Читать книгу Лебединая песнь - Роберт Маккаммон - Страница 19

Темнота спустилась внезапно. В июльском воздухе стоял декабрьский холод, черный ледяной дождь продолжал поливать руины Манхэттена.

Сестра Жуть и Арти Виско стояли на гребне гряды, образованной развалинами зданий, и смотрели на запад. На другом берегу Гудзона на нефтеперегонных заводах Хобокена и Джерси-Сити все еще полыхали пожары, там бушевало оранжевое пламя. На западе же пожаров не было. Капли дождя стучали по сморщенному пестрому зонтику, который Арти нашел в руинах магазина спорттоваров. Магазин этот снабдил их и другими сокровищами: светоотражающим ярко-оранжевым рюкзаком, который теперь висел за плечами Арти, и новой парой кроссовок для Сестры Жуть. В сумке «Гуччи», висевшей у нее на плече, лежали обгоревшая буханка ржаного хлеба, две банки анчоусов с ключиками на крышках, пакет жареных ломтиков ветчины и чудом уцелевшая, пережившая катастрофу бутыль канадского имбирного эля. Путникам потребовалось несколько часов, чтобы пересечь пространство между началом Пятой авеню и первым пунктом назначения – туннелем Линкольна. Однако туннель обрушился, и река затопила его до самых ворот для сбора платы за проезд, возле которых горой лежали раздавленные автомобили, бетонные плиты и трупы.

Они молча отвернулись. Сестра Жуть повела Арти на юг, к туннелю Холланда и другим путям под рекой. Прежде чем они дошли, стемнело, и теперь им приходилось ждать утра, чтобы выяснить, не обвалился ли и туннель Холланда. Последний указатель, найденный Сестрой Жуть, гласил: «Двадцать вторая Западная улица», но он валялся на боку в золе и мог быть заброшен сюда взрывом издалека.

– Ну, – тихо сказал Арти, глядя за реку, – непохоже, что там кто-нибудь живет?

– Нет.

Сестра Жуть вздрогнула и поплотнее запахнула норковое манто.

– Холодает. Нужно найти какое-нибудь укрытие.

Она поглядела на смутно проступавшие в сумерках уцелевшие дома. Любой из них мог обрушиться на их головы, но Сестре Жуть куда больше не нравилось, как быстро падает температура.

– Пошли, – позвала она и зашагала к одному из сооружений.

Арти молча последовал за ней.

За время путешествия они встретили лишь четырех человек, не погибших в катастрофе, и трое из них оказались так изувечены, что жизнь в них едва теплилась. Четвертый – страшно обгоревший мужчина в полосатом костюме строгого покроя, – когда они приблизились к нему, взвыл, как собака, и нырнул обратно в расщелину. Сестра Жуть и Арти шли буквально по трупам, и ужасный лик смерти перестал их страшить. Теперь они вздрагивали, заслышав в завалах чей-то стон, а один раз их испугали хохот и визг вдалеке. Они пошли на голоса, но так и не увидели никого живого. Безумный смех преследовал Сестру Жуть. Он напомнил ей о том, что она услышала в кинотеатре, – о смехе человека с горящей рукой.

«Думаю, что там, снаружи, есть и другие уцелевшие, – сказал он. – Вероятно, прячутся где-нибудь. В ожидании смерти. Хотя долго им ждать не придется. Вам тоже».

– Это мы еще посмотрим, гаденыш, – сказала вслух Сестра Жуть.

– Что? – спросил Арти.

– А, ничего. Я просто… думала.

«Думала!» – внезапно поняла она.

Этим она не привыкла заниматься. Последние несколько лет прошли для нее в каком-то угаре, а до них была тьма, нарушаемая только вспышками ярко-голубого света и демоном в желтом дождевике.

«Мое настоящее имя не Сестра Жуть! – вдруг осознала она. – Мое настоящее имя…» Но она не помнила его, как не помнила, кто она и откуда появилась.

«Как я попала сюда?» – спрашивала она себя, но не могла найти ответа.

