Читать книгу Пропавшее кольцо императора. III. Татары, которые монголы - Роман Булгар - Страница 5

Тихое счастье прочно поселилось в новой юрте охотника Хорилартая. Но так уж устроено на грешной земле, что если где-то счастья вдруг прибывает, то в другом месте его непременно становится на столько же меньше.

Видно, совершенно позабытой мужем Шунчэ никак не давало покоя ее положение отвергнутой и всеми забытой. За годы, прошедшие с появления в племени хори-туматов Суары, она еще больше обрюзгла, превратилась в невыносимо брюзгливую, жутко вздорную и злобную женщину, от которой отворачивались, старались не связываться с нею.

Со временем все позабыли о ней. Но, на беду, она была дочерью человека, который после смерти их прежнего вождя с помощью подлых интриг и грязных наговоров вдруг стал во главе племени, оттеснив в сторону всех остальных прямых претендентов.

Внезапно вознесшийся на самую вершину родовой власти Шунтай, с его точки зрения, вполне справедливо посчитал, что ни он сам в его положении, ни его дочь никак не заслуживают того пренебрежения, с коим к его чаду относился ее муж Хорилартай.

– Он плохо кормит меня, – неопрятно одетая женщина грязными пальцами размазывала по лицу злые слезы, и вождь племени, глядя на нее, брезгливо поморщился, что вышло у него неосознанно, помимо его воли, настолько неприглядное зрелище представляла собой его дочь.

Конечно, как разумно думалось ему, во многом его дщерь виновата сама. Если бы она все время внимательно и тщательно следила за собой, старалась, то мужчина не отвернулся бы в сторону. Всему виной, должно быть, плохая наследственность.

Ее мать была точно такой же. Она же ничему не научила свою дочь, в детстве потакала во всем, ничего не заставляла делать, избаловала.

Если бы еще уродилась писаной красавицей. А то пришлось сбыть ее с рук, отдать замуж за первого попавшегося на глаза простого охотника, который не смог отказаться от, по их понятиям, выгодного посула.

Хорилартаю позарез требовалась жена, а денег у него отродясь не водилось. Вот они и ударили по рукам. А тут еще оказалось, что Шунчэ вдобавок ко всем ее природным недостаткам к тому же бесплодна.

Поначалу он грешил на охотника, но когда тот от второй жены стал получать вполне здоровый приплод, причина прояснилась…

С другой стороны, Хорилартай обязан был по их законам и древним обычаям содержать своих жен. Правда, охотник все же как-то пытался вернуть ему, Шунтаю, дочь назад, но он смог отговорить Мергена от этого шага, чтобы по племени не пошли всякие ненужные разговоры.

– Смотри, отец, в чем я вынуждена ходить, – сквозь всхлипывания запричитала Шунчэ.

Лицемерно выдавливая из себя слезы, она не стала говорить о том, что два своих новых наряда еще в прошлом месяце обменяла у заезжего торговца на бурдюк сладкого вина, к которому стала до ужаса охоча.

И потом тайком попивала, находя успокоение и веселя душу. Тогда отступало от нее одиночество, от которого она страдала постольку, поскольку все приходилось делать самой. Если бы кто-то готовил пищу, убирал вместо нее, а она сидела бы в своем темном углу и мечтала.

– Он выстроил своей мерзавке, что отняла у меня мужа, новую юрту и поселился в ней сам. А я до сих пор мерзну в старой хижине.

На загоревшее лицо Шунтая набежала и прочно обосновалась темная тень. Зять необдуманным поступком выказал пренебрежение к их семье.

– Он к тебе не приходит?

– Редко. Отец, он не меня позорит, – дочь своими злыми словами щедро подливала масло в огонь, – он позорит тебя, нашего вождя.

Подобного выпада Шунтай стерпеть не смог и вскочил.

– Я заставлю уважать меня! – выкрикнул он, приходя в неописуемое бешенство, сверкая своими налившимися кровью глазами, разбрызгивая по сторонам ядовитую слюну.

– Отбери у него юрту, отдай ее мне…

– Юрту забрать… – вождь призадумался.

Не просто взять и отнять юрту. Даже он, вождь, не в силах. К тому же, охотник не из их рода, а из рода хори. А они сами принадлежат к роду туматов. Оттого и стал возможен брак между его дочерью и Хорилартаем, что они из разных родов. Когда-то они объединились под началом рода хори. Потом верховная власть перешла к роду туматов.

Многим сразу не понравится, что их новый вождь притесняет ранее главенствующий род. Начнутся ненужные трения между родами…

Напряжение, невидимое со стороны, зрело в племени исподволь, набирало силу, скапливая по малой капле тихо закипающую вражду, готовясь жарко вспыхнуть в самое неподходящее время.

Однако на стороне людей из рода хори стоял верховный шаман племени. Он-то первым и узрел зреющую между родами вражду и неотвратимо надвигающуюся опасность.

– Женщина, – тихо шепнул он Суаре, когда они на миг остались одни, – предупреди своего мужа, что наш вождь Шунтай напился яда из злобных уст своей дочери и замыслил худое против вас всех…

Умному человеку, каким считалась вторая жена лесного охотника, хватило и наполненного туманом намека. Поразмыслив, она, сложив все концы и ниточки последних событий, все поняла.

Если ей дороги жизнь ее родных детей, собственная жизнь и жизнь любимого мужа, то следует что-то срочно предпринимать.

Предупрежден, значит, вооружен. Не раз и не два слышала Суара эти слова из уст своего отца. А потому она, не откладывая на «потом», тут же обо всем рассказала своему мужу.

– Выходит, – Хорилартай горько усмехнулся, – мой тесть захотел войны. Думается, что это Шунчэ раздула огонь вражды.

К вечеру в просторной юрте собрались сородичи лесного охотника. Многим из них не особо нравились порядки, что стали устанавливаться с приходом к власти туматов.

