся немного, – добавил Кернс.

– Осмотрелся, сэр?

– Да, произвел разведку. Пригляделся бы, что там за место. Ну и, конечно, приметил бы, где прячется враг, если можно.

Доктор помотал головой:

– Нет-нет, Кернс, это слишком опасно.

– А карабкаться через дыру, когда над тобой нависают тонны земли и камней, не опасно?

– Ты же знаешь, Уилл Генри, я ни за что не стал бы просить тебя об этом, если бы была альтернатива, – сказал мне Уортроп.

– У меня есть альтернатива, – встрял Кернс. – Динамит.

– Умоляю тебя, – сказал Уортроп, прикрыв глаза, – ну, помолчи ты хоть раз. Один раз. Пожалуйста.

Он по-отечески похлопал меня по плечу и слегка сжал его:

– Пошевеливайся, Уилл Генри. Но осторожно, осторожно…

Держа лампу перед собой, я пополз через узкий лаз. Спиной я царапался о верх, и земля сыпалась мне между лопаток. Крошечными движениями я продвигался вперед, толкая лампу перед собой. А лаз становился все уже; я вынужден был лечь и ползти на животе; в него впивались камни. Не знаю, сколько я так прополз, сжатый со всех сторон. Я не мог даже повернуть голову, чтобы оглянуться. Время тянулось так же медленно, как я продвигался. Воздух стал совсем холодным; пар шел изо рта; я перестал ощущать кончик носа. Спина теперь постоянно прижималась к верху лаза, и я уже боялся, что вот-вот застряну здесь намертво, как пробка в бутылке. И сколько я так продержусь, если меня не откопают?

Дополнительная трудность состояла еще и в том, что лаз не был прямым – он то зигзагообразно петлял, то шел вверх – так, что я должен был отталкиваться пятками.

Вдруг я остановился. Я лег щекой на землю, пытаясь унять заколотившееся сердце и восстановить дыхание. Только бы не впасть в панику! Потому что это, похоже, конец. Передо мной была глухая стена из комьев грязи и камней. Дальше пути не было. Может, стена и не толстая, а может – в несколько футов, кто знает?

Или узнать все же возможно? Я протянул вперед левую руку и поскреб землю ногтями. Ретироваться сейчас – значит, проползти весь путь, только еще и пятясь назад. Но, что хуже, это значит вернуться без ответа на вопрос, который так нужен Доктору. А я хотел поразить его; я хотел утвердить его во мнении, что я незаменим для него.

То ли подействовало то, что я скреб и царапал стену, то ли вес моего тела пришелся на несчастливое место, но земля подо мной внезапно разверзлась, и я полетел вниз вместе с потоком почвы и камней, выронил лампу, перевернулся вверх тормашками и, наконец, приземлился на попу, клацнув зубами. К счастью, лампа не разбилась при падении; она лежала на боку всего в паре футов от меня. Я дотянулся до нее и поднял над головой как можно выше, но не увидел никакого отверстия или прохода – за моей спиной случился обвал, и я даже не знал теперь, с какой стороны ввалился в эту пещеру. Я измерил ее шагами, беспокойно шаря руками по земляным стенам, и не обнаружил ничего, что указывало бы на то, где я и как мне выбраться. Я оказался в ловушке.

На миг мне почудилось, что сейчас я грохнусь в обморок. Я потерял голову от отчаяния: все люди были по другую сторону завала, через который невозможно пробиться; мне нечем сигнализировать о своем местоположении; я могу прождать здесь помощи не один час, а то и дольше, если меня вообще смогут найти. Спокойно, Уилл Генри, сказал я самому себе. Спокойно! Что бы Доктор хотел, чтобы ты сделал? Думай! Вернуться ты не можешь. Даже если ты найдешь то отверстие, через которое упал сюда, ты не сможешь подняться обратно, потому что летел ты долго. Так что выбора у тебя нет: сиди и жди, пока они спасут тебя.

