Читать книгу Офицеры. Книга вторая. У края - Роман Булгар - Страница 9

Каждый год десятки высших военных училищ и больше сотен военных кафедр при гражданских учебных заведениях выпускают тысячи и тысячи молодых лейтенантов.

Быстро и незаметно пролетает первый лейтенантский отпуск, и вся эта бурлящая энергией и кипящая молодостью масса начинает движение к новому месту службы.

Как ранней весной, когда небольшие ручейки талой водицы собираются, исподволь набирают силу и постепенно превращаются в один мощный и стремительный поток, так и молодые лейтенанты, направляющиеся со всех концов необъятной страны, собираются в определенных местах. И, скопившись, непрерывным потоком едут они с конца июля и весь август. Все едут и едут…

Одни ребята направляются к конкретному месту назначения, а другие – в распоряжение командующих округов и Групп войск.

Единицы заранее прекрасно знают о том, что их ждет в войсках. У них жизнь четко расписана далеко вперед. Их начальствующие родичи заранее все продумали и спланировали…

А основная масса молодых офицеров-выпускников, большая часть их, едет в неизвестность, совершенно не представляя себе то, куда они, в конце концов, попадут, в какую именно часть и, что самое главное, на какую именно должность…

Составной частью потока, его малой, ничтожной крупицей был лейтенант Рэм Валишев, следовавший в поезде, направляющемся в сторону столицы Украины. Двигался он в числе немалой воинской команды, разместившейся в нескольких вагонах.

Ехал он не один, а со своим неразлучным другом Мишкой, с бывшим подчиненным и хорошим товарищем Жекой Малаховым и, конечно же, с давним своим приятелем Сашкой.

Григорьев-то и числился заводилой и инициатором всей затеи отправиться после выпуска служить в Германию.

Чуточку «уставший» после так и несостоявшихся накануне проводов, Рэм мертво лежал на своей верхней полке, куда он упал, добравшись лишь под самое утро, и не подавал признаков жизни. И не понять: или ему невыносимо плохо, или ему просто уже ничего не хотелось…

Переглядываясь между собой, Сашка и Мишка с тревогой в глазах смотрели на своего товарища, крайне тяжело переживавшего неожиданный разрыв отношений с обожаемой им женой.

– Рэм, вставай, скоро подъезжаем, – Григорьев приподнялся и принялся трясти друга, пытаясь привести его в чувство.

– Уже? – тяжелая голова оторвалась от подушки и уставилась на них тусклыми, безразличными ко всему глазами.

Если бы, расплывчато читалось в мутном взгляде Валишева, его оставили в покое, вышло бы куда как намного лучше. Ехать, безостановочно двигаться и ни о чем не думать…

– Рэм, приятель, сколько ты вчера выпил? – спросил его Сашка, помогая товарищу спуститься вниз.

Пошатываясь, молодой лейтенант попытался вспомнить. Но не смог. Начали пить в спальном вагоне, продолжили в плацкартном. Следом затянувшиеся посиделки в купе у проводницы Анюты…

– М-м-м… Не знаю, я не считал. Какое это, черт, сейчас имеет значение? – на его бледном лице отразилась мука.

Нагнувшись к целлофановым пакетам, он извлек неполную бутылку «Столичной».

– Смотри-ка, – парень встряхнул ее, – как нам повезло. У кого-то вчера хватило ума оставить и на опохмел…

Побулькивающая жидкость, минуя стакан, заливалась прямо с бутылочного горла. Тут уж не до этикета и не до приличий…

– Рэм, тебе крупно повезло, что твоя Дина ничего не видела, – укоризненно покачивая головой, Сашка попытался, было, забрать у него бутылку. – Ты набрался вчера выше ватерлинии…

– Не трогай, Саша, – Валишев отвел его руку, – не надо. Я прекрасно осознаю, что делаю…

Угрюмо нахмурившись, он, наконец, воспользовался посудой, налил себе четверть стакана и залпом выпил.

– Рэм, – Григорьев не оставил попыток его урезонить, – Дине такое кино точно не понравилось бы.

– Запомните! У меня нет, у меня больше нет жены, – лейтенант весь передернулся. – Не напоминайте мне больше о ней.

Взяв с полочки казенное полотенце, он, покачиваясь, пошел в конец вагона умываться.