– Наше племя за последние годы, – задумчиво произнес почтенный аксакал, пользующийся среди рода хори заслуженным уважением, – сильно раздулось. Земли и мест для охоты на всех не хватает.

– Отделимся, найдем себе другие земли! – горячась, вскочил юный племянник Хорилартая.

Видно, его идея пришлась по душе не всем. Нашлись осторожные, которые предпочитали призрачное состояние хотя бы какой-то плохой дружбы полному неясностей и таящему в себе множество опасностей походу на новые земли, в «неизвестно куда».

– Тебе легко кричать, – свистяще зашипел пожилой охотник. – У тебя, кроме одних штанов с заплаткой, другого ничего нет. А у нас семьи, скот, имущество. Его мы что, на своем горбу потащим?..

В силу естественных природных условий лесовики не использовали повозок, у большинства не имелось лошадей, а на своих плечах далеко весь свой скарб не утащишь…

– Я помогу, дам всем, кто нуждается, повозки и выносливых волов и коней, – спокойно заверил, поднявшись, Хорилартай.

– Надо подумать… – обещание помочь меняло все дело.

Неожиданно появилась возможность убраться подальше от туматов. И почему же сполна не воспользоваться ею… Может, там, на новых землях, жизнь их станет лучше…

– Ваше право думать, – Хорилартай невозмутимо пожал плечами, словно говоря, что уговаривать он никого не собирается. – Только не дождитесь, пока туматы все у вас не отберут и не выгонят всех прочь. Сила сейчас на их стороне.

– Где ты возьмешь сразу столько лошадей и повозок? – с большим интересом поинтересовался пожилой охотник, у которого на шее сидели не одна, а целых три семьи.

– Купим у степняков, на все про все уйдет недели две-три.

– Времени хватит, чтобы подготовиться. А пока мы будем начеку.

Проявляя для вида полную беспечность, сородичи лесного охотника ввели туматов в заблуждение, и для тех стало полным откровением, особенно для Шунтая, когда Хорилартай на глазах у соплеменников, намотав на правую руку жиденькую косу Шунчэ, привел упирающуюся женщину в шатер ее отца.

– Забирай свою дочь, – охотник подтолкнул Шунчэ в спину, – она мне больше не жена.

– Ты пожалеешь, – наливаясь кровью, зловеще прошипел Шунтай. – Если ты не заберешь свои слова обратно, ты не выйдешь из моего дома живым. Выбирай.

Злорадно усмехаясь, вождь туматов хлопнул в ладоши. Полог вмиг приоткрылся, и в шатер нырнули два воина с копьями в руках.

Но не успели они сделать и одного шага по направлению к лесному охотнику, как свистяще пропела и, пробив тонкую стенку, в шатер влетела, воткнувшись в кол, и зазвенела стрела. Застыв от изумления, Шунтай оторопело заморгал. Он думал, что напугает лесного охотника, но на лице у того ни единый мускул не дрогнул. Напротив, ему самому стало не по себе от неожиданно влетевшей вестницы смерти.

– Что это? Кто посмел?! – взревел он, очнувшись.

– Если со мной что-то случится, и я сейчас не выйду отсюда живым, то ты скоро станешь похож на прилегшего отдохнуть дикобраза. Выйди на улицу и посмотри. Твой шатер окружен моими людьми…

Оттолкнув в сторону стражников, не посмевших преградить ему дорогу, Хорилартай спокойно вышел из шатра и под прикрытием сомкнувшихся за ним охотников с боевыми луками в руках удалился под злобными взглядами смотревших ему вслед Шунтая и его дочери.

– Догнать, – тихо обронил вождь, – и всех перебить. Они подняли руку на главу племени, а за это полагается смерть…

Они отберут все имущество, до того принадлежавшее смутьянам из рода хори. Все вышло, как нельзя лучше. Лесной охотник сам себе на беду спровоцировал ссору, которая может закончиться только одним – его смертью. Он, Шунтай, сделает гордячку Суару прислужницей своей дочери, чего сама Шунчэ упорно добивалась. Вот и пришло время кое-кому заплатить по всем причиненным обидам, не важно, заслуженно или нет. Главное, что ему удастся отомстить обидчику…

Ликующий полет его буйно злобствующих мыслей неожиданно прервало, как гром среди ясного неба, поразившее его сообщение:

– Лагерь рода хори пуст. Они сняли свои шатры. Остались только те, кто предан тебе. Но они клянутся, что ничего не знали. Мы нашли их всех крепко связанными.

Взбешенный вождь чуть не задохнулся от душившей его ярости.

– Пустить погоню! – захрипел он. – Они не могли далеко уйти…

По подсчетам вождя, у людей его рода лошадей имелось намного больше. Хори занимались больше охотой, а его сородичи не гнушались и выпасом скота, кроме ковыряния в земле.

Посланная за беглецами лихая погоня безошибочно вышла на след, оставляемый десятками лошадей и немалым количеством повозок, что изрядно удивило преследователей, никак не ожидавших такого от своих бывших соплеменников.

– У Хорилартая много кибиток, – шепнул воин на ухо соседу.

– Тем хуже для них и лучше для нас. Я даже не думал, что добыча столь велика, – довольно хохотнул племянник вождя, возглавивший погоню. – Этот день мы надолго запомним…

Ему в голову даже не пришла мысль о том, что люди, так тщательно подготовившиеся к дальней дороге, вполне в состоянии дать достойный отпор тем, кто пожелает им помешать и попытается их остановить.

Впрочем, о чем подобном мог подумать тот, в чьи уши ежедневно вливались сладким елеем самодовольные слова хвалебного бахвальства о тянущемся из самой глубины веков превосходстве рода туматов над бестолковыми охотниками и землепашцами хори…

Заметив за собой пылящую по степи погоню, Хорилартай не проявил ни единого признака волнения. В том, что их попытаются догнать, силой вернуть или же попросту перебить, они догадывались заранее и хорошо подготовились. Его умница жена надоумила и рассказала про весьма нехитрый прием, который с большим успехом можно было использовать против превосходящего по силам врага.

