Читать книгу Птица в клетке - Робин Роу - Страница 8

Джулиан

В десять часов я задергиваю шторы, пряча плоскую восковую луну, и ложусь спать. Я устал, но тело не может расслабиться. Дом пуст. Похоже, Рассел сегодня не приедет, а я боюсь оставаться ночью один.

Может, было бы легче, если бы не тишина. Как жаль, что у меня не осталось того небольшого DVD-плеера, который мама с папой купили мне для долгих путешествий. Годами я засыпал под звуки ситкомов или моего любимого фильма «Швейцарская семья Робинзонов». Но однажды плеер сломался, и ночи стали слишком тихими.

Я слышу постукивание бойлера. А за ним гул холодильника.

А над всем этим царапанье веток по крыше. Вроде бы все звуки привычные, но смутный страх не проходит.

Я включаю фонарик, смотрю на песочно-желтые стены и вспоминаю свою старую комнату. Ослепительно-синюю. Закрываю глаза и внезапно получается телепортироваться – я там. Желтый свет рядом уже не от фонарика, а от прикроватной лампы с основанием в форме полумесяца. Под окном небольшой книжный шкаф с облупившейся красной краской; полки забиты фильмами и книгами про Элиана Маринера. А на синеве стен яркими всплесками цветов выделяются постеры.

Впервые Рассел наказал меня, когда я повесил картину в этой комнате. Теперь я знаю: мне следовало сначала спросить разрешения, но тогда я не подумал. В старой комнате я мог вешать что угодно. Рассел не слишком строго меня наказал, но прежде вообще никто меня не наказывал, и я растерялся. Когда все закончилось, он спросил:

– Ты что, всегда дырявишь чужие стены?

Плача, я покачал головой.

– Так с чего решил, что здесь можно? Это не твои стены, не твоя мебель. Так ты себя вел в приемной семье? Поэтому они тебя выставили?

В день моего переезда дядя сказал, будто я так испорчен и доставил столько проблем моим приемным матери и сводному брату, что им все надоело. «Испорчен» не в смысле «избалован», а вот как мясо на солнце оставить. С гнильцой я. Дядя предупредил, что, если я и здесь буду так себя вести, он тоже меня выставит.

– Я понял, – сказал я и признался, что и правда развесил картины в комнате сводного брата.

Рассел кивнул, мол, неудивительно, а потом разразился тирадой, которую потом еще тысячу раз повторял: беда мира в том, что теперь отцы не растят сыновей, как следует, и ребята не становятся настоящими мужчинами. И если у таких недомужчин потом родятся свои сыновья, то и из них ничего путного не выйдет. Мальчишки не могут вырастить достойных взрослых.

Некоторые слова надолго застревают в голове. Дядя намекал, что отец у меня был не очень, а значит, и я не сильно удачный вышел.

Мозг постепенно наполняется статическими помехами, и образ прежней комнаты расплывается.

Страх возвращается с новой силой. Я переворачиваюсь на спину, сосредотачиваюсь на потолке и приказываю себе думать о хорошем.

Перед глазами всплывает постер Спайдермена, но я поспешно гоню эту мысль. Такие фильмы вечно меня пугают.

«Думай о хорошем».

Если повезет, я провалюсь в сон. Я напрягаюсь и наконец вижу его. Элиана Маринера. Вот только он – это я. Стою на палубе корабля в черно-белом мире и могу плыть, куда душа пожелает.

Адам

Ближе к десяти часам я возвращаюсь домой и прокрадываюсь через черный ход. Желтая кухня относительно чистая по общепринятым стандартам, значит, по нашим, тут сверкает, как в операционной. Посуду убрали, мусор выкинули, горшки на окне стоят по линеечке. И безумно вкусно пахнет свежевыпеченным миндальным хлебом.

Я даже с тарелкой не заморачиваюсь, хватаю все руками, как оголодавшее животное. До сих пор поражаюсь, как мама научилась печь хлеб. Мы всю жизнь питались одним фастфудом, только лет пять назад прекратили.

Я толкаю желтые распашные двери и захожу в гостиную. Мама еще не спит, сидит по центру желтого дивана.