Что это было? Мне послышалось или кто-то подкрадывается ко мне сзади? Что-то зашуршало? Какое-то шипение или пыхтенье? Я развернулся кругом, лампа, как сумасшедшая, запрыгала в моей трясущейся руке. Другой рукой я потянулся за револьвером Доктора. Слева от меня прыгнула тень, и я инстинктивно повернул револьвер дулом туда и нажал на курок, ожидая услышать выстрел, которого так и не последовало, – я не снял револьвер с предохранителя. И тут, в довершение моего полного провала, я осознал, что тень была моей собственной. Я сделал глубокий вдох и снял револьвер с предохранителя. Чтобы успокоить расшалившиеся нервы, я стал вспоминать свою победу над Антропофагом под платформой – как я его, можно сказать, голыми руками уложил! Я сделал шаг вперед и принялся осматриваться.

Эта яма была примерно такого же размера, как и кормушка. Маленькие кости – кусочки сломанных ребер, зубы и другие части тела, уже невозможно было определить какие, покрывали пол, хотя не таким толстым слоем, как в кормушке. Сам пол был твердым, как цемент, утрамбованный за двадцать лет тяжелыми ступнями Антропофагов. По всему помещению, расположенные на расстоянии друг от друга, возвышались холмики в форме гнезд, примерно восьми футов в диаметре. Всего я насчитал их семнадцать. Странно, но они были разноцветными и переливались, словно украшенные алмазами. После тщательного осмотра с лампой в руке я нашел причину этой странности: гнезда были украшены туго переплетенными обрывками одежды, блузок, брюк, колготок, юбок, нижнего белья. А сверкали при свете лампы многочисленные вкрапления бриллиантовых колец, сережек, ожерелий и браслетов – короче говоря, украшений, которыми мы, люди, так дорожим. Антропофаги украшали свои гнезда нарядами и драгоценностями своих жертв. Я представил себе, как они используют осколки костей, разбросанных по полу, чтобы вычищать из зубов кусочки нашей плоти.

Вдруг из темноты позади меня раздалось пофыркиванье и чмоканье. Я развернулся, выставив перед собой револьвер, но никто не набросился на меня из темноты, ни один монстр не поднялся из гнезда во весь рост. Я задержал дыханье и весь обратился в слух, пока мне не показалось, что я понял, откуда исходит этот звук, ритмичный, немного сдавленный. Сравнение может показаться абсурдным, но он был похож на посапывание спящего младенца. Немного учащенный вдох – выдох, вдох – выдох…

Я пошел на звук, и он привел меня к дальнему углу логова, к гнезду у самой стены. Очень медленно я поднял лампу и заглянул через край. Внутри на подстилке в форме половинки скорлупы спал небольшой самец Антропофаг. Он был на удивление маленьким, всего лишь на два-три дюйма выше меня, хотя наверняка килограммов на пятьдесят тяжелее. Чересчур большие глаза на плечах не были закрыты – у этих существ отсутствовали веки, – но были подернуты молочно-белой пленкой, влажной и мерцающей в свете моей лампы. Рот размером с футбольный мяч был открыт, в нем виднелись треугольные зубы. Тут я заметил, что у него нет половины руки, – возможно, подергивания во сне говорят не о сновидениях, а об инфекции. Рука в районе локтя была явно воспалена. Я вспомнил, как мне рассказывали про их ритуал возмужания – доставать остатки человеческой плоти из зубов друг у друга. Возможно, этот сделал неверное движение и ему не повезло – свой же соплеменник оттяпал ему полруки… Из раны шел желтоватый гной. Может, Антропофаг и не спал вовсе? Может, он был без сознания? Обычно бесцветная, кожа его лихорадочно горела и поблескивала от пота. Да, он просто-напросто умирал.