Об этом сама Суара узнала из рассказов отца, который частенько хвалился своими многочисленными победами на поле брани.

Аланские витязи никого не боялись и вступали в бой с любым врагом, никогда не показывали ему свою спину. Разве только, чтобы его обмануть, а потом в пух и прах разгромить…

Вот и пришло время на деле применить эти знания…

– Повозки в круг, – весело скалясь от наливающегося возбуждения из-за предвкушения предстоящей схватки и возможности показать перед всеми свою удаль, скомандовал Хорилартай.

Кочевую кибитку придумали не они. Появилась она еще во времена великого народа Хунну. На ней кочевники совершали свои длительные походы через всю Великую Степь, пронзая пустыни от царства ханьцев до самого Байкала. В ней жили во время продолжительного пути. И она при необходимости могла превратиться в крепость…

Послушные воле своего вожака люди из рода хори по ходу движения заворачивали лошадей, распрягали их. Около двух десятков повозок образовали неровный круг, внутри которого укрылись дети и женщины.

Немало нашлось и таких, кто встал рядом со своими мужьями по примеру Суары. Она отважно натянула на себя кожаные доспехи и вооружилась легким луком. В ближнем бою, когда нападающих воинов и обороняющихся будут разделять десяток-другой шагов, и ее стрела найдет для себя подходящую цель. А стрелять она умела еще в детстве, пускала стрелы в тыквы не хуже мальчишек.

Поздно осознал злосчастный предводитель погони, весь упоенный чувством полного превосходства над беглецами, свою непростительную промашку. Приняв приготовившихся к бою хори за мирно разбитый лагерь ничего не подозревающих скитальцев, он послал своих людей в атаку, надеясь застать беглецов врасплох и с ходу захватить их.

С запоздалым сожалением и раскаянием вспомнилось ему о том, что он напрочь забыл в угаре кипящего через край самодовольства о том, что Хорилартай и его люди происходят из тех мергенов-охотников, что выстрелом из лука бьют белку в глаз. Попасть из своего верного оружия в человека особого труда для них не составит.

В чем он, к их великому несчастью, вскоре воочию и убедился, когда многие из преследователей своими широкими грудями наткнулись на больно жалящие металлические наконечники, в большом количестве изготовленные местным кузнецом-умельцем, некстати приходящимся лесному охотнику дальним родственником.

Вставив стрелу и натянув тетиву, Хорилартай немного выждал, дав возможность бывшему родичу по первой жене сполна испить весь ужас случившегося с ними, и затем метко выстрелил, прервав невыносимые нравственные страдания его, если таковые были свойственны тому, кого вождь племени послал на расправу с бунтарями.

– Бей! Круши! – наиболее удачливые из преследователей сумели проскочить расстояние, отделявшее их от повозок, и теперь пытались проникнуть внутрь круга.

Но их встретили в упор направленные на них острые копья, которые безжалостно вспарывали брюха лошадей, встававших на дыбы, в ярости от режущей боли скидывавших с себя седоков, топтавших их копытами.

– Руби! – на всех туматов, проникших за повозки, обрушился шквал ударов, наносимых со всех сторон руками подростков и женщин.

Ожесточенная схватка длилась недолго. Вскоре все стихло.

Слышались стоны раненых, да громко всхрапывали агонизирующие лошади. Потерь среди хори насчиталось немного. Погиб восьмилетний мальчик, вылезший из своего укрытия полюбопытствовать. Возле него в неудержимом плаче билась безутешная мать, горько оплакивающая свое неразумное дитя. Несколько воинов были задеты вражескими стрелами.

Но их ранения оказались не очень опасны. Со всей осторожностью наконечники извлекли. На все пораженные места искусно наложили повязки. К счастью, шаман племени на деле оказался не только мудрым и дальновидным предсказателем, но и неплохим лекарем…

– Проклятье! – Шунтай взвыл от бессильной злобы

Узнав о гибели большей части лучшего отряда, волчком закрутился он по шатру, вырывая из головы клочки волос, нагибаясь к очагу и посыпая макушку пеплом. Он понял, что лесной охотник ускользнул.

И вот достать того уже невозможно. Соплеменники будут смеяться над ним. Ни для кого не секрет, из-за чего Мерген вернул его дочь.

Давно многие сородичи втихомолку, а в последние годы и открыто подсмеивались над Шунчэ. С самого рождения девка оказалась жадна и отличалась неуемным аппетитом. Мало того, люди ненавидели его дочь за то, что она над всеми ехидно надсмехалась, изливала по каждому маломальскому поводу ядовитую желчь, отравляя их души.

Но еще больше ее боялись. Многим казалось, что она ненавидела все человечество, а не только своего бедного мужа.

– Дура! Дура! – окончательно созрев для вспышки, вождь прекратил терзать свои всколоченные волосы и с силой ухватился правой рукой за женскую косу, ткнул дочь лицом в кошму, настеленную на пол. – Из-за тебя я потерял половину самых работящих мужчин. Кто теперь будет кормить нас, принося с охоты добытую ими дичь? Кто вернет мне моих верных воинов? Кто теперь защитит нас от набега врагов? Все из-за тебя! Послушался я, поверил тебе. Люди станут смеяться надо мной, человеком, послушавшим глупую женщину. Даже подпаски и то умнее тебя. А всем известно, что пастухи столь же тупы, как и животные, которых они выгоняют на пастбище. Пошла прочь! – разразившись длинной тирадой, Шунтай выпустил из рук жидковатую косу Шунчэ, и женщина на четвереньках поспешила уползти в темный закуток.

Забилась баба в углу и протяжно завыла во весь голос, размазывая по грязному лицу потоки злющих слез. Ее маленькие глазки испуганно взирали на разъяренного отца. Таким его она еще не видела. Видно, совсем плохи ее дела, если родной отец и тот озлился на нее…

– Запрягай! – чуток отдохнув после жаркой схватки, Хорилартай дал команду готовиться к продолжению движения.

