Читать книгу Пир во время чумы - Роман Булгар - Страница 3

Как всегда, пассажирский поезд №192 «Одесса – Измаил» стоял на дальней платформе. Состав небольшой, всего-то восемь вагончиков.

Поезд ночной, и в пути он проводит меньше десяти часов. Маршрут следования проходит по самым глухим местам. Отсюда и отношение к ночному рейсу. Подвижной состав был не самый новый, не раз и не два прошедший через капремонт. Многие вагоны следовало отправить на списание в предыдущем десятилетии. И бригада проводников набрана из тех, кого по какой-то причине давно не ставят на дальние рейсы.

Вот потому-то, в свете выше обозначенного, и стоял этот поезд на самой дальней платформе. Пока пассажиры доберутся до нее.

Подполковник Малахов мягко открыл дверь во второе купе, втащил тяжело нагруженную сумку, закинул в багажное отделение под своей нижней полкой. Он опустил лавку, покрытую облезлым дерматином без всякого следа присутствия под ним поролона. Неспешно снял с себя куртку. Повесил на крючок. Посмотрел на часы. До отправления поезда оставалось всего шесть минут, и он надеялся на то, что поедет один, без попутчиков, шумных и надоедливых до зевотной тошноты.

И билет-то себе в купе он взял намеренно, хоть и кусаче дороговато выходило для него. Но в плацкартном вагоне едут на головах друг у друга. Пронырливые проводницы умудряются набить свои вагоны. Там не то что повернуться, но и дышать негде. Пользуясь тем, что рейс ночной, проходит вдалеке от оживленной трассы – один-единственный за сутки – эти, ну, натуральные хищницы с железной дороги сполна компенсируют все свои потери в зарплате за счет «левых» пассажиров.

А вот купейные вагоны, как правило, следуют полупустыми. По одному или по два пассажира в купе, а то и вовсе без оных.

Хрипя, металлический голос по радио объявил об отправлении. В мутновато-грязном окошке медленно поплыл перрон, и только тогда пассажир с облегчением вздохнул.

Ему повезло. Усталость и полное равнодушие ко всему остальному разлились по его расслабившемуся лицу, сбросившему маску…

Добежавшая до вагона, вся запыхавшаяся, Сана поставила сапожок на первую ступеньку, когда хмурая проводница собиралась отпустить откидную подножку, чтобы сразу же закрыть дверь, зайти в теплое купе и там отогреться. Пронизывающий до костей жгучий ветерок выдул все остатки живого тепла. Ее легкое демисезонное форменное пальтишко без подстежки в ужасно мерзкую погоду ничуть не спасало.

– Милочка, вы бы сюда чуть позже, через парочку минут подошли, – язвительно проворчала хозяйка вагона. – То-то бы я вам ручкой своей помахала бы с этой стороны двери. Посадка на ходу строго запрещена.

– Вы меня, пожалуйста, извините, – капитан Полищук растянула губы в примирительной улыбочке.

Ужасть как не хотелось ей ссориться с молодящейся дамочкой с грубо раскрашенным лицом. Характерные мимические складки вокруг рта говорили о желчности и склочности характера хозяйки вагона.

– Билет в самую последнюю минуту дали. Говорят, мест нету…

– Не знаю я, милочка, что и кто, и где вам говорил, – проводница с безразличным видом пожала плечами, толкуя, что энто безобразие ее не касается, когда в кассе мест нет, а вагоны идут полупустыми.

Машинально потянувшись левой рукой в карман куртки, Оксана достала пачку и вытянула из нее сигарету.

– А вот курить, милочка… – раздраженно заскрипела хозяйка, – пожалуйста, в неслужебный тамбур. Мне тут еще всю ночь работать.

– Как скажите, – капитан не стала спорить и, прихватив свои вещи, слегка покачиваясь, прошла в противоположный конец вагона.

Закурив, Оксана смотрела, как все быстрее пробегают в окошке знакомые городские кварталы, а память выкидывала перед ее глазами картины прошедшего дня. Как ей отнестись к тому, что случилось?

Вот это встряла она. То, как чувственно реагировали она сама и ее соскучившееся тело на мужские ласки, сильно испугало своей глубиной и крайне встревожило. Итак, неизбежное следствие замкнутого образа ее жизни. Нельзя в этом мире жить одной, нельзя. Тоска по дружескому плечу и одиночество сегодня вырвались наружу и победили ее волю.

Предвкушая в изрядно истерзанной душе приятное путешествие, Малахов раскинул на столике походную скатерть-самобранку. Налил он в пластмассовый стаканчик, медленно, с наслаждением, смакуя, выпил и отправил в рот соленый огурчик, от души захрустел. Лепота!..

Прикрыл Жека усталые глаза и весь полностью отдался во власть ощущениям медленно поднимающейся изнутри живой теплоты. Такие вот мгновения внутреннего и внешнего покоя стоили очень дорогого.

Не запертая на защелку, дверь со стуком и шумом открылась. В его уже слегка затуманенное сознание освежающим ветерком проник, надо сказать, что довольно приятный женский голосок:

– Не помешаю? У меня седьмое место…

– Нет, – угрюмо буркнул он, не открывая глаз.