– Какая ж она гадость! – выдает она вместо приветствия.

Смотрю на экран и усмехаюсь. Ну точно, «Холостяк».

– И что она выкинула на этот раз? – спрашиваю, плюхаясь рядом.

Как выясняется, то же самое, что и в прошлый: обливает грязью других участниц, зато перед парнем изображает из себя святую. Я стоически выдерживаю церемонию вручения розы. Было бы куда интереснее, имей я право посмеяться, но увы.

Наконец досмотрев передачу, мама мрачно заявляет:

– Клянусь, Адам, если на следующей неделе он ее не выгонит, я не буду смотреть шоу.

Мы оба знаем, что это пустая угроза.

Мама выключает телевизор и достает из-под кофейного столика «четыре в ряд». Пока играем, она спрашивает, с кем я гулял.

– С Чарли.

– И как он?

– По-прежнему.

Мама неодобрительно хмыкает. Она знает Чарли с шестилетнего возраста, так что не может откровенно его не любить – для нее он навсегда останется ребенком, – но и в восторг от него не приходит. Она считает, он слишком мрачный. Я пытаюсь убедить ее, что в этом-то и заключается его изюминка.

– А Эмеральд тоже с вами была? – Мама старается спросить невзначай, но переборщила.

– Не-а. – Я роняю фишку на доску и улыбаюсь. – Четыре в ряд.

– Как я прозевала?

– Не знаю. – Я переворачиваю доску и высыпаю фишки на стол.

Когда я снова выигрываю, мама начинает подозревать у себя ранний Альцгеймер.

– Да откуда у тебя Альцгеймер, тебе же только тридцать семь! – говорю я.

– Не напоминай.

Это повод сказать:

– Но выглядишь ты намного моложе.

Разумеется, отчасти дело в том, что мама очень миниатюрная, лишь до плеча мне достает, но к чему упоминать об этом вслух?

– Что-то явно не так. Я раньше никогда не проигрывала!

– Может, я совершенствуюсь, не думала? Ты обыгрывала меня, когда мне было девять.

– Ладно, ладно, Панки Брюстер. – Это мама намекает, что я бродяга, как главный персонаж ситкома восьмидесятых. Странное сравнение, как по мне. Я нашел сериал на ютубе. Панки, невзирая на своеобразное имя, милая маленькая девочка.

Та же история с Руди Руттигером – так мама зовет меня, когда считает, что я грублю. Я посмотрел этот фильм про решительного мальчика-католика, который все-таки пробился в футбольную команду Университета Нотр-Дам, и заявил маме, что логичнее называть меня Руди, когда я преодолел все препятствия и добился успеха. Но на логику ей плевать.

– Кроме того, – говорю я, – если у тебя деменция, как ты можешь помнить, что где лежит, будто у тебя фотографическая память?

– Это все мамы умеют, – улыбается она. – Мы всегда знаем, куда наши дети засунули носки или учебники.

– Все с тобой в порядке. Просто я обыграл тебя в «четыре в ряд».

Она хмурится, но уже притворяется, а не по-настоящему сердится.

– Харви с Мариссой сегодня опять сцепились, – рассказывает мама во время третьего раунда. В такие моменты она жалеет, что стала социальным работником. Ей приятнее, когда она может погасить стычку своих коллег. – Харви точно нужно походить к психологу.

И я вспоминаю о нем.

– Я сегодня видел Джулиана.

Лицо мамы превращается в маску с жутковатой наигранной улыбкой. Так всегда происходит, когда она расстраивается, но старается не подать виду.

– И как он?

– Все так же.

Такой же хрупкий для своего возраста, такой же взъерошенный, с теми же огромными круглыми глазами. Правда, есть одна перемена, которая маму встревожила бы: Джулиан слишком тихий и дергается, как испуганный котенок, стоит подойти слишком близко. – Я пытался поздороваться, но он улетел прочь. – Я не уточняю, что Джулиан буквально улетел, то есть развернулся и убежал со всех ног.

Мама роняет фишку на доску, но мыслями она явно далеко от игры.

– Я каждый день о нем думаю, – признается она.

Я делаю ход, но тоже рассеянно.

– Знаю.