Это все объясняет, подумал я, становясь на колени перед гнездом и с жутким, но завораживающим интересом рассматривая маленького монстра. Одноглазая самка бросила его, потому что теперь он – только бесполезная лишняя ноша. Должен признаться, во мне боролись противоречивые чувства. Я видел собственными глазами жестокость этих существ, видел разрушения и смерть, которые они несли; я чуть сам не лишился жизни в одной из таких пастей. Но все же… все же. Страдание есть страдание, и не важно, что за существо страдает. А это существо, как видно, страдало жестоко. Часть меня испытывала отторжение, а другая часть – огромную жалость. Первая часть была больше, но вторая тоже присутствовала. Я не мог бросить его на произвол судьбы, просто взять и оставить здесь умирать. Это было безрассудно, потому что вдруг он проснется и начнет плакать, прибежит его разъяренная мамаша и съест меня. Я же не знал, где она затаилась с другими малышами, – может, в нескольких ярдах отсюда, а может, ушла глубоко под землю, в самое дальнее потайное логово?

И я решился: жалость к этому страдающему Антропофагу пересилила здравый смысл. Я решил положить конец его мучениям. Я наклонился, касаясь животом края гнезда, и приставил револьвер доктора к глотке маленького монстра, к месту, расположенному прямо под нижней челюстью. Мне не пришло в голову, что звук выстрела и крик умирающего Антропофага могут далеко разлететься эхом. Я подобрался поближе, чтобы выстрелить наверняка, навел дуло и взвел курок. Этого тихого щелчка оказалось достаточно, чтобы Антропофаг проснулся. Быстрее, чем я успел моргнуть, он вырвал у меня пистолет здоровой рукой. Он поднялся, рыча и похрюкивая, и ярость его была тем сильнее, что он был ранен и горел в лихорадке. Он навалился на меня. Лампа отлетела в сторону. Мы скатились на пол клубком переплетенных рук и ног, он уже вцепился зубами в мой пиждак и дернул, разрывая. Его левая когтистая лапа тянулась к моему лицу, я перехватил его запястье и вцепился изо всех сил. Прямо над собой я видел его глаза, блестящие от лихорадки. В них я увидел отражение своего лица, искаженного страхом. В этом нелепом танце смерти мы врезались в стену, я оттолкнулся и пнул его ногой по гениталиям изо всех сил. Это только взбесило его еще сильнее. Он принялся дубасить меня по голове здоровой рукой, я дернулся вдоль стены в сторону, чтобы избежать очередного удара, – и провалился спиной назад в пустоту.

Наша битва привела нас к горловине в узкой шахте, куда я и полетел, увлекая Антропофага за собой. Мы кувыркались в воздухе, переплетясь руками и ногами, переворачиваясь, как цирковые акробаты, пока не приземлились на кучу камней и рыхлой земли. От удара хватка моя ослабла, и я на миг выпустил его запястье. Это было все, что требовалось монстру: он сунул мою руку себе в пасть и сомкнул зубы. Боль была невыносимой, я взвыл и принялся бить свободной рукой куда попало, пока не задел его рану. Я в отчаянии схватил обрубок его руки и впился в него зубами что было сил. Густой, липкий гной наполнил мой рот и потек мне в горло. Желудок свело судорогой, но план сработал – его хватка ослабла, он выпустил мою руку и отвалился от меня. Рыча от боли, он покатился по полу. Я тоже откатился в сторону и в кромешной тьме разглядел белеющий булыжник размером с дыню. Я схватил его, поднял высоко над головой и что было сил обрушил на извивающегося монстра. Еще, и еще, и еще. Мои крики и рев были еще громче, чем его. Кровь и вонючие куски плоти летели во все стороны, забрызгивая меня с ног до головы, залетая даже в открытый в крике рот. Рубашка моя стала мокрой насквозь, кровь монстра стекала по моему телу спереди и сзади, пропитывая и штаны, и сапоги. Вдруг он смолк и обмяк, а я все продолжал обрушивать на него удары, пока не выдохся окончательно и камень не вывалился из моих оцарапанных рук. Я рухнул прямо на его труп, задыхаясь и рыдая в воцарившейся внезапно тишине. Немного придя в себя, я заставил себя встать, и меня тут же вырвало. Я сполз по стене, прижимая к себе и баюкая левую укушенную Антропофагом руку, которая горела, как в огне.

