Читать книгу Сестры зимнего леса - Рина Росснер - Страница 8

Отец широко шагает по хрусткому снежку, и я иду за ним, упиваясь окружающим безмолвием. Вот почему я люблю наши утренние прогулки. Во-первых, можно по душам поговорить с тятей, а во-вторых – подумать. «В тишине ты можешь услышать Бога», – говорит он. Однако никакого Бога я не слышу, лишь саму себя. Здесь я прячусь от городского шума-гама. Становлюсь собой.

– А как звучит голос Бога? – спрашиваю.

Рядом с отцом я чувствую, что мне полагается размышлять о серьёзных вещах, вроде молитв и веры.

– Иногда глас Божий называют бат-коль[6], – отвечает отец.

Мысленно перевожу с иврита и изумлённо спрашиваю:

– «Дочь голоса»? Это же бессмыслица.

Отец смеётся.

– Некоторые утверждают, что бат-коль – это эхо, другие – что это гул, раскатывающийся в воздухе от движения вселенной. Бат-коль вбирает в себя и человеческие голоса, и все прочие звуки мира, даже те, которые наши уши не в состоянии слышать. Это значит, что даже самый слабый голосок имеет вес, – усмехается тятя.

Я понимаю, что он намекает на меня, свою дочь, что это мой слабый голос имеет вес. Хотелось бы поверить. Далеко не все жители нашего местечка разделяют взгляды моего отца. Мало кто из женщин и девушек изучает Тору. А я в отличие от них учусь и задаю разные вопросы. Наши женские голоса по большей части ничего не значат. Но мне повезло, что у меня такой тятя.

И хотя я очень люблю его истории, смущает то, что голос дочери обязательно слаб. Временами хочется, чтобы мой голос был громок, хочется разразиться раскатистым рёвом, пусть даже желать этого и нескромно.

Да-а, чем старше я становлюсь, тем нескромнее мои желания.

Щёки жарко вспыхивают, когда мысли невольно начинают крутиться вокруг того, о чём и подумать-то стыдно. Например: каково это – взять за руку мужчину? Или: каково это, когда хочется кого-нибудь поцеловать? Или: каково это – обрести жениха, а потом остаться с ним наедине, в постели… Трясу головой, словно пытаясь избавиться от неблагопристойных мыслей.

Поделись я ими с родителями, те наверняка скажут, что мне пора замуж. А я не уверена, что готова к замужеству. И вообще, я хочу выйти замуж по любви, а не по расчёту. Мысль звучит святотатственно. Я знаю, что должна буду выйти за того, кого выберет отец. Так принято в нашем городке и в отцовской общине. Правда, тятя и матушка женились по любви, но далось им это ой как нелегко.

Тяжело вздыхаю и вновь мотаю головой, стряхивая задумчивость. Снег выпал ночью, всё вокруг выглядит необыкновенно чистым. Представляю, как морозный воздух, проникая в лёгкие, замораживает мой разум, очищая и обеляя мысли. Я люблю заснеженный лес. Мне кажется, что снег скрывает все людские пороки.

Наверное, поэтому тятя так часто уходит в чащу, подступающую к самому нашему дому. Он молится там Богу, или, как сам говорит, – Рибоно шел ойлам, то есть – Повелителю Вселенной. Отцовские глаза при этом закрыты, руки протянуты к небу. Может быть, он тоже отправляется в лес, чтобы почувствовать себя обновлённым?

Тятя родом из Купели – села в нескольких днях пути отсюда. Он переехал в Дубоссары и присоединился к небольшой группе хасидов, последователей покойного реб Менделе, ученика великого праведника Баал-Шем-Това. У них есть так называемый штибл — небольшой дом, ставший им синагогой. Прежде дом принадлежал Юрке-Возчику. Говорят, под деревом в Юркином дворике сиживал сам Баал-Шем-Тов. Местные хасиды приняли моего отца с распростёртыми объятиями. Отца, но не матушку.

