Читать книгу Лебединая песнь - Роберт Маккаммон - Страница 3

Крак!

Она почувствовала, как кто-то пнул ее картонную коробку, и машинально вцепилась в свою тряпичную сумку. Она устала и хотела покоя.

«Чтобы быть красивой, девушке нужно выспаться», – подумала она и снова закрыла глаза.

– Я сказал, вон отсюда!

Чьи-то руки схватили ее за лодыжки выше грязных кед и грубо выволокли из коробки на мостовую. Она негодующе закричала и начала бешено лягаться:

– Ты, сукин сын, мерзавец, оставь меня в покое, негодяй!

– Черт, ты только глянь! – сказала одна из двух фигур, стоявших над ней на Западной Тридцать шестой улице, освещенной красными лампами вывески вьетнамского ресторанчика напротив. – Да это баба!

Другой, тот, кто вытащил ее наружу, прорычал хриплым голосом:

– Баба не баба, а я надеру ей задницу.

Она села и крепко прижала к груди холщовую торбу, набитую немыслимыми вещицами.

В потоке неона на скуластом крепком лице стали видны глубокие морщины и уличная грязь. Водянистые голубые глаза, обведенные фиолетовыми кругами, светились страхом и злобой.

На голове бродяжки была бирюзовая шапочка, найденная днем раньше в опрокинутом мусорном бачке. Гардероб состоял из грязной серой набивной блузки с короткими рукавами и мешковатых коричневых мужских брюк с заплатами на коленях. Она была ширококостной, плотной женщиной, ее живот и бедра выпирали из грубой ткани брюк. Одежда, как и холщовая хозяйственная сумка, попала к ней от доброго служителя Армии спасения. Из-под шапочки на плечи неряшливо падали каштановые с проседью волосы, местами обкромсанные – там, где удалось достать ножницами.

Сумку в неописуемом беспорядке наполняли самые разные предметы: катушка рыболовной лески, проеденный молью ярко-оранжевый свитер, пара ковбойских сапог со сломанными каблуками, ржавый церковный поднос, бумажные стаканчики и пластмассовые тарелки, журнал «Космополитен» годичной давности, обрывок цепочки, несколько пачек «Джуси фрут» и многое другое, о чем владелица уже и позабыла.

Пока напавшие разглядывали ее, один из них – угрожающе, она все крепче сжимала сумку. Левый глаз женщины заплыл, скула была ободрана и вздулась, а ребра болели: три дня назад по милости злобной оборванки в христианском приюте ей пришлось пересчитать ступеньки. Она приземлилась на площадке, поднялась по лестнице и точным свинцовым ударом правой вышибла той тетке пару зубов.

– Ты залезла в мою коробку, – сказал хриплый мужик.

Он был бородат, с мутными глазами, высокий и костлявый, одет лишь в голубые джинсы, грудь блестела от пота. Второй – ниже ростом и тяжелее, в пропотевшей рубашке и зеленых армейских штанах, карманы которых были набиты окурками, – тряс сальными темными волосами и все время чесал в паху.

Тощий пнул ее в бок носком ботинка, и она поморщилась от боли в ребрах.

– Оглохла? Я сказал, ты залезла в мой чертов ящик!

Картонная коробка, в которой она спала, валялась на боку посреди целого острова смердящих мусорных мешков, за две с лишним недели забивших тротуары и стоки Манхэттена, – дворники объявили забастовку. При удушающей жаре – почти сорокаградусной днем и тридцатипятиградусной ночью – пакеты раздувались и лопались. Для крыс наступил праздник: горы мусора лежали неубранными, перекрывая на некоторых улицах движение.

Бездомная невидяще глядела на мужчин – содержимое половины бутылки «Красного кинжала» всасывалось в стенки ее желудка. Последнее, что она ела, были куриные кости и остатки из консервной банки.

– А?

– Моя коробка! – заорал бородатый прямо ей в лицо. – Это мое место. Ты сумасшедшая или как?

– Она безмозглая, – сказал другой, – ненормальная, как черт.

– И страшная, как черт. Эй, что там у тебя в торбе? Дай-ка посмотреть.

Он ухватился за ткань и дернул, но женщина громко заорала и не отпустила торбу, только вытаращила глаза от страха.

– У тебя там деньги? Выпивка? Давай сюда, дура!

