Читать книгу О, Мари! - Роберт Енгибарян - Страница 9

Выбор
Книга 1
Глава 7

Оглавление

– Не кажется ли тебе, что ты слишком рано начинаешь взрослую жизнь? – строго спросила мама, как только я вошел в дом.

Папа, как обычно, сидел в своем кабинете в большом кресле.

– Что это за люди, у которых ты пропадаешь ночами? Как быстро они переманили к себе такого умственно незрелого бычка! – продолжала мама. – Может, они знают, что твой папа – известный человек в республике, а ты – перспективный молодой человек, живущий в четырехкомнатной квартире в центре города? Ты не думал о последствиях? А если родится ребенок? Твоя белокурая волейболистка будет ухаживать за ним? А мне она показалась такой взвешенной, порядочной, искренней девушкой… Как все-таки обманчива внешность!

– Мама, Мари – исключительная девушка, ее родители – добрые, отзывчивые люди, и для них папина должность и наши жилищные условия ровным счетом ничего не значат. У них прекрасный собственный дом с садиком, который нам и не снился. А в Париже у них осталась большая квартира на набережной Сены, на проспекте маршала Фоша, и они мечтают когда-нибудь туда вернуться.

– Прихватив тебя в качестве трофея, – вставила мама.

– Да кому я там нужен со своим смешным школьным французским, со своими амбициями? Я даже помощником портного не смогу работать, разве что сторожем или разносчиком готовой одежды.

– Зато будешь гулять по набережной Сены, о чем ты так мечтаешь, – вмешался в разговор папа, – возить на машине маму Мари, а может, и саму Мари, если она выкроит на это время между волейбольными тренировками. Ты ведь будешь уже человеком не ее круга – охранник, водитель, приживала.

Я уже готов был рассердиться, но вместо этого расхохотался в голос, живо представляя, как, встав на одно колено, по приказу мсье Азата снимаю мерку с клиента; как, посвистывая, иду по набережной Сены, как, сидя за рулем в шоферской фуражке, везу Мари и Сильвию по городу, выскакиваю, открываю дверцы машины, а Мари дает мне указания, глядя куда-то мимо. Все это я словами и жестами изобразил отцу и матери, не переставая смеяться. Через минуту родители уже хохотали вместе со мной. Мама пыталась сохранить рассерженный вид, но это у нее плохо получалось.

– Да, сынок, – продолжал папа, – главное, что ты понимаешь всю бесперспективность и комичность своей будущей жизни в Париже. Наши предки были храбрыми воинами, они сумели, отстреливаясь, перевезти своих жен, детей и скот из старого, занятого мусульманами-турками Баязида до холодного высокогорного озера Севан. У каждого из них на шее висел на веревке простой крест из меди или железа, они верили в Бога и надеялись на его справедливость. И вдруг их далекий потомок – помощник портного в Париже! Ладно, Люсь, пусть мальчик отдохнет, по-видимому, у него была трудная ночь.

– Что за глупый разговор! Он должен учиться, а не сидеть возле детской коляски с соской и бутылочкой с молоком! А француженка заставит его поступить именно так.

– Перестань, Мари – девушка разумная, хорошая и, несомненно, красивая, неприлично красивая. У тебя, Давид, будут проблемы. Большие проблемы. Помни, мой мальчик, такая красота обычно становится общественным достоянием, или ты будешь вынужден охранять ее.

– Ты что, папа, хочешь сказать, что Мари станет проституткой?

