Читать книгу Проклятье вендиго - Рик Янси - Страница 11
Книга четвертая
Опустошенность
Часть восьмая
«Я пришел за своим другом»
ОглавлениеЕго настоящее имя было Жаувуно – гижиго – гаубоу – «Тот, кто стоит в южном небе», – или, согласно записям Компании Гудзонова залива, с которой он торговал, Майсаниннине или Меснавстено, на языке индейцев кри это означает «элегантный человек».
Он был сыном вождя, Пимичикага («Стоящего в стороне от реки Поркьюпайн»), и огимаа, или шаманом, племени. Его уважали до благоговейного страха за его умения и власть – особенно над злыми духами, которые вселялись в его соплеменников во время голода. Он говорил, что убил четырнадцать этих созданий, которые «пожирают весь людской род», последней из них в 1906 году была Васакапикуай, племянница его брата Джозефа. Наградой за этот самоотверженный акт альтруизма стал его арест канадскими властями год спустя.
После того как его обвинили в убийстве и приговорили к смертной казни, Джон Фиддлер сбежал – из тюрьмы и от унизительного правосудия белого человека. Он сам привел приговор в исполнение. На следующий день после побега его нашли висящим на дереве.
Ему было без малого пятьдесят, когда он встретился со своим духовным собратом – доктором Пеллинором Уортропом, экспертом естественной философии аберрантных видов, – но выглядел гораздо старше. Зима за зимой с их жестокими морозами, невообразимые тяготы и убожество жизни в суровой субантарктической природе взяли свое; казалось, ему не пятьдесят, а семьдесят, у него была растрескавшаяся и сморщенная кожа, на лице, темном и изношенном, как старый ботинок, доминировали глаза: темные, глубоко посаженные, напряженные, но добрые. Это были глаза человека, который видел слишком много страданий, чтобы воспринимать их слишком серьезно.
Мы добрались до примитивного царства Джека Фиддлера, затерянного в канадских лесах на берегу Песчаного озера, только к ночи, после самого тяжелого дня всего нашего пути из Рэт Портиджа, дня, когда напор Уортропа и тревоги Хока довели нас почти до полного изнеможения. Возбуждение Хока с течением дня все нарастало, он шарил взглядом по тропе, видя угрозу в нашей тени, дурные знаки даже в самых незначительных задержках.
– Вы заметили, доктор, – сказал он на коротком обеденном привале, – что с самого Рэт Портиджа мы не видели ни одного животного? Ни лося, ни оленя, ни лисы – никого. Никого, кроме птиц и насекомых, но они не в счет. Никогда так не бывало, чтобы я в этих лесах никого не видел. Нет даже белок – а в это время года они суетятся больше всего. А мы не видели ни одной!
Уортроп хмыкнул.
– Мы были не совсем тихи, уж точно не как церковные мыши, сержант. Но я согласен с вами, что это необычно. Говорят, перед самым извержением Кракатау все островные животные очертя голову бросились в море.
– Что вы имеете в виду?
Монстролог улыбался.
– Возможно, на горизонте появилось громадное бедствие, и мы оказались единственными животными, настолько тупыми, чтобы остаться.
– Вы говорите, что лоси умнее нас?
– Я говорю, что за большой мозг приходится расплачиваться. Мы часто подавляем своими доводами правильные инстинкты.
– Ну, об этом я не знаю. Но все это как-то странно. Один волк может разогнать всех в лесу на целые мили вокруг – но что может прогнать волка?
Если у доктора был ответ, то он держал его при себе.
Когда солнце опустилось в темные воды озера, раскрасив его поверхность последними яркими лучами, навстречу нам на берег вышла группа старейшин. Казалось, наш приход не стал для них неожиданным. Нас встретили с большой торжественностью и предложили свежую рыбу и вяленую оленину, что было с благодарностью принято. Мы ужинали у ревущего костра в броске камня от берега с любезно накинутыми нам на колени одеялами, потому что после захода солнца температура резко упала. На трапезу собралась вся деревня, но ели только мы. Деревенские смотрели на нас с напряженным, хотя и немым, любопытством. Так далеко в лесах белые люди были большой редкостью, объяснил Хок, сюда редко добирались даже миссионеры, да и те уходили с тяжелым сердцем. Похоже, чукучаны совсем не волновались о судьбе своих бессмертных душ.