Несколько раз я сплевывал, все пытаясь избавиться от гадкого привкуса во рту. Здоровой рукой я осторожно ощупал рану и насчитал семь проколов от зубов: три сверху и четыре снизу. Надо было в первую очередь остановить кровотечение. Доктор говорил, у Антропофагов сверхразвито обоняние. Я сдернул куртку, порвал на себе рубашку и обмотал ее несколько раз вокруг прокушенной руки. Потом неловко и медленно, как ребенок, который только учится одеваться сам, я натянул куртку обратно. Ну что ж, пока все не так плохо, успокоил я себя. Два убитых монстра за одну ночь – это уже что-то. Теперь, Уилл Генри, давай-ка попробуй выбраться отсюда и найти своих.

Я пошел вперед, пока не наткнулся на тело своей жертвы. Я перепрыгнул через него и, вытянув руку вперед в поисках стены, медленно пошел, едва дыша и стараясь ступать как можно тише. Я то и дело останавливался и прислушивался. Я не представлял, на какую глубину попал, свалившись в эту шахту. Боль в руке была нестерпимой. Я все еще чувствовал запах крови Антропофага и привкус гноя на кончике языка. Я все шел и шел, опираясь правой рукой о стену. Иногда она проваливалась в пустоту, и это означало поворот туннеля. Может, падая, мы просто попали на другой уровень лабиринта и я теперь брожу по нему из одного темного туннеля в другой, без надежды выйти к свету? Я прислонился к стене, весь дрожа. Да, видимо, все так. Сколько времени прошло? Куда я иду настолько долго? От догадки, пришедшей мне в голову, меня сковал ужас. Но я тут же отбросил эту мысль. Ты, Уилл, идешь вверх, а вверх – значит, к свету. Туда тебе и надо. Интересно, там все еще идет дождь? Как прекрасно было бы почувствовать дождь на своем лице! Вдохнуть сладкий прохладный весенний воздух! Это желание было почти таким же невыносимым, как и боль в руке. Так что я побрел дальше по лабиринту, уверяя себя, что движение вверх – это движение к свету, дождю и легкому ветерку. Все эти воспоминания, казалось, остались в другом времени, в другом измерении, даже принадлежали они как будто не мне, а другому человеку. Словно я украл чужие воспоминания – воспоминания другого мальчика – мальчика, который не заблудился в подземном лабиринте и не борется с безумной паникой и страхом, сковывающим сердце. Потому что теперь ошибки быть уже не могло; пол выровнялся. Я больше не поднимался вверх, а значит, где-то я свернул не туда. Я остановился и прислонился к стене, прижав больную руку к животу. Кроме моего прерывистого дыхания, вокруг не раздавалось ни звука. Света не было. Все мои инстинкты призывали меня начать кричать и звать на помощь. Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как я полез в узкий лаз, но достаточно, чтобы они уже раскопали завал. Они должны быть где-то здесь – возможно, они совсем близко. Но рискнуть и крикнуть было бы сумасшествием, потому что самка Антропофаг тоже могла оказаться за любым поворотом. С другой стороны, Кернс сказал, что она понесет потомство в самое глубокое и потаенное логово. А я, вне всякого сомнения, последнее время поднимался вверх, а не спускался. Значит ли это, что больше шансов, что мой крик услышат мои друзья, а не она? Может, я больше рискую, сохраняя молчание, бродя в темноте, без воздуха и воды, истекая кровью? Так, во внутренней борьбе – то ли звать на помощь, то ли хранить молчание – шли секунды, превращаясь в минуты, превращаясь в бесконечность…

В конце концов сила духа покинула меня. Я же был всего лишь мальчиком. Мальчиком, много повидавшим на своем веку, испытавшим столько, сколько не испытывает и иной взрослый, но все же мальчиком, все же ребенком. Я соскользнул вниз по стене и сел, положив лоб на согнутые колени. Я закрыл глаза и стал молиться. Отец был не слишком верующим человеком, и моим религиозным воспитанием занималась мать. Она молилась вместе со мной каждый вечер, а по субботам водила в церковь. Но я был в отца, и молитвы для меня были простым повторением слов. Когда я стал жить у Доктора, все вечерние молитвы и походы в церковь по субботам, конечно, прекратились. Я не расстроился. Но сейчас я молился неистово, я вспомнил все молитвы, которые знал, а когда они закончились, я стал молиться всем своим существом. И вот в тот момент, когда я, раскачиваясь из стороны в сторону, молился с закрытыми глазами, я услышал голос. В отчаянии я сперва решил, что слышу Того, к кому обращаюсь. Но нет, голос был другим. Совершенно другим!

