Читать книгу Пропавшее кольцо императора. III. Татары, которые монголы - Роман Булгар - Страница 7

Вдоль берега желто-серой реки, устало прихрамывая, тяжело опираясь на деревянный посох, брел одинокий путник.

По его унылой походке, по всему его внешнему виду читалось, что он сильно устал. Устал от бессмысленных странствований по свету.

Устал он жутко и порой до самого полного омерзения и от самой бессмысленности всей его жизни. Почти пусто было в его котомке, совсем пусто было у него на душе.

Еще накануне он сгрыз последний сухарь. Ставший уже привычным, извечный спутник, голод, подступал, скребясь в слипшемся желудке, но он привычно не обращал на него внимания.

Впереди показалась темная посреди окружающей ее желтой степи гора, и он шел к ней, наверняка зная, что найдет там жилища с людьми.

А там, где люди, там еда и кров над головой. На день, на два-три по вековым законам степного гостеприимства, а потом снова в путь.

Может, ему повезет, и он найдет себе временное пристанище хотя бы до начала следующей весны. Переживет в относительном тепле зиму, суровое дыхание которой еще только-только становится слышно в потянувшихся с полночи заунывных ветрах.

Не успеешь оглянуться, как они, окрепнув, принесут с собой белые хлопья колючего, больно кусающегося снега…

Кинув задумчивый взгляд на реку, странник захотел освежиться перед тем, как отвернет от ее вод. Долго-долго плескался он, находя себе успокоение, тщательно выстирал свою одежду.

Не дожидаясь, пока окончательно не просохнет она под палящим солнцем, полусырую накинул ее на себя.

На невысоком, издалека и вовсе неприметном холме неподвижно застыли два всадника. Напряженно всматривались в расстилающееся внизу бескрайнее море пустынной степи с выцветшей, жухлой травой.

Мохнатые лошадки щипали сухие стебли, недовольные их вкусом встряхивали головами, потом привычно продолжали щипать, наверное, понимая, что лучшего корма в эту пору им уже не найти…

Заметив приближающегося к ним вдоль берега реки путника, воины выждали, дали страннику подойти ближе и только тогда пустили своих верных коней вскачь. Огласили до того молчаливую степь громкими гортанными криками, заранее предупреждая о своем приближении, давая, видно, забредшему в их края незнакомцу столь необходимое время, для того чтобы он насквозь пропитался страхом.

Ловко брошенный умелой рукой аркан с широкой петлей затянулся не на шее хромого, а на его груди, захватив в свои режущие объятия руки чуть пониже плеч. Натягивая волосяную веревку, нукер дернул ее на себя, и путник, не удержавшись на ногах, упал лицом в землю, вдоволь наглотался открытым ртом измельченной пыли, несколько шагов прокатился на брюхе. Вскоре натяжение аркана ослабло, но он так и остался лежать неподвижно, выжидая и не спеша подниматься.

– Кто ты? – лошадиные копыта, нависая над ним, ступили в опасной близости от его лица.

– Я одинокий куст, – не поднимая головы, глухо забормотал калека, – перекати-поле, гонимый своей несчастной судьбой…

Вовсе непривычные к столь витиеватому стилю разговора, степняки недоуменно переглянулись.

– Как твое имя? – один из них, перегнувшись с седла, ловко ткнул незнакомца тупым концом копья, заставив того резко дернуться и развернуть голову в их сторону. – Какого ты роду-племени?

– Зовут меня Атульген. Откуда родом… не знаю.

– Ты беглый раб и тебя ищут? – воин подозрительно прищурился. – Скажи, от кого и куда ты бежишь? – перевалив ногу, ловко соскользнул он с седла на землю и, распахивая на путнике одежду, довольно бесцеремонно обнажил поочередно его плечи, но тамги, указывающей на принадлежность раба тому или иному хозяину, не нашел.

– Я свободный человек! – странник гордо вздернул подбородком, и в его светлых глазах зажглась презрительная улыбка. – Я никому не служу, пес хозяйский! – сгоряча бросил он, негодуя по поводу того, что его почем зря изваляли в пыли, вдоволь заставили наесться земли.

