Читать книгу Похищенный. Катриона - Роберт Льюис Стивенсон - Страница 19

Похищенный
Глава 16. Юноша с серебряной пуговицей. По Морвену

Оглавление

Из Торосея в Кинлохалин, на другой берег пролива Малл, ходит паром. Оба берега – владения могущественного клана Маклинов, и моими попутчиками в большинстве своем были Маклины. Впрочем, владельца бота звали Нийл Рой Макроб, а поскольку это было одно из имен сородичей Алана, который меня и направил к этому перевозу, мне не терпелось поговорить с Нийлом Роем наедине.

На боте, при всем народе, это было, конечно, невозможно, а подвигались мы еле-еле. Ветра не было, бот оснащен был скверно, и гребли только тремя веслами. Правда, работали гребцы с усердием, пассажиры по очереди их сменяли, и мы шли, не сбавляя хода, под неумолчный хор голосов, распевавших гэльские песни. Яркое солнце, свежий морской воздух, дружное пение, добросердечие и веселость моих спутников не могли не радовать.

Не обошлось, однако, и без печальных зрелищ. В устье Лох-Алина стоял на рейде огромный корабль. Поначалу издали он показался мне дозорным судном, которые, как известно, крейсировали в этих местах и зимой и летом, дабы препятствовать горцам вести сношения с Францией. По приближении оказалось, что судно торговое. С удивлением увидел я, что на всех его палубах толпится народ, а с берега, где заметно было густое скопление, то и дело подходят шлюпки, доставляя на судно новые партии пассажиров. Подойдя ближе, мы расслышали крики и причитания. Кричали и плакали на корабле, им вторили с берега, и все это сливалось в надрывающий душу стон. Тут только я наконец понял, что это корабль с ссыльными, осужденными плыть в американские колонии.

Когда мы подошли к судну вплотную, люди с плачем кинулись к борту, простирая руки и взывая к моим спутникам, среди которых, как оказалось, были их родственники. Не могу сказать, сколь долго длилось это прощание: все точно забыли о времени. Наконец капитан судна, как видно вконец ошалев от неумолчных рыданий, закричал, чтобы мы отвалили от борта.

Нийл приказал править к берегу, запевала затянул унылую песню, и ее тотчас подхватили на судне и на берегу. Она лилась отовсюду, горестная, словно плач по покойнику. Я увидал слезы на щеках моих спутников, плакали даже гребцы, да и я едва не заплакал – так подействовали на меня это тяжкое зрелище и печальная горская песня.

В Кинлохалине, как только сошли мы на берег, я отозвал Нийла Роя в сторону и осведомился, не из Аппина ли он родом.

– Да, из Аппина, а что вам угодно? – отвечал он с недоумением.

– Я ищу одного человека. Мне почему-то кажется, что вы знаете, где его найти. Его зовут Алан Брек.

И тут, вместо того чтобы показать Нийлу пуговицу, я с глупым видом принялся совать ему шиллинг.

Нийл вспыхнул и отпрянул назад.

– Вы меня оскорбляете! – воскликнул он. – Джентльмену не пристало так вести себя с джентльменом! Тот, кого вы ищете, ныне во Франции, но, будь он даже в моем споране, а из вас бы, как из мешка, сыпались шиллинги, я не дал бы упасть ни единому волоску с его головы!

Уразумев свою ошибку и не теряя времени на извинения, я показал пуговицу, которую держал наготове в левой руке.

– Ах, вот оно что. Что бы вам сразу не начать с этого! Коли вы и есть тот юноша с серебряной пуговицей, это меняет дело. Мне поручено указать вам дорогу. Но позвольте мне одну откровенность: есть имена, которые лучше не называть. К ним относится имя Алана Брека. И еще попрошу заметить: вперед не размахивайте в наших краях деньгами, особенно перед лицом дворянина.