– Так-так, что у нас тут?

Я поднял голову и сощурил глаза от света, исходящего от лампы в его руке. Она ослепила меня, как тысяча солнц. Он взял меня за локоть и помог подняться на ноги.

– Заблудшая овечка нашлась, – прошептал Кернс.

Оказалось, я уступил навалившемуся отчаянию в нескольких шагах от логова Антропофагов.

– Ты везунчик, начинающий ассистент монстролога, – как всегда, игриво сказал Кернс. – Я чуть не пристрелил тебя.

– А где остальные? – спросил я.

– От главного логова Антропофагов – кормушки, в которую мы все спустились, – ведут две основные артерии. Малакки и Уортроп пошли по одному ходу, я – по другому, по тому же, что и ты. А что у тебя с рукой?

Я рассказал о своих приключениях с того момента, как мы расстались. Кернс выразил восхищение моей смелостью в борьбе с молодым монстром. Казалось, он удивлен, с какой ловкостью я выбрался из этого затруднительного положения.

– Бесподобно, просто бесподобно! Отлично сработано, Уилл! Пеллинор будет страшно рад. Он был очень встревожен, когда ты не вернулся. Прямо-таки впал в отчаяние. Никогда еще не видел, чтобы человек работал лопатой с такой скоростью. Развернуть бы его тогда слегка в другом направлении, и он докопался бы до Китая! Ну да ладно, давай лучше посмотрим, что у тебя с рукой. – Он размотал рубашку, заменившую мне бинт. Укусы все еще кровоточили. Кернс повесил окровавленную рубашку мне на плечо. – Надо дать ранам подышать. Иначе они могут воспалиться, а инфекция нам ни к чему.

Он положил руку мне на плечо и подтолкнул ко входу в туннель, который вел на свободу.

– Посмотри под ноги, – сказал он.

Под ногами была мерцающая россыпь каких-то мелких частиц.

– Что это? – спросил я.

– Крошки, Уилл Генри, отмечающие путь домой!

Так вот что было в пакетиках, разложенных Кернсом в каждую сумку, – порошок с фосфором, светящийся в темноте!

– Иди вдоль этого следа, – сказал Кернс, – отметки будут встречаться каждые двадцать ярдов. Не возвращайся. Если заблудишься, возвращайся к предыдущей отметке и смотри под ноги внимательнее. Они выведут тебя к началу пути. Вот, возьми лампу.

– А вы разве не пойдете со мной?

Сердце у меня упало.

– Мне монстров ловить надо, забыл?

– Но вам же понадобится лампа.

– Не волнуйся за меня. У меня есть сигнальные шашки. Да вот, возьми, ты уронил.

Это был пистолет Доктора. Кернс твердо вложил мне его в руку.

– Не стреляй, пока не увидишь их глаза совсем близко. – От собственной шутки в его серых глазах заплясали озорные искорки. – Надо пройти примерно семьдесят шагов, Уилл.

– Шагов?

– Возможно, чуть больше – ты же пониже меня. Сначала сорок шагов – и ты сворачиваешь в главный проход. Не пропусти поворот – это очень важно! Там дорога немного идет вниз – ты не бойся, потом она снова пойдет вверх. Когда выберешься наверх, скажи констеблю, что я по нему страшно скучаю. По его носу «пуговкой». По его детской непосредственной улыбке… если мы не вернемся через два часа, пусть он и его люди спускаются вниз. За долгие годы зверюги нарыли здесь столько проходов и переходов, что нам может понадобиться дополнительная помощь. Что ж, удачи тебе, начинающий монстролог! Да хранит тебя Бог!