– Неразумная, просто идиотская трактовка. Просто она должна понимать, что такая красота может иметь более эффективное применение – театр, телевидение и так далее. С такой внешностью глупо просто сидеть дома, растить детей и ждать, пока молодой муж сделает карьеру. А может, начальник мужа польстится на красоту жены и повысит подчиненного в должности? Если все пойдет успешно, к сорока годам молодой перспективный юрист, возможно, станет районным прокурором с официальной зарплатой двести – двести восемьдесят рублей, ну а неофициальная, как ты понимаешь, это взятки. Путем взяток можно заработать большие деньги, но такой путь может закончиться тюрьмой и позором, и тогда такая красивая жена на самом деле станет общественным достоянием. Не ждать же мужа из заключения десять – пятнадцать лет, борясь за каждый кусок хлеба! Если пойдешь в науку, лет в тридцать – тридцать два, даже раньше, можешь стать кандидатом наук, доцентом, с зарплатой двести восемьдесят – триста двадцать рублей, ну, где-то сто – сто пятьдесят будет зарабатывать и твоя жена. Тогда спокойная, достойная жизнь обеспечена. К сорока – сорока пяти годам – профессор, четыреста – пятьсот рублей. Классный портной, каковым является Азат, – я навел справки, – за один сшитый костюм берет сто двадцать – сто пятьдесят рублей. Клиентов у него полно. Лично я себе этого не могу позволить, но его клиентуру в основном составляют люди, живущие не на честные деньги, а таких немало. В неделю он делает три, а то и четыре заказа, он ведь только мерки снимает, шьют за небольшие деньги другие, они же выполняют и всю остальную работу. Ты, Давид, ни там, ни здесь им не нужен. Вы с Мари еще молоды, вас переполняют чувства. Но потом, сынок, наступит время жестокой прозы жизни. Помни, репатрианты на чужбине прошли тяжелый путь, поэтому они более материалисты, чем мы, марксисты. Серьезно подумай о своем будущем! Мозги у тебя есть, но длинный светлый хвостик волос на красивой головке этой девушки может завести тебя не туда, куда нужно. Тогда будет уже поздно что-то менять, годы улетят бесследно, и ты останешься неприкаянным неудачником.

Я понимал, что мой мудрый, начитанный отец говорит правду – возможно, несколько утрируя, чтобы впечатлить меня, но правду. Однако сердце мое противилось тому, как он рассуждает о Мари.

– Мари – моя путеводная звезда, я хочу быть с ней и только с ней, никакую другую девушку я не могу представить своей женой. Этот вопрос для меня решен, – упрямо заявил я.

– А если твоя путеводная звезда родит ребенка? Кажется, она вполне земная женщина? Не рано ли для студента-второкурсника становиться отцом? – вмешалась мама.

– Ну что же, в конце концов, все дети от Бога, и этот ребенок может заменить на земле моего несчастного брата, погибшего на войне совсем юношей, – возразил ей отец. – Потерь и в нашей семье, и вообще у армян предостаточно, даже десять детей в каждой семье их не восполнят.

– То, что ты говоришь, папа, возможно, и правильно, но не имеет никакого отношения к Мари. Она совсем другая.

– Сынок, а то, что ты говоришь, естественно для влюбленного по уши парня восемнадцати лет. Дай Бог, чтобы мы оказались неправы, – закончила разговор мама.

* * *

До самого вечера я слонялся по квартире, пробовал листать какие-то книги, но все мысли были о Мари, о том, что произошло между нами этой ночью. Может, она себя плохо чувствует, может, отец и мать наказали ее за вчерашнее, кто знает? Да нет, они же люди европейской культуры, не азиаты какие-нибудь…

– Папа, мама, вечер такой хороший! Пойду немного погуляю с ребятами.

Прямо у подъезда поймал такси и полетел к Мари. Дверь открыла домработница Айкануш, за ней стояла Тереза.

– Здравствуй, Давид!

– Привет, Тереза, где Мари?

– Сидят с мамой под ореховым деревом, разговаривают.

Ни Мари, ни ее мать мой приход ничуть не удивил:

– Добрый вечер, я… у меня тут неподалеку была встреча с друзьями, вот я и решил заглянуть, посмотреть, как вы поживаете, может, с Мари немножко позаниматься французским.

Мари выглядела заплаканной, во всяком случае, глаза у нее покраснели.

– Ладно, дети, пойду, займусь делами, – сказала, поднимаясь, ее мать, – а вы сидите, скоро мсье Азат подойдет, вместе поужинаем, попьем чаю.

– Что случилось, почему глаза красные? – спросил я, когда она ушла.

– Ничего не случилось, тебе показалось.

Я поднял с земли несколько упавших орехов. В это время года они уже поспевают. Для сбора урожая ветки грецкого ореха трясут длинными крепкими палками, иначе орешки высохнут под солнцем, и вкус свежести будет потерян. Признаком мужской силы считалось взять два ореха и, не напрягаясь, расколоть их пальцами. Если скорлупа еще покрыта кожицей, от нее на пальцах останется черная краска, смыть которую удается лишь через несколько дней… Я старался, чтобы Мари заметила, как легко я раскалываю орешки, очищая их для нее.