Они знали сержанта Хока и говорили с ним на своем языке. Я почти ничего не понимал, конечно, за исключением слов «Уортроп», «Чанлер» и «аутико». Взрослые держались на почтительном расстоянии, но дети дали волю своему любопытству и приближались все ближе, пока не сгрудились вокруг нас. Один из них неуверенно протянул руку и стал тыкать пальцами в мою белую кожу и грубо вязаную куртку. Пожилая женщина прикрикнула на них, и они бросились врассыпную.
Другая женщина, гораздо моложе – одна из жен шамана, как я потом узнал, – проводила нас в вигвам нашего хозяина, конусовидное сооружение из плетеных циновок и березовых прутьев. Шаман был один, он сидел на циновке у маленького костра посередине вигвама в широкополой шляпе и в накинутом на плечи ритуальном одеяле.
– Танси, Джонатан Хок, – приветствовал он сержанта. – Танси, танси, – сказал он Уортропу, жестом приглашая нас сесть рядом с ним.
Наше неожиданное появление в его деревне никоим образом его не встревожило, и он смотрел на нас с доктором просто с легким любопытством. В отличие от многих своих изгнанных, преследуемых и убитых собратьев, клан чукучанов, если не считать забредающего иногда с добрыми намерениями, но без надежды на успех миссионера, европейские завоеватели не беспокоили.
– Я слышал о твоем приходе, – сказал он Хоку, который переводил для нас разговор. – Но не ждал, что ты вернешься так скоро, Джонатан Хок.
– Доктор Уортроп – друг Чанлера, – сказал Хок. – Он тоже огимаа, Окимакан. Очень сильный, очень могущественный огимаа. Как и ты, он убил много аутико.
– Я не делал ничего такого, – запротестовал глубоко обиженный доктор.
Джек Фиддлер, казалось, смутился.
– Но он не ийинивок, – сказал он Хоку. – Он белый.
– В своем племени его называют монстролог. Все злые духи его боятся.
Фиддлер в дымном свете прищурился, глядя на моего хозяина.
– Я этого не вижу. Его атка’к скрыта от меня.
Он перевел свои бездонные глаза на меня, и я поежился от их спокойной силы.
– Но вот этот – его атка’к ясная. Она летит высоко, как ястреб, и видит землю. Но есть что-то… – Он подался вперед, вглядываясь мне в лицо. – Что-то тяжелое он несет. Большую ношу. Слишком большую для такого молодого… и такого старого. Такого молодого и старого, как миси-манито, Великий дух. Как тебя зовут?
Я взглянул на Уортропа, который нетерпеливо кивнул. Казалось, его раздражало, что знаменитый шаман заинтересовался мной.
– Уилл Генри, – ответил я.
– У тебя есть благословения миси-манито, Уилл Генри. И тяжелая ноша – это его благословение. Ты понимаешь?
– Не вздумай сказать «нет», – угрожающе прошептал мне на ухо доктор. – Я проделал две тысячи миль не для того, чтобы обсуждать твою атка’к, Уилл Генри.
Я кивнул старому ийинивоку, выражая фальшивое понимание.
– То, что он любит, не знает его, а что он знает, не может любить, – сказал огимаа. – Эха, как миси-манито, – тот, кто любит, чья любовь не знает… Мне нравится этот Уилл Генри.
– Я понимаю, что это почти неисчерпаемая тема, но если мы закончили петь осанну Уиллу Генри, то не пора ли приступить к делу, сержант? – спросил доктор. Он обернулся к Джеку Фиддлеру. – Пьер Ларуз умер.