Восстановившие силы и пришедшие в себя, унявшие поднявшееся возбуждение от вида горячей крови, мужчины с веселыми улыбками на просветлевших и набравшихся уверенности в себе лицах запрягали в неповоротливые и громоздкие кибитки волов и лошадей. Они громкими криками понукали скот, подбодряя и помогая при развороте.

– Поспешим! – потрясенные, сильно напуганные скоротечным боем, женщины всемерно помогали им, загружая выброшенные наземь вещи.

– Кидай и бросай! – суетящиеся под ногами ребятишки мешали и вносили в общее дело посильную лепту.

– Помогай! – отцы семейств смотрели сквозь пальцы и не мешали неразумным чадам приобщаться к вековому занятию кочевников – постоянному скитанию по Великой степи в поисках лучшей доли.

Хорошо там, где их нет. Чужой карман всегда шире. Чужие монеты всегда на вес больше, пока не окажутся в своей руке.

И тогда все меняется. Тускнеет блеск монеты, карман оказывается не столь просторным, как еще казался издалека, к тому же, дырявым. Да и жизнь на новом месте выходит ничуть не лучше, чем на прежнем.

Но все оно познается не сразу, со временем. А пока они движутся, вместе с ними уныло бредет призрачная надежда на лучшее…

Двигаясь на полдень, они уходили все дальше и дальше от своих родных мест. Никто точно не знал, что ждет их впереди, но и назад возвращаться никто из них не хотел. Молодой месяц, каждую ночь появляющийся на темном небосклоне, превратился в желтоватый диск, растаял, пропал и снова зародился. А они все двигались и двигались…

Очередная остановка застала их возле берега неизвестной им реки. Вдалеке поднимались клубы густой пыли, достигая самого неба.

Возможно, то возвращались тучные стада. Может, то пылил в степи большой отряд кочевников. Тревога, не высказанная вслух, но уже ясно ощутимая, поселилась в людских сердцах…

– Угомонитесь! Спите! – шикнула Суара.

Уложив детей, бросив любящий взгляд на похрапывающего во сне мужа, она откинула полог кибитки и соскользнула вниз.

Неподалеку маячила сгорбленная фигурка молчаливого часового, зорко стерегущего покой сильно уставших за длинный дневной переход сородичей. Усталость накапливалась исподволь, день ото дня. Исчезли с лиц веселые улыбки, их место заняла безразличная угрюмость.

Дети перестали смеяться, все больше ныли и тихо канючили, сами не зная чего. Наверное, им всем сейчас хотелось бы снова побегать по свободному приволью дышащих чистым воздухом урманов, спрятаться в тени деревьев от нещадно палящего целыми днями солнца.

– Куда мы бредем… – женщина тяжело вздохнула.

Измельченная веками желтовато-сероватая пыль пустыни все еще витала, неподвижно стояла, не опускаясь, в подрагивающем воздухе. Сквозь нее, словно мираж, едва виднелись неясные, будто плывущие вдоль уходящего вдаль горизонта очертания гор. Оглянувшись назад, молодая женщина увидела взлетающее ввысь пламя костра.

В быстро опускающихся сумерках на одном краю их лагеря, а вскоре и на другом то появлялись, то исчезали дымные факелы. С каждым ее удаляющимся от своей кибитки шагом голоса людей становились все приглушенней и звучали из сгущающейся за нею пустоты.

– Благодать! – мягко ступая, Суара шла по истолченной в невесомую пыль земле, еще заботливо хранящей в себе остатки дневной жары, и ей стало казаться, что она ступает по мягкому бархату.

Переведя взгляд вперед, она смотрела на быстро темнеющее небо, потом опустила глаза на шумевшую неподалеку желто-серую реку, что обрамила берега серо-зеленоватыми зарослями чахлых кустарников.

Почему-то, и это сильно удивило женщину, небо над рекою горело ярким пламенем. К тому же, оно никак не освещало их землю.

И весь горизонт, охватывая степь огромным полукругом, диковинно светился и пульсировал неестественно ярким кроваво-красным светом.

Острые шапки невысоких черных холмов, подобно кривым острым клыкам хищного диковинного зверя, делили его на неровные части.

Над всем этим нервно пульсирующим, словно загнанное огромное сердце, зловеще кровавым светом, удаляясь ввысь, растекаясь по всему горизонту, протянулись ленты неяркого огня.

Может, их раздували порывы поднимающегося к ночи сильного ветра, но их неровное дыхание на земле пока еще не ощущалось.

Над чередующимися лентами огня с трудом различались полосы зеленого и золотого цвета, красного и ослепительно синего оттенков, поднимающиеся к самому зениту, упирающиеся в него, окрашенного в цвета гиацинта. Внизу под всем этим поразительным великолепием растилась безмолвная и темная земля. Она лежала в невообразимом хаосе, потерянная для всякого понимания, пустынная для добра, с крохотными красными точками далеких костров, тщетно пытавшимися разогнать вселенскую тьму.

– Знамение! – из потаенной глубины женской души поднималось, созревая и накапливаясь, смутное предчувствие, что все это неспроста.

Свыше позвали ее и вывели из духоты кибитки в сгущающуюся темноту ночи. Да, это было знамение. Что-то должно было случиться, непременно случиться. Но что именно, что, этого она не могла понять, а оттого беспокойство только усиливалось…

– Ох! – зябко передернув плечами, даже не столько от опускающейся прохлады, сколько от гнетущего чувства полной неизвестности того, что их ожидает впереди, Суара посмотрела в ту сторону, откуда взойдет солнце и известит их всех о начале нового дня.

По далекому и до бесконечности холодному и безразличному к их судьбам небу неслись ураганы ветра, подобно той дикой и непобедимой орде коренных жителей Великой степи – кочевников.