С этими словами он развернулся на каблуках и, словно привидение, испарился. А мое отчаяние быстро уступило место радости. С лампой в руках, с легким сердцем я двинулся вперед, по следам светящегося порошка. Я уже предвкушал, как вдохну воздух свободы, уже чувствовал его сладость. В экстазе от того, что мои молитвы были услышаны, я позабыл считать шаги, но, казалось, в этом не было необходимости – я все время видел под ногами светящуюся россыпь.

Я дошел до поворота, про который говорил Кернс, и свернул в туннель: он приведет меня в покинутую кормушку Антропофагов, а там Морган вытащит меня веревкой наверх! Тут я остановился в замешательстве. Серебристой пудрой было отмечено два пути – один вел в пересекающий проход, другой – прямо, продолжая тот путь, по которому я до этого следовал. Наверное, подумал я, он сначала свернул направо, чуть-чуть прошел, а потом вернулся, обнаружив, что дороги там нет. Он дал мне ясные инструкции: не пропустить поворот, это очень важно. Так что я свернул и стал отсчитывать шаги. Этот туннель был поуже, потолок – намного ниже. Несколько раз я вынужден был пригнуться, чтобы пройти. Путь был извилист, петляя то вправо, то влево, под ногами стало скользко, и дорога пошла вниз, как Кернс и предупреждал. Через несколько шагов позади меня послышался какой-то звук – или мне показалось? Я остановился и задержал дыхание. Ничего. Просто немного осыпается земля, не больше. Я снова двинулся вперед и возобновил счет. Еще несколько шагов. Снова этот шум. Определенно у меня за спиной. Может, туннель осыпается? Я долго прислушивался, но не услышал ничего, кроме тихого шипения лампы. На всякий случай я проверил револьвер. Мои нервы были напряжены от блуждания в темноте, и воображение рисовало бледные безголовые тени, преследующие меня. Здравый смысл все же не до конца покинул меня. Либо меня преследуют, либо нет. Если да – сражаться с моим преследователем в этом узком туннеле было бы просто глупостью, если же нет – я только зря теряю время, оттягивая момент освобождения. Вперед!

Интересно, как Кернсу удалось пробраться сквозь этот узкий туннель? Взрослый человек должен бы был здесь ползти, а если он полз – как он мог считать шаги? Да что там взрослый человек? Здесь же должны были ходить монстры; они что, ползали на животах и извивались, как змеи? Стены почти касались меня слева и справа, и сомнения, а за ними и страх снова одолели меня. Должно быть, я свернул не в том месте… но ведь путь был отмечен, он и сейчас отмечен, хотя расстояние между светящимися пятнами и увеличилось… А туннель-то все спускается, а не поднимается снова вверх, как обещал Кернс. Лампа освещала лишь влажные стены. Я был так глубоко, что сюда не добирались корни даже самых древних деревьев. И тут я почувствовал его – запах гнилых фруктов. Сначала он был почти неуловимым, но становился все отчетливее, все тошнотворнее. Этот до спазмов в животе знакомый запах – я чувствовал его на кладбище, когда погиб Эразмус Грей; он въелся в мою одежду после сражения с юным Антропофагом. Это был нечеловеческий запах. Это был их запах.

Не могу сказать, что в тот момент я в полной мере осознал значение и смысл того, что представляется очевидным сейчас: два пути, отмеченные фосфоресцирующим порошком – один прямой и широкий, другой – петляющий и узкий; туннель, спускающийся все ниже и ниже; преследующий меня звук; мои раны, разбинтованные, «чтобы дать им подышать»… Столь вероломное предательство не укладывается в голове даже взрослого человека, что уж говорить о доверчивом, наивном ребенке! Нет, я был просто сбит с толку и напуган, у меня не было никаких подозрений, когда я встал на колени, вытянув перед собой лампу, а другой дрожащей рукой сжимая пистолет. Уклон был крутой, а пол скользкий. Повернуть назад? Или не обращать внимания на ужасный запах (может, им просто вся земля здесь пропиталась?). Что-то мне подсказывало: развернись! Возвращайся! В конце концов, решение было принято за меня. Из мрака на плечо мне опустилась рука. Вскрикнув, я развернулся, и лампа ударилась о стену, озарив неровным светом его измазанное грязью лицо, оживленный взгляд и ироническую полуулыбку.