Мужик почти вырвал сумку у нее из рук, но бродяжка захныкала и повисла на ней. Красным сверкнуло украшение на ее шее – маленькое дешевое распятие, прикрепленное к ожерелью из полированных камешков.

– Э! – сказал второй. – Смотри-ка! Я ее знаю. Я видел, как она побиралась на Сорок второй улице. Она думает, что с понтом святая, все проповедует. Ее зовут Сестра Жуть.

– Да? А может, мы тогда заложим эту безделушку?

Он потянулся сорвать распятие, но женщина резко отвела голову в сторону. Схватив ее за шею, он зарычал и замахнулся другой рукой, чтобы ударить.

– Пожалуйста! – стала умолять она, готовая заплакать. – Пожалуйста, не бейте меня. У меня для вас кое-что есть! – И стала рыться в сумке.

– Давай сюда и проваливай! Башку бы тебе расшибить за то, что спала в моей коробке.

Он отпустил ее голову, но кулак держал наготове. Несчастная копалась в торбе и непрестанно всхлипывала.

– Тут у меня кое-что есть, – бормотала она, – где-то тут…

– Выкладывай давай, – он подтолкнул ее ладонью, – и тогда, может, я не надеру тебе задницу.

Ее рука нащупала то, что искала.

– Нашла, – сказала она. – Ага, вот оно.

– Ну, давай сюда!

– Хорошо.

Всхлипывания прекратились, и голос ее стал тверд, как металл. Незаметным плавным движением она вытащила бритву, со щелчком раскрыла ее и, взмахнув, полоснула по голой руке бородатого.

Из раны струей брызнула кровь. Лицо мужчины побледнело. Он схватился за запястье, рот его округлился, и раздался вскрик, похожий на подавленный кошачий вой.

Бродяжка тут же вскочила и, держа перед собой холщовую сумку как щит, снова замахнулась лезвием на обоих мужиков, которые повалились друг на друга, поскользнувшись на захламленной мостовой. Бородатый, по руке которого струилась кровь, поднялся и двинулся на нее, вооружившись деревяшкой с торчащими ржавыми гвоздями. Глаза его сверкали яростью.

– Я тебе покажу! – вопил он. – Я тебе сейчас покажу!

Он кинулся на нее, но она пригнулась и опять ударила его бритвой. Он отпрянул и замер, тупо уставившись на струйку крови, стекавшую по его груди.

Сестра Жуть не медлила: повернулась и побежала. Поскользнулась в гнилой луже, но удержала равновесие. За ее спиной раздавались крики.

– Я тебя поймаю! – угрожал бородатый. – Подожди, я найду тебя! Стой!

Она не стала его ждать и кинулась наутек, шлепая кедами по мостовой. Достигнув барьера из тысяч драных мусорных мешков, она перебралась через него, на ходу подняв и засунув в сумку несколько интересных вещей вроде треснутого шейкера и размокшего экземпляра «Нэшнл джиографик». Уже недосягаемая для преследователей, она все же продолжала идти. Ее дыхание болезненно отдавалось в легких, все тело дрожало.

«Они были близко, – думала она. – Демоны чуть не схватили меня. Но, слава Иисусу, все обошлось, и когда Он прилетит на своей летающей тарелке с планеты Юпитер, я буду там, на золотом берегу, целовать Ему руки».

На углу Тридцать восьмой и Седьмой авеню она остановилась, стараясь отдышаться и глядя, как поток машин проносится мимо, будто охваченное паникой стадо. Желтое марево помойных испарений и автомобильных выхлопов стояло в воздухе, как дымка над заболачивающимся прудом, влажный пар действовал на Сестру Жуть угнетающе. Капли пота проступали на лбу и стекали по щекам, одежда промокла. Бедняжке так недоставало дезодоранта, но остатки «Секрета» закончились. Оглядывая лица незнакомцев, окрашенные сиянием неона в цвет сырого мяса, она не знала, куда идет, и едва ли понимала, где была. Но осознавала, что не может торчать на этом углу до утра, – стоять под открытым небом значило привлекать дьявольские рентгеновские лучи, бьющие по голове с целью выковырять твой мозг. Она пошла на север, в сторону Центрального парка. Голова ее тряслась в такт шагам, плечи понуро опустились.

Ей никак не удавалось успокоиться после стычки с двумя безбожниками, которые хотели ее ограбить.