– Хорошо, хорошо, я знаю, что ты очень сильный, уже не раз в этом убедилась. Хватит, руки испачкаешь. Что сказали твои родители? Наверное, думают, что я испорченная парижская девица, которая применяет все возможные хитрости, перед которыми бледнеет даже Миледи из «Трех мушкетеров», чтобы заманить в свои сети наивного студента?

– Что за глупости ты говоришь! Я взрослый человек и сам решаю, что для меня хорошо.

– А конкретнее? Ты, конечно, с родителями согласен, ведь со мной у тебя перспектива может быть только за границей, а уехать туда ты не можешь и не хочешь.

– Да что вы все о перспективах! У нас все только начинается, давай думать, как нормально жить, веселиться, успешно окончить университет, стать хорошими специалистами.

– Папа научил? Ну, добавь еще: стать строителями коммунизма, успешно завершить пятилетку и прочую подобную чушь.

– Ты, Мари, повторяешь слова Варужана. Между прочим, люди верят в эту, как ты говоришь, чушь и живут нормально, а ты не веришь. Думаешь, ты умнее других?

– Ты живешь во лжи, Давид. А я так жить не хочу.

– И что ты предлагаешь? Уехать? Это твоя правда? А как же мои папа, мама, брат, друзья? В конце концов, моя страна. Что я буду делать на чужбине?

– Может, ты и прав, Давид, просто я боюсь тебя потерять.

– Мари, давай оставим эту тему. В жизни много вариантов. Для меня ясно одно: я эмигрировать не хочу.

– А я, Давид, представляю свою жизнь только в Париже, где я родилась, где начала ходить в школу, где проучилась несколько лет. В конце концов, моя мама – француженка. Но туда я могу поехать только с тобой.

– Мари, хватит об этом! Два месяца знакомы, и уже начинаем решать, что будет через пять или десять лет?

Наши с Мари голоса звучали все громче и громче. Казалось, мы вот-вот поссоримся, но тут подошла Тереза.

– Мари, Давид, идите ужинать!

– Кстати, Мари, забыл спросить: когда я подъехал к вашему дому, от него отходила какая-то неопрятная женщина. Мне она показалась знакомой. Вроде бы она вышла из вашей калитки. Можешь напомнить, кто это?

– Ты ошибаешься. Должно быть, она просто проходила мимо.

– Нет, подожди, я вспомнил! Это была мать Жоко. Что она здесь делала? Угрожала, что ли? Так я сейчас отправлю ребят за этой воровкой, за свои угрозы загремит в милицию.

– Давид, она не угрожает, папа сам предложил ей деньги. Ведь Жоко нужно носить передачи, на одной больничной еде долго не протянешь. Я же говорила, у него сильно поврежден глаз, почти не видит, он фактически стал инвалидом, и во всем этом есть и моя вина.

– Что ты говоришь, Мари? Ты что, ему глазки строила, кокетничала? В чем твоя вина?

– Неостроумно. Он мерзавец, но мерзавец тоже имеет право на жизнь. За это не бьют, не пинают человека, не доводят до инвалидности. Папа и мама, как нормальные верующие христиане, оказали его семье небольшую помощь. Ведь эти люди одни, никто им не помогает, в том числе и твое любимое государство.

– Запомни, Мари, с каждым днем они будут все больше и больше требовать. Это люди без чести, они все сделают, лишь бы не работать. А помощь государства, между прочим, состоит в том, что злостный хулиган и садист бесплатно лечится в больнице.

– Ребята, чай стынет!

– Спасибо, мадам Сильвия. Извините, в другой раз, сейчас я тороплюсь. До завтра.

* * *

Выйдя из дома Мари, я прямиком зашагал в магазин, на место сбора уличной шпаны. Внутри никого не было.

– Женщина, вы меня помните? – обратился я к продавщице.

– Да, да, конечно, помню. Что случилось? Могу предложить свежее пиво.