– Миша, скажи, что у них произошло? – озабоченно спросил Григорьев. – Они безумно любили друг друга…

И ничто, по его мнению, не предвещало столь неожиданной и трагичной развязки.

– Я и сам ничего не могу понять, – Спивак недоуменно пожал плечами. – Ты, гм, его знаешь. Если он, гм, не захочет говорить, то и пустого словечка из него клещами не вытянешь…

В двух словах он пояснил, что на все вопросы друг всякий раз отвечает, что они с женой поссорились и все. А что у них и как произошло, попробуйте сами пеше до Киева дойти.

– Кажется, догадываюсь, – задумчиво произнес Сашка. – Дина с самого начала противилась тому, чтобы он ехал вместе со мной… А другой разумной причины я просто не вижу.

– Дела… – Мишка озадаченно моргнул. – Но в таком случае, гм, все очень серьезно. Идет. Посмотрим, гм, что он нам скажет…

Пробравшись по узкому проходу сквозь кругом бесцеремонно торчащие ноги, Валишев окинул подозрительным взглядом парочку заговорщиков, внезапно притихших при его появлении.

– Что, орлы, сразу примолкли, а? Все косточки, небось, мне перемывали? Нашелся подходящий повод? – Рэм достал бутылку и прилично плеснул в стакан. – А, будем жить, – кисло поморщился он и одним глотком все осушил.

Молча, парень отвернулся к окну и больше ни одного слова не проронил. Так и смотрел Рэм перед собой своим отсутствующим и неживым взглядом.

И лишь отражались в стекле его застывшие, наполненные болезненной пустотой большие черные глаза…

Киев. Пересадка… До поезда в сторону Бреста оставалось чуть больше шести часов. Прихватив с собой Малахова, Григорьев и Спивак ушли в город. Рэм остался. Не желал парень бродить в том подавленном и разобранном состоянии, в котором он пребывал, по незнакомому городу. Хотелось одного – тишины и покоя.

Крещатик и Майдан он уже видел. И поездкой в метро его тоже сильно не удивить. Следовало ему хотя бы пару строчек черкнуть двоюродному брату. Поделиться свалившимся на него огромным горем с оставшимся последним близким и родным человеком.

До сих пор он считал, что у него самых близких людей двое. Выходит, что в устном счете он сильно ошибался. К несчастью…

Сидя посреди незнакомой ему обстановки, рассеянно глядя на царящую вокруг него суету, он вдруг понял, что прошедшая ночь и пройденное поездом расстояние отдалили его от той самой черты, за которой осталось его счастье, позволили взглянуть на самого себя со стороны, совсем другими глазами.

Четыре года, невыносимо трудных, но наполненных безмерным счастьем четыре года пролетели, остались далеко позади, куда ему возврата, увы, нет. Сказка жизни оборвалась.

Его добрая фея, будто заколдованная злобным карликом, в одно мгновение отвернулась от него и забыла о его существовании.

– Ах, Дина-Дина… – беззвучно прошептали его пересохшие губы. – Что же мы с тобой натворили…

Сожгли они безоглядно все мостки. Как ни трудно, но придется привыкать жить одному, как жил до встречи с нею. Боль стихла, постепенно отступала, становилась все глуше и меньше. А на ее месте воцарилась холодная пустота.

Сотни людей живут на земле, не зная любви, и ничего. Как-нибудь протянет и он. Не он первый, не он и последний…

За все хорошее в жизни когда-то, как-то, а все ж приходится расплачиваться. Слишком уж хорошо они с ней жили, без оглядки любили друг друга. Многие им сильно завидовали.

Вот и дозавидовались. Скрипнув зубами, он горько усмехнулся. Другие-то остались при своем. А их любовь, такая нежная, такая трепетная и беззаветная любовь сгорела в собственном пламени.

Помнится ему, подполковник Алексеев говорил, что одними страданиями делу не помочь. Надо преодолеть себя, забыть все, что осталось позади, строить свою жизнь заново. И приступать след немедля. Через день, через два предстоят серьезные дела. Пора ему взять себя в руки.