Они забрались в руины здания из серого камня. Для этого им пришлось вскарабкаться на кучу обломков и проползти через дыру в стене. Внутри оказалось черным-черно, а воздух был пропитан запахом тины и дымом, но по крайней мере они укрылись от ветра. Они на ощупь шли по наклонному полу, пока не наткнулись на угол. Устроившись там, Сестра Жуть полезла в сумку за буханкой хлеба и бутылью с элем. Ее пальцы коснулись стеклянного кольца, обернутого смятой полосатой рубашкой, которую она сняла с манекена. Другие осколки, завернутые в голубой шарф, лежали на дне сумки.

– Вот. – Она отломила хлеба и дала Арти, потом взяла ломоть себе.

Вкус был горелый, но все же лучше, чем ничего. Она сковырнула крышку с бутылки эля, который сразу запенился и полез наружу. Тут же приложив горлышко ко рту, женщина сделала несколько глотков и передала бутылку Арти.

– Терпеть не могу имбирный эль, – сказал он, когда утолил жажду. – Но это лучшее из того, что я когда-либо пил в своей жизни.

– Не выпивай все сразу.

Сестра Жуть задумалась, стоит ли открывать анчоусы, ведь они соленые и пить захочется еще сильнее. Ломтики ветчины были слишком большой роскошью, чтобы съесть их сейчас. Она отломила еще один кусок хлеба для спутника, затем такой же для себя и убрала буханку.

– Знаете, что я ел на ужин, перед тем как это случилось? – спросил Арти. – Говядину. Большое такое ребрышко в одном заведении на Пятидесятой Восточной. Потом я и еще несколько парней пошли по барам. Это был вечерок, скажу я вам! Чертовски здорово провели время!

– Хорошо вы живете.

– Ага. А что вы делали в ту ночь?

– Ничего особенного, – ответила она. – Просто находилась неподалеку.

Арти на время затих, жуя хлеб. Потом продолжил:

– Перед тем как выйти, я позвонил жене. Кажется, я наврал ей – сказал, что пойду прогуляюсь, хорошо поем и вернусь в отель. Она просила меня быть осторожным и сказала, что любит меня. Я заверил, что люблю ее и через пару дней вернусь.

Он умолк и вздохнул. Сестра Жуть услышала, как у него перехватило дыхание.

– Боже, – прошептал он, – я рад, что позвонил ей. Рад, что услышал ее голос до того, как это случилось. Эй, леди, а что, если в Детройт тоже попали?

– Попали? Что значит – попали?

– Ядерной бомбой, – сказал он. – Что еще, вы думаете, могло сотворить такое? Ядерная бомба! Может, даже не одна. Возможно, их сбросили по всей стране! Вероятно, попали во все города, и в Детройт тоже!

В голосе Арти зазвучали истерические нотки, и мужчина заставил себя остановиться и успокоиться.

– Нас бомбили эти сволочи-русские, леди. Вы что, не читали газет?

– Нет, не читала.

– А что же вы делали? Жили на Марсе? Любой, кто читает газеты и смотрит телик, мог сообразить, что это свинство не за горами! Русские разбомбили нас к чертовой матери… и я думаю, мы сполна ответили им тем же.

«Ядерная бомба?» – удивленно подумала Сестра Жуть.

Она едва вспомнила, что это такое. Ядерная война – уж о ней-то она беспокоилась меньше всего!

– Надеюсь, если попали в Детройт, то она умерла быстро. Я имею в виду, что надо бы надеяться на такое. Чтобы она умерла быстро, без страданий. – произнес Арти.

– Да. Думаю, это правильно.

– Хорошо ли… правильно ли, что я солгал ей? Но эта была «белая» ложь. Я не хотел, чтобы она беспокоилась обо мне. Она волнуется, что я много пью и делаю глупости. Я не умею пить. Правильно ли, что вчера вечером я сказал ей «белую» ложь?

Сестра Жуть поняла: он умолял ее подтвердить, что поступил правильно.

– Конечно, – сказала она ему. – Многие в тот вечер сделали хуже. А она легла спать, не волнуясь о…

Что-то острое кольнуло Сестру Жуть в левую щеку.

– Не двигайтесь, – предупредил женский голос. – А лучше не дышите. – Голос дрожал: тот, кто говорил, сам был испуган до смерти.

– Кто здесь? – спросил Арти, у которого душа ушла в пятки. – Эй, леди! Как вы?

– В порядке, – ответила Сестра Жуть.

Она ощупала щеку и почувствовала нажим острого, как нож, куска стекла.