Фиддлер не изменился в лице.
– Я это знаю.
– Но это не то, что ты мне говорил, окимакан, – сказал Хок, пораженный этим признанием. – Ты мне говорил, что не знаешь, где Ларуз.
– Потому что я не знал. Мы его нашли после того, как ты ушел от нас, Джонатан Хок.
– Что с ним случилось? – требовательно спросил Уортроп.
– Старец призвал его – ви-тико.
Доктор издал слабый стон.
– Я понимаю, но спрашиваю о том, почему его так изувечили и бросили гнить? Твои люди так поступают, Джек Фиддлер?
– Каким мы его нашли, таким и оставили.
– Почему?
– Он не принадлежит нам. Он принадлежит аутико.
– Аутико убил его.
– Эха.
– Содрал с него кожу, посадил на дерево и сделал это. – Монстролог сунул руку в рюкзак и достал орган, который когда-то делал живым Пьера Ларуза. Сержант Хок сглотнул воздух – он не знал, что Уортроп взял сердце с собой. Наш хозяин спокойно принял смертельное приношение и бережно держал его в заскорузлых ладонях, изучая при свете костра.
– Тебе не надо было этого делать, – укорил он Уортропа. – Ви-тико будет зол.
– Мне плевать, будет он зол или нет, – сказал доктор. Он сделал нетерпеливый знак Хоку, который медлил с переводом этого замечания. Он продолжал голосом, исполненным негодования: – Меня не касается, что на самом деле произошло с Пьером Ларузом. Это дело сержанта Хока и его начальства. Я пришел за своим другом. Ларуз взял его в лес, а вернулся только Ларуз.
– Мы не берем того, что принадлежит ви-тико, – сказал шаман. – Вы оставили для него остальное?
– Нет, – ответил Хок, – остальное мы захоронили.
Фиддлер испуганно затряс головой.
– Намоя, скажите, что вы этого не сделали.
– Где Джон Чанлер? – настаивал мой хозяин. – Он тоже принадлежит ви-тико?
– Я огимаа. Если ты огимаа, как мне говорит Джонатан Хок, то ты поймешь. Я должен защитить свой народ.
– Значит, ты знаешь, где он?
– Я скажу тебе, монстролог Уортроп. Ларуз, он приводит ко мне твоего друга. «Он охотится за аутико», – говорит он. И я говорю твоему другу: «За аутико не охотятся; аутико охотится. Не смотри в Желтый Глаз, потому что, если ты посмотришь в Желтый Глаз, то Желтый Глаз в ответ посмотрит на тебя». Твой друг не слушает моих слов. Его атка’к изогнутая, она кривая, она не течет плавно к миси-манито. Они все равно уходят. Они призывают аутико, но ты не можешь призвать аутико. Это аутико призывает тебя. Я видел это. Я огимаа, я защищаю свой народ от Желтого Глаза. Твой друг не ийинивок. Ты понимаешь, огимаа Уортроп? Мои слова доходят до твоих ушей? Я тебя спрошу так: вскармливает ли лисица медвежонка или сосет ли олень-карибу волчицу? Аутико стар, стар как кости земли. Аутико был, когда еще не было произнесено первое слово. У него нет имени как Джаувуно-гиджиг-гаубоу или Уортроп, это мы называем его аутико. Его дорога – это не наша дорога. Но наша судьба – это его судьба, а его – наша, потому что, проснувшись утром, скажешь ли ты: «Поскольку я ел вчера вечером, то мне больше не нужно есть?» Нет! Его голод – это наш голод, голод, который никогда не утолить.
– Тогда зачем отдавать ему Ларуза на закуску? – спросил доктор и сам отмахнулся от собственного вопроса. – При всем моем уважении, окимакан, у меня нет никакого желания обсуждать тонкости анималистической космологии твоего народа. Мое желание гораздо проще. Ты либо знаешь, что случилось с Джоном Чанлером, либо нет. Если знаешь, то я надеюсь, что ты как порядочный человек поделишься со мной информацией. Если нет, то мне здесь больше нечего делать.