– Забыть, – усмехнулся он, усиленно потирая скулу ладонью, – перечеркнуть. Начать все с нового листа…

Когда товарищи его вернулись, они снова немало удивились разительной перемене, произошедшей с их другом. Уже и не чаяли парни увидеть перед собой такого, как и прежде, Рэма, стройного и подтянутого, с твердым и волевым, чуть насмешливым взглядом.

Может, глаза у него выглядели еще пронзительнее, добавилось немного горьковатой иронии в голосе:

– Ну, что нового нашли, други мои, в граде Великом? Водку у них, надеюсь, уже продают? У нас, в России, открывают с двух часов… И люди давят друг друга за то, чтобы, отстояв час-другой, взять в одни руки две бутылки и с горя и отчаянья от всей собачьей жизни пойти и распить их без всякого вкуса и без смысла, – Рэм на секунду задумался и добавил:

Снова грусть и печаль скользнули в его глазах. Скользнули и, растворяясь, быстро пропали. Рэм безжалостно подавил их в себе.

– Что, мушкетеры, скажете? Какие у нас планы на будущее? Мне, кажется, я вчера кое-что упустил, – он, извиняясь, развел руками. – По, так сказать, техническим причинам… – иронично скакало озорными бесенятами в его извиняющейся улыбке.

Уладив все вопросы с билетами, Баталов направил свои стопы к переговорному пункту. На душе у него отчаянно скребли дикие кошки. Он с трудом заставил себя подойти к окошку.

Не столько его мучила совесть, сколько он боялся услышать язвительный голосок дражайшей супруги. Домашний телефон не отвечал. Костик попросил набрать другой номер. Пошли гудки…

Подняв тяжелую голову, Славка мучительно поморщилась и вслепую нащупала заливающуюся трелью трубку.

– Алло, – бесцветным голосом произнесла она. – Я слушаю…

Ошеломленный Баталов покрылся холодным потом. Он узнал голос жены, его характерные интонации.

– Мира! – выдохнул он, будто бросился в ледяную прорубь. – Как хорошо, что я тебя застал. Обзвонил всех друзей…

Боясь остановиться, Баталов говорил и говорил, не давая жене времени на то, чтобы «врубиться». Помогла проснувшаяся Ната.

– Ты с кем там говоришь? – зашевелилась хозяйка, и до Славки дошло, что ночевала она не у себя дома.

По ее лицу медленно расплывалась недоуменная улыбка.

– Ты куда стучишь? – спросила она в трубку.

Ей стало смешно. Муж звонил своей любовнице, а трубку сняла она. На миг представила себе лицо мужа и громко расхохоталась.

– Говори с ним сама!

По сонному лицу Наташи пошли красные пятна. Она бросила трубку на подушку, оглянулась на Славку, приставила палец к виску, крутанула им, покачала головой и испарилась из комнаты.

– Баталов! – девушка смешливыми губками дотянулась до микрофона. – Конец связи! Ваш абонент не отвечает!

До Костика дошло то, что он сморозил очередную глупость. Вместо того чтобы просто промолчать и не отвечать, дать «отбой», он выдал себя с головой и со всеми потрохами. Он еще больше все запутал. И главное – он так и не узнал, в каком свете подала Мира их размолвку своему приемному отцу Мартову…

Если бы Баталов ведал, что генералу в настоящий момент вовсе не до его скромной особы, то успокоился бы, пришел бы в себя и перестал бы переживать по тому, чего еще нет. Но именно в том-то и состояло коварство Славки, которая своим иезуитским поступком загнала мужа в угол жестокого отчаяния и полной безызвестности.

– Ты расскажешь Владлену? – Наташа, обтираясь полотенцем, прищурила испытывающий левый глазок.

Хоть она и показывала всем своим видом, что ей безразлично то, что произойдет в таком разе, в душе она сильно переживала.

– А зачем? – Славка томно потянулась. – У папа своих проблем выше крыши. Зачем ему еще и моя головная боль…

Поболтав в воздухе беспечными ногами, она перевернулась на спину, провела пальчиком по губкам. Если папа Владлен заимеет зуб на Баталова, то запросто может погнать его из Группы войск. А подобное развитие ситуации в ее планы не входило.

При обсуждении вопроса, куда направиться служить Баталову по распределению, о внутренних округах не говорили. Выбирали между Германией, Чехословакией и Венгрией. Про Польшу речь даже не шла. Мартов настоял на ГСВГ.