Настроение у подполковника упало. Он недовольно поморщился и кинул мимолетный взгляд в сторону двери. Облик молодой женщины показался ему смутно знакомым. Расслабленный разум, несмотря на его слабую попытку вспомнить, отвечать на запрос напрочь отказался. Не захотела память вспоминать. И черт с ней! Принесла же нелегкая на его голову. А он успел бурно обрадоваться и хорошо настроиться…

Едва лишь открыла Оксана дверь в купе, и на нее дохнуло резким запахом устоявшегося и застаревшего перегара, смешанного с весьма характерным неприятным запахом дешевой водки, изготовленной путем элементарного разбавления спирта, неизвестно какого происхождения, с прозрачной жидкостью из-под водопроводного крана.

Повезло ей, так повезло! Провести всю ночь на пару с алкоголиком, может, с самым настоящим бомжем. Хотя, и нет. Пришлось ей версию с бездомным бродягой отмести в сторону. Клиент на обычного бомжа не тянул. Или почти что не тянул. Оксана украдкой кидала на нечаянного попутчика быстрые оценивающие взгляды. Кто-то сейчас сказал бы, что в ней спонтанно сработали издержки ее профессии.

На вид мужчине было далеко за тридцать, а может, и за все сорок. Коротко подстриженные волосы, густо-густо посеребренные сединой. И двух-трех дневная щетина пока тоже еще ни о чем не говорила. Одет мужчина не ахти как, простенько, в китайский ширпотреб. Но выглядел попутчик чисто и опрятно. Значит, рядом с помойными ямами намедни он близко не валялся. И не ездят у них бомжи в купейных вагонах. Все больше в электричках перемещаются, где можно бесплатно, хоть до самого Киева, добраться или уже, на худой конец, в общем вагоне. Там можно и с проводницей как-нибудь, да и договориться.

А то, что человек пьет? Так, а кто нынче не пьет? Этакое время на дворе. Если только не жулик он, не вор и не грабитель, то пьет, заливает тоску по безвременно ушедшим, канувшим в лету счастливым временам социалистического рая да невыносимое горе от потери смысла всей своей жизни, от утраченных иллюзий. Да и мало ли что в том длинном списке отыщется. Главное, чтобы этот товарищ, под самую завязку вдоволь наклюкавшись, не начал разудало буянить…

Чуть охрипший голос отвлек ее от невеселых дум:

– Выпьете, девушка, со мной за компанию?

Оксана брезгливо поджала губы. Начинается…

– Нет, спасибо, – наотрез отказалась она.

После недолгого молчания в воздухе завис новый вопрос:

– Что так?

Гордо выпрямив голову, Оксана категорично заявила, отрезала:

– Я с незнакомыми людьми не пью…

– Как скажите, мадам. А я уже, было, грешным делом подумал, что вы больны. Неволить не будем, – прорвался наружу скрипучий клекот саркастического смешка. – Нам же больше достанется. Наше дело-то маленькое – предложить. А ваше – отказаться. Ну, тогда, мадам, пьем за удачную поездку, – мужчина чокнулся с бутылкой и выпил.

«Фу! Гадость!» – Оксана передернулась, неприятно пораженная как увиденным зрелищем, так и услышанным своими собственными ушами. Черт! И угораздило же ее взять билет именно на это самое место.

Никуда не спеша, с чувством, с толком и с расстановкой, сосед расправился с содержимым бутылки и, не раздеваясь, только скинул вниз один голый матрац, грузно завалился на скрипнувшую полку.

Презрительно пожав плечами, стараясь не смотреть в его сторону, Сана достала белье. С присущими ей с детства особой тщательностью и аккуратностью застелила постель. Выключила свет. В купе стало темно, хоть глаз выколи. Выждала, пока глаза не попривыкли к тьме. Светлее не стало. Она удовлетворенно хмыкнула, повернулась к окну спиной. Стянула Сана с себя свитер. Расстегнула одну пуговичку на блузке…

На полной скорости состав проскочил или через железнодорожный переезд, или же через полустанок. Донесся слабый предупреждающий перезвон. Мелькнул семафор. Узкое купе всего на каких-то несколько секунд скупо осветилось, и тут широко открытые глаза подполковника выхватили тонкий и гибкий стан, изящные контуры нежной шеи. В зеркале отразилась молочно-белая грудь, столь эффектно приподнятая движением рук, заплетающих волосы в тугие коротенькие косички.

Мгновения пролетели, и темень снова победно сомкнулась. Но то, что мужчина успел увидеть и разглядеть, прочно запечатлелось у него перед глазами. Снова в мозгу засвербела навязчивая мысль о том, что где-то он что-то похожее уже видел. Видел. Видел. Но… где?

Но вот нет, на этот раз он от своего не отступился, заставил свою донельзя обленившуюся память всерьез взяться за нелегкую работу.

И пошла она шерстить по закоулкам, разбирая по темным углам весь скопившийся за долгие годы ненужный, а потому-то и сброшенный подальше всякий хлам. Сначала медленно, весьма нехотя, натужно скрипя и недовольно ворча на беспокойного и неугомонного хозяина.

Нет, чтоб плюнуть на все и спокойно заснуть. Далась же ему эта бабенка. Даже разговаривать с ним и то не захотела-то, компанию не поддержала. Но потом, увлекшись самим процессом рытья в старье, заработала память все быстрее и быстрее. Главное – начать…

Две косички. За них ей зацепиться и поискать? Обнаженная спина и тугая грудь ни о чем не говорили. Мало ли они за совместно прожитую с хозяином жизнь повидали на своем веку обнаженных женских тел? Немало. А вот косички – совсем другое дело.