– Я сказала не двигаться. – Осколок уперся в нее. – Сколько еще ваших?

– Только один.

– Арти Виско. Меня зовут Арти Виско. Где вы?

Последовала длинная пауза. Затем женщина спросила:

– У вас есть еда?

– Да.

– Вода? – На этот раз прозвучал мужской голос, откуда-то слева. – Есть вода?

– Не вода. Имбирный эль.

– Давай посмотрим, на что они похожи, Бет, – сказал мужчина.

Вспыхнуло пламя зажигалки, такое яркое во тьме, что Сестре Жуть пришлось на несколько секунд зажмуриться. Незнакомка поднесла огонь к ее лицу, а потом к лицу Арти.

– Думаю, все нормально, – сказала она мужчине, который вышел на свет.

Сестра Жуть смогла разглядеть женщину, присевшую около нее. Лицо у нее было распухшее, на переносице – рана, но все же она выглядела молодо, может, чуть старше двадцати пяти лет. На покрытой волдырями голове осталось несколько свисающих колечек от кудрявых светло-каштановых волос. Брови выжгло, темно-голубые глаза опухли и покраснели. Девушка была стройной, одета в синее полосатое платье в пятнах крови. Длинные тонкие руки сплошь покрыты волдырями. На ее плечи было накинуто что-то вроде куска шитого золотом занавеса.

На мужчине были лохмотья полицейской формы. Он был старше – вероятно, ближе к сорока годам, и его темные, коротко стриженные волосы сохранились только на правой стороне головы, а на левой сожжены до мяса. Это был крупный, грузный мужчина. Его забинтованная левая рука висела на перевязи, сделанной из той же грубой, с золотистыми прошивками материи.

– Боже мой! – сказал Арти. – Леди, мы нашли полицейского!

– Откуда вы? – спросила Бет.

– Не отсюда. А вам-то что?

– Что здесь? – Женщина кивнула на сумку.

– Вы так интересуетесь или хотите ограбить?

Та в нерешительности поглядела на полицейского, потом опять на Сестру Жуть, опустила кусок стекла и заткнула его за пояс.

– Я вас просто спрашиваю.

– Обгорелый хлеб, пара банок анчоусов и немного ломтиков ветчины.

Почти увидев, как девушка сглотнула слюну, Сестра Жуть залезла в сумку и вынула хлеб:

– Вот. Ешьте на здоровье.

Бет отломила кусок и передала уменьшившуюся буханку полицейскому, который тоже взял себе немного и засунул в рот так, будто это была манна небесная.

– Можно? – И Бет потянулась за элем.

Сестра Жуть позволила ей и, когда оба, девушка и полицейский, напились, почувствовала по весу бутылки, что осталось не больше трех хороших глотков.

– Вся вода заражена, – сказала Бет. – Вчера один из нас попил из лужи. Вечером его стало рвать кровью. Примерно через шесть часов он умер. Мои часы все еще ходят. Смотрите.

Она показала Сестре Жуть свой «Таймекс». Стекло помутнело, но старые часы продолжали тикать. Было восемь двадцать две.

– Один из нас, – сказала она.

– Сколько же вас? – спросила Сестра Жуть.

– Еще двое. Ну, на самом-то деле всего один. Латиноамериканка. Мистер Каплан скончался прошлой ночью. Парень вчера тоже умер. А миссис Айверс умерла во сне. В живых остались только четверо.

– Трое, – уточнил полицейский.

– Ах да. Правильно. Осталось трое. Латиноамериканка там, внизу. Мы не могли заставить ее двинуться с места, и никто из нас не знает испанского. А вы?

– Нет. Извините.

– Я Бет Фелпс, а он Джек… – Она не могла вспомнить его фамилию и покачала головой.

– Джек Томашек, – подсказал он.

Арти опять представился, но Сестра Жуть спросила:

– А почему вы сидите не здесь, наверху, а там, в подвале?

– Там теплее, – ответил ей Джек, – и безопаснее.

– Безопаснее? Это почему? Здание старое. Если его снова тряхнет, все это свалится вам на головы.

– Мы только сегодня вышли наверх, – объяснила Бет. – Парень – ему было около пятнадцати, думаю, – был самым крепким из нас. Он был эфиопом или кем-то вроде того и почти не говорил по-английски. Он вышел поискать еды и принес несколько банок тушеной говядины, кошачьей еды и бутылку вина. Но… они выследили его. И нашли нас.