– Позовите этого, Черныша… Геру или как там его? Пошлите за ним кого-нибудь, я на улице подожду.

Минут через двадцать приехал Черныш.

– Да, брат, что случилось? Мари никто не трогает.

– Молодец, вопрос в другом. Ты знаешь, что пистолет Жоко у меня, и если я отнесу его в милицию и свидетели, в том числе и ты, подтвердят, что нашли его у Жоко, парень будет лежать не в городской больнице, а в тюремной, так?

– Да, так.

– Тогда иди домой к Жоко и скажи его матери, что, если она сама или кто-нибудь от нее подойдет к дому Мари ближе, чем на сто метров, Жоко окажется в тюрьме. Если родители Мари сами предложат помощь, ни в коем случае не принимать. Понятно?

– Конечно, понятно.

Пожали друг другу руки и разошлись.

* * *

Утром я с трудом заставил себя проснуться.

– Вставай, Давид, опаздываешь на пробежку, – поторопил меня брат.

– Я сегодня не пойду бегать, ограничусь зарядкой.

– Как знаешь. Что-то ты в последнее время не ладишь со спортом.

Быстро привел себя в порядок и собрался уходить. Уже стоя в дверях, услышал голос мамы:

– Давид, возьми с собой завтрак в университет.

– Мам, дай лучше денег! Если я выну из кармана завтрак и начну есть, меня засмеют, как маменькиного сынка.

– Ну да, я и забыла, что все карманные деньги ты тратишь на такси. Надо это учесть в семейном бюджете…

* * *

В университет добрался без опозданий. Вся группа была уже в сборе.

– Привет, ребята, какие вы дисциплинированные!

– Привет, Давид, как провел праздники?

– Да ничего особенного, по большей части дома, с родными.

– А говорят, Рафа из-за твоей Мари какого-то известного артиста порезал, человек при смерти, в больнице.

– Кто сказал такую глупость?

– Девушка одна, подружка сестры Сергея с филологического факультета.

Я выбежал из аудитории и кинулся искать Сергея.

– Сережа, скорее отыщи свою сестру, она болтает глупости как заводной граммофон. Понимаешь, что это значит? Ты, как организатор вечеринки, соучастник произошедшего, и если дело дойдет до милиции, то если не Рафа, так я сам тебе кости переломаю. А ты окажешься в тюрьме! Оставляй занятия и бегом за сестрой, пусть скажет подруге, что она пошутила. Не поймете по-хорошему, идиоты, болтуны, – пеняйте на себя.

Бедный интеллигентный Сергей, сконфуженный моим грубым напором, испуганно отошел.

Внизу меня остановил староста курса – как обычно, в светлом костюме и при галстуке.

– Ходят слухи, что Рафа чуть не убил какого-то артиста? Молодец, эти артисты себя ведут так развязно, что любому нормальному человеку хочется их наказать.

– Ах ты, провокатор! Вот кто про нас слухи распространяет!

Я резко ухватил Князя за галстук и прорычал ему в лицо:

– Я тебя сейчас в унитазе утоплю! Будешь знать, стукач несчастный, как провокациями заниматься!

– Отпусти, я пожалуюсь в комитет комсомола, в партком!

– Ребята, что там лопочет этот хлыщ? У нас что, комитет комсомола переместился в туалет? Разберитесь-ка с ним, только мягко, а то и так чахоточный, вдруг сдохнет.

Трое однокурсников, все моложе Князя на несколько лет и ненавидящие его за стукачество и тесную связь с деканатом, потащили старосту в туалет. Такое случалось с ним уже не первый раз. Его трепали, пинали, иногда рвали сорочку, пиджак, галстук, но он все равно стучал, стучал сладострастно, аккуратно отмечал в журнале всех отсутствующих, особенно тех, кого недолюбливал, докладывал в деканат обо всем, что происходит в студенческой среде, что говорят, кого из преподавателей ругают. А ведь согласно студенческому кодексу подобные вещи могли закончиться лишением стипендии, которая для ребят из бедных семей значила очень многое – остаться без стипендии для них фактически означало лишиться возможности учиться дальше.