Сколько девчонок прошло перед глазами с такими же косичками? Тоже можно, конечно, сказать, что и не счесть, и не пересчитать…

Ну, если начинать со школы, то да. А зачем? Встретить здесь кого-то из них – энто что-то из области научной фантастики.

Надо сузить поиск. Танцы и дискотеки во время учебы в училище? Нет, те девчата таковских причесок не носили. Нет, не там, не там. Не то все, не то. Однако хозяин в то время трубил еще курсантом.

Куда они с ним ездили? По колхозам? Нет, не встречалось во время уборки урожая. Но они ездили. Да, они ездили с его другом к тому домой то ли в Марьину Рощу, то ли в Мариново. Нет, в Марино…

Да, они садились на электричку, что шла на Колосовку, перли часа два, никак не меньше. Именно там они и увидели энти две косички.

Васька Казак познакомил их со своей соседкой, еще школьницей, девчонкой с двумя забавными коротенькими косичками. Ох, как же еще у нее фамилия-то была? Куда подевалась она, где затерялась?

Где-то рядом, скрипя, зашевелился отдел ассоциативной памяти. Что именно соседка аналитики хочет им сказать, может, и подсказать?

Точно-точно, у них в училище имелся майор с такой же фамилией. И пахал он начальником учебного центра. Все время тот проводил в полях, и фамилия тому соответствующая, производная от полей…

Ага, майор Полищук. Это уже точно, на все сто. Значит, у девчонки имелась фамилия Полищук. И? Оксана Полищук. Сана-Сана. Внутри у подполковника разлилось тепло. Точно, была, была такая девчонка…

Получив столь положительный сигнал, мужчина удовлетворенно вздохнул. Вспомнил. Но почему он сразу-то не подумал о ней?

Сана-Сана. Она была его самой первой и неразделенной, а потому и скрытой от всех юношеской любовью. Он любил ее. А она его? Иногда ему даже казалось, что она тоже любила его. А иногда и нет.

Была такая девчонка. Окончила школу и пропала. Он попытался ее отыскать, но не смог. Прошло с той поры лет десять как, не меньше.

И вот милое личико той юной девчушки стараниями неумолимого времени стерлось. В его памяти остались одни коротенькие косички. И похожа ли эта женщина на ту девушку-девочку? Может быть…

Все может быть. Не зря же что-то показалось ему знакомым. Но оно еще ни о чем не говорит. Он, к его немалому стыду, уже плохо, вернее, смутно помнит девичье лицо. А девочка могла легко превратиться в дородную бабищу. Вышла она замуж, нарожала кучу детишек. Мало ли похожих друг на друга людей бродят по этой многострадальной земле? Бродят себе, ну и пусть себе бродят…

Накинув на себя дорожный халатик, женщина присела. Вроде бы, она и разделась, но все равно жарко. Дотронулась рукой до батареи и резко отдернула. Кипяток! Понятно, почему в купе жарковато.

Она прилегла, не расправляя одеяло, прямо сверху на него. Скорее всего, покрывало ей никак и не понадобится.

Глаза закрылись, но сон к ней не шел. Сана-Сана! Что происходит-то с нею? Куда она катится по наклонной лестнице? Ох, и в стерву же она превратилась, в настоящую стерву! Мужик ее пальчиком поманил, и она тут же без всякого стеснения запрыгнула к нему в его супружескую постель. А ежели быть откровенной с самой собой до конца, так чуть ли не сама с явной охотой предложила себя.

Куда за годы подевалась одна девочка с тоненькими косичками? Не могла же она взять и просто бесследно исчезнуть! Хоть что-то же от нее осталось? Ну, хотя бы что-то!

…Сколько Сана сама себя в детстве помнила, столько она всегда и работала. Только и делала она, что постоянно пахала.

Прибегала девчонка со школы, на ходу обедала, наспех делала, а когда и не делала уроки, и тут все и начиналось. Прополка в огороде, кормежка скотины, готовка еды, уборка в доме, стирка…

Мать вкалывала на молочной ферме и пропадала там с самого утра и до поздней ночи. Изредка прибегала домой, чтобы покормить свою малышню. Да и то через раз, не каждый божий день. Сначала у девочки появился один братик, а через пару лет и еще один выискался…

Отца у нее в отличие от соседских детей никогда не имелось. Про таковского человека у них в доме никогда не говорили.

Но зато у них постоянно жили командировочные. И если то была женщина, то спала жиличка в отдельной светелке на широкой кровати, а сама же хозяйка хаты устраивалась рядом с дочкой на ее узкой постели.

А если же у них жил мужчина, то порой мать почему-то могла в те самые ночи к ней не приходить и не тесниться с дочкой. В те дни она, маленькая и неразумная, благодарила судьбу за то, что снова может спать одна и никто не мешает ей хорошенько выспаться.

Долго Сана никак не могла взять в толк, почему мать с мужиками может спать вместе, а с женщинами никогда не спит. И что именно для нее лучше? Когда она раздольно спит одна или теснится с матерью? Наверно, все же мужики-постояльцы лучше…

Иногда, по выходным, к ним в гости захаживал школьный учитель физики и математики Степан Андреевич.