Понимал путник, что нельзя злить воинов, от которых ныне зависит вся его дальнейшая судьба, но в который уже раз, за что потом жестоко себя поругивал, не смог он пересилить свою натуру.

– Ублюдок! – воин наотмашь хлестнул его плеткой и больно ожег вовремя подставленное здоровое плечо. – Ты пожалеешь, что родился!

– Оставь его, – вполне миролюбиво произнес второй воин. – Он уже наказан самой судьбой, – лицо его брезгливо передернулось, – за свой чересчур болтливый язык, на котором выросли ядовитые колючки.

Обозленный нукер зло прошипел:

– Надо вырвать из него змеиное жало! Чтобы впредь было неповадно болтать им все, что ни попадя…

– Мы отведем его к нашей госпоже. Она сама рассудит, – резонно заметил неожиданный защитник калеки. – Давай, пошевеливайся…

Пойманного в степи хромого бродягу привели в аил, подтащили к одиноко торчавшему посреди небольшого ровного места, вкопанному в землю столбу, приковали к цепи.

Грустная усмешка, наполненная граничащей с сарказмом иронией, скользнула по побледневшим от волнения щекам и затухла на скулах.

Начало жизни на новом месте вышло многообещающим. Но он все ж не терял надежды на более-менее благополучный исход.

И не в таких переделках приходилось ему побывать, и всякий раз, благодаря своему изощренному уму, он как-то умудрялся выбираться из жизненных передряг. Заметив возле себя чьи-то любопытные глазки, он ловко извлек из-за щеки припрятанную на всякий случай серебряную монетку и жестами поманил девчушку к себе.

– Хочешь, – прошептал он одними губами, глядя совсем в другую сторону, – она станет твоей?

– Хочу, – моргая удивленными глазками, ребенок непосредственно улыбнулся и живо потянулся своей грязной ручонкой с изгрызенными ногтями к тускло поблескивающей на солнце денежке. – Дай!

Подразнив девочку, Атульген припрятал монетку и тихо спросил:

– Скажи, как зовут вашего вождя?

– У нас нет вождя… – детские губки расплылись в улыбке.

– Это как? – левая бровь странника удивленно изогнулась. – Как же вы живете без вождя?

Совсем некстати подумалось ему, что прелестное дитя в силу своей неразумности что-то путает. Или же он ошибся и начал свои расспросы у ребенка, у которого не все в порядке с головкой?

Плакала его денежка…

Сверкнув не по годам смышлеными глазенками, дитя рассказало:

– У нас имелся вождь. Звали его Тороголчжин…

Прищурившийся странник внимательно слушал и запоминал. В том, что девчушка говорит правду, он особо не сомневался. Она не достигла еще возраста, когда собственные фантазии бегут быстрее языка того, кто видит перед собой возможность заработать быстро и легко.

– Потом нашим вождем, – видя перед собой весьма благодарного слушателя, наивное дитя пустыни, решившее поделиться всеми своими знаниями, переведя дух, продолжило, – стал после его смерти Добун-Мерген. На охоте он упал с лошади и сломал себе хребет…

А вот это место показалось хромцу странным. Чтобы кочевник, всю свою жизнь проведший на коне, вдруг упал с него? Этакому случаю обязательно должно было что-то предшествовать.

Но он пока не стал уточнять, может, придет еще время, и он узнает. Может, знание это ему и вовсе в этой жизни уже никак и не пригодится за полным вскорости отсутствием таковой…

– А теперь, – дитя глубоко вздохнуло, может быть, жалея своего незадачливого вождя, – всем управляет наша госпожа Алан-Гоа.

– Женщина? – калека удивленно присвистнул, почему-то позабыв о том, что нукеры грозились отвести его именно к какой-то госпоже, но он тогда не придал тем словам большого значения, выходит, что зря.

– Ага, – девочка согласно кивнула головой и снова протянула свою ручонку. – Дай, я все тебе сказала.

– Держи! – извлеченная из тайника монетка засверкала на кончике его шершавого язычка.