Огимаа племени чукучанов посмотрел на безжизненное сердце в своих ладонях.
– Я защищу свой народ, – сказал он по-английски.
– А, – сказал монстролог. Он посмотрел на Хока. – Я понимаю.
* * *
Нас проводили в вигвам в нескольких сотнях шагов от фиддлеровского, своего рода гостевой дом – и просто усадьба по сравнению с нашим жилищем в последние две недели, достаточно большая, чтобы мы втроем поместились под одной крышей и при этом не терлись друг об друга. Постели были сделаны из свежего лапника, и я клянусь, что никакой перьевой матрас не казался бы таким мягким и удобным после двойного перехода по лесным дебрям; у меня все болело, и я устал больше, чем устал бы самый неприспособленный из новичков. Я с довольным стоном рухнул на свою постель.
Доктор не лег, а сидел у открытого входа, обхватив колени и глядя через лагерь на свет, пробивающийся из жилища нашего хозяина.
– Думаете, он лжет? – спросил Хок, пытаясь вырвать Уортропа из задумчивости.
– Я думаю, он не говорит все, что знает.
– Я мог бы его арестовать.
– За что?
– По подозрению в убийстве, доктор.
– Какие у вас улики?
– Вы их носите в своем рюкзаке.
– Он отрицает, что имеет к этому какое-то отношение, и ни на теле, ни на месте происшествия нет ничего такого, что уличало бы его.
– Кто-то убил беднягу. В дне пути от деревни и так, как не мог бы убить ни один белый человек.
– В самом деле, сержант? Если вы так думаете, значит, вы не проводите достаточно времени среди белых людей. Я выяснил, что есть совсем мало того, на что они не были бы способны.
– Вы не понимаете, доктор Уортроп. Эти люди дикари. Человек убивает своих людей – и хвастается этим! Убивает их, чтобы спасти! Скажите, какой человек на такое способен?
– Ну, сержант, первое, что приходит на ум, это библейский бог. Но я не стану с вами об этом спорить. Как вы поступите с Джеком Фиддлером – это ваше дело. А мое – выяснить, что произошло с моим другом.
– Он мертв.
– Я никогда в этом особо не сомневался, – сказал Уортроп. – Однако наше интервью с окимаканом показало, что возможно… – Он покачал головой, как бы отгоняя свою мысль.
– Что? Что Джек знает, где он?
– Поправьте меня, если я неправ, но не бывает ли так, что огимаа изолирует жертву нападения вендиго в надежде «исцелить» ее? Ведь исполняются какие-то заклинания, молитвы, обряды, пока не уходит последняя надежда и жертву не умерщвляют?
Хок фыркнул.
– Кажется, вы хватаетесь за соломинку, доктор. Он ведь сам сказал: ему безразлично, что случается с нами. Мы не ийинивок. – Он произнес это слово с издевкой.
– Ему не было бы безразлично, если бы один из нас поставил под угрозу его племя.
– Правильно! Тогда он сдирает с нас кожу, отъедает кусок сердца и насаживает нас на кол невесть где. И у племени больше нет никаких неприятностей. Ларуз предоставил нам все доказательства, что Чанлер мертв.
Он лег рядом со мной.
– Погаси свою атка’к, Уилл, – поддразнил он меня. – Она светит мне прямо в глаза.
Он посмотрел на доктора, который не двигался со своего поста.
– Я ухожу из этого богом забытого места с первым светом, доктор, с вами или без вас.
Уортроп устало улыбнулся.
– Тогда вам надо отдохнуть, сержант.
– Вам тоже, сэр, – встрял я. Он выглядел вдвое более усталым, чем чувствовал себя я.
Монстролог кивнул на оранжевый огонек, мерцающий в вигваме огимаа.
– Я отдохну, когда он будет отдыхать, – мягко сказал он.