Может, частенько задавалась девчушка вопросом, он приходился им дальним родственником? Сана всегда в тот день получала подарок, а потом мать выпроваживала девочку на улицу. Кем бы и ни был для них с мамой учитель, тот с самого первого класса терпеливо занимался, проводил дополнительные занятия, если девочка начинала не понимать тот или иной предмет, скатываться на четверки.

Чем старше становилась Сана, тем сильнее и сильнее разгоралось в ней любопытство. И ее начинали мучить вопросы: почему это ее мать то спит с ней, то нет и кто все-таки у нее отец?

По ночам за стенкой слышалась непонятная ей возня: противный скрип вконец расшатавшейся кровати, сопенье, кряхтенье и звонкое повизгивание матери. Девочка росла и начинала многое понимать. Она стала со вниманием ко всему прислушиваться. До нее доносились обрывки слов и отдельные фразы.

Становилось ей понятно: откуда брались подарки, почему мать часто куталась в платок, пряча от чужих глаз лиловые пятна то на шее, то на плечах. И главное – это она тоже поняла, почему братишки у нее удивительно разные и не похожи ни на нее, ни друг на дружку.

Прибегала Сана со школы, сама кормила подросших пацанов и всю остальную живность: кур, утят, двух поросят. Огород требовал к себе постоянного внимания. Чем старше становилась девочка, тем большую часть забот по дому перекладывала мать на ее худенькие плечи.

Какие уж тут уроки? Когда их было ей готовить? И зачем стараться ей учиться? Работа в коровнике пятерок по литературе не требовала. То, что можно вкалывать и не дояркой, в голову ей и не приходило…

Степан Андреевич забежал к ним как-то в воскресенье, когда мать околачивалась дома, и с ходу устроил той приличную выволочку:

– Ты что же, Людка, такое-то творишь, а?

– А что я… что я? – то ли и на самом деле мать ничего не поняла, то ли она поначалу решила сыграть в непонимание.

– Ты не понимаешь, да? – горячился гость, угрожающе наседал на мать, и та попятилась назад.

– Степа-Степа, да Бог с тобой! – запричитала она.

– Людка! – он тряс кулаком перед самым ее носом. – Ты зачем же дочку свою губишь, не даешь ей заниматься? Хочешь, дурная, чтобы она пошла по твоим же стопам, повторила твою судьбу?

Видно, его выпад разозлил мать, она угрюмо огрызнулась:

– А чем же, интересно, она, моя судьба, тебе не нравится?

– Чем? – учитель снова начал заводиться. – Всю жизнь провести на ферме посреди коров? Что хорошего ее может тут ждать? По кругу ничего нет. До станции два километра. Пешком и в грязь, и в снег. Хорошо еще, что железная дорога близко к нам прошла. А то мы все тут, как степные волки, жили бы, выли бы. Парни после армии домой не возвращаются, остаются в крупных городах. Невест полно, а женихов-то и нет. А у тебя дочка учиться может. Одна и надежда на то, что она куда-то сможет поступить. Ей нужен приличный, не то слово, отличный аттестат. Я ее с самого первого класса на медаль тяну! А ты… что тут творишь? Мать ты ей, в конце концов, или не мать?

– Ну, мать, – женщина исподлобья глянула на него. – Я мать, а ты, Степа, ее отец. Если бы ты мне помогал, то мне не пришлось бы… – она обиженно прикусила губу.

С грохотом Степан Андреевич оттолкнул в сторону табурет:

– Я тебе, Людка, всегда помогал, пока ты не пошла по рукам. Ты скажи, кто в койке у тебя еще не побывал, кто не отметился?

– А кто, Степа, в энтом виноват? Кто мне, глупенькой, головенку задурил? Кто несмышленую сладко за околицей целовал, кто елеем в ухо нашептывал? Забыл али, чего мне сам-то обещал? Во сколько лет я ее родила? – размазывая тушь по всему лицу, мать громко всхлипнула. – Мне едва семнадцать исполнилось. Школу закончила и родила. Сколько я позору натерпелась. И из-за нее я никуда не уехала, осталась здесь. А я тоже могла бы куда поступить. Сам помнишь, что училась я не хуже Оксанки. Ежели поразмыслить-то, то ты во всех моих бедах кругом виноватый! – женщина отошла от обрушившегося на нее натиска и в ответ наступала на мужчину. – Первопричиной всего-то был ты…

Видать, этакой разговор пошел промеж них уже не впервой, и тут учитель обреченно взмахнул рукой, что толку барабанить впустую:

– И ты сейчас хочешь все свое зло сорвать на родной дочке?

Мотнув головой, мать перекрестилась:

– Нет, конечно же, Степа. Да Бог с тобой. Дочь как-никак родная, своя кровинка. Обидно мне, что ты лихо со мной поступил.

– Поздно, Людка, говорить. О том остается только сожалеть. Я тебя просил год всего меня подождать, а ты с Федькой слюбилась.

Бросая на мужика косые взгляды, женщина ехидно прошипела:

– Так я назло тебе, Степа, чтобы тебя подстегнуть, поторопить.

– Вот и подстегнула, выходит, одна свою судьбу.

– Степа, – зло фыркнула мать, – не любил ты меня вовсе, а так, сплошное баловство, что промеж нами случилось.