«Кругом грех! – думала она. – На земле, в воде и в воздухе – мерзкий, черный, злой грех!»

Он читался и на лицах прохожих. О да! Видно было, как грех наползает на них, словно капюшоном закрывая им глаза и заставляя рты хитро кривиться. Этот мир и демоны делают простых людей безумцами, она это знала. Никогда раньше бесы не работали так усердно и не проявляли такую жадность до невинных душ.

В ее памяти всплыло волшебное местечко на пути к Пятой авеню, и глубокие морщины тревоги смягчились. Она часто ходила туда любоваться изящными вещицами в витринах. Они обладали властью успокаивать ее душу. Охрана у двери не позволяла ей войти, но бродяжка довольствовалась тем, что просто стояла снаружи и смотрела. Ей припомнился выставленный там однажды стеклянный ангел – впечатляющая фигура: длинные волосы откинуты назад и подобны блестящему огню, крылья готовы отделиться от сильного стройного тела, а на прекрасном лице сияют многоцветными чудесными огоньками глаза. Целый месяц Сестра Жуть ежедневно ходила созерцать ангела, пока его не заменили стеклянным китом, который выпрыгивал из бурного сине-зеленого моря. Конечно, на Пятой авеню имелись и другие места с сокровищами, и женщина знала их названия: «Сакс», «Фортунофф», «Картье», «Гуччи», «Тиффани». Но ее тянуло к статуэткам в витрине магазина хрусталя Штойбена, к волшебному месту мечтаний, успокаивающих душу, где шелковистое сияние полированного стекла под мягким светом заставляло ее думать, как прекрасно должно быть на небесах.

Что-то вернуло ее к реальности. Она заморгала от яркого, кричащего неона. Надпись рядом гласила: «Девушки! Живые девушки!»

«Как будто мужчинам нужны мертвые девушки», – удивленно подумала она.

Киноафиша зазывала: «Рожденный стоя». Надписи выскакивали из каждого углубления и дверного проема: «Порножурналы!», «Сексуальная помощь!», «Кабина для желающих быстро разбогатеть!», «Оружие боевых искусств!» Из дверей бара доносился грохот басов. Его дополняли другие бессвязные ритмы, извергаясь из громкоговорителей, установленных вдоль шеренги книжных лавочек, баров, стриптиз-шоу и порнотеатров. В половине двенадцатого ночи Сорок вторая улица около Таймс-сквер представляла парад человеческих страстей.

Юный латиноамериканец, подняв руки, заманивал:

– Кокаин! Опиум! Крэк! Прямо здесь!

Неподалеку конкурирующий продавец наркотиков распахнул пальто, чтобы показать прицепленные к подкладке пластиковые мешочки, и вопил:

– Только вдохните – и полетите! Дышите блаженством – почти задарма!

Другие торговцы кричали вслед автомашинам, которые медленно проезжали вдоль Сорок второй. Девушки в топах, джинсах, брючках в обтяжку или кожаных лосинах стояли у двери каждой книжной лавочки и кинотеатрика и соблазняющими знаками предлагали тем, кто за рулем, сбавить скорость. Некоторые уступали, и Сестра Жуть наблюдала, как юные девчонки уносились в ночь с незнакомцами. Шум почти оглушал. А через улицу на тротуаре перед «пип-шоу» сцепились двое молодых черных парней. Зеваки окружили их кольцом, смеялись и подзадоривали на более серьезную драку. Возбуждающий аромат гашиша плавал в воздухе – фимиам убежища от жизни.

– Кнопочные выкидные ножички! – горланил еще один продавец. – Кому ножички!

Сестра Жуть продолжала идти. Ее взгляд устало скользил с одного на другое. Она знала эту улицу, это пристанище демонов. Много раз она приходила сюда проповедовать. Но ее поучения никогда не имели действия, голос тонул в громе музыки и криках торговцев.

Она споткнулась о тело негра, распростертое на мостовой. Глаза его были открыты, из ноздрей натекла лужица крови.

Ослепленная неоновым светом, Сестра Жуть все шла, натыкаясь на людей. Ее отталкивали с бранью. Она увещевала:

– Спасайте свои души! Конец близок! Бог милостив!