– Они? – спросил Арти. – Кто они?

– Трое. Так обожжены, что трудно разобрать, кто из них мужчина, а кто женщина. Они пришли за ним сюда – с молотками и розочками от бутылок. У одного был топор. Они хотели забрать нашу еду. Парень подрался с ними, и тот, с топором…

Голос Бет дрогнул, глаза остекленели и уставились на оранжевый огонек зажигалки в ее руке.

– Они обезумели, – сказала она. – Они… они были бесчеловечны. Один из них порезал мне лицо. Думаю, я еще счастливо отделалась. Мы сбежали от них, и они забрали нашу еду. Не знаю, куда они ушли. Но я помню… от них пахло… словно горелыми чизбургерами. Не смешно? Но именно так я и подумала – горелыми чизбургерами. Поэтому мы стали прятаться в подвале. Теперь уже невозможно понять, что еще может случиться наверху.

«Вы не знаете и половины того, что случилось», – подумала Сестра Жуть.

– Я пытался отбиться от них, – сказал Джек. – Но мне кажется, я больше не в боевой форме.

Он повернулся к ним спиной, и Арти с Сестрой Жуть вздрогнули. Спина Томашека от плеч до пояса представляла собой багровую гноящуюся массу обожженной ткани. Он опять повернулся к ним лицом.

– Худший дерьмовый солнечный ожог, который когда-либо получал этот старый поляк, – горько улыбнулся он.

– Мы услышали вас наверху, – сказала им Бет, – и подумали, что те твари вернулись. Мы поднялись, чтобы разведать, и поняли, что вы едите. Послушайте… Латиноамериканка тоже не ела. Можно, я возьму ей немного хлеба?

– Покажите нам подвал. – Сестра Жуть встала. – Я открою ветчину.

Бет и Джек повели их в вестибюль. Сверху лилась вода, образуя на полу большую черную лужу. От вестибюля пролет деревянных ступенек без перил спускался во тьму. Лестница опасно шаталась под их ногами.

В подвале действительно было теплее, всего на пять-шесть градусов, но изо рта все равно шел пар. Каменные стены еще оставались целы, а потолок почти не поврежден, если не считать нескольких трещин, через которые дождевая вода просачивалась вниз.

«Это старое здание, – подумала Сестра Жуть, – а тогда строили не так, как сейчас. Через равные промежутки потолок поддерживали каменные опоры, некоторые из них покрылись трещинами, но ни одна не обрушилась. Пока не обрушилась».

– Вот она.

Бет прошла к фигуре, прижавшейся к основанию одной из колонн. Черная вода стекала рядом с ее головой. Девушка сидела в растекающейся луже зараженного дождя и что-то держала в руках. Зажигалка проводницы погасла.

– Извините, – сказала Бет. – Трудно держать, потому что она нагревается, и мне не хочется тратить бензин. Это зажигалка мистера Каплана.

– Что вы сделали с телами?

– Мы убрали их подальше. Тут много коридоров. Мы оттащили их в конец одного из них и там оставили. Я… я хотела произнести над ними молитву, но…

– Что «но»?

– Я забыла, как надо молиться, – ответила она. – Молитвы… кажется, теперь не имеют большого смысла.

Сестра Жуть что-то промычала и полезла в сумку за пакетом с ветчиной. Бет наклонилась и протянула латиноамериканке бутылку с элем. Дождевая вода попала ей на руку.

– Вот, – сказала Бет, – немного питья. Эль дринко.

Латиноамериканка издала хнычущий, жалобный звук, но не ответила.

– Она так и сидит здесь, – пояснила Бет. – Вода попадает на нее, но она не переходит на сухое место. Хотите есть? – спросила она латиноамериканку. – Кушать, есть? Боже, как можно жить в Нью-Йорке, не зная английского?

Сестра Жуть стянула с ветчины почти весь пластик. Она оторвала кусочек ломтика и встала на колени около Бет Фелпс.

– Посветите еще зажигалкой. Может, если она увидит, что у нас есть, нам удастся сдвинуть ее с места.

Вспыхнула зажигалка. Сестра Жуть взглянула на покрытое волдырями, но все еще милое лицо латиноамериканки, которой, вероятно, было не больше двадцати лет. Длинные черные волосы обгорели на концах, и там, где локоны были выжжены, виднелась кожа. Девушка не прореагировала на свет. Ее большие влажные карие глаза были устремлены на то, что она держала в руках.

– О, – слабо охнула Сестра Жуть. – О… нет.

Ребенку, девочке с блестящими, как у матери, волосами, было, вероятно, года три. Сестра Жуть не видела ее личика. И не хотела видеть. Одна застывшая маленькая ручка выгибалась вверх, как будто тянулась к матери, тело неуклюже лежало на руках девушки, и Сестра Жуть поняла, что ребенок мертв.

Вода текла через дыру в потолке, омывая волосы латиноамериканки и ее лицо черными слезами. Женщина стала тихонько напевать, нежно баюкая труп.

– Она не в своем уме, – сказала Бет. – Вот так и сидит с прошлой ночи, когда ребенок умер. Если она не уйдет из этой воды, тоже умрет.

Сестра Жуть слышала Бет очень смутно, словно издалека. Она протянула руки к латиноамериканке.

– Послушайте, – сказала она странным голосом, незнакомым для нее самой. – Я возьму ее. Дайте ее мне.

Дождевая вода черными ручьями стекала по ее ладоням. Латиноамериканка запела громче.

– Дайте ее мне. Я возьму ее.

Девушка стала качать труп еще сильнее.

– Дайте ее мне.

Сестра Жуть услышала, что ее голос отдается безумным эхом, и вдруг мысленно увидела вспышки голубого света.

– Я… возьму… ее.

Падал дождь, и гром гремел, как глас Божий: «Ты!.. Ты, грешница! Ты, пьяная грешница, убила ее и теперь должна заплатить…»

Она опустила взгляд. На ее руках лежал труп маленькой девочки. Светлые волосы ребенка были в крови, а открытые глаза заливал дождь. Вращалась голубая мигалка патрульной машины, и полицейский в желтом дождевике, нагнувшись к женщине, сидящей на дороге, мягко сказал:

– Давайте же. Вы должны отдать ее мне.

Он оглянулся через плечо на напарника, который устанавливал сигнальные знаки возле покореженного перевернутого автомобиля.

– Она не в себе. Я чувствую запах алкоголя. Мне нужна твоя помощь.

И тогда они оба, два демона в желтых дождевиках, подошли к ней, чтобы отобрать у нее ребенка. Она отпрянула и стала отбиваться от них, выкрикивая:

– Нет! Вы ее не получите! Я не дам вам ее отнять!

Но громовой голос приказал: «Отдай ее, грешница, отдай ее». А когда она закричала и зажала уши ладонями, чтобы не слышать голос Судии, они взяли у нее дитя.

Из руки девочки выпал стеклянный шар, забавная безделушка, внутри которой таился снежный пейзаж игрушечной деревни в сказочной стране.

«Мама, – вспомнила она возбужденный детский голос, – смотри, что я выиграла на дне рождения. У меня получился самый лучший хвостик для ослика!»

Девочка потрясла шар, и на мгновение – всего лишь на мгновение – мать отвела взгляд от дороги, чтобы сфокусировать свое затуманенное зрение на мелких снежинках, падавших на крыши в далекой волшебной стране.

Она видела, как падает стеклянный шар, словно в страшно замедленной съемке, и закричала, потому что знала: он вот-вот разобьется о бетон, а когда он разобьется, все пропадет и исчезнет.

Шар ударился прямо перед ней, и, когда разлетелся на тысячи сверкающих осколков, ее крик оборвался и перешел в сдавленный стон.

– О, – прошептала она, – о… нет.

Сестра Жуть смотрела на мертвое дитя на руках латиноамериканки.

«Моя маленькая девочка мертва, – вспомнила она. – Я взяла ее в гости на день рождения, была пьяна и загнала машину прямо в кювет. О Боже… О возлюбленный Иисус! Грешница. Пьяная, безнравственная грешница! Я убила ее. Я убила мою маленькую девочку. О Боже, прости меня…»

Слезы обожгли ей глаза и потекли по щекам. В ее сознании, как сорванные листья в бурю, проносились обрывки воспоминаний: муж, обезумевший от горя, проклинавший ее и кричавший, что больше не хочет ее видеть; мать, смотревшая на нее с отвращением и жалостью и говорившая, что ей никогда уже не родить ребенка; врач в больнице, качавший головой и проводивший осмотр в строго определенные часы; больничные коридоры, где нелепые, неуклюжие безумные женщины болтали, визжали и дрались из-за гребенки; и высокий забор, через который она перелезла в тишине ночи и сквозь снежную вьюгу ушла прятаться в соседнем лесу.