Измерив всю комнатенку вдоль и поперек, учитель опустился на табурет, сжал кончиками пальцев виски, болезненно поморщился:

– Любил… не любил. Да я тебя, Людка, до сих пор еще люблю.

– Любишь, говоришь. А от жены своей все равно не ушел…

– Ну, знаешь! – гость возмущенно качнул головой. – Я уже, было, ушел, даже заявление на развод мы подали. Но когда приехал к тебе, то оказалось, что место давно занято. И куда мне, скажи, надо было идти? Все, Людка, остановились. Речь не про то, а о дочке твоей.

Теребя уголок платка, мать язвительно поправила его:

– О нашей дочке. Ты, Степа, об этом-то не забывай.

– Да, Люда, о нашей дочке. Не мешай ей учиться, не губи на корню ее судьбу. Дай ей выбиться в люди…

Задумчиво царапнув затылок, мать хитренько прищурилась:

– Хочешь, чтобы она пошла по твоим стопам?

– Не думаю, что это лучший вариант, – он с сомнением покачал головой. – Мехмат она не потянет. С математикой у нее беда…

Будто этого мать только и ждала, с еле скрываемым злорадством ткнула перед собой пальцем, назидательно потрясла им:

– Нечего ей куды-то и соваться. Пущай она дома сидит… В городе и без нее дурех полно на каждом углу…

Предостерегающая рука остановила поток ее красноречия:

– Ты, Людка, постой. Что ты все к одному и к тому клонишь.

Недовольная тем, что ее прервали, женщина сердито засопела:

– Я… я клоню? Сам же только что сказал про то. Бесталанна!

– Зато память у нашей девчонки цепкая. Есть хорошие способности к логическому мышлению. И говорить складно она умеет. Надо, чтобы она попробовала поступить на юрфак.

– И куда? – женщина выжидающе прищурилась, подбоченившись, кидала на учителя полные иронии взгляды.

– В университет.

– Ха, кому она нужна, безотцовщина, деревенщина неотесанная? Слыхала я, какие у них конкурсы на место…

Но Степан Андреевич не отступал:

– Ну, мы это, Людка, еще посмотрим. Получит она медаль. Сдаст на «отлично» первый экзамен и поступит без всяких конкурсов.

– Сдаст, как же. Его же энтот экзамен сдать еще надо, – мать очень даже скептически отнеслась к его наивной уверенности.

– Сдаст. Подготовимся…

И они стали упорно готовиться, несмотря на глухое ворчание и все скрытое и явное противление ее родной матери.

Подошло времечко, и Степан Андреевич сам повез Сану в Одессу. Впервые в жизни попав в огромный незнакомый город, девочка пугливо озиралась по сторонам и тихо жалась к руке своего провожатого.

Университет оказался рядом с вокзалом. Они прошли пешком всего два-три квартала, вдруг оказались перед старинным зданием. Площадь кишмя кишела будущими абитуриентами и их родителями.

Оксане сразу стало так страшно, так страшно, что она уперлась ножками и потянула Степана Андреевича за рукав.

– Что, Оксанка? – учитель ласково посмотрел на дочку, хорошо понимая ее без меры подавленное состояние.

– Степан Андреевич, давайте, поедемте домой. Нечего нам с вами туточки делать. Вы только-только посмотрите на них и посмотрите на меня, – на ее глазках выступили слезки. – Платья у меня ни одного приличного нет. Вон уже все пальцами на меня начинают показывать. Рыжей скоро начнут меня по кругу обзывать, замарашкой…

– Платья, говоришь? – он ласково погладил ее по головке. – Ну, дело поправимое. Ты пока постой в сторонке. А я узнаю, что к чему. А потом мы мигом это дело поправим. Оденем тебя, как принцессу. Все городские пигалицы от зависти позеленеют…

Одеть ее, как принцессу, им все же не удалось, но после похода в ЦУМ Сана почти ничем не отличалась от других девчонок. Волосы ей покрасили в каштановый цвет, и она немного приободрилась.

А утречком в день первого экзамена Оксанка вновь почувствовала приближение приступа панического страха. Пыталась вспомнить, но в голове было пусто. Даже на самые простые вопросы она не знала, что и как ей отвечать. А что будет, когда она встанет перед экзаменационной комиссией? Ее же мигом погонят из аудитории в три шеи…

Умудренный богатым жизненным опытом, учитель быстро понял все, почувствовав, как дрожит ее ладошка в его руке, увидел, как мелко-мелко подрагивают перепуганные сжатые губки.

– Ну-ну-ну, успокойся, Оксанка, успокойся. Все будет хорошо. Так бывает. Кажется, что ничего вовсе не знаешь, а когда сядешь за стол, успокоишься, напишешь одно словечко, оно потянет за собой второе, а то выудит следующее. И пойдешь нанизывать их одно на другое…

С боязливой опаской подойдя к столу, покрытому красной тканью, Сана вытянула билет и долго не могла сообразить и понять: какой же у него номер? То ли шестой, то ли не сам ли девятый…

Строгая дама в круглых очках, сдвинутых на самый кончик носа, требовательно подняла на нее пронзительные глаза. Оксана, смущенно улыбаясь, протянула листок и тихо прошептала:

– Я… я никак не могу разобрать, что за цифра…

– Билет у вас номер девять, – женщина усмехнулась, и на миг глаза ее подобрели. – Берите, девушка, бумагу и садитесь за вон тот стол. Он у нас самый счастливый. Только вы про то никому ни слова! Это большой секрет… – предупредила она и заговорщицки подмигнула.