Вдалеке мелькнул светлый хвостик Мари. Рафы не было видно. А что если его арестовали, а потом придут за мной? Если артист умер, нас точно накажут. Вот подлец! Ворвался к нам, оскорблял, хулиганил, а виноватыми оказались мы! Мимо прошел Князь, весь растрепанный, без галстука, в распахнутом пиджаке с оторванными пуговицами. Один из потрепавших его в туалете однокурсников, тоже дружинник, под хохот других студентов чистил свою обувь его галстуком, предлагая последовать его примеру. Студенты других факультетов смотрели на происходящее молча, с показным одобрением. Членов оперативного отряда боялись, старались не вмешиваться в их грубые шутки и потасовки. Впрочем, студенты-юристы даже по внешности отличались от философов, филологов, историков. Будущие прокуроры, судьи и силовики были более резкими, грубыми и малокультурными. Многие из них уже отслужили в армии, у некоторых родители работали в правоохранительных органах. Сила и мускулы ценились здесь больше, чем на других факультетах. Мой собственный выбор был предопределен юридическим образованием отца и желанием матери увидеть сына в роли вершителя справедливости.

Уже подходил к концу последний лекционный час, когда дверь аудитории открылась, и Рафа, извинившись перед преподавателем, жестами вызвал меня в коридор.

– Ну что там, артист умер, что ли?

– Да нет, такие сволочи живучие. Пошли во двор, разговор есть.

Университет находился в зеленом районе города и с двух сторон был опоясан небольшими парками. Обычно студенты там встречались, общались, ели бутерброды. У каждого были свои излюбленные места, и, если нам кто-нибудь был нужен, мы знали, где его искать.

– Ребят, у нас небольшой разговор, если можно, освободите, пожалуйста, эту скамейку.

– Конечно, Рафа, пожалуйста! – несколько студентов тут же встали со скамейки и ушли. Рафу и меня знал весь корпус.

– Не тяни, Рафа, ну, что у тебя за информация?

– А тебе до фонаря, да? Сам даже не поинтересуешься! Я по уши в дерьме, а твоя голова занята только белокурой французской куколкой! Я из-за нее человека чуть не убил, и на этот раз никакое состояние аффекта меня не спасло бы!

– Молодец! Вот, значит, как ты объясняешь свой идиотский поступок! Ты зачем вообще его порезал? У тебя же мускулы в рукава не вмещаются! Может, ты ненормальный или трус, если чуть что хватаешься за нож? Любой из нас укокошил бы этого артиста за секунду, голыми руками, а ты, стокилограммовый зверь, перворазрядник по боксу и вольной борьбе, вздумал бить ножом. Может, ты мясник? Ну скажи, зачем ты так поступил? Выпил, под мухой был?

– А если бы он продырявил твою влюбленную башку? Тогда твоя блондинка досталась бы другому! Ишь ты, как сладко поет о милосердии, а сам так башкой ударил, что чуть инвалидом не сделал человека! Влюбленный пингвин, вот ты кто!

– Что? Я влюбленный пингвин? Это ты мне говоришь, носорог безмозглый?

– Ну ладно, ладно, не злись, не хочешь быть пингвином – не будь им.

– Знаешь, Рафа, если я пингвин, то ты, я уже сказал – бешеный носорог. Может, даже сумасшедший. Но настроение у тебя вроде неплохое, как я погляжу?

– Мы с Ваником ходили в больницу. Вообще он молодец, опытный, классный мужик. Я внизу подождал, а Ваника там знают, поэтому пропустили. Он нашел знакомого врача и пошел к этому педику, артисту. Его уже прооперировали. Рана глубокая, порез обширный, много крови потерял, так что месяца три-четыре проваляется, но угрозы для жизни нет и, надеемся, не будет. Он живет со старой полуслепой матерью, есть старший брат, не то архитектор, не то чертежник. Дознаватель уже дважды был у него. В этом плане артист оказался мужиком, ничего лишнего не сказал, но если мы пистолет ему не отдадим, он угрожает, что все расскажет. Это его требование.

– Да ладно пугать-то! Ему же будет хуже.

– Тут есть одна тонкость. Он говорит, что пистолет не его, мол, попросил у Миши, хотел покрасоваться в компании девушек.

– Байки для первоклашек!

– Подожди, не торопись. Миша – серьезный парень, авторитет.