Не поверив себе, женщина даже прислушалась. Ей показалось, что воздух наполнился звуками их сильных голосов. И окружившая ее ночь в пустыне Гоби, темная и пугающая, от этого навязчивого ощущения многоголосого присутствия истинных хозяев этих бескрайних песков становилась еще загадочнее и страшнее. И еще ей стало понятно, что вся окружающая их земля теперь принадлежит только ночи и ветру.

А она, стоя посреди всего этого безмолвия, могла лишь видеть одну только часть этого огромного неба в его ужасающем и потрясающем воображение великолепии и почувствовать свое вечное одиночество…

– Ух! – энергично встряхнув головой, Суара постаралась побыстрее избавиться от подступивших мрачных мыслей об одиночестве.

Нет, она же не одинока. Растворившись в бесконечной темноте, она совершенно забыла о своем любимом муже, о детях. Гуляющий высоко в небесах ветер спустился, задул, приглаживая высохшие стебельки редкой травы, унося припрятанное до поры и до времени тепло земли.

– Бр-р-р! – вдруг стало очень холодно, и женщина вся задрожала, на этот раз и в самом деле явственно ощутив, как холод проник под небрежно распахнутую накидку, сшитую из мягких козьих шкур.

Поплотнее закутавшись, она ступила дальше. Глаза ее возбужденно сверкали в темноте, отражая теряющийся свет с той стороны неба, откуда зашло солнце. Устав за целый день от изнуряющей духоты и знойного солнца, Суара с острым наслаждением вдыхала в себя быстро холодеющий воздух раздавшейся до бесконечности пустыни.

С каждым шагом на небе появлялось все больше звезд. Они были яркими, но свет их в отличие от солнечного был холодным, мрачным и столь же безразлично ко всему бесконечным…

Показавшиеся Суаре в ночной темноте степи, мелькающие вдалеке, огоньки оказались вовсе не призрачным видением.

Скорее всего, и услышанные разноголосые звуки дикой орды были принесены с собой порывами ветра, подхватившего их и перенесшего из-за дальних бугров, куда небольшое племя беглецов добралось до того времени, когда солнце прочно взобралось на зенит.

– К нам гости…

Навстречу их небольшому каравану выскочило с добрый десяток воинов, хорошо вооруженных и на добрых конях.

– Вы кто? – осадив лошадь, сурово спросил десятник.

– Мы из племени хори-туматов, из рода хорилас, – не задумываясь, ответил Хорилартай. – Бредем туда, куда смотрит морда моего мерина.

Незамысловатый ответ скитальца пришелся по нраву степняку, хотя он в первый раз услышал о существовании их рода-племени, а потому свой следующий вопрос он задал чуть мягче:

– Что вас привело на наши земли?

– Тесно нам стало жить, – охотник криво усмехнулся, – со своей прежней родней. Решили найти себе покладистых соседей.

– Много вас? – десятник провел вдоль повозок беглым взглядом.

Может, вслед за этими людьми, посланными коварными вождями недружественных им племен, последуют тысячи, хорошо обученные нападать на беззащитные аилы под покровом темноты с помощью тех, кому хозяева столь нерасчетливо оказали свое гостеприимство.

Лесной охотник уловил в голосе степняка прикрытое беспокойство, догадался о его настоящей причине, тепло и добродушно улыбнулся, всячески выказывая свое миролюбие, и широко повел правой рукой вдоль своего отряда, медленно тянущегося по извилистой дороге:

– Мы все перед тобой. Мы шли почти два месяца. Ты можешь убедиться, глянув на тощие бока наших лошадок, на изможденные лица наших жен, на впалые щеки голодных детишек.

Видно, откровенный ответ снова пришелся по душе десятнику, и он доброжелательно улыбнулся:

– Пока вы все наши гости. Мы покажем вам дорогу к нашему аилу.

Проезжая мимо беспокойно выглядывающей жены, лесной охотник тихо шепнул:

– Должно быть, Суара, сегодня мы встретили в бескрайней степи один из могущественных родов…

Заранее про то узнавший от шамана племени, Хорилартай, конечно, знал, что говорил. Для того чтобы пасти скот и обрести достаточную защиту против внезапного нападения других родов и племен, несколько родов обычно объединялись во время ежегодной сезонной миграции.

Временный союз племен устраивал лагерь из простеньких палаток и больших юрт. Их частенько насчитывалось до одной тысячи жилищ. Они ставились по огромному кругу, называемому куренем.

Этакий порядок перекочевок придумали не они первые. Он пришел к ним из глубины далеких Веков.

А наиболее богатые и сильные роды предпочитали пасти свои стада сами. Обособленный от других лагерь их родовой группы, состоявший из относительно малого количества палаток и юрт, именовался аилом.

Иногда некоторые богатые роды сопровождались в пути вассальным или рабским родом (унаган богол). В этом случае рабство было вызвано поражением в ожесточенной межплеменной войне. Во главе могучих родов стояли багатуры (храбрые) или сечены (мудрые). Возглавлял эту группу именитых рыцарей пустыни нойон (господин).

На самой низкой ступени несколько запутанных взаимоотношений находились простые кочевники, свободные в своем выборе господина.

Их называли харачу, что дословно означало «черные». Ниже них стояли только бесправные рабы…

На вершине Бурхан-Халдуна, с самой ее высоты, за тем, как вниз по течению реки Тенгелик подкочевывает группа людей, давно наблюдал Дува-Сохор со своим младшим братом Добуном.

Один свой глаз старший сын вождя племени Тороголчжина потерял в пьяной драке, однако своим единственным оком видел куда дальше, чем другие соплеменники двумя своими глазами.

От постоянной привычки смотреть, искоса и низко наклоняя голову, многим казалось, что этот его оставшийся глаз был расположен посреди лба. Вот и сейчас он, как мифический циклоп, вперился своим глазом в бредущий по степи караван и что-то в нем углядел.

– Хороша молодица в крытой кибитке среди этих подкочевывающих людей! – плотоядно облизнувшись, осклабился Дува-Сохор, подмигивая подростку со странным намеком.

Младший брат поежился, всмотрелся, ничего особо не высмотрел и пренебрежительно отмахнулся рукой:

– У тебя одни смазливые бабенки на уме!