Присела Сана на указанное ей местечко, прочитала первый вопрос, закрыла глаза, чуть задумалась, написала первое словечко, и тут ручка, будто сама собой, побежала, спеша оставить свой след на бумаге.

Когда она, отвечая, ловко приводила примеры, то и дело ссылалась на исторический XXVI-ой съезд КПСС, члены комиссии одобрительно кивали головой. А когда Оксанка в завершение к месту вставила тезисы Апрельского Пленума ЦК КПСС, дама в очках поощрительно пару раз хлопнула ладошкой об ладошку.

Много позже, по истечении времени, Сана-то сама поняла, что с ее основательной подготовкой она смогла бы сдать экзамен по любой специальности. Степан Андреевич постарался. Но ее родители сами выбрали для своей дочери будущую специальность, и она, успешно пройдя испытание, поступила на юридический факультет.

– Оксанка, я прошу тебя, – Степан Андреевич по такому случаю чуточку выпил, глаза его возбужденно горели, – ты держись. Все, что было в моих силах, я для тебя сделал. Остальное все уже зависит только от тебя самой. Будет трудно, но ты держись. Ударят по одной щеке, ты им не отвечай, но и вторую щеку для битья никогда не подставляй. Ты уклоняйся, ты уйди лучше в сторону. Главное – выдержать первый год. Зацепиться, окончить первый курс. Оксана, обещай мне, что ты ни за что не бросишь учебу…

Она обещала. Ей и самой не хотелось возвращаться домой. Чтобы потом на селе в нее пальцем тыкали и смеялись над неудачницей…

Скромная, стройная и худенькая, как тростиночка, юная девушка с красивым миндалевидным разрезом серо-голубых глаз, с очень милой, располагающей улыбкой на лице быстро стала всеобщей любимицей.

Безотказная, она всегда спешила на помощь тому, кто в ней особо нуждался. И делала Сана все от души, от чистого сердца.

И взамен она ничего никогда не просила. Просто Оксанка была так воспитана. Вот и все. Ее милая естественность, открытость и прямота подкупали всех без исключения. Или почти всех.

На беду, приметил девушку комсомольский вожак университета, секретарь комитета ВЛКСМ, Юрка Карпов, предмет страданий не одной и не двух девчонок. Как хищный паук, он стал потихоньку опутывать, окружать ее ненавязчивым вниманием. То там появится на ее пути, то тут встанет на проходе, то оттуда окликнет с лестницы…

И Сана почувствовала его изменившееся отношение к ней. Но не придала она этому никакого значения. К тому же, пока еще совсем иной жил в ее сердце. Никому и никогда не признавалась Сана в том, что без оглядки влюбилась она в приезжавшего в гости к их соседям курсанта военного училища. Даже мать про то нисколько не догадалась.

Но время шло. Курсант давненько уже выпустился, уехал к новому месту службы. Куда именно, она не знала. Несуразно у них вышло все.

В ту их последнюю встречу Жека неожиданно в тот вечер уехал, и они не успели ни о чем договориться, думали, что еще поспеют…

Время – лучший лекарь. Оно способно залечивать душевные раны, наслаивая события одно на другое, постепенно выталкивая из памяти прошлое. Ее новые впечатления потихоньку заслоняли собой старые, отодвигали их на задний план, сглаживая, притупляя их остроту.

Внимание молодого человека, на которого молилась большая часть девушек-студенток, конечно, не могло не импонировать Сане.

Опытный университетский ловелас сумел довольно быстро и легко вскружить голову неискушенной девчонке.

С их самой первой встречи Юрочка буквально очаровал ее своими рассказами об истории города во время частых и длительных прогулок по центру. Он водил девушку по памятным и историческим местам, всегда был подчеркнуто галантным и предупредительным.

И никаких намеков на какие-то другие отношения, кроме как чисто товарищеские и дружеские.

Так они ходили неделя за неделей, пока парень не убедился в том, что девушка влюблена в него по уши. Забыла Сана про свою первую любовь. Может, то вовсе и была не любовь, а ее горячее желание выдать желаемое за действительное. Выдумала она того парня и все. И нет его на деле. Нет и все. Промелькнуло, пропало за горизонтом…

Вот тогда-то Карпов и перешел в атаку. Он искал благовидный предлог, чтобы привести ее к себе на квартиру, да все не находил. Но, как всегда, помог Его Величество Случай. Проливной дождь застал их врасплох, заставил парочку искать подходящее укрытие.

По нелепому стечению обстоятельств, всего в двух шагах оказался дом, где он жил. Промокшие до нитки, они вбежали на третий этаж и остановились перед высокими массивными дверями. Парень открыл их ключами, но ничто пока не насторожило Сану. Девушка была уверена в Карпове, в его трепетном и бережном отношении к ней.

Стояла она посреди большой комнаты и безмятежно улыбалась. Все ее приводило в трепетный восторг. Подмигнув ей, Юрок оставил Сану одну. Ее глаза заскользили по стенам. Столько картин! Как в музее!

– Тебе срочно надо переодеться в сухое, а то простынешь, – он протягивал в руке махровый халат и большое мохнатое полотенце.

Предупредительный и деликатный, Карпов вышел, и она быстро скинула все с себя и принялась вытираться.

– Ты прекрасна, ты – богиня! – он неслышно подошел сзади, и его руки опустились на ее обнаженные плечи.

– Не надо, Юрочка, – чуть слышно шептали ее растерянные губы, а руки предательски безвольно упали, когда молодой стервятник с силой прижал к себе свою беззащитную жертву, нагую и трепетную.

– Я люблю тебя! – горячо шептал ей искуситель. – Ты такая…

– Юра… Юрочка, что… что ты делаешь? – с душевным надрывом спрашивала она, ошеломленная неистовым натиском и его напором.

А парень целовал ее влажное лицо, изгиб шеи, спускаясь все ниже и ниже. Его губы коснулись ее по-девичьи упругой и нежной груди, по-хозяйски вобрали в себя острые комочки, и она, прикусив нижнюю губу, прикрыла глаза и покорилась неизбежному…

Но на следующий день, проходя мимо девушки, так и кинувшейся, было, ему навстречу, парень с ней даже не поздоровался, напротив, тут же демонстративно отвернулся в другую сторону, словно ее для него уже и не существовало на этом свете. У Саны потемнело в глазах.

Недолго длился ее праздник души. Наступило тяжелое похмелье после опьяняющего напитка любви. Девушка в самые последние дни не ходила, а летала. А тут ее крылья словно подрезали. Пришло позднее прозрение. Ей явственно вспомнились ранее не воспринимаемые слова подружек о том, что Юрка девушек не любит, а только играется ими. Натешится он одной и приступает к охмурению очередной жертвы.

И сама Сана – вовсе не исключение, а лишь одна из многих в его длинном-предлинном списке одержанных им побед. И бросил он ее так скоро, на следующий же день, чтобы сделать ей еще больнее, подло мстя за то, что вынужден был настолько долго с ней возиться и затратил на нее прорву своего времени и уйму усилий.

Потемнела Сана лицом, замкнулась в себе и потеряла интерес ко всему происходящему вокруг нее. К ее несчастью, вдобавок ко всему она скоро поняла, что ждет ребенка, и ошибки в том быть не могло. От горького стыда и невыносимого горя, не зная, куда ей теперь со всем этим деваться, забилась она в своей комнате и два дня не выходила.

Сидела девка на кровати, как затравленный зверек, пока ее силком не вытащил староста их группы Костик Тихонов.

Долго смотрел он на ее вытянувшееся, посеревшее лицо и мрачно покачивал головой. Шагнул парень к ней, крепко прижал ее голову к своей груди. Сана не выдержала и разревелась.

– Все! Надоело… уеду я… гады все… уеду я… домой… уеду! – бессвязно выкрикивала она. – Стыдно-то как!..

– Ну, Ксана, что ты? – Костик пытался ее успокоить.

Отстранившись, отсутствующим взглядом смотрела девушка на него и ничего перед собой не видела, влажная пелена застила все.

– Чужая я здесь, никому ненужная…

– Ну, что ты, Ксана…

Ее посеревшие, потрескавшиеся губы мелко подрагивали:

– Чужая я. Мать правильно сказала, что место этаким, как я, дурам на скотном дворе. Она как в воду глядела.

Сочувствующие дружеские руки мягко гладили ее понурые плечи, успокаивали:

– Ксана, все будет хорошо. Ты просто забудь про него. Не стоит он, гад, чтобы еще и думать о нем.

Утробно охнув, Сана надрывно простонала:

– А… а… а ребеночек? Как же быть с ребеночком?

– С каким еще ребенком? – тихо-тихо переспросил Тихонов, боясь поверить в свою столь очевидную догадку. – Ты, ты…

– Да, я беременна, – прошептала она и отвела его руки в сторону. – У меня одна дорога – домой. Спрятаться от всех, скрыть позор…

– Нет, Ксана, – твердо произнес Костик. – Это не выход…

Тупо уставившись в одну точку, Оксана прошептала:

– А где, где он твой выход, скажи? Ходить мне с пузом, чтобы все на меня пальцами показывали, насмехались надо мной? Нет, я этого не перенесу, не выдержу. Лучше все бросить, уехать…

– Ты его хочешь? – моргнув, спросил у нее парень.

Невыразимая боль прорезалась в расширившихся девичьих глазах. Она поняла, что речь идет о том, кого она носит под сердцем.

– Нет, я не хочу ребенка от такого отца. Чтобы он вырос таким же, как и его папаша? Нет-нет, никогда! Поеду я домой, может, мать что придумает. Но сюда я не вернусь. Ох, стыдно-то как! Стыдно…

Сквозь причитания Сана едва расслышала, как Костя произнес:

– Ксана, если ты его не хочешь, то я тебе помогу…

– Да? – первый раз за весь их разговор она подняла осмысленные глаза. – Ты мне поможешь? Как?

– Сделаешь аборт…

Пушистые реснички испуганно вздрогнули:

– Но я боюсь, что потом у меня никогда не будет детей. Может, мне оставить этого? Господи, вразуми ты дщерь свою неразумную! – клубок сомнений, разгоняясь, волчком завертелся в Саниных глазах.

– Ксана, какой у тебя срок?