Но никто, казалось, не замечал ее. Она вклинилась в месиво тел и внезапно лицом к лицу столкнулась со сгорбленным стариком в испачканной на груди рубахе. Он обругал ее, вцепился в сумку, выхватил несколько вещей и убежал прежде, чем она смогла хорошенько треснуть его.

– Чтоб тебе сгореть в аду, сукин сын! – крикнула она.

Но вдруг ее прошила волна леденящего страха, и она вздрогнула.

На миг ей показалось, что на нее летит товарный поезд. Она не увидела, как ее сшибает, просто почувствовала это. Жесткое костлявое плечо швырнуло ее на проезжую часть с такой легкостью, будто ее тело превратилось в соломинку. И в ту же секунду в мозгу возникла яркая картина: гора растерзанных, обугленных кукол. Нет, не кукол – она осознала это, как только ее бросило на мостовую: у кукол не бывает внутренностей, вылезающих сквозь ребра, не бывает мозгов, вытекающих из ушей, не бывает зубов, которые торчат в застывших гримасах. Сестра Жуть зацепилась ногой за каменный бордюр и упала. Такси вильнуло, чтобы не наехать на нее, водитель кричал и давил на гудок. Женщина оказалась цела, только от падения свело судорогой больной бок. Она с трудом поднялась на ноги, желая узнать, кто же так сильно ударил ее, но никто не обращал на нее никакого внимания. Несчастная застучала зубами от холода, охватившего ее, несмотря на духоту жаркой полночи. Она пощупала рукой плечо, там, куда этот подонок толкнул ее и где, она знала, будет черный синяк.

– Ты, безбожное дерьмо! – завопила она на кого-то неизвестного.

Видение горы тлеющих трупов все качалось перед ее взором, а в живот когтями вцепился страх.

«Так кто же это шел вдоль края тротуара? – недоумевала Сестра Жуть. – Что за чудовище в человеческом обличье?»

Она увидела перед собой постеры боевиков: «Лики смерти, часть четвертая» и «Мондо бизарро». Подойдя ближе, она прочла, что обещала афиша: «Сцены со стола вскрытия! Жертвы автокатастрофы! Смерть в огне! Неурезанные и без цензуры!»

От закрытой двери кинотеатра веяло прохладой. «Входите! – гласила надпись. – У нас кондиционер!» Но это было нечто большее, чем просто терморегулятор. Прохлада была влажная и зловещая, прохлада тени, в которой росли ядовитые мухоморы, их румяные краски зазывали дитя подойти и попробовать сладкое.

Сестра Жуть стояла у самого входа; озноб поубавился, смешиваясь с пахучей жарой. Возлюбленный Иисус был ее призванием, и она знала, что Он защитит ее. Но и за бутылку «Красного кинжала», нет, даже за две полные бутылки она не смогла бы переступить порог этого кинотеатра.

Она попятилась от двери, наткнулась на кого-то, кто обругал и оттолкнул ее, а потом опять пошла, куда – ей было безразлично. Щеки ее горели от стыда. Несмотря на то что милостивый Иисус был на ее стороне, она испугалась, не решилась взглянуть злу в лицо. Она опять согрешила страхом.

Пройдя два квартала, она увидела черного мальчишку, который запихивал пивную бутылку в переполненный мусорный контейнер, стоявший в подворотне какой-то развалюхи. Притворившись, будто что-то ищет в сумке, она потопталась, пока он не прошел мимо, а потом завернула во двор и стала шарить в поисках бутылки. В горле у нее пересохло, и требовался хоть глоток, хоть капелька жидкости…

По ее рукам бегали крысы, но она не обращала на них внимания: она видела их каждый день, причем гораздо крупнее. Одна тварь сидела на краю контейнера и свирепо пищала. Сестра Жуть швырнула в нее лежавшей среди хлама теннисной туфлей, и крыса пропала.

От мусора несло гнилью, давно протухшим мясом. Наконец женщина откопала пивную бутылку и в тусклом свете с радостью увидела, что на дне еще осталось несколько капель. Она быстро поднесла ее к губам, языком пытаясь ощутить вкус напитка.

Не реагируя на досаждавших крыс, Сестра Жуть прислонилась спиной к шершавой кирпичной стене и оперлась рукой о землю, чтобы усесться поудобнее, но тут же коснулась чего-то мокрого и мягкого. Она посмотрела туда, а когда поняла, что это такое, то прижала ладонь ко рту, чтобы заглушить вскрик.