– В чем дело, Уилл Генри? Ты куда собрался? – прошептал он. Его дыхание было сладким и каким-то липким. – Разве я не велел тебе не оборачиваться?

– Это не дорога назад, – выдохнул я в ответ.

– Я надеялся этого избежать, – непонятно ответил он. – Запах крови давно должен был привлечь ее; теперь я в растерянности, я не понимаю, почему она не идет?

Он мягко отобрал у меня лампу и вытащил из сумки сигнальную шашку.

– На, возьми вот это. Держи ее у основания, чтобы не обжечь руку. Не выпускай ее, что бы ни случилось!

Он поджег шашку от лампы, та задымила в замкнутом пространстве. Туннель озарился ослепительным светом, мрак отступил. Кернс положил руку мне на грудь и сказал с насмешливым сожалением:

– Мне так жаль, мистер Генри, но выбора действительно нет. Это – мораль данного момента.

И с этими прощальными словами Кернс изо всех сил толкнул меня в грудь.

Мое падение было вертикальным, стремительным и непреклонным. Его согнувшаяся над обрывом фигура быстро удалялась от меня, а я скатывался во мрак по скользкому желобу, пока столкновение с изгибом стены не перевернуло меня на спину и я не проехал оставшиеся несколько футов, взрывая пятками грязь в безнадежной попытке замедлить свое соскальзывание в дыру, которая поджидала меня на дне.

Каким удивительно странным должно было бы показаться наблюдателю, стоящему внизу, в яме (если бы таковой имелся), мое падение. Девственная темнота, никогда не тронутая благословенным поцелуем света, вдруг вся озарилась голубоватым пламенем световой шашки, сжатой в моей руке. Я падал вниз, во мрак, как звезда с небосвода.

Я упал на спину, и ударом от столкновения с твердой поверхностью шашку выбило у меня из рук. С минуту я лежал неподвижно, ошарашенный, тяжело дыша, и медный вкус горячей крови заполнял мой рот – я прикусил кончик языка, когда упал.

Я перекатился на живот, выплюнул изо рта кровь и едва только поднялся с колен, как он двинулся на меня с шипением и хрипом. Его руки были вытянуты вперед, черные глаза вращались на мощных плечах, из распахнутой пасти стекала слюна. Я выхватил пистолет и нажал на курок. Молодой Антропофаг упал к моим ногам, его тело извивалось в вонючей грязи, покрывавшей пол. Выстрел оказался удачным, но порадоваться или удивиться этому я не успел, так как на меня надвигался теперь его брат. Раздался выстрел из ружья – это Кернс, лежа на животе в туннеле над моей головой, палил сквозь отверстие, через которое я – наживка! – упал в яму.

Я уперся спиной в стену, съехал вдоль нее, раскинув ноги, и пальнул еще два раза в надвигающийся силуэт. Оба выстрела были впустую, но вот следующий выстрел Кернса достал его – пуля попала гаду в правое плечо. Он опустил одну руку, но продолжал приближаться, не сбавляя темпа. Они очень быстрые, так рассказывал мне Доктор когда-то своим лекторским голосом. Одним прыжком они покрывают расстояние до сорока футов. К счастью для этого молодого Антропофага, нас разделяло только десять. Он бросился на меня, его левая рука была вытянута перпендикулярно к туловищу по направлению к моей голове. У меня оставалась всего одна пуля и одна секунда, чтобы принять решение. Удача оказалась на моей стороне: уже в прыжке, Антропофаг замер, плечи его дернулись назад и, получив удар рукояткой пистолета в глаз, он отпрянул. Сзади него грохнул выстрел. Он пришелся на середину спины – монстр упал, меся грязь когтями, и испустил дух.