– Недели три-четыре. Не знаю, – она пожала плечами.

– Срок еще маленький, и я помогу устроить тебе мини-аборт.

– Это что и как надо понимать? – встряхнув недоуменно косичками, Сана уставилась на парня своими широко раскрытыми глазами, потом смущенно она потупилась. – Впервые слышу про этакое.

– Говорят, безопасно. Вакуум отсосет, и всего-то дел.

Недоверчивые и подрагивающие девичьи очи поднялись вверх:

– А ты откуда про все это знаешь? Может, и ты у нас по этому делу большой специалист и тоже имеешь богатый жизненный опыт?

– Одно другому у нас не мешает, – уклончиво ответил Костик. – Ты, Ксана, согласна или нет?

Трудно было принять ей решение, которое, возможно, изменит всю ее жизнь, но решаться-то все равно надо, иного пути у нее нет.

– Наверное, я, Костик, сейчас делаю самую большую глупость в своей жизни, соглашаясь с тобой.

Сожаление высветилось в глазах Тихонова, он качнул головой:

– Глупость, Ксана, ты совершила, когда связалась с тем типом. А я тебя, помнится мне, предупреждал.

– Я думала, – Сана прерывисто вздохнула, – что ты… ты только из-за элементарной зависти к нему.

Закусив губу, девушка потупилась. Как же сильно она ошибалась, и вот незамедлительно пришла неминуемая расплата.

– Индюк у нас тоже думал, да в суп попал.

– Попал… – протянула Сана. – Когда ты все можешь устроить?

А про себя она произнесла-прошептала: «Ох, прости меня, Господи, неразумную дщерь свою…»

К ее удивлению, все произошло быстро. Она даже и не ожидала. В назначенный час пришла по указанному ей адресу, назвала себя. Врач посмотрел на нее внимательным взглядом, коротко кинул:

– Раздевайтесь.

Краснея, сгорая от жгучего стыда, она торопливо сняла с себя всю одежду, накинула простую рубашку и подошла к столу. Мужчина в халате осмотрел ее, прощупал груди, и ей показалось, что проделывает он все это не без удовольствия. В страхе от того, что скоро произойдет, Сана закрыла глаза и вцепилась руками в какие-то ручки…

Не прошло и трех часов, как она вошла в двери, и вот снова стояла на улице. Пусто внутри у нее стало. Пусто стало на душе и на сердце.

В одно лишь мгновение все выгорело. Только что там, в небольшой операционной, в тяжких муках умерла милая девочка с тоненькими косичками, и что-то совсем иное зародилось вместо нее. И мир вокруг нее неузнаваемо стал совсем другим.

Никто, кроме Костика, не узнал про то, но зато все скоро заметили ту разительную перемену, что произошла с нею самой. Ее не перестали любить, но вот только отныне восторгаться ею как-то перестали.

Потерялась в ней, начисто куда-то пропала изюминка, всегда столь выгодно выделявшая ее среди остальных. Исчезла без следа ее милая непосредственность, пропала неизвестно куда душевная открытость, не слышалось больше ее заразительного, берущего за душу смеха.

Стала она намного сдержанней, менее ко всему восприимчивой. Появилась на ее поджатых губах чуть насмешливая улыбочка. В голосе Саны то и дело проскальзывали иронические интонации.

И только лишь один человек на свете был еще способен вырвать из нее смех, идущий от самого сердца, и она на время становилась, пусть и слабой копией, но близко похожей на прежнюю Сану.

Но оказалось, что Костик мог быть для нее другом, очень близким другом, близким настолько, что она могла делиться с ним всеми своими сокровенными тайнами и даже больше, но только другом.

Лишь один раз он позволил себе и был с нею. В тот самый день, когда Сана подумала, что жизнь для нее полностью окончена, и тогда Костик своей любовью бережно лечил ее, возвращал к жизни.

А после о близости и даже речи пойти не могло. У парня была своя девушка, которую он любил до потери пульса.

Костик-друг всегда находился рядом. Он незримо стоял у нее за спиной в готовности, случись что, тут же протянуть ей руку помощи. Отец у него работал замом военного прокурора. Стараниями Костика она после окончания университета неожиданно для всех, да и для себя надела лейтенантские погоны. Казалось, что перед нею уже открылась прямая и широкая дорога в безмятежное будущее…

Да страна вдруг, а если задуматься, то, вообще-то, и не вдруг взяла и на глазах стараниями прозападных «демократов», «реформатора» Горбачева, властолюбца Ельцина и иных агентов иностранного влияния развалилась. Той страны, в которой они жили, не стало…

По Украине загуляли волны махрового национализма, повсюду у них культивировали неприятие и ненависть ко всему русскому. Народу дурили голову, отбивая историческую память, искажали факты. Будто и не были когда-то русские и украинцы одним народом – русичами.

В 92-ом году Тихоновы, поняв всю бесперспективность жизни на Украине, со всем своим большим семейством собрались и тихо-тихо перебрались в Россию. Звали они, настойчиво звали и ее с собой, но она как-то не смогла решиться на судьбоносный шаг.

Оставались ее родная мать, почти уже выросшие и переросшие ее братишки, человек, которого она по праву стала называть своим отцом. Как же она могла их бросить, взять и уехать? Крутилась и вертелась Сана одна. Скрипела зубами, но как могла она карабкалась…