– Это какой Миша? Тренер по дзюдо?

– Да нет, директор фабрики спортивных товаров, председатель Федерации бокса республики, богатый мужик, близкий друг начальника уголовного розыска Сано Багдасаряна. А про Багдасаряна ты знаешь, он подонок и садист. Короче, это не уличные хулиганы, с которыми можно справиться с помощью дружины, лучше дело закончить миром.

– А артист им кто? Кто он такой для авторитета Миши и его милицейских бандюг?

– Ваник сам в почете и говорит, что, во-первых, Миша и Леонид – одноклассники, даже родственники. Во-вторых, Леонид всегда поставлял Мише и Сано девчонок: своих воздыхательниц и всякую театральную шушеру. В общем, так, студент, хоть ты и начальник оперотряда, но я лучше знаю улицу. Эти ребята серьезные, они не играют в пионерские игры вроде уличных драк и ударов головой. Снесут башку, и будет твоя куколка пару недель ходить в черном платье. Ах, как романтично! Букетик роз положит на свежую могилку храброго дружинника… Дай платок, сейчас разревусь… Понял, влюбленный, чуть не сказал – пингвин?

– Ну ты, носорог, мясник, чего ругаешься? Меня уже похоронил, Мари рыдает в трауре… Кстати, она меня ищет, видишь, идет к нам.

– Привет, ребята! Давид, я тебя искала, хотела узнать, как Леонид себя чувствует.

– Рафа навел справки, опасность миновала, но артист месяца два-три, а то и больше, проведет в больнице. Есть моменты, связанные с законом, надо их уладить.

– Ребята, я рада, что все может закончиться благополучно. Жаль, конечно, что человек получил серьезную травму. Ты, Рафа, не должен был так поступать, так нельзя.

– Девочка, это не твое дело и к тебе никакого отношения не имеет.

– Что имеет отношение к Давиду, имеет прямое отношение и ко мне.

– Ого! Ну вы даете! Уже тайно обвенчались? Ну молодец, начальник! Вот ребята посмеются…

– Такой вариант нашей жизни тоже возможен, хотя и преждевременен, – сдержанно заметила Мари.

Я изумленно уставился на нее.

– Ты что, студент, глаза таращишь? – зубоскалил Рафа. – А может, вы сообща решили надо мной поиздеваться? Да нет, она вроде всерьез решает за тебя! Вах-вах-вах, как плохо! Я потерял боевого друга, начальника оперотряда, а вместо него нашел подкаблучника… Сперва просит разрешения у подруги, нет, невесты, нет, лучше – будущей жены, и потом только говорит!

– Хватит, юморист, ты сегодня в ударе. Давай, продолжай, Мари в курсе всех моих дел.

– В общем, так. Леонид по телефону вызвал брата, мы ждали внизу. Они долго совещались, вышел брат и сказал, что на мировую артист пойдет после выполнения двух условий. Первое – вернуть пистолет.

– Ладно, выйдет из больницы, вернем. Но без обоймы.

– Ты слушай, это еще не все. Что самое интересное – он требует, чтобы мы дали ему пять тысяч рублей, иначе он напишет в ЦК, в Москву. Вот здесь, мой влюбленный друг, надо хорошо подумать и быть очень осторожными. Брат артиста намекнул, что они даже наняли одного журналиста. Ты ведь понимаешь, какие могут быть последствия? Мой папа, член правительства, вылетит тут же, твой папа – главный редактор партийного журнала – тоже вылетает с треском. Я, однажды уже освобожденный решением суда, вылечу из университета, и ты, влюбленный пингвин, тоже вылетишь. Но самое печальное – ты лишишься перспективы стать большим руководителем. И что особенно печально – язык даже не поворачивается говорить! – Мари не выйдет за тебя, такого бесперспективного, замуж.

Я молча слушал, ошеломленный чудовищностью суммы, которую требовал артист за свое молчание. За такие деньги можно было купить четырехкомнатную квартиру в Ереване, трехкомнатную квартиру в Москве, машину «Волга»…

– И тогда, – продолжал, задыхаясь от хохота, Рафа, – ты, не могу не сказать «пингвин», сойдешь с ума и станешь поэтом! Будешь петь свою любимую песню: «О, Мари! О, Мари!»