Не так-то просто было принести извинения: едва ли я мог признаться, что мне и в голову не приходило полагать его дворянином, покуда он сам о том не заговорил. Что до Нийла, то он, видимо, не желал завязывать со мной дружеских сношений и хотел только поскорее от меня избавиться. Я должен был заночевать в Кинлохалине на постоялом дворе, а затем, перебравшись из Морвена в Ардгур, остановиться в доме некоего Джона Клеймура, которого уже известили о моем скором прибытии. Далее, на третий день пути, я должен был переправиться через два лоха[35] в Корране и в Баллахулише, а оттуда спросить дорогу к дому Джеймса Гленского, что находился в Охарне, в аппинском Дюроре.

Вы, верно, заметили, что немалую часть пути мне предстояло пройти по воде. Дело в том, что море в этих краях глубоко врезается в берег, образуя узкие, извилистые заливы, омывающие подножия скал. Мрачные и дикие пейзажи обычны для этих мест. Быть может, легко оборонять эти земли от неприятеля, но отнюдь не легкое дело по ним путешествовать.

Я получил от Нийла и другие наставления: не вступать ни с кем в разговор, всячески избегать вигов, Кэмпбеллов и особливо «красномундирников», при появлении которых немедля сворачивать с дороги в заросли, потому что «встреча эта ни к чему хорошему не приведет». Иными словами, вести себя под стать разбойнику или ж якобитскому лазутчику, каковым, по-видимому, я и казался Нийлу.

Постоялый двор в Кинлохалине представлял собой грязное и убогое заведение (ни дать ни взять – свиной хлев), полное дыма, клопов, тараканов и угрюмых горцев. Удрученный этой картиной, горько кляня себя за неучтивость по отношению к Нийлу, я полагал, что худшего невозможно себе представить, но я ошибался. Не просидел я в гостинице и получаса (вернее, не простоял, потому что я принужден был стоять в дверях, спасаясь от торфяного дыма, витавшего в комнатах), как набежала гроза, хлынул дождь, потоки воды, низвергаясь с гор, ринулись на пригорок, на котором стояла гостиница, и все потекло. Конечно, в те времена Шотландия отнюдь не славилась своими постоялыми дворами, однако можете себе представить мою досаду, когда от очага до постели пришлось пробираться едва ли не по щиколотку в воде.

Рано поутру я двинулся в путь и вскоре поравнялся с человеком небольшого роста, полным, благонамеренного и очень важного вида. Он шел не спеша, переваливаясь с ноги на ногу, и читал на ходу книгу, на полях которой он поминутно делал ногтем пометы. Его одежда, неброская, но опрятная, изобличала в нем священнослужителя.

Оказалось, что он тоже законоучитель. Не такой законоучитель, каковым был слепой с Малла, – нет, разумеется, нет. Он был послан Эдинбургским обществом распространения христианства проповедовать в здешних отдаленных краях Евангелие. Звали его Гендерленд. Говорил он на приятном южношотландском наречии, по которому я сильно соскучился за время странствий. Вскоре выяснилось, что мы родом из одних мест и еще к тому же имеем общие интересы. Добрый друг мой, эссендинский священник, перевел некогда на досуге на гэльский язык несколько гимнов и богословских сочинений, которые Гендерленд с успехом читал горцам. Кстати, книга, которую он с увлечением читал, принадлежала как раз перу мистера Кэмпбелла.

Мы сразу разговорились, а поскольку оба держали путь в Кингерлох, порешили идти вместе. По дороге мистер Гендерленд то и дело останавливался и беседовал чуть ли не с каждым, кто попадался нам на глаза, будь то путник или работник в поле; и хотя я не мог уяснить себе предмет разговора, было видно, что законоучителя здесь уважали, потому что не раз раскрывалась для него табакерка и за сим следовало дружеское угощение.