Оно было завернуто в несколько газетных листов, но крысы прогрызли их и занялись плотью. Женщина не могла сказать, какого оно возраста и было ли оно девочкой или мальчиком, но глаза на крошечном лице были полуоткрыты, как будто дитя сладко дремало. Оно было голенькое, кто-то подбросил его в скопление мусорных баков, мешков и гниющих на жаре отбросов, словно сломанную игрушку.

– Ох! – прошептала она и подумала о промытом дождем шоссе и небесном свете.

Далекий мужской голос произнес:

– Дайте ее мне, леди. Вы должны дать ее мне.

Сестра Жуть подняла мертвого младенца и стала укачивать его. Издалека доносились грохот бессмысленной музыки и крики продавцов с Сорок второй улицы, а женщина приглушенно напевала колыбельную:

– Баю-баю, баю-бай, детка-крошка, засыпай…

Она никак не могла вспомнить продолжение.

Голубой небесный свет и мужской голос наплывали сквозь время и расстояние:

– Дайте ее мне, леди. «Скорая помощь» сейчас прибудет.

– Нет, – прошептала Сестра Жуть.

Ее невидящие глаза были широко раскрыты, по щекам текли слезы.

– Нет, я не дам… ее…

Она прижала младенца к плечу, и крошечная головка поникла. Тельце было холодным. Вокруг в ярости визжали и прыгали крысы.

– О боже! – услышала она себя.

Потом подняла голову к полоске неба и почувствовала, как лицо исказила злоба, переполнив ее так, что она закричала:

– Где же Ты?

Голос эхом отозвался по всей улице и потонул в веселой суете в двух кварталах отсюда.

«Милостивый Иисус опоздал, – подумала она. – Он опоздал, опоздал, опоздал на очень важное свидание, свидание, свидание!»

Она истерически хихикала и рыдала, пока из ее горла не вырвался звук, похожий на стон раненого животного.

Прошло много времени, прежде чем Сестра Жуть поняла, что должна двигаться дальше и что не может взять дитя с собой. Она заботливо укутала его в оранжевый свитер из своей сумки, а затем опустила на дно одного из помойных баков и, как могла, завалила сверху мусором. Большая серая крыса приблизилась к ней вплотную, ощерив зубы, и женщина изо всей силы ударила ее пустой бутылкой из-под пива.

Не найдя сил встать на ноги, она выползла за ворота, понурив голову. Горючие слезы позора, отвращения и ярости текли по лицу.

«Я не могу так больше, – сказала она себе. – Я не могу больше жить в этом темном, мрачном мире! Дорогой, любимый Иисус, спустись на своей летающей тарелке и забери меня отсюда!»

Она уткнулась лбом в тротуар. Ей хотелось умереть и попасть на небеса, где все грехи будут начисто смыты.

Что-то музыкально звякнуло рядом о тротуар. Она подняла помутневшие, распухшие от слез глаза, но увидела лишь, как от нее кто-то удаляется. Фигура завернула за угол и исчезла.

Сестра Жуть заметила несколько монет, лежавших на мостовой поблизости от нее: три четвертака, два десятицентовика и цент. Кто-то решил, что она побирается, поняла она; ее рука метнулась вперед, чтобы подобрать мелочь, пока это не сделал другой.

Она старалась придумать, что же дальше делать. Чувствовала себя больной, слабой и усталой, но боялась спать на улице.

«Нужно найти, куда спрятаться, – решила она. – Отыскать нору и укрыться в ней».

Ее взгляд остановился на подземном переходе через Сорок вторую улицу, являвшемся одновременно спуском в метро.

Она и раньше спала в подземке и не сомневалась, что полицейские выгонят ее со станции или, еще хуже, опять упекут в кутузку. Но она знала и то, что в метрополитене есть уйма вспомогательных туннелей и незавершенных переходов, которые ответвлены от главных маршрутов и ведут глубоко под Манхэттен – так глубоко, что ни один демон в человеческом облике не найдет ее. Там можно свернуться в темноте клубочком и забыться. В руке она сжимала деньги: этого будет достаточно, чтобы пройти через турникет, а потом она сможет оторваться от грешного мира, которого избегает любимый Иисус.

Сестра Жуть встала, добралась до перехода через Сорок вторую улицу и спустилась в подземный мир.