– Славка, пусть он едет в Германию… – авторитетно заявил генерал. – За пять лет дослужится до должности подполковника. С нее поступит в Академию. И уже после учебы, получив солидную должность, вы поедете в Венгрию или в Чехословакию…

Мнения самого Баталова никто не спрашивал. Ему оставалось, как солдату, отдать честь и ответить: «Есть!» Он приготовился ехать туда, куда пошлет его Родина в лице Мартова…

Стоило Славке вспомнить о приемном отце, как снова звякнул телефон и опять по ее душу.

– Тебя Владлен разыскивает, – крикнула Наташа. – Что ему передать? Ты будешь с ним говорить?

– Нет, – Славка поморщилась. – Скажи ему, что все прекрасно. Пусть не переживает за меня.

Ей требовалось время, чтобы определиться, разобраться, по крайней мере, с самой собой, со своими чувствами и отношением к происходящему с нею, Баталовым и Натой.

– А где сейчас Владлен? – поинтересовалась хозяйка. – Связь до ужасти мерзкая, будто звонили с того света…

– Он собирался выехать в Гвардейское. Наверное, сейчас он на даче… «окучивает» новый объект.

Пряча смеющиеся глаза, Славка отвернулась. Генерал был тот еще ходок. При случае ни одной юбки мимо себя не пропускал. И тут она попала в точку. И в общем, и в частности…

…Дашенька проснулась и с интересом оглянулась. По роду своей деятельности ей частенько приходилось ночевать не в своей постели и на чужих простынях.

– Не дурно устроились! – хмыкнула она. – Слуги народа…

Случалось, она спала и не одна, а с очередным мужчиной. Однако назвать ее неразборчивой язык не поворачивался. Она знала себе цену и по мелочам никогда не разменивалась. Всегда ставила она по-крупному. И почти всегда Даша добивалась своего. Потому что девушка умела играть по тем правилам, что ей предлагали.

Иногда она чуть жульничала, ходила по самому краю, играла на грани фола, но ей многое прощали за ее прекрасные глазки…

Накануне они посетили городок, где строились дома для семей военнослужащих. Она охотно слушала Мартова, потому как и для нее обеспечение жильем являло собой животрепещущую тему.

Ради того она и затеяла интервью с генералом, чтобы ближе подобраться к нелегкому и архи сложному вопросу.

– А могла бы я каким-то образом получить квартиру от вашего ведомства, – улучив удобный момент, ловко ввернула журналистка.

– Надо подумать… – Мартов изогнул правую бровь. – Сейчас вам, Дарья Михайловна, сказать я точно не могу…

В ответ Дашенька понимающе кивнула головой. Ее проблему долженствует сначала проработать. Лишь тогда ей смогут что-либо обещать или отказать. Она знала, что у генерала есть одно неплохое качество – никогда не давать пустых обещаний.

Больше они к этой теме не возвращались. Ближе к шести часам вечера Мартов уехал в штаб, а она до сумерек провалялась на песчаном пляже, куда смертным вход строжайше запрещался.

За завтраком Даша продолжила задавать вопросы, чтоб полнее представить себе человека, о котором она собиралась тиснуть большую статью на развороте второй и третьей полос.

– Все свои лучшие качества вы, Владлен Сергеевич, я полагаю, унаследовали от своего отца? – журналистка прищурилась. – Если мне не изменяет моя память, он у вас был крупным политическим деятелем, воевал, дослужился до генерала армии…

Отставив в сторону утреннюю газету, Мартов посмотрел ей прямо в глаза, скупо усмехнулся. Его отец и крупный политический деятель. Слишком громко сказано. Хотя…

…К своим сорока годам Сергей Владимирович Мартов честно дослужился до капитанских погон. Точнее сказать, до одной шпалы старшего политрука в петлице. Погоны в 36-м году еще не носили.

Когда в 35-м году восстановили систему воинских званий, ввели свои различия для политработников: «младший политрук», «политрук» и «старший политрук», соответствовавшие общим воинским званиям «лейтенант», «старший лейтенант» и «капитан».

До больших залысин во лбу Сергей Владимирович дожился, а семьей не обзавелся. Затерялся человек по жизни, хотя начинал он круто и лихо. Еще в 19-ом году Мартова назначили комиссаром кавалерийского полка.