О себе я рассказал только то, что нашел возможным рассказывать, то есть все, что не касалось имени Алана Брека. Между прочим, я сообщил, что иду повидать своего родственника, который живет в Баллахулише, но про Охарн и Дюрор я умолчал, опасаясь, как бы он чего не заподозрил. Со своей стороны мистер Гендерленд поведал мне о своих делах и заботах, о здешних людях, об укрывающихся в лесах священниках и якобитах, о законе о разоружении и о многих достопримечательных событиях того времени. Взгляды законоучителя отличались умеренностью: некоторые постановления парламента он осуждал, в особенности закон, по которому за горскую одежду судили гораздо строже, чем за ношение оружия.

Выслушав его суждения, я решился спросить про Рыжего Лиса и про аппинских арендаторов, что прозвучало бы вполне естественно в устах человека, направляющегося в эти края.

Гендерленд заметил, что дело это темное, но к горцам явно несправедливы.

– Диву даешься, откуда эти несчастные берут деньги, ведь посмотреть на них – нищие, есть нечего. Простите, мистер Бальфур, не найдется ли у вас табаку? Нет? Ну и прекрасно, как-нибудь потерплю. Так о чем я сказывал? Да. Этих людей, можно сказать, довели до такого состояния. Вот хотя бы Джеймс Стюарт из Дюрора, его называют еще Джеймсом Гленским. Единокровный брат Ардшиля, вождя клана, человек уважаемый, а в какой нищете пребывает! Есть тут еще некий Алан Брек…

– А это кто таков? – с живым любопытством спросил я.

– А что ветер – поди узнай у него, куда он подует. Вот и этот: нынче здесь, а завтра смотришь – и след простыл, уже в другом месте. Ловкая бестия. Не удивлюсь, если он сейчас сидит вон за теми кустами да на нас посматривает. Виноват, нет ли у вас табаку?

Я отвечал, что нет и что он уже прежде меня о том спрашивал.

– Возможно, – сказал он со вздохом. – Странно, однако, что вы не нюхаете табаку. Так о чем я сказывал? А, Алан Брек. Да, отчаянный малый! Правая рука Джеймса. Если его поймают, то его ждет виселица, так что терять ему нечего. Если кто из клана выкажет неповиновение, зарежет тут же и глазом не моргнет. Что ему, все нипочем.

– Какие ужасные вещи вы говорите, мистер Гендерленд. Коли здесь у вас все на страхе держится, лучше и не рассказывайте.

– Э, нет, тут не только страх. А любовь, а самопожертвование, от которого нам с вами совестно сделалось бы. Нет, не скажите, есть в этом что-то возвышенное, благородное. Пусть не совсем христианское, но благородство. Тот же Алан Брек, я знаю, пользуется большим уважением. Посмотрите, сколько у нас в стране лжецов, мистер Бальфур, сколько негодяев! И в церковь как будто ходят, и мнение света к ним благосклонно, а между тем, посмотрите, они, быть может, гораздо опаснее этого безумца. Нет, у этих горцев есть чему поучиться. Но вы, верно, думаете, что я слишком долго пробыл в горах? – с улыбкой примолвил он.

Я отвечал, что отнюдь так не думаю, что многое в горцах вызывает у меня восхищение и что сам мистер Кэмпбелл, если на то пошло, тоже ведь родом из Горной Шотландии.

– Да, это правда, – согласился он. – У него прекрасная родословная.

– А что вы скажете о королевском управляющем?

– О Колине Кэмпбелле? Что ж, он сам идет на рожон.

– Я слышал, он намерен выселить арендаторов.

– Да, это верно. Но дело это, как говорится, туда-сюда и ни с места. Джеймс Гленский поехал в Эдинбург, приискал себе там стряпчего, уж конечно какого-нибудь Стюарта (они ведь все, как летучие мыши на чердаке, друг дружки держатся), словом, дело о выселении было приостановлено. Потом Колин Кэмпбелл поехал, выхлопотал себе бумагу в суде казначейства, и теперь, я слышал, первая партия переселенцев отправляется уже завтра. Причем начнут выселение в Дюроре, можно сказать, прямо у Джеймса под окнами. Нехорошо все это, неразумно. Я так, по скромному своему разумению, понимаю.

– Вы полагаете, что горцы взбунтуются?