«Моя маленькая девочка мертва, – подумала она. – Мертва и покинула меня давным-давно».

Слезы почти ослепили Сестру Жуть, но она видела достаточно хорошо, чтобы понять: ее дочь не страдала так, как та, которая лежала сейчас на руках латиноамериканки. Ее маленькую девочку похоронили в тени дерева на вершине холма. Эта должна лежать в холодном сыром подвале в городе мертвых.

Латиноамериканка подняла голову и поглядела на Сестру Жуть отчаянными, затравленными глазами. Она моргнула и медленно протянула руку сквозь лившуюся сверху воду, чтобы коснуться щеки женщины. Слезинка на секунду замерла на кончике ее пальца, прежде чем упасть.

– Дайте ее мне, – прошептала Сестра Жуть. – Я приму ее.

Девушка снова задержала тоскливый взгляд на трупике, потом из ее глаз хлынули слезы и смешались с текущим по лицу черным дождем. Она поцеловала личико мертвого ребенка, на миг прижала дочку к себе, а затем передала Сестре Жуть.

Та взяла тельце так, будто принимала дар, и стала подниматься.

Но латиноамериканка опять протянула руку и коснулась раны в форме распятия на шее Сестры Жуть. Она изумленно произнесла:

– Бендито. Муи бендито.

Сестра Жуть встала, а латиноамериканка медленно отползла от воды и легла на пол, съежившись и дрожа. Джек Томашек взял трупик у Сестры Жуть и пошел во тьму.

– Не знаю как, но вы это сделали, – сказала Бет.

Она нагнулась, чтобы дать латиноамериканке бутылку с элем. Девушка взяла ее у Бет и допила до конца.

– Боже мой, – сказал Арти Виско, стоявший позади Сестры Жуть, – я только что понял… Я даже не знаю вашего имени.

– Имя… Какое? – удивилась она.

«Какое у меня имя? Откуда я появилась? Где то тенистое дерево, что приютило мою маленькую девочку?» Ни один ответ не пришел к ней.

– Можете звать меня… – Она смутилась.

«Я же бездомная нищенка, – подумала она. – Я никто, всего лишь безымянная нищенка, и я не знаю, куда иду… но, по крайней мере, я знаю, как попала сюда».

– …Сестра, – ответила она. – Зовите меня Сестра. – И до нее дошел внутренний крик: «Я больше не безумна!»

– Сестра, – повторил Арти. Он произнес это как «систа». – Не бог весть какое имя, но думаю, что подходящее. Рад познакомиться с вами, Сестра.

Она кивнула. Смутные воспоминания все еще крутились у нее в голове. Боль, порожденная ими, не уходила, но это случилось очень давно – со слабой и беспомощной женщиной.

– Что же нам теперь делать? – спросила ее Бет. – Не можем же мы просто оставаться здесь?

– Нет. Не можем. Завтра мы с Арти собираемся пройти через туннель Холланда, если он не поврежден. Мы идем на запад. Если вы трое хотите идти с нами, приглашаем.

– Оставить Нью-Йорк? А что, если… там ничего нет? Что, если все пропало?

– Будет нелегко, – твердо сказала Сестра. – Будет чертовски трудно и очень опасно. Не знаю, что там с погодой, но все же нам надо сделать первый шаг, ибо это единственный известный мне способ попасть куда-либо. Правильно?

– Правильно, – эхом ответил Арти. – У вас хорошая обувь, Бет. Она выдержит долгую дорогу.

– Идти придется далеко, – рассудила Сестра. – Очень далеко, и одному богу известно, что мы там найдем. Или что нас встретит.

– Хорошо, – решила Бет. – Ладно, я с вами.

Она опять погасила зажигалку, чтобы не тратить зря бензин. На этот раз ей показалось, что вокруг не так уж темно.