Иногда я спрашиваю себя, если бы реб Менделе и Баал-Шем-Тов (зихроно ливраха!) были бы живы до сих пор, не отнеслись бы они к ней иначе? Может статься, поняли бы, что она старается быть доброй еврейкой, в то время как другие евреи обращаются с ней зло и непочтительно? Я ужасно сержусь на расползающиеся по городу слухи, что она якобы готовит некошерную пищу (это неправда!). И всё только из-за того, что матушка не покрывает голову, как делают остальные замужние женщины.

Вот почему тятя построил свой крепкий и тёплый дом в лесу, а не в городе. Матушка не захотела вечно находиться под недрёманным оком соседей, а кроме того, ей требовалось место, где можно было посадить фруктовые деревья, развести пчёл, кур и коз. У нас есть маленький хлев с коровой и козой, полянка с ульями позади дома и сад над рекой. Тятя работает в городе каменщиком, а то – нанимается подёнщиком на поля. Однако он у меня учёный человек и вполне достоин звания ребе, хотя его никто так не называет.

Мне кажется, тятя знает больше, чем все местные хасиды, вместе взятые, даже побольше ребе Менделовича, стоящего во главе нашей маленькой общины-кехиллы. Тятю нередко включают в миньян[7] для молитв, который обязательно должен состоять из десяти человек. У тяти много секретов. Например, по утрам он купается в Днестре. Я никогда не видела, как он это делает, но точно знаю, что купается. Другой секрет – его молитвы у могилы реб Менделе. А еще – наша библиотека. Стены в доме увешаны полками со священными книгами-сфорим, я привыкла засыпать под тятин голос, читающий Талмуд, Мидраш или мистические хасидские писания. Эти истории кажутся мне волшебными сказками о всяких чудесных местах, вроде Вавилона или Иерусалима.

Там много учёных людей. Там уважали бы моего отца, воздали бы ему должное. Там много и учёных юношей подходящего возраста: именно среди таких мой тятя хотел бы найти мне мужа. Я воображаю, как они выстраиваются в очередь у дверей нашего дома, чтобы хоть одним глазком увидеть меня – учёную и благочестивую дочь ребе, а мой тятя выбирает среди них самого мудрого и доброго.

Приходится в очередной раз встряхнуться. В глубине души я вынуждена сознаться, что это не совсем то, чего хочу. Когда мы с Лайей укладываемся спать на нашем чердаке, я смотрю в окошко над головой и представляю, что кто-то случайно натыкается на наш домик, взбирается на крышу, заглядывает внутрь, видит меня и… Немедленно влюбляется.

Всё потому, что время уходит. По крайней мере, я так чувствую. Чем старше я становлюсь, тем сложнее будет найти мужа. Не понимаю, для чего тятя настоял, чтобы мы с Лайей подождали, пока нам не исполнится по восемнадцать.

Можно было бы спросить у матушки, но ей недостаёт тятиной учёности, и она не любит рассуждать о подобных материях. Её больше заботит, что скажут люди да как они на нас посмотрят. Из-за их косых взглядов она сердится, но не заламывает без толку руки, а предпочитает хорошенько вымесить тесто. Тятя говорит, что её руки – руки настоящей булочницы, творящие из теста чудеса. Матушка может приготовить еду буквально из ничего. Она умеет варить сыр и собирать мёд. Знает, как смешать травки и корешки для ароматного чая. Печёт вкуснейшие халы, оладьи, рогалики и миндальное печенье-мандельброт. А уж её бабка с корицей славится по всей округе. Матушка продаёт печево в городе.

Покончив с делами на кухне, она частенько выбирается через окошко на крышу, чтобы понежиться на солнышке. Лайя любит сидеть там рядом с ней. С крыши как на ладони видно всё местечко и лес. По-моему, матушку интересует не только свежий воздух. Если тятя с головой погружён в свои книги, то мама витает в облаках. По словам Лайи – мечтает об иных краях и землях.