Скосив единственный глаз в сторону Добуна, насмешник покачал головой, словно увидел перед собой неразумное дитя:

– Дурак, если она не просватана еще, сосватаем ее за тебя…

Немало времени прошло, пока небольшой караван не достиг склона горы Бурхан-Халдун на левом берегу реки Онон. В это самое время харачу-пастухи гнали с верховых пастбищ скот. Они то возникали, то на время пропадали среди роящихся клубов серой и золотистой пыли.

– Хоп! Хоп! – расплавленный до дрожащего марева воздух внезапно наполнился хриплыми и резкими, как удары кнута, выкриками.

Подгоняемые ими овцы и коровы протяжно блеяли, низко мычали грустными от несносной жары голосами. Аил располагался неподалеку от желто-серой реки, и именно к ней направляли стада загорелые до черноты пастухи. Они уже видели, как близок к завершению еще один невыносимо долгий день, один из многих в бесконечной череде, из которой и состояла вся их нелегкая, без всяких просветов на какое-то улучшение жизнь. Им от рождения было суждено влачить это жалкое существование, видно, данное их предкам в наказание свыше за какой-то тяжкий грех, совершенный неведомо кем и когда…

– О, Аллах! – Суара покачала головой. – Как только люди живут и не задыхаются в чертовой пыли?

Подумала она о том, как приживутся тут они, привыкшие к чистому лесному воздуху. Или привыкнут, как эти, родившиеся здесь и ничего другого не видевшие, а потому ничего другого для себя не желавшие…

Полураздетые и вовсе голые ребятишки с кожей темно-коричневого цвета играли в пыли между серыми и черными куполообразными юртами, среди куч зловонных отбросов, скопившихся за жилищами.

Немногие из них бросили свои незатейливые забавы и отправились поглядеть на проходившие мимо аила стада, проносившиеся мимо в густых облаках причудливо клубящейся пыли.

Окутанные серо-золотистым дрожащим маревом, стада исчезали, уступая место следующим за ними. И только изредка при большом желании можно было увидеть упрямо нагнутые к земле тяжелые головы волов, длинные рога и упрямые головы бородатых коз, жирные туши тупых овец, снова рога, хвосты, огромные, идущие, словно отдельно от туловища, огромные волосатые ноги.

Потом все опять закрывали облака поднятой их копытами пыли, сверкающей в последних лучах садящегося красного солнца.

– Хоп! – выглянувшие на поднявшийся невообразимый шум и гвалт женщины столпились у входов в жилища, по две-три, а то и больше.

Кое-кто, прихватив с собой, держал младенцев, продолжая кормить их, без всякой застенчивости открывая смуглые груди, суя в детский ротик темные соски, брызжущие белым живительным соком.

Насытившись, дети, сопя, ручонками отталкивали соски, упорно отворачивались от материнских грудей, из которых продолжало щедро капать густое молоко.

– Хоп! Хоп! – визгливыми голосами женщины поругивали своих старших, ставших непослушными ребятишек, внося свою посильную лепту в общий ор, ставший совсем невыносимым.

Некоторые женщины суетливо кинулись выносить из юрт сшитые из кож и медные ведра. В их обязанность входила дойка по возвращению животных с реки.

– Хоп! – только успела улечься пыль за прошедшими стадами, как появились пастухи с табунами диких, мечущихся из стороны в сторону, взмывающих на дыбы жеребцов и спокойно взирающих на игры самцов кобыл с молодыми жеребятами.

– Хоп! – зеваки шарахнулись к околице аила.

Как-то еще можно было перенести удар копытом строптивой козы, но страшно казалось попасть под копыта необъезженных коней.

В клубах золотистой пыли диким блеском сверкали их враждебно-злобные, то и дело косящие по сторонам глаза. Шелковистые крупы покрылись присохшими крупными хлопьями грязной от пыли пены.

– Хоп! – харачу сидели на низкорослых с крутыми боками лошадках, грязно ругались и орали, озлобившись, то один, то другой охаживали бока лошадей кнутами, длинными шестами-укрюками.

Человеку, никогда подобного не видевшему, могло показаться, что погонщики своей свирепостью и дикостью превосходили и жеребцов, посреди их широких скуластых лиц не менее ярко сверкали узкие глаза.

Потемневшие лица пастухов в крупных каплях пота. Обветренные черные губы потрескались от знойной жары и пыли.

Визгливые вопли и громкий топот заполонили всю округу.

Невольно Суара с брезгливым отвращением поморщилась: и до того пыльный воздух наполнился невыносимой вонью, проник в легкие.

Женщина отвернулась, стала спиной. Дышать, конечно, стало чуть легче, но ненамного. Нет, она никогда не сможет к этому привыкнуть!

Внимание Суары приковал мальчонка лет пяти возле входа в сильно потрепанную, посеревшую от времени и дождей палатку.

Пристально направленные в невидимую точку и застывшие глаза. Низко посаженные глаза. Узкий лоб. Выдающийся вперед подбородок. Вытянутые вперед скулы. Выставленные неестественно длинные руки при очевидно непомерно коротковатых ногах. Оттопыренные уши. Они делали сходство человеческого дитя с мартышкой почти неотразимым.

– О, Аллах! – тихо прошептала женщина.

Ей показалось, что ребенку не хватает хвоста для полного сходства с той вертлявой обезьянкой, которую она видела в детстве. Еще немного воображения, и вот мальчонка, превратившись в дикое животное, чуть нагнется и побежит на четырех лапах, задрав кверху длинный хвост…

Со всех сторон стали съезжаться охотники на шустрых быстроногих мохнатых лошадках, везли с собой в притороченных сумах добычу: зайцев, антилоп, ежей, лисиц, куниц, мелких зверьков и всякую дичь.

Самые удачливые, красуясь, оглашали поселение торжествующими криками, сжимая колени и круто натягивая поводья, заставляли коней подниматься на дыбы, сталкиваться с другими конями.

Они громко хохотали, словно сумасшедшие, размахивали в воздухе кривыми мечами, еще сильнее сдавливали кривоватыми ногами бока приземистых лошадок, скакали по кругу.

– Смотри, Хорилартай, – женщина толкнула своего мужа в бок. – Ты и здесь, дорогой, не останешься без своего любимого занятия – охоты…

Основных занятий у степняков имелось два: скотоводство и охота. Но главным из них, на многие века определившим самую основу их образа жизни, стало круглогодичное кочевое скотоводство.

Им приходилось постоянно переходить с одного места на другое в поисках хороших пастбищ для скота.

После перекочевки степняки устанавливали свои жилища в наиболее удобном месте на неделю-две, а иногда и на более долгий срок – в зависимости от возможностей пастбищ и величины стад.

От этого же зависела и длина перекочевок: чем больше было стадо, тем длиннее был кочевой переход. Сена на долгую зиму в восточной части Великой степи не запасали. Сами перекочевки устраивались так, чтобы зимой оказаться в бесснежных равнинных степях,

Летом кочевали по отрогам гор и речным долинам, где трава росла сочней и богаче, зимой же там было больше снега, что скоту затрудняло добывание пищи. В весенне-летний период такие перекочевки могли варьироваться и сообразно преимущественному составу стад: горные пастбища больше подходили для коней, приречные – для овец…

– Не нравятся мне эти хвастунишки, – хмыкнула женщина. – Задрали сами зайца, а шуму на целого слона…

Видно, не только одной Суаре не нравились подобные горделивые и хвастливые игрища напыщенных самцов.

Когда, покрасовавшись собой вдоволь, мужчины входили в юрты, оттуда послышались совсем не ласковые, пронзительные голоса и едкие насмешки жен, без всякой почтительности отчитывающих своих чуть присмиревших мужей. Между рядами юрт уже разгорались костры.

Кочевники ходили по аилу с дымящимися факелами в руках, потому что степное небо над головами очень быстро темнело, приобретало пурпурный оттенок. Надвигалась ночь…

Из юрты, что им любезно предоставили гостеприимные хозяева, выглянула служанка и предложила серебряные чаши с кумысом.

Суара задумчиво водила пальцем по затейливому рисунку. Даже тут уже ощущалась близость царства Хань. Чаши куплены, может, попросту и украдены у какого-нибудь бродячего китайского торговца. Или они были на что-то когда-то выменяны или захвачены в бою.

– А что, дорогой муженек, – улыбнулась она, подмигивая чем-то сильно озабоченному Хорилартаю, – юрта-то ничего, жить можно…

Вообще-то, к этому времени она уже знала о том, что, на самом деле, кочевники юртом называли все земли, по которым кочует их род или одна отдельная семья. И границы этого юрта строго определялись и могли быть большими или меньшими. Само жилище же монголов, их кочевнический шатер именовался «гер». «Юртой» его стали называть путешественники, сразу не разобравшиеся в этих тонкостях. Но она уже привыкла называть юртой само жилище…

– Ничего… – мужчина задумчиво осмотрелся.

– Мне наша юрта больше нравилась, – Суара печально вздохнула, дотронувшись пальчиком до задумчивых губ.

Куполообразную юрту изготовили из толстого серого войлока с едва заметными черными прожилками, растянутого на крепких жердях.

По размеру она казалась чуть больше той юрты, что поставил для нее Хорилартай. Вот только их прежнее жилище они покрыли сверху белоснежным войлоком, что составляло предмет ее особой гордости.

В остальном все было устроено схоже. Через небольшое круглое отверстие в крыше дым выходил наружу длинными серыми перьями.

Под отверстием стояла мерцающая тусклым светом наполовину уже потухших угольков грубо изготовленная металлическая жаровня.

Она и служила единственным источником света. Правда, в одном из углов, хорошенько приглядевшись, Суара обнаружила светильник.

На стенах развесили шелковые покрывала. Местами свисали куски белого войлока, искусно расписанные раскрашенными фигурками.

Их какие-то неестественные позы сильно контрастировали с хорошо выписанными изящными чертами лиц человечков и мордами животных.

Рисовал кто-то из китайцев. На фоне его искусства дикие кочевники, грубые и неотесанные, казались еще сильнее и могущественнее.

Толстенные ковры привезли откуда-то из Бухары. Их выложили на грубый серый войлок, выстеленный прямо на земляной пол.

Мерцающий огонек от жаровни, отбрасывая по стенам причудливые тени, освещал ковры, показывал на большой сундук из тика, добытого, скорее всего, во время грабительского налета на китайский караван.

Шагнув ближе, Суара провела тонким пальчиком по украшавшей сундук искусной резьбе. Она изображала густые заросли высокого бамбука. В укромных местах в нем прятались гроты. Высоко выгнутые мостики парили в воздухе. Длинноногие цапли и зеленые лягушки. Буддийские монахи в своей простой и суровой одежде с длинными рукавами и в высоких шляпах. Стайка юных дев и диковинные цветы.

Скривив губы, женщина подумала о том, что этому сундуку явно не место в юрте диких кочевников и смотрится он в этом жилище, словно дорогое седло на запаршивевшей корове.

– Что скажешь, хатын, останемся мы тут или двинемся дальше? – Хорилартай поймал направленный на него и словно чего-то ждущий взгляд жены, которая и силилась, но все никак не могла что-то очень для себя важное решить, раз и навсегда.

– А ты что, думаешь, мой дорогой муженек, – женщина хитровато прищурилась, – что дальше будет лучше? Степь-то она везде одинакова, чем дальше на полдень, тем только жарче и невыносимо печет…

– Не знаю я, – лесной охотник неопределенно пожал плечами.

Место ему понравилось. Лесов-урманов тут огромных, правда, нет, но и дальше в пустыне их тоже не будет. Зато есть речка, и смерть от жажды им не страшна. Гора имеется с густеющим бором, станет хоть чем-то напоминать родные места. Он и раньше слышал про звериные угодья возле Бурхан-Халдун и о прекрасных землях в этих местах.

Кочевья здесь близки к Шинчи-баян-урянхаю, на котором рядком поставлены божества, владетели Бурхан-Халдуна…

В то время как муж раздумывал об охоте, жену его волновал вопрос несколько другой.

– От женщин этого племени, – Суара, вспомнив неприглядный вид бывшей жены Хорилартая, усмехнулась, – воняет меньше, чем от твоей Шунчэ. Останемся…

– Если нас примут… – мужчина едва шевельнул губами.

Наутро Хорилартая привели к вождю. Шагнул он за порог, невольно оглянулся. Его внимание привлекла горка выложенной в углу посуды.

Рядом с двумя искусно изготовленными серебряными шкатулками вперемешку выставили и тончайшие китайские чаши с затейливыми рисунками на боках, и грубо обожженные предметы из глины.

На сундуке лежали кинжалы с покрытыми узорами рукоятями. С другой стороны на стене висели три круглых кожаных щита. Один из них был покрыт потускневшей и местами отбившейся позолотой.

Отсвечивали лакированными поверхностями бамбуковые колчаны, прямые и кривые мечи. Тускло поблескивающие лезвия жадно ловили красноватый свет, исходящий от устроенной в углу жаровни, вспоминая кровавые всполохи ожесточенных схваток.

Небрежно кинутый пучок стрел точно указывал на принадлежность к высокому роду. О том говорили и два широких серебряных пояса, покрытых тончайшей, выполненной из того же серебра тонкой сеткой.

Немало потрудились над ними искусные китайские мастера, украсив вдобавок крупными кусками бирюзы.

Довольный впечатлением, произведенным на Хорилартая, хозяин юрты, напустив на свое широкое скуластое лицо с узкими щелочками пронзительно пытливых глаз радушную улыбку, произнес:

– Ты можешь со своими людьми три дня жить у нас, как гости. Вас накормят и напоят…

Старший сын накануне сообщил ему о девушке-подростке. Его люди выяснили насчет прибывшей в их земли племенной группы.

Суара Баргуджин-гоа, дочь Бархудая, владетеля Кол-баргуджин-догумского была похищена. Ее спас Хорилартай-Мерген, нойон Хори-Туматский. Он взял ее в жены. Увиденная Дува-Сохором прекрасная молодица и была дочерью, которая родилась у Хорилартай-Мергена и Суары в Хори-Туматский земле, в местности Арих-усун.

Известно стало хану и про то, что на прежней родине скитальцев, в Хори-Туматский земле, между двумя племенными группами пошли взаимные пререкания и ссоры из-за нехватки звероловных угодий.

Из-за этого неустройства Хорилартай-Мерген решил выделиться в отдельный род-обок под названием хорилас. Прослышав о знаменитых звероловствах Бурхан-Халдуна и прекрасных землях, они теперь, кочуя, и продвигались к Шинчи-баян-урянхаю, на котором были поставлены божества, владетели Бурхан-Халдуна.

Выдерживая паузу, Тороголчжин остановился, направил на своего кунака хитрый взгляд, вынуждая того самого первым начать разговор, ради которого его пригласили.

– Храбрый и славный хан! – лесной охотник решил не скупиться на похвальные слова. – Ты правишь могучим родом. Позволь нам, бедным скитальцам, стать частью твоего славного племени.

Горделиво выпятив грудь, хан иронично улыбнулся:

– У меня достаточно людей, чтобы иметь собственный аил. Может, ты не заметил, что вокруг него раскиданы курени нашего племени.

– Нас мало, и мы хотим стать частью большого. Все мои воины – прекрасные охотники. Они сами добудут себе пищу. Наши женщины…

На широком лице Тороголчжина расплылась улыбка. Посланные им соглядатаи успели пересчитать прибывший к ним народ и оценить его.

Женщины у лесных охотников, как на подбор, высоки и стройны. Под длинными рубахами угадывались сильные и прямые ноги, что само говорило о привычке больше ходить пешком, чем скакать на лошади.

При редкой для них ходьбе кривоватые ноги напоминали колеса. С самого своего рождения кочевники сжимают крутые лошадиные бока.

Сообщили, конечно, хану и о том, что у вождя лесных охотников красавица жена, со светлым лицом, огромными прекрасными глазами-озерами, широкими и глубокими.

– Откуда родом твоя жена? – поинтересовался Тороголчжин.

– Она выросла среди народа славных алан…

Хан понимающе прищурился. И дочь у лесного охотника уродилась вся в свою мать. Из нее выйдет неплохая жена для его подрастающего младшего сына, увальня и оболтуса.

– Мне сказали, что у вас есть девушки на выданье, – дипломатично произнес он, не раскрывая мысль до конца. – У нас выросли женихи…

С десяток его воинов приобретет хороших жен. Не придется им в поисках невест рыскать по всей степи. А обет родства скрепит дружбу.

Ему не хотелось думать о том, что род хорилас мал для того, чтобы искать в нем верного союзника. Но хорошие воины лишними никогда не бывают. Прогонишь чужих, смотришь, за ними и свои потянутся.

– Мы рады породниться с великим родом, станем частью народа…

Кивая головой, Тороголчжин, загибая пальцы, перечислял:

– Наш предок Бата-Чиган был потомком Борте-Чино и Гоа-Марал. Сына Бата-Чигана звали Тамача. Сыном Тамачи был Хоричар-Мерген. У Хоричара-Мергена был сын Аучжам-Бороул. Сын Аучжам-Бороула – Сали-Хачау. Сын Сали-Хачау – Еке-Нидун. Сын Еке-Нидуна – Сим-Сочи. Сын Сим-Сочи – Харчу. Сын Харчу – Борчжигадай-Мерген – был женат на Монголчжин-Гоа. Это мой отец. У меня самого от Борохчин-Гоа было двое сыновей: Дува-Сохор и Добун.