Его веселье было так заразительно, что я тоже захохотал, как безумный. У обычно сдержанной Мари слезы брызнули от смеха:

– Давид – сумасшедший поэт, дерется головой, а ты, Рафа, станешь учителем физкультуры для трудновоспитуемых детей, там тебе самое место. Давид, а почему он называет тебя пингвином?

– Потому что дебил, мясник, да еще и носорог!

Студенты, сидевшие на соседних скамейках, удивленно смотрели на нас, а потом тоже начали хохотать.

– Слушай, Рафа, а может, мы его напугаем? – сказал я, отсмеявшись. – Засвидетельствуем, что он начал хулиганить, насильно целовал девушку, угрожая пистолетом…

– Самое страшное обвинение из вышеперечисленных – то, что он насильно целовал девушку. Ох, какая девушка меня с ума свела, разбила сердце мне… – напел Рафа слова известного шлягера. Потом продолжил: – Пистолет, как он теперь говорит – ясно, что его научили, – он нашел на улице, думал, пугач. Когда ты его нокаутировал своей гениальной головой, он вспомнил, что у него есть пугач, и решил спасти свою жизнь в чужой враждебной компании. Вытащил ствол, а его чуть не убили. Есть результат, остальное – сказки. Если бы за мной не было еще одного эпизода, можно было бы побороться. Но бороться сейчас? Я – рецидивист, ты – зачинщик. Если за каждый поцелуй нокаутировать, да еще головой… Полмира окажется в нокауте. Нет, я понимаю, поцелуй Мари этого стоит! Правда, не у всех голова такая крепкая, как твоя.

– Да, ты сегодня явно в ударе. Ладно, но, может, сторгуемся?

– Он дал нам недельный срок. После этого деньги должны быть у брата, а сейчас он готовит письма, – возразил Рафа.

– А если мы дадим денег, а он отправит письма?

– Не думаю. Мы возьмем расписку, что он получил от нас деньги на лечение, и его брат тоже подпишет.

– Смотри-ка, мозги у тебя работают. Сколько лет дружим, а я и не думал, что ты такой мыслитель! Прямо Вышинский.

– Короче, в пятидесяти метрах от нас ресторан «Крунк»[11], там подают вкусные хинкали, между прочим, отлично укрепляют мозги, – заключил мой друг. – Приглашаю вас, почти семейную пару, в ресторан. Покушаем, подумаем, Аллах велик, может, найдется какой-нибудь выход для нас, правоверных. Вместе с тем действия артиста подтверждают мои опасения, что он готовится к ответному удару, поэтому надо торопиться. Эта мразь не забудет, как мы его наказали. Такие избалованные жизнью и вниманием эгоисты бывают очень мстительны. Ему кажется, что все должны им восхищаться и терпеть любые капризы.

– Но как мы достанем такую огромную сумму, Рафа? Если только я соберу свою стипендию за пятнадцать лет. Это же почти годовая зарплата отца, что я скажу родителям?

– Как что скажешь? Расскажи, как ты хорошо дерешься головой.

– А ты – как ловко режешь по живому.

– Итак, Давид, – Рафа посерьезнел. – Я понимаю, что банальную драку я превратил в серьезную поножовщину. Стрелял бы артист или нет – это второй вопрос. Скорее всего, стрелял бы, потому что трус. К тому же после полученного удара он был в состоянии глубокого грогги[12] и не вполне контролировал свои действия. Но все это предположения, а результат таков: человек с сотрясением мозга, с глубоким ранением живота находится в реанимационном отделении. Безутешные поклонницы, сорванные спектакли, ажиотажный интерес – за какую Офелию дрался наш Гамлет? Пойдут слухи по городу – всем хочется знать, что случилось с их любимым трагическим артистом. И выяснится, что студент-второкурсник с очень хорошо отработанной техникой нанесения удара головой защищает студентку, но не обычную, а блондинку, француженку, от любвеобильного Гамлета. А кто обидчики Гамлета? Представители «золотой молодежи», устроители голубых вечеринок, дети высокопоставленных функционеров. Чем не тема для Би-би-си, а?

