Читать книгу Хорошая женщина – мертвая женщина - Римма Павловна Ефимкина - Страница 3

Она обожала собирать грибы, но почему-то никогда их не ела, ни в жареном, ни в вареном виде, хотя умела готовить и так и этак, а также прекрасно солить, мариновать и сушить. И в любое время года в ее доме на стол подавались крошечные скользкие маслята или благородные белые, никогда не чернеющие на тарелке, в отличие от, скажем, подосиновиков, грибов «второй категории». Чего она не знала о грибах, того и знать было не надо, и она иногда говорила, что если бы она могла хотя бы частично так разбираться в психологии, как в грибах, она бы была великим мастером.

Впрочем, в психологии она разбиралась достаточно для того, чтобы применить знания и методики, которые она применяла по отношению к своим клиентам, к самой себе. И однажды, гуляя в бору и зорко выглядывая в пестроте хвойной подстилки тугие шляпки белых, она задала самой себе вопрос, который ей задавали на протяжении многих лет и даже десятилетий все ее друзья, так любившие ее грибные деликатесы: зачем она собирает грибы, если сама их не ест?

Но, как известно, на все есть причины, иногда скрытые от самого человека, это работа защитных психологических механизмов, в данном случае вытеснения, и она отмахивалась от этого вопроса как от нелепого столько времени, сколько ей было нужно, чтобы, наконец, решиться на развод со своим мрачным мужем, с которым она протрубила от звонка до звонка семнадцать лет, все эти годы находя равновесие и согласие с самой собой только в одном месте – в лесу, неважно, сосновом бору или березовой роще, благо, и тот и другой окружали ее жилище с самого раннего детства.

Походы в лес по грибы были любимейшим ее занятием с полутора лет – она точно знала точку отсчета, потому что мать изредка со смехом вспоминала, как они с отцом впервые взяли ее с собой в лес в полтора года, и она, вернувшись, на потеху всему двору искала землянику в траве под дощатым столом, за которым мужики забивали козла. Потом, когда подросла, она уже все помнила сама. Сосновый бор лежал своей громадой прямо за железной дорогой, отделяющей его от жилого района. Железнодорожного моста тогда еще не было, и они с родителями шагали через пути, иногда подолгу дожидаясь, пока пройдет груженый товарняк. Мать, чтобы скоротать время, подбирала камушки и подбрасывала их на ладони, ловя в воздухе тыльной стороной, потом снова подбрасывала, и они снова оказывались в ладони.

Отец на железной дороге проработал всю жизнь и поэтому спокойно и не спеша проходил даже через сортировочную горку, где так страшно шипел пар в тормозном механизме и где вагоны катились сами по себе, и надо было успеть пробежать перед следующим, пока он не разогнался. Но даже этот страх не мог перекрыть умиротворения, которое потом наступало в лесу, когда пахло нагретой хвоей на полянках, и желтые иголки прилипали к клейким шляпкам маслят. Все вместе садились на теплую сухую хвою, мать доставала вареные яйца, завернутые в газету, соль в пузырьке из-под лекарства, огурцы, лук-порей, слипшиеся нарезанные куски серого хлеба и бутылку воды, и кратковременный страх, пережитый во время перехода через железнодорожное полотно, воспринимался как ничтожная плата за всеобъемлющее счастье.

По пути в дальний березняк имелся другой подвох. Там не было железнодорожных путей с сортировочной горкой, зато дорога шла через ветхий деревянный мост над речкой с местным названием, с перилами только по одной стороне. Потом идти предстояло через всю деревню с ее опасностями, вызывающими ужас у городского ребенка: гусями, козами, коровами и бодливым быком, – лучше и не перечислять, а прижаться покрепче к хохочущей матери и не отходить далеко. Отходить все равно приходилось, особенно на обратном пути, когда ноги не слушались и норовили подогнуться от усталости. Она забегала вперед, садилась на пыльную дорогу под палящим солнцем, и пока родители приближались, пыталась отдыхать. Потом ночью перед закрытыми глазами мельтешили собранные за день грибы, сладко гудели ноги, и если на другой день ее будили на рассвете, чтобы снова идти в лес, она вскакивала без капризов, пока не передумали и не оставили ее дома под присмотром бабушки, живущей в соседнем подъезде. И хотя во всей последующей взрослой жизни всегда была совой, любившей поспать до десяти, а то и дольше, если предстоял сбор грибов – вскакивала как штык, потому что грибы были счастьем, которое не сравнимо ни с чем…

Удивительно, что ни муж, ни дочь впоследствии не разделяли ее грибной страсти. Младший брат, родившийся через одиннадцать лет после нее, тоже не отличил бы волнушки от шампиньона, но тогда у родителей уже все было по-другому. Мать уже не заливалась своим заразительным смехом, когда отец из-за своего дальтонизма принимал за сыроежку поганку, а отец не хехехекал победоносно, обнаружив семейство опят. Они все еще ходили иногда в бор или березняк, но не перекрикивались, потеряв друг друга из виду, не подзывали, чтобы похвастаться или полюбоваться вместе необычной находкой. Иногда отец увозил мать в лес на мопеде, а потом приезжал, чтобы забрать с уже наполненной корзиной, и как-то раз они заявились помятые и в грязи – отец из-за густой пыли, поднявшейся за обогнавшим его мотоциклом, не заметил канаву и завалился вместе с мопедом и сидящей сзади матерью прямо на дорогу, измяв и корзину с грибами. Мать тогда уже разучилась хохотать над всеми невзгодами жизни и, вернувшись из лесу, гневно высыпала содержимое корзины в мусорное ведро, как высыпала бы остатки их с отцом разваливающегося брака, если бы не родился второй ребенок, связавший их по рукам и ногам по понятиям того времени, в которое все это происходило.

И однажды, как бы завершая незавершенное намерение своей матери, она также смяла и высыпала в мусорное ведро останки своего нудного, бесконечного, бессмысленного замужества и, гуляя по лесу, уже в другом районе, не там, где она росла, а там, где поселилась семнадцать лет назад со своей семьей, но тоже зеленом, лесном, грибном, она вдруг задала себе этот вопрос – не кто теперь будет есть эти грибы, которые она так любит собирать, но и только, – а почему она так любит их собирать? И психолог внутри нее проанализировал этот вопрос так же хладнокровно и честно, как делал это по отношению к ее клиентам, правда, не подозревая еще, к какому результату приведет этот анализ.

А привел он к тому, что глубокое умиротворение и гармония, к которым она подспудно стремилась в своей обыденной жизни, словно к чему-то знакомому, испытанному уже раньше, но неизвестно когда и где, а потому невозможному, недосягаемому, вдруг обозначились так ясно в этих совместных семейных грибных походах, когда молодые мать и отец любили друг друга и ее, свою смышленую единственную тогда еще дочку, и внезапно все это совпало, сцепилось разом: грибы, лес, солнечный летний день, счастливый смех и даже железная дорога, запахи и звуки которой ее тоже почему-то волновали всю жизнь. Грибы научилась собирать, а строить счастье – нет…

30.08.07