Читать книгу Екатерина Великая. Портрет женщины - Роберт К. Мэсси - Страница 8

София довольно быстро поняла два основополагающих момента, касавшихся ее пребывания в России. Во-первых, она должна завоевать не столько расположение Петра, сколько милость Елизаветы, и, во‐вторых, если она хочет добиться успеха в новой стране, ей нужно выучить русский язык и принять православную веру. Через неделю после прибытия в Москву она стала брать уроки у профессора, учившего ее читать и писать по-русски, и у священника, которому было поручено рассказать ей о доктринах и обрядах русской православной церкви. В отличие от Петра, который отказывался воспринимать все, что пытались рассказать ему учителя, София училась весьма охотно.

Елизавета считала, что переход в православие был для юной принцессы одной из самых важных задач, и выбранный для ее обучения священник старался развеять опасения юной протестантки, которую просили отказаться от своей лютеранской веры. Симеон Теодорский, епископ Псковский, был образованным человеком широких взглядов. Он свободно говорил по-немецки и в течение четырех лет обучался в Университете в Галле в Германии. Там он пришел к выводу, что основной смысл религии заключался не в различных традициях и ритуалах, а в общих, основополагающих постулатах христианства. Он пытался доказать Софии, что православная вера не отличается от лютеранской, таким образом, она не нарушит данное отцу обещание, если сменит веру. Его слова произвели на Софию сильное впечатление, и она написала отцу, сообщив, что пришла к заключению, что разногласия между лютеранством и православием состояли лишь в «различности ритуалов, но здешняя церковь крепко держится их из-за темноты и необразованности народа». Христиан Август был встревожен тем, с какой быстротой его дочь теряет свои протестантские убеждения, и ответил ей:

«Загляни в свою душу и пойми, вдохновляют ли твое сердце религиозные убеждения, или же ты, сама того не ведая, находишься под впечатлением от той милости, которой одаривает тебя императрица… и влияет на твои решения. Мы, люди, часто видим лишь то, что у нас перед глазами. Но Бог в своей бесконечной справедливости видит сердца людей, понимает их истинные мотивы и воздает каждому по заслугам».

Попытки Софии примирить религиозные разногласия двух мужчин, которых она уважала и почитала, столкнулись с большими трудностями. «Перемена религии причиняла принцессе сильную боль, – писал королю Фридриху прусский посол Мардефельд.

Продолжая заниматься с Теодорским, София также находила время для обучения русскому языку. День казался слишком коротким для нее. Она просила, чтобы уроки велись продолжительное время. По ночам она вставала, брала книгу и свечку, ходила босиком по холодному каменному полу и повторяла наизусть русские слова. Неудивительно, что, прибыв в Москву в начале марта, она простудилась. Сначала Иоганна боялась, что ее дочь могут заподозрить в чрезмерной болезненности, и пыталась скрыть ее недуг. Но у Софии началась лихорадка, ее зубы сильно стучали, она вся покрылась испариной и, в конце концов, упала в обморок. Врачи, к которым обратились слишком поздно, установили острую пневмонию и потребовали, чтобы находящейся без сознания пациентке пустили кровь. Иоганна с негодованием отказалась, заявив, что большая потеря крови привела к смерти ее брата Карла, который должен был жениться на юной Елизавете, и что она не позволит врачам убить свою дочь. «Я оставалась в постели, между матерью и докторами, которые спорили между собою, – писала позже София. – Я была без памяти, в сильном жару и с болью в боку, которая заставляла меня ужасно страдать и издавать стоны, за которые мать меня бранила, желая, чтобы я терпеливо сносила боль».

Весть о том, что жизни Софии угрожает опасность, достигла императрицы, которая удалилась в возведенный в четырнадцатом веке Троицкий монастырь. Она поспешила вернуться в Москву, явилась в комнату больной и вмешалась в спор между Иоганной и врачами. Елизавета прервала перепалку и приказала врачам принять все необходимые меры для спасения больной. Отчитав Иоганну за то, что та посмела не слушаться ее докторов, она распорядилась немедленно сделать кровопускание. Когда Иоганна продолжила возмущаться, императрица приказала вывести мать Софии из комнаты. Елизавета гладила Софию по голове, пока врачи вскрывали вены у нее на ногах; они выпустили две унции крови. Начиная с того дня на протяжении четырех недель Елизавета сама ухаживала за Софией. Поскольку лихорадка не стихала, Елизавета распорядилась повторять кровопускания, и в течение двадцати семи дней четырнадцатилетней девушке пускали кровь шестнадцать раз.

Пациентка часто теряла сознание, но Елизавета все время находилась около ее постели. Когда врачи сокрушенно качали головами, императрица плакала. Бездетная женщина испытывала нечто вроде материнской любви к девушке, которую едва знала, но которую так боялась потерять. Когда София приходила в себя, она чувствовала, что Елизавета держит ее за руку. Она хорошо запомнила эти интимные моменты. Несмотря на то что ей придется пережить за годы правления Елизаветы – щедрость и доброту, смешанную с мелочностью и жестким неодобрением, – София никогда не забудет женщину, которая в эти тяжелые, полные неизвестности дни склонялась над ней, гладила ее волосы и целовала в лоб.

Но были и те, кому болезнь Софии доставляла радость, а не печаль. Вице-канцлер Алексей Бестужев, до сих пор мечтавший о браке Петра с саксонской принцессой, торжествовал. Однако Елизавета быстро лишила его повода для радости, заявив, что в любом случае, даже если произойдет несчастье и София умрет, «скорее ее заберет дьявол, чем она пригласит саксонскую принцессу». В Берлине прусский король Фридрих стал уже подыскивать кандидатуру на замену. Он написал ландграфу Гессен-Дармштадтскому и спросил, можно ли рассчитывать на его дочь в случае смерти Софии.

