Читать книгу Песня Рахеро и другие баллады - Роберт Льюис Стивенсон - Страница 5

Однажды в далёкие дни, как люди Тайарапу[5] скажут,

Пошёл паренёк за рыбой, и вроде, удачно даже.

Имя ему Таматеа: доверчив и добр при том,

Милый на вид и шустрый, но недалёк умом.

Во всём мать свою он слушал, что за жену была:

Умом была и глазами, жизнь свою им жила.

Вернулся один он с моря, с рыбалки пришёл к берегам,

Лодку на пляж он вывел, и мать ждала его там.

«Будь ты здоров! – сказала. – Вовремя ты пришёл.

Выбери рыбу лучшую на королевский стол.

Страх ведь лютует у трона, и хоть вся страна нищает,

Вялость ног и рук скупость быстро там подмечают,

И учтены все налоги, и высчитан каждый час,

И горе тем, кто промедлит, тем более – кто недодаст!»

Так мать ему сказала, мудрой та мысль была.

Ведь баламутил тайно Рахеро под короля.

Никто и не ждал сигнала, что уж народ бродит,

И подчиняться не хочет, и на налог скупит.

И когда к храму Оро[6] чёлн последний летел,

И жрец, открыв корзину, жертвы лик оглядел, –

Его от зловещей картины дрогнул взгляд не зря:

Мёртв в этот раз был айто, из дома что короля. <1>[7]

Так Таматеа матери на берегу внимал,

Он быстро сплёл корзину, рыбу из лодки взял

И в один миг послушно на плечи всё водрузил,

И зашагал он с песней, – хватало на всё ему сил.

Весь путь он шёл вдоль моря, волнами что ревело,

В месте, где риф был сломлен, пассат[8] умножал то дело.

Слева[9], как в дыме битвы, твердью восстали валы:

Вершинами гор поднялись, остров подняв внутри.

У деревень и мысов, у рек, у гор и долин –

У всех было имя живших, кто помним был и любим,

И неспроста те названья в песнях народ восхваляет,

Песни хоть древних дней, никто их не забывает:

Юных средь лунной ночи учат им старики,

Девушки все и парни поют их, надев венки.

И Таматеа неспешно и беззаботно шагал,

Он свиристел хриплой флейтой и птицею напевал,

Жарился он на солнце, отдыхал у деревьев в тени,

Переходил вброд реки, порою выше коленей,

В его пустом сознаньи лишь тысячей толпились

Былых храбрецов деянья, в песнях что доносились.

И подошёл он к месту (в Тайарапу лучше всех)[10],

Где тихой долины роща выходит на шумный брег,

Выплёскивая там реку. Пай тут был увлечён. <2>

Здесь, в своём буйном детстве родными на смерть обречён,

Зверем жил Хоно-ура, волосы в грязь скатав,

Только дождём омытый, пламя во тьме не знав,

Мощными руками своими он дерева склонял

И, утоливши голод, без плода стволы отпускал.

Здесь тенью туч ходила, невзгоды тем предвещая,

Ахупу, дева из песни, вершины гор посещая.

Одним из них был Рахеро, – богам подобного рода,[11]

Наследовал хитрый ум он и красоту породы.

В юности был он айто и по земле ходил,

Словом дев ублажая, мужчин он рукой разил.

И знаменит он тем был, пока, отойдя от дел,

Не перестал сражаться и песнь свою не спел.

Мой дом, что по-над морем (из жизни той былой),

Любимый праотцами и так любимый мной!

Глубокое ущелье Пая и Хоно-уры сильного долина,

Опять пассата слышен крик в лесах, что на вершинах.

Мой дом, в твоих стенах звучат всего сильней

И море, и земля, что мне всего милей.

Я слышал много звуков – восторгов и смертей,

Но мне родней пассаты среди твоих ветвей.

Слова он пел такие, но думал совсем о другом,

Желание славы билось в горячем сердце том.

Он был ленивым и хитрым, любил лежать загорать,

Не прочь был повеселиться и просто так поболтать.

Он был ленив настолько, что худ был и стол, и дом,

Ни рыбу не ловит в море, ни сходит в лес за плодом.

Сидел и смеялся дома, но власть короля не чтив,

Он разносил все слухи, рукою свой рот прикрыв,

Измену тем источая. Он ждал, когда день придёт –

День собранья народа, когда барабан забьёт,

Когда будет голосованье и все короля сместят,

Смешливого и ленивого Рахеро на трон пригласят.

Пришёл тут Таматеа и дом у ручья узрел,

А у него Рахеро копал печь и есть хотел. <3>

Был он в одной повязке, в татуировки одет,

На мощной его спине играл пальмы тенью свет.

Быстро глаза он поднял на подходящий шаг,

И рот слюной залился, мозг о еде воззвав,

Заметил: несут корзину, прикрытой от солнца и мух, <4>

Ведь хоть разводил он печку, от мяса в доме – лишь дух.

И вышел он навстречу, и парня рукой придержал,

И, восхваляя древних, так он ему сказал:

«В Тайарапу все наши предки, что весь народ создали,

Свободно себя едою в час любой ублажали,

Вкушали они на ходу и в лодке когда у весла,

Вставали порой закусить, хоть уже ночь пришла.

Неплохо б тебе, молодцу, заветам внять отцов.

Ты вовремя так пришёл! Огонь мой уже готов». –

«Вижу я твой огонь, но мяса вот нет на нём», –

Ответил ему Таматеа. «Да ну! Тут всё путём:

И море здесь, и ручей – все живностью полнятся,

И рыбины в них огромные, как свиньи, там роятся,

И раки в речке рядом идут по дну толпой». –

«Всё это может быть, но только не со мной.

Я б с радостью поел. Увы! Нужда зовёт:

Я рыбы дань несу, король её уж ждёт».

Во взгляде у Рахеро тут вдруг огонь завис.

«Вот мой обед, – подумал он, – а королю сюрприз».

И, обняв молодца рукой, с тропы его забрал,

Смеялся, и шутил, и льстил, и в бок того толкал:

«Поёшь, как птичка ты, мой друг, так в жизни не спою,

Но не боялись короля так в молодость мою,

Что тебе час, коль сердцем ты перед собою честен?

Иди в мой дом, там посиди, посмейся среди женщин,

А я, нам сделать чтоб обед, заброшу свой крючок».

Послушный Таматеа груз в тенёк повесил, на сучок

На дереве, сойдя с тропы. Рахеро очень весел был,

Смеясь, как будто птицелов, который птицу приманил.

И выбрал он себе крючок, его прилежно осмотрев, <5>

И, подышав, полировал, о кожу ног своих терев,

Циновку выдал простачку, сказав, чтоб парень не скучал,

Пока гостеприимный он рыбалкой быстрой промышлял.

И, выйдя вон, Рахеро встал, всего себя в слух превратил,

Внутри услышал женский смех, когда простак шутил.

Тайком он подошёл в тенёк, там, с рыбой где висела

Корзина в манговых ветвях. Свершая подло дело,

Корзину ловко приоткрыл и рыбью мякоть взял,

Ту, что достойна короля и вождь бы пожелал.

Её он завернул в листы, и на угли поставил,

И, мякоть прикопав, взамен объедки предоставил,

Прилежно всё запаковав в корзину, говорит:

«Закусочка тебе, король, надеюсь, что стошнит. –

Корзину он вернул на сук, чем вызвал мух экстаз. –

Вот тебе соус к ужину, король лукавых глаз!»

Как только печь открылась, понёсся рыбный дух.

В тени дома Рахеро все сели за еду,

И тихо листья чистили, шутили и смеялись,<6>

И поднимались чаши, и залпом выпивались,

Но больше ели в тишине. И, есть закончив враз,

Рахеро будто вспомнил, по солнцу смерив час,

Сказал он: «Таматеа, пора бежать, мой друг».

И Таматеа тут же встал, во всем послушней слуг,

Корзину взяв на плечи, с хозяином простившись,

Вдоль шума волн он зашагал, в дальнейший путь пустившись.

И долго так ещё пройдя, увидел рай зелёный,

И стебли пальм, и тени, и крыш строений склоны.

И там, меж ними, во дворце, король сидел высок,

Вокруг с оружьем айто и йоттовы у ног. <7>

Но страх червём был в сердце, и страх – в его глазах,

Измену в лицах он искал и ложь искал в речах.

К нему явился Таматеа, в руках он дар держал

И, воздавая почести, стоял он, как вассал.

И молча слушал всё король, с закрытыми глазами,

Гнуснейшей мыслью был объят и страхов образами,

И молча принял этот дар, и отослал дарителя.

И Таматеа пошагал назад, к своей обители.

Король сидел задумчивый, но слух прошёлся вдруг,

Шептались тихо йоттовы, а чернь болтала вслух,

Всех хохот просто разбирал от наглости такой:

Объедки королю дарить – в лицо, перед толпой.

Король лицом краснел, белел от гнева и стыда,

То в его сердце пламень был, а то текла вода,

Он повернулся вдруг назад и айто крепко сжал,

Из караула молодца, что с омаре стоял,<8>

Команду в ухо произнёс и имя указал,

Тем свой бессильный гнев и страх, казалось, разогнал.

А Таматеа-дурачок был к дому на пути,

В лицо ему вставала ночь, день гаснул позади.

Рахеро видел, как он шёл, и радость в нём была,

Желал он королю позор, но не парнишке зла.

И тот, кто по пути встречал, приветствие дарил,

Ведь он был дружествен лицом и так же говорил.

Он рад был снова видеть люд и рад, что сделал дело,

Он уже к дому подходил, почти уж солнце село.

В Тайарапу купанья час настал. И все кругом,

Приятно, весело смеясь, купались перед сном.

Спускалась на долину ночь. А солнце на горах

Застыло, кажется, пока, сражаясь в облаках,

Едва сияло в высоте. И листья изумрудами

У пальм, и тени их стволов на всю длину разнузданны.

Тень Таматеа головы зашла уже домой[12].

Как вдруг он шелест бега ног услышал за спиной.

Он, повернувшись, увидал: вот воин на тропе

При поясе, вооружён, бежит за ним, вспотев.

Прыжок, и он уж рядом с ним, и, слова не сказав,

Свой омаре он в ход пустил, жизнь пареньку прервав.