– Ты все больше и больше поражаешь меня своим умом. Где же он был, когда ты схватился за кинжал? Ладно, не будем обвинять друг друга, факт есть факт: надо спасаться…

* * *

Вечером я проводил Мари и быстро вернулся домой.

– Ты что такой мрачный, сынок? – забеспокоилась мама.

– Все в порядке, мам, просто забот много: учеба, дружина, занятия, спорт. В ближайшее время студенческие соревнования…

– Давид, иди сюда, – подозвал меня отец, услышав мой голос. – Какой точный адрес Мари?

– А тебе зачем?

– Как это зачем? Я поинтересовался насчет установки телефона у них дома. Мне сказали, что в этом районе, вероятно, только через год-два проведут кабель, но воздушную линию установить можно. Пусть завтра Мари напишет заявление от имени отца и укажет, что папа или мама – сердечники, серьезно болеют, необходима постоянная связь или что-то в этом духе. Во всяком случае, так мне сказал председатель райисполкома. Как Мари? Видишься с ней?

– Да, на переменах.

– Давид, я повторю то, что уже сказал: Мари – девушка, несомненно, хорошая, но она уже знает, чего хочет в этой жизни, а ты – нет. Твоя будущая жена сейчас учится в начальной школе. Вот твоя мама – на восемь лет моложе меня. Возраст и опыт придают мужу весомость, он несет ответственность за семью, в том числе и за жену. Ее дело – вести хозяйство, хранить семейный очаг, рожать детей и следить за их воспитанием. Это ее главная задача, получится работать – хорошо, нет – не трагедия, на то и муж, он должен просчитать все варианты. Мари твоя ровесница, но по жизни она гораздо старше и умнее тебя, минимум лет на пять – восемь. Ты можешь быть для нее любимым мужчиной, но никогда не будешь настоящим авторитетом. Встречайся с девушкой, дружи, если, конечно, возможна простая дружба с такой красавицей, но не глупи, не порть себе и ей жизнь.

– Хорошо, папа, тогда я отложу свою свадьбу на один день.

– Не дурачься. Я надеюсь, ты понял, о чем речь. Жду заявления от Мари. Кстати, как ее фамилия?

– Фамилия? Отца зовут Азат, мать – Сильвия, а вот фамилия…

– Да, вижу, ты и вправду готов хоть завтра жениться на девушке, даже фамилии ее не спросив… – усмехнулся отец.

* * *

На следующий день после занятий я спросил у Мари, как ее фамилия.

– Ты как начальник оперотряда спрашиваешь? – съязвила она. – Думаю, правильней сказать: «Гражданка, предъявите паспорт!»

– Ладно, черт с твоей фамилией, пиши заявление насчет установки телефона от имени отца, укажи, что дома есть сердечник и необходима постоянная связь с поликлиникой.

– Сердечника у нас нет, но сумасшедшая есть.

– Догадываюсь: это ты.

– Я имею все основания восхищаться твоей догадливостью!

– И все же ты забыла назвать свою фамилию. Я не могу подать заявление в загс, не указав фамилии невесты.

– Ну хорошо, товарищ начальник, вы меня уговорили. Только будьте добры, в свою очередь, предъявите мне паспорт: хочу убедиться, не ожидает ли меня уголовное наказание за совращение несовершеннолетних. Кажется, так это называется на вашем юридическом языке? Открываю страшный секрет – моя фамилия Тоникян.

– Что за странная фамилия? Впрочем, у тебя все получается странным.

– Это еще одна причина, чтобы ты задумался, с кем связался, Давид… Знаешь, мне очень неудобно перед твоими родителями. Я очень признательна, что ты и твой папа по собственной инициативе делаете для нас такую, безусловно, важную вещь. Но мне очень неудобно. Может, ты скажешь им, что я и мои родители тебя об этом не просили? Пожалуйста!

– Это очень трудная просьба, я подумаю. А что взамен?

– Пирожки, ром-баба в буфете и бесплатный урок французского для отстающего студента!

– Мало.

– Вот станешь прокурором, тогда и будешь, как твои коллеги, брать более весомые взятки.

11

Крунк – по-армянски «аист».

12

Грогги – состояние шока, оглушенности после сильного удара в подбородок.

О, Мари!

Подняться наверх