Между тем юная больная, сама того не осознавая, стала покорять сердца людей. Фрейлины знали, как София заболела. Они рассказали обо всем камергерам, те – лакеям, слухи распространились по дворцу, а затем просочились и в город: маленькая иностранная принцесса, которая так любит Россию, теперь лежит на смертном одре, потому что ночами она не спала, чтобы быстрее выучить русский язык. В течение нескольких недель эта история помогла Софии завоевать любовь многих людей, которых отталкивало высокомерное и презрительное отношение великого князя Петра.

Еще одно событие, произошедшее в комнате больной, приобрело широкую известность и благотворно отразилось на репутации Софии. В тот момент, когда, казалось, готовы были подтвердиться самые мрачные опасения, Иоганна заговорила о необходимости пригласить лютеранского священника, чтобы тот утешил ее дочь. Но София, все еще истощенная лихорадкой, прошептала: «Зачем же? Пошлите лучше за Симеоном Теодорским, я охотно с ним поговорю». Услышавшая эти слова Елизавета разрыдалась. Вскоре о просьбе Софии уже говорили при дворе и в городе, люди, вначале с недоверием отнесшиеся к приезду немецкой принцессы-лютеранки, теперь прониклись к ней сочувствием.

Отдавала ли София отчет в своих действиях и знала ли, к чему могут привести ее слова? Теперь трудно сказать что-то наверняка. Вряд ли после нескольких недель в России у нее возникло искреннее желание обратиться в православную веру. И все же факт остается неопровержимым: перед лицом смерти она оказалась невероятно везучей, – или же на удивление рассудительной, – чтобы использовать самый эффективный способ завоевать расположение будущих подданных. «Пошлите за Симеоном Теодорским».

В своих «Мемуарах» Екатерина, вспоминая события прошлого, практически подтвердила, что четырнадцатилетняя девушка в действительности понимала суть своей просьбы. Она признается, что во время болезни иногда шла на хитрость. Временами она закрывала глаза и притворялась спящей, а сама слушала разговоры дам, дежуривших у ее постели. Французский, на котором она говорили, был широко распространен при русском дворе. Она писала, что находившиеся при ней дамы, «думали, что я сплю <…> и говорили между собой о том, что у них было на душе, и таким образом я узнавала массу вещей».

Возможно, все объясняется проще. Появление у ее постели лютеранского пастора вряд ли улучшило бы ее физическое и душевное состояние. А если лютеранская и православная церковь были так похожи, как объяснял ей Теодорский, почему бы не призвать священника, который ей нравился и беседы с которым были приятны и могли утешить ее?

В первую неделю апреля лихорадка отпустила Софию. Набираясь сил, она заметила перемену в отношении окружающих. Дамы, дежурившие у ее постели, стали проявлять к ней больше сочувствия, кроме того, она обратила внимание, что «поведение моей матери в течение моей болезни принизило ее в глазах окружающих». К сожалению, Иоганна решила еще больше усугубить свое положение. Она искренне переживала за жизнь дочери, но пока София постепенно завоевывала любовь и уважение людей, ее мать, изгнанная из комнаты дочери, стала ворчливой и раздражительной. Когда София пошла на поправку, Иоганна послала горничную, чтобы та попросила принцессу отдать ей кусок сине-серебряной парчи, прощальный подарок от дяди Софии, брата ее отца. София отдала парчу, но сделала это с большой неохотой, сказав, что ценит его не столько как подарок дяди, сколько как единственную красивую вещь, которую она привезла с собой в Россию. Возмущенные дамы, находившиеся подле больной, сообщили о случившемся Елизавете. Императрица немедленно прислала Софии различные дорогие материи, включая отрез ярко-голубого шелка с вытканными на нем серебряными цветами, очень похожего на отданную матери ткань, только лучшего качества.

21 апреля на свое пятнадцатилетие София впервые после болезни появилась при дворе. «Я думаю, что не слишком-то довольны были моим видом, – писала она позже, – я похудела, как скелет, выросла, черты моего лица удлинились; волосы выпадали, и я была бледна смертельно. Я сама находила, что страшна, как пугало, и едва узнавала себя. Императрица прислала мне в этот день банку румян и приказала нарумяниться». В награду за мужество и желая отпраздновать исцеление Софии, Елизавета подарила ей бриллиантовое колье и серьги, стоившие двадцать тысяч рублей. Великий князь Петр прислал ей часы, инкрустированные рубинами.

Когда София появилась перед придворными вечером в день своего рождения, возможно, она и не была воплощением юности и красоты, однако, войдя в тронный зал, она поняла, что кое-что изменилось. Во взглядах окружавших ее людей, в том, как ей осторожно пожимали руку, она увидела проявление сочувствия и уважения, которые она завоевала. Она больше не была чужестранкой, объектом для любопытства и подозрений, а стала одной из них, и все радовались ее возвращению. После многих недель страдания Россия начала воспринимать ее как русскую.

На следующее утро она вновь приступила к занятиям с Симеоном Теодорским. Она согласилась принять православие, и между Москвой и Цербстом завязалась оживленная переписка с целью заручиться формальным согласием ее отца на смену религии. София знала, что Христиан Август болезненно переживал подобную перспективу, но Цербст остался где-то далеко, теперь она была предана России. В начале мая София написала отцу: