Читать книгу Командор Кощей. Книга первая - Роман Борин - Страница 11

До самого утра Иванасий с Ягой предавались утехам. Ни разу за эту короткую ночь они не сомкнули глаз. Яга оказалась настолько ласковой и доброй женщиной, что Иванасий забыл и про колдовские чары, и про своё предназначение не быть ни для кого желанным.

Он ещё не понял, влюбился ли наконец-то первый раз в своей жизни или просто изголодался по ласкам и человеческому теплу, но то, что стыдиться этой мимолётной связи с явно владеющей колдовством незнакомкой никогда не будет (Яга она или кто другой – какая разница) – это Иванасий знал точно. Да и сердце подсказывало ему – тонко-тонко подсказывало – что встретил он в чужих краях далеко от отчего дома по-настоящему родственную душу. Душу, которая не просто из одиночества потянулась к случайному прохожему. А душу, которая по-настоящему излучала любовь, вряд ли по силе и глубине чувства доступную простому смертному.

Яга ласкала его так, как никогда не ласкала родная мать. Иванасий раньше не был близок с женщиной и потому не мог знать, что из себя представляет женская ласка. Однако ласки этой странной женщины ему казались истинно волшебными. Теперь он вовсе не чурался волшебства, как раньше, а получал от этих ласк невиданное до сего момента наслаждение, целое море чувств, ради которого, возможно, он был готов совсем покинуть отчий дом. Тем более, что после смерти матери родимый дом стоял, как сирота, пустой, холодный.

Наконец они оба растратили силы и, счастливые, задремали. Проснулся Иванасий от лёгкого, приятного шуршания в горнице, вызывающего сладкие воспоминания о тех прекрасных мгновениях детства, когда утром сестра или мать собирали на стол. Под ложечкой приятно засосало. И в тот же миг до ноздрей Иванасия достиг чудесный аромат заваривающихся трав. Яга готовила завтрак.

Иванасий хотел было встать, но почувствовал, что Яга сейчас тихонько сама подойдет к нему, нежно пощекочет его лицо своими мягкими волосами, поцелует в губы и… разбудит. Он решил подождать и получил, что хотел.

– Проснулся? – голос Яги звучал, как тихий ручеек в горах. – Ведь не больше часа дремал. Есть небось хочешь

Губы Иванасия сами растянулись в улыбке, а глаза засияли.

– Тогда вставай к столу, соколик. Перекусим чего-нибудь. Любовь много сил отнимает, – в ответ улыбнулась Яга.

На этот раз пирожки были сладкие и ароматные – с мёдом и горным клевером. Под горячий напар Иванасий уплетал их с нескрываемым удовольствием. А Яга при этом почти не жевала – просто сидела напротив и, подперев руками подбородок, внимательно смотрела на парня.

Заметив, что Яга его внимательно, но как бы исподволь разглядывает, Иванушка смутился, покраснел: чего, мол, выискиваешь во мне.

– Ты красиво кушаешь, не как другие мужики, – снова улыбнулась Яга.

– Да? – рассеянно пробормотал пастух, прихлебывая из берестяной кружки вкуснейшего напара. – А как другие едят?

– А жрут, как голодные звери: чавкают, фыркают, хрюкают от удовольствия, повсюду крошки рассыпают и расплёвывают, слюну пускают – смотреть невозможно… А ты, красавчик, кушаешь аккуратно, как настоящий царевич благородных кровей – с радостью, но чистенько. Впору любоваться тобой, когда ты кушаешь.

Иванасий не ответил, только ещё больше смутился, потупил взор будто девица красная. Яга тоже взяла пирожок и с аппетитом его сжевала, затем изящно запила из берестяной кружки.

– Ты так аппетитно ешь, что самой хочется отведать, – усмехнулась Яга.

Иванасий поймал себя на мысли, что сидящая перед ним красавица вовсе не собирается превращаться обратно в старуху. А она словно увидела, о чем он подумал:

– Мне, Ванюша, от роду на самом деле почти триста лет будет, – и снова голос будто чистый ручей журчит: – Но телом и душой я почти что твоя ровесница, если не моложе. Ты же испытал это сам в своих ощущениях. Глаза можно обмануть. Да вот объятия чистые не обманешь, прикосновение рук и губ не обманешь, дыхание горячее не обманешь…

– Я и вправду по нашим меркам ещё молодая совсем. Да и ты моложе своих лет по телу и душе, по глазам и ясности мысли. Это и понятно: не пьешь зелья всякие дурьголовые, траву-косоглазку не куришь, брюхо чем ни попадя не набиваешь под завязку, не ругаешься и завистью не исходишь. Оттого ты в свои тридцать три сохранился как на двадцать пять. Красивый ты парень. А главное – нежный. Давно я такой нежности человеческой не испытывала.

– Какой же я красивый?! Какой же я нежный?! – от смущения Иванасий даже возмутился. – Нечто я тебе Краса ненаглядная, которую Кощей проклятый в подземелья запер! Я мужик, деревенщина неотесанная, пастух сиволапый. Даром что в кожаных сапогах хожу, в батиных.

Яга лишь усмехнулась, глядя на парня с ещё большей любовью в синих глазах.

– Нет, – гнёт своё Иванасий, – положительно я никакой не благородный и не красивый. Бревно я неотесанное. Сколько лет прошло с той поры, как сила вражья мою сестру любимую уволокла, а я токмо сейчас отважился на дело пойти. И то, думаю, из-за того лишь, что для любви не рождённый оказался – никто из девок мне и знака не подал. Разве красавец остался бы бобылём, как я?

– Глупое какое слово придумали – бобыль, – спокойно ответила Ягуся. – Люди, чаю я, вообще на глупости и пошлости горазды. Только ты совсем другой, Ванюша. От неотёсанного бревна у тебя ни толики нет. Ты же чувствительный, тонкий в душе, отзывчивый. Только вот себя любить не научился.

– Как это – себя любить? – удивился Иванасий.

– Горе ты моё, горе, – не удержавшись, Яга потрепала его за кудлатую макушку. – Простых вещёй не понимаешь из-за своей дурной привычки считать себя низшим существом. А ведь если не по духу, то в душе ты точно наш, соколик. Мы, коши лесные, твои душевные братья, а не люди твоего рода – племени.

– Коши? – наморщил Иванасий лоб. – Это кто ещё такие?

– Это, юноша, народ такой древний, очень древний народ: лешие всякие, шайтаны степные, кикиморы болотные, русалки озёрные, бабки Ёжки, ведьмы и колдуньи чащобные – всё это, браток, коши и есть. Мой народ то есть, дорогой Иванушка – Афонюшка.

– А, – понимающе протянул Иванасий, – я сразу понял, что ты колдунья. Оно понятно теперь, почему ты из дряхлой старухи в молодуху крепкую превратилась. Понравился я тебе, вот ты и приняла облик, который для утех со мной больше подходит.

– Не совсем так, – мягко поправила Яга. – Ты мне, конечно, очень по сердцу пришёлся. Стосковалась я, Ванюша, по доброй мужской ласке, по тому теплу, который только от простого, здорового душой и телом парня исходит. И вот судьба тебя привела в мой дом. Но никакая я, Афонюшка, не старуха. Вот какая я есть перед тобой сейчас – то мой истинный облик. А дряхлая ворчливая бабка – это образ мой такой, маскарад, театральный облик. Ты, Ванюша, слыхал про театр?

– Не пойму я что-то, – нахмурился Иванасий. – То Ванюшей, то Афонюшкой меня называешь. Иванасий я, поняла? Так отец меня назвал. А наши деревенские кликали просто – Ванас. Иногда Ван. Ну да ладно уж. Афоня, вроде, хорошо звучит. Ванюша ещё милее. Ты меня лучше Ванюшей зови – сердцу так хорошо становится, когда ты этак говоришь.

Противиться Яга не стала:

– Будь по-твоему. Будешь ты, красавчик, у меня Ванюшей – милушей, – и снова рот до ушей. – Так знаешь, парень, про театр или нет?

– Угу, – Иванасий откусил полпирога величиной аж с две ладони. – Конечно знаю. Бывал я в городе. Правда, то было давно. Ещё меня отец возил – на рынок. Там балаган разбили и дурными голосами что-то кричали. Они были в обмотках каких-то, кудлатые-мохнатые. Я ничего не понял, а народ вокруг глаза от хохота пучил. И отец мой тоже веселился от души.

– Помню твой город, – Яга на время задумалась, глаза ее сделались грустными. – Тогда в нём вольготно людям жилось. И артисты бродячие частенько в него захаживали, – Яга печально вздохнула: – А теперь, Ванюша, в этот город только разное отребье и забредает: ворье всякого пошиба, насильники, грабители.

Иванасий видел, как быстро в лице меняется хозяйка дома. Нет, не черты её изменялись колдовским образом. Менялось её настроение. Только что синие глаза её грустили, и вдруг заблестели насмешкой.

– Ничего-то у вас, людишек, не задерживается. Только начинаете ладно жить, по-доброму, как тут же вам это надоедает, и полезла из ваших голов разная дурь. Вдруг судьи в одночасье продажные стали, ростовщики откуда-то возникли, будто тараканы из щелей! Торгаши вороватые место честных купцов заняли, а блюстители порядка превратились в мироедов и обдирал! Ей богу недоделанные вы создания!

Всё вроде верно говорила Яга, да только, слушая её слова, наш Иванасий рассердился:

– А ты как будто рада этим переменам, – вмиг «протрезвел» он, вспомнив, что находится сейчас не где-нибудь, а под Кощеевой горой – вполне возможно вовсе не в гостях, а в самом настоящем плену. – Только и знаешь род людской чернить. А и что с тебя взять! Нечисть какой бы пригожей не прикидывалась – всё одно на сердце у неё зло затаилось!

– Дурачок ты, Ванюша, – простодушно отмахнулась Яга. – Вроде бы взрослый мужчина с виду, а на деле – совсем ещё глупый мальчишка.

– А ты видать очень умная! Как же! Колдунья дурой не бывает. Это я дурак: силу вражью в тебе не углядел – польстился на ласку чародейскую, – закипела в парне обида на самого себя: попался, дескать, как карась на крючок, как муха в паутину – нечистую силу за доброю деву принял.

Но Яга и виду не подала.

– Может я, Ваня, и вправду колдовать умею. Только ласка моя не чародейская. По сердцу ты мне пришёлся, по душе. Да, мне на самом деле почти триста лет уже от роду. Но я не нечисть. Нечисти, Ваня, вообще нет среди таких, как я. Вся нечисть – среди человеков. И ты знаешь, о ком я говорю. А мы, коши, добры и простодушны. Может, оттого нас люди по большей части и поубивали в бессильной злобе.

– Вас перебьешь, – буркнул Иванасий, невольно теряя вспыхнувшую было агрессивность. – Сколько ни трави вашего брата, а нечисти разной в степях да перелесках всё одно полно шастает.

– Не надо, Ванюша, не разочаровывай меня, соколик. Не будь я старше на целых три-четыре жизни человеческих – отлупила бы тебя в сердцах за оскорбление памяти погибших кошей. Но знаю: не от сердца ты ведешь столь злые речи. Ума у тебя просто не хватает. Как и у всех вас, людей маложивущих. Только добром своим внутренним ты меня к себе притянул… А коши… Их ведь когда убивают, в ловушку загнанных, они, сердешные, даже тогда боятся поранить человека. Любим мы вас, дурачков. Больше себя любим, больше собственной жизни…

Не устоял Иванасий перед тихой речью бабы Яги – успокоился, пришёл в себя, забыл о вражьих чарах. Но сомнения в нём всё-таки задержались:

– Ну а ежели не чарами ты меня опутала, то как объяснить твоё столь быстрое превращение? Маску что ли сняла и горб? А голос почему из старушечьего в девичий превратился?

– А это, Ванюшка, уметь надо. Это, друг мой, искусство. Кабы знал ты о театре не как о балагане, понял бы меня.

Грусть, что звучала в голосе хозяйки, и впрямь не казалась Иванасию поддельной. Ему даже как-то неудобно стало: неверием своим тоску навёл на женщину, которая, кем бы она ни была, приютила его, обласкала, накормила, мужчиной по-настоящему дала почувствовать. Да и вдруг женщина эта никакая не прислужница Кощея, а просто одинокая отшельница, знающая толк в травах и умеющая ладить со зверями.

Думая сгладить хозяйкину грусть, Иванасий заинтересованно спросил:

– А зачем тебе, такой красивой и нежной женщине, какой-то старухой притворяться? Ловко у тебя это получается – ничего не скажешь. Только смысл в этом какой? Кто ещё кроме меня видел твой маскарад?

– Вот ты о чём, Ванюша. Дело-то в том, юноша, что в этих местах то и дело разбойники появляются. А они до молодых да красивых девок ох как охочи. Всё пристать норовят. И вот так всегда у вас, у людей, – снова отвлеклась Яга. – Как молодая да пригожая – так притягивается к ней всякая шваль, отбросы общества. А те, кто этой молодой, красивой да нежной, достойны – сидят себе посиживают где-нибудь в тени, не торопятся своё счастье найти. Вот ты, Ваня, к примеру. Чего так долго один оставался? Что, достойных тебя девчат рядом не было? Ни за что не поверю!

– Опять ты за своё, – поморщился Иванушка. – Что тебе до меня? Я ж о тебе спросил, не о себе.

– Ладно, ладно, соколик, не сердись, – снова улыбнулась Яга. – Гордый ты, смотрю, откровенный. Так вот. Дабы всякое отребье бандитское ко мне не липло и мне не пришлось бы применять то, что ты принимаешь за волшебство, то есть, не гневить Бога – я решила отбить им охоту с помощью маскарада. Сам ведь знаешь: старую да страшную и самые отпетые боятся. Была бы моя воля, давно бы я всем этим браткам мозги повправляла. Жаль, что нельзя. Вот и приходится в старуху даже ночью наряжаться. Они ведь, разбойнички удалые, и ночами шатаются здесь.

– Послушай, Ягуся! А какого рожна разбойникам здесь нужно? Нешто здесь караваны купеческие проходят, чтобы их ограбить можно было?

– Представь себе, парень, проходят. Многие думают, что, мол, у границ Кощеевых владений поживиться нечем. Дескать, из-за страха перед злодеем никому и в голову не придёт под горой Кощея с товарами пройти. А купцы, представь себе, точно также соображают: раз все думают, что здесь никто не пойдет, стало быть и разбойники сюда не сунутся. Значит, путь свободен. Страх перед Кощеем этот путь охраняет. И всё бы ничего. Только купцы язык за зубами держать не умеют.

– Напьются и давай друг перед другом хвастать: я, мол, под охраной самого Кощея свои товары из города в город провожу, на сильной охране экономлю. А разбойники везде свои уши да глаза имеют. Вот и поджидают иной раз здесь какого-нибудь богатенького простофилю. Два-три каравана пропустят, чтобы других не напугать. А следующий пограбят.

– При том как хитро они, подлецы разбойные, слухи об этом ограблении распустят! Дескать, баба Яга, костяная нога, над ними командир. Во как! Попробуй кому докажи, что это вранье. Тем более, что они, братки эти лукавые, ко мне на самом деле любят заглянуть – кваску холодного попросить. Недавно вот на берложника моего глаз положили. Захотелось им, вишь ты, жареной медвежатины. Я, разумеется, им такую острастку задала, что они потом повсюду растрепали про злобность и коварство Бабы Яги, черти эдакие!

– Понятно, – задумчиво кивнул Иванасий, машинально отхлёбывая из кружки горячего настоя. И вдруг словно спохватился, глянул Яге в глаза с проснувшимся внезапно интересом: – Всё-таки, Ягуся, никак не возьму я в толк, каким таким чудесным образом ты красоту свою сохранила. С одной стороны, как сердце мне подсказывает, сейчас передо мной ты в своём истинном обличье. С другой – сомнения разум всё-таки одолевают. Ежели тебе на самом деле триста лет, то почему такая несправедливость: все простые женщины уже в пятьдесят старыми кажутся, а ты – в триста молодка. Неужто совсем-совсем без колдовства обходишься?

– Совсем-совсем, Ванюша, – с серьезным видом кивнула Яга. – По крайней мере без того колдовства, о котором в народе думают.

Иванасий сделал вид, будто последнюю фразу Яги не расслышал:

– Может, хотя бы молодильные яблоки лопаешь?

– Какие ещё яблоки, бог с тобой, Афонюшка, – рассмеялась Яга. – Любишь ты, однако, сказки всякие. Да здесь, в горах, окромя дичков кислых и не водится ничего. А сохранилась я так хорошо, Ванюша, потому, что я, как и все другие коши – не вашего, человеческого рода-племени.

– Это и так ясно, – бурчит Иванас, продолжая изучать Ягу пытливыми глазами.

– Ага, – как бы невзначай соглашается хозяйка. – Точнее, я человек, но другой, не такой, как ты и все остальные отрантурийцы. Сыны и дочери нашего древнего племени живут раз в десять дольше, чем нынешние люди. То есть, по нашим меркам мне сейчас столько же, сколько по вашим тридцать лет.

– Может, ты от меня родить собралась? – подшутил Иванасий, допивая настой.

– А вот это нет, дорогой мой, – Яга ответила серьезно и даже как-то печально. – Ни зачать, ни выносить, ни тем более родить я не могу. Не только я, но и все наши бабы, кто ещё жив. Это беда нашего племени, его катастрофа. Мы ведь не от Бога столь долгую жизнь получили. Мы действительно пили эликсир молодости. И те, кто нам начало дал, тоже в себе многое, как ты говоришь, наколдовали.

– Так все-таки было колдовство!

– Было, Афонюшка, – Яга вздохнула. – Но не то, какое ты себе представляешь. И тогда это называлось научным экспериментом. Мы, те, кто родился от «наколдовавших» в себе, стали действительно очень долго расти. В твои тридцать я внешне пятилетней девчонкой была, хотя владела силой, простым смертным неведомой. В сто я стала подростком, и только в сто пятьдесят меня начали сватать, думая, что мне всего семнадцать. Нам всем пришлось уйти в непролазные чащи, дабы людям глаза не мозолить. А двадцать лет назад мне сюда пришлось переселиться. Знаю, что спросишь. Затем, что Кощей меня вызвал.

– Так ты, стало быть, Кощею служишь? – глаза Иванасия вмиг похолодели.

– Так я и знала, – лицо Яги тоже сделалось строгим, непроницаемым. – Не хочешь мне верить. Я могла бы подчинить тебя только подумав об этом. Вам, простым смертным, такая сила не дана. Да, я владею колдовством. Но не придуманным вами, людьми, а реальным, научно объяснимым. Но я не хочу тебя неволить, Ванюша. Знаю, ты заблудился – думаешь о Кощее как о великом злодее мира. А это не так, Афонюшка!

– А кто он тогда, коли не злодей! – шипит Иванасий.

Их спор прервал сигнал медведя. Он рычал отчаянно и яростно, однако же не злобно. Так обычно предупреждают о готовности защищать родное логово до последнего.

– Погоди-ка, Ванюша! Незваные гости пожаловали, – тихо, но строго сказала Яга, жестом показывая, чтоб не вставал из-за стола. – Не двигайся, тогда он тебя не разглядит. По твою душу этот враг пришел, – и заметив, как Иванасий побледнел, попыталась его успокоить: – Да не бойся, я тебя не выдам. Подожди-ка, я с ним потолкую, чтоб он тут не задерживался долго.