– Оружие-то у них отобрали. Во всяком случае, таково мнение правительства. На самом-то деле, у многих припрятано. Правда, у Колина Кэмпбелла за спиной солдаты, а все же его жене не позавидуешь. На ее месте я не обольщал бы себя надеждами, доколе он не вернется из этой поездки. Эти аппинские Стюарты народ лихой.

Я заметил, что в горах, как видно, нет их опаснее.

– Да нет, не скажите. В том-то вся и штука. Положим, обстряпает Колин это дело в Аппине, так ведь ему еще ехать в соседние земли, в Мамор. А там Камероны. Он ведь и там королевский управляющий и везде собирается учинить выселение. Так что, мистер Бальфур, буду уж с вами до конца откровенным: если здесь ему вдруг сойдет с рук, то на второй-то раз уж не сносить головы. Камероны ему не спустят.

В таких беседах проходило наше путешествие.

Солнце было уже в зените, когда мистер Гендерленд, изъявив удовольствие от приятно проведенного времени в обществе друга мистера Кэмпбелла, «сладкогласого певца нашего реформатского Сиона», предложил мне заночевать у него в доме на окраине Кингерлоха. Предложение это сильно меня обрадовало. Сказать по правде, мне не очень хотелось идти к Джону Клеймуру. После злополучных знакомств с проводником и паромщиком я стал побаиваться встреч с горцами. Итак, я с охотою согласился. Через час-другой мы подошли к небольшому дому, одиноко стоявшему на берегу Линни-Лоха. Солнце уже опустилось с голых вершин Ардгурских гор, но еще освещало горы в Аппине; залив походил на тихое озеро, только чайки с криком кружили у берега, нарушая величественную тишину дикого края.

Не успели мы подойти к двери, как мистер Гендерленд, к великому моему изумлению, устремился вперед, весьма неучтиво оставив меня у порога (я потому говорю «к изумлению», что всегда поражался вежливости и учтивости горцев). Он вбежал в комнату и, схватив банку и маленькую роговую ложку, принялся набивать свой нос табаком, да с таким усердием, что мне оставалось только дивиться поместительности его носа. Всласть отчихавшись, он повернулся ко мне с глуповатой улыбкой.

– Вот ведь какая оказия. Я дал обет не брать с собой табаку. Сказать по правде, большое лишение, но, как подумаешь о великомучениках благословенной Пресвитерианской церкви да и во всем христианском мире, право, стыдно становится за свою слабость.

Как скоро мы отобедали (лучшими блюдами в доме были овсянка и сыворотка), мистер Гендерленд, приняв на себя торжественно-строгий вид, объявил, что почитает своим долгом перед мистером Кэмпбеллом осведомиться о состоянии моей души и отпустить мои грехи перед Богом. Вспомнив о его пристрастии к табаку, я было усмехнулся, но вскоре от его слов на глаза мои навернулись слезы.

Доброта и скромность – эти чувства никогда не должны скудеть в наших сердцах. Не так уж часто их встретишь в нашем жестоком мире, где царят холодное равнодушие и гордыня. Но мистер Гендерленд не только был наделен этими чувствами, но обладал даром пробуждать их в других сердцах. Счастливо избегнув смертельной опасности, я, конечно, гордился в душе своими приключениями, однако ж в смирении преклонил колени перед бедным стариком, не только не устыдясь своего положения, но, напротив, гордясь им.

Перед тем как лечь спать, мистер Гендерленд достал из потайного места скудные свои сбережения, хранившиеся в земляной стене дома, и протянул мне шесть пенсов на дорожные надобности. Этот новый порыв необыкновенной его доброты растрогал меня, и я потерялся. Но он предлагал их с такой искренностью, с таким участием, что я почел неучтивым противоречить и принял деньги, оставив его при средствах более скудных, чем были у меня в ту минуту.

35

Лох (шотл.) – узкий длинный морской залив, глубоко вдающийся в сушу и образующий как бы озеро.

Похищенный. Катриона

Подняться наверх