Комиссары в Красной Армии обладали огромными правами и привилегиями: комиссар не только мог, он обязан был участвовать в разработке, обсуждении и принятии планов боевых действий. Его права в отношении личного состава не уступали власти командира.

При подозрении в нелояльности беспартийного командира комиссар имел право принять на себя командование, отстранив командира от должности, а в случае необходимости арестовав его.

Необходимость обширных полномочий, конечно, имела место. Значительную часть командных должностей в Красной Армии на ту пору занимали бывшие офицеры царской армии, добровольно поступившие на службу, либо принужденные к ней военспецы.

Руководству государства требовались гарантии того, что эти командиры не смогут повернуть оружие против Советской власти.

С другой стороны, во многих случаях фактическое двоевластие приводило к негативным последствиям, поскольку комиссары, обычно не имевшие специального военного образования, попросту мешали командирам нормально управлять подразделениями.

С 1925 года должность комиссара отменили в тех частях и соединениях, которыми командовали командиры-коммунисты.

Партийные командиры одновременно считались комиссарами своих частей. Такому командиру полагался помполит – помощник командира по политической части.

Поскольку количество беспартийных командиров постоянно сокращалось, комиссаров также становилось все меньше. И Мартов попал под сокращение, не прошел переаттестацию. Постарался его комбриг Шматок, с которым Сергей Владимирович не ладил.

Мартова перевели в пехоту, назначили помполитом роты. Он случившееся с ним несчастье перетерпел, не пошел жаловаться. Жило в нем неистребимое чувство, что время его еще придет.

И вскоре Мартов дождался своего вожделенного часа. Помогло Сергею Владимировичу давнишнее знакомство с самим Мехлисом, бывшим комиссаром их бригады, а затем и 46-й дивизии.

В 21-м Мехлис перешел на работу в должности управляющего административной инспекцией в Народном комиссариате рабоче-крестьянской инспекции, где наркомом пребывал Сталин.

С 1930 года Лев Захарович занимал пост заведующего отделом печати ЦК, одновременно члена редколлегии, а затем и главного редактора газеты «Правда» и поддержать Мартова реально не мог или же элементарно не пожелал.

В 1937 году Мехлиса назначили заместителем наркома обороны и начальником Главного политуправления Красной армии. И тут Лев Захарович вспомнил о сослуживце, вызвал его к себе. Долго и пространно рассуждал о важных задачах, которые поставила перед ними партия. Потом он показал Мартову на длинный список:

– Эти люди мешают нам работать…

Многие фамилии Мартову ни о чем не говорили, но комдива Шматка он постарался охарактеризовать в самом «наилучшем» для того свете. Нашлось, что сказать о других командирах, с которыми Сергея Владимировича, так или иначе, сводила судьба.

– Поезжай, Сережа, в часть, присмотрись…

Через месяц Мартова восстановили в должности полкового комиссара. Судьба снова вознесла его наверх. Комдив Шматок при аресте застрелился. У него осталась дочь Надя шестнадцати лет. На правах старого друга семьи Мартов принял на себя заботу о сироте.

– Надо жить дальше, Наденька, – утешал он бедную девушку, крепко прижимая к себе, осыпая ее покрытое безутешными слезами личико вовсе не отцовскими поцелуями. – Доверься мне…

Через год они поженились. Вскоре родился мальчик, которого назвали Владленом. К тому времени Мартов служил дивизионным комиссаром. В войну Сергей Владимирович вступил корпусным комиссаром. К концу 42-го года носил знаки различия армейского комиссара второго ранга, что соответствовало общевоинскому званию «генерал-лейтенант»…

– Мой отец ушел в отставку в 55-м в звании «генерал армии» и еще двадцать лет занимал высокие партийные посты…

Угодил Мартов в высшую партийную элиту по рекомендации Лазаря Моисеевича Кагановича, одного из двух-трех евреев, продолжавших оставаться у власти во все времена сталинщины.

Склонившись к блокноту, Дашенька припрятала от собеседника ироничную улыбку. Если в судьбе Сергея Владимировича Мартова принимали столь деятельное участие евреи, не имел ли и он сам по своей генеалогической линии в роду евреев. Кто его знает…