Словно бы стрела, спущенная с туго натянутой тетивы, в воздухе мелькнули грязные пальчики, сорвав заслуженную награду, и худенькая тень девочки, весело смеясь, скрылась за ближайшей юртой. Тень от тяжелых раздумий опустилась на лицо странника. Женщина…

Это было так неожиданно. Это могло ему сулить большие проблемы. Порой с мужчиной говорить было намного легче. Вождем мог быть и простак, и просто глупец, занявший высокое место исключительно по своему рождению. Таковое положение многих его сородичей часто устраивало, и они, сговорившись, правили от его имени.

Но глупая женщина родом управлять никогда не будет, если только за ее спиной не стоит кто-то очень хитрый и изворотливый, что тоже ничего хорошего ему не сулило…

Словно в насмешку над пленником, а скорее, издеваясь над ним, тот, кого он обозвал верным псом своего хозяина, стянул с калеки грубый плащ с капюшоном, который служил надежной защитой от непогоды и от нестерпимо палящего зноя, кинул одежонку в двух шагах.

Вытянув ногу, Атульген попытался зацепить ее носком кожаного, стоптанного до крайней степени, когда-то очень добротного сапога из мягкой телячьей кожи, но ничего не вышло. Только сил на все много зря потратил. Двигаясь вокруг столба, пленник вполз в его узкую тень, но она оказалась столь коротка, что он весь не уместился.

Солнце, безжалостное и равнодушное ко всему происходящему на бренной земле, стояло в своей величественной гордыне столь высоко, что все тени прямо на глазах укоротились… столь же стремительно, видно, укорачивалась и его никчемная жизнь…

Сгорбленная старуха, подслеповато щурясь, выползла из убогого жилища. Она долго смотрела, но, так и не разобравшись, кого привязали к цепи, вытянув свою скрюченную руку, на всякий случай сплюнула, прошла мимо, глухо бормоча то ли заклинания против злых Духов, то ли посылая проклятия на голову пойманного врага.

В том, что это враг, сомнений не было. Несмотря на ослабевшее с годами зрение, она остро учуяла в нем чужака. В отличие от всех ее сородичей от того, на чьей голове росли рыжие волосы, невыносимо не воняло. Но их вонь стала привычной. С ней они все сроднились. Она стала их непосредственным атрибутом. Они даже не представляли свое существование без нее. Они все воняли на один лад. Рыжий чужак не вонял, и точно также не воняло и от их госпожи.

– У-у-у! – злобная гримаса исказила испещренное глубокими морщинами лицо старухи.

Она ненавидела Алан-Гоа. Если бы Тороголчжин не просватал бы для своего сына Добун-Мергена эту гордячку, то чужачка никогда бы не стала их госпожой, ковырялась бы вместе с ними в коровьем навозе, может, прислуживала бы сейчас ей, Гюрзе.

Но самые сильные приливы злобы вызывали воспоминания о том, что эта Алан-Гоа вольно или невольно помешала, расстроила свадьбу ее внучки с сыном вождя соседнего с ними племени.

Не повезло им тогда, как кое-кому. А то сейчас бы у нее была своя роскошная юрта из белого войлока, несколько служанок-рабынь. И остаток своей жизни она смогла бы провести в приятной праздности…

И вот черная зависть к чужой удаче и жгучая обида за собственное невезение сжигали ее изнутри, раньше времени состарили. Гонимая злобой и ненавистью ко всему чужому, карга заковыляла к жилищу шамана, надеясь найти у него понимание и поддержку.

– Чего ты притащилась, старая? – колдун недовольно повернулся к вошедшей женщине, заслоняя собой разложенные на куске чистой материи засушенные травы и коренья. – Говори, Гюрза, и уходи…

Не нравилось ему, и страшно не любил он, когда кто-то посторонний подсматривал за ним во время подготовки к проведению обрядов.

Никто не должен знать, что он использует во время своих сношений с обитателями Синего Неба.

– Воины чужака поймали. А ты говорил мне, что ищешь жертву…

– Чужака поймали? – колдун потянулся носом в ее сторону.

– Да, – Гюрза кивнула головой. – Хорошая жертва из него выйдет.

Хитрая старуха, подстрекая шамана, преследовала двойную выгоду. Если пленника принесут в жертву Небесным Богам, то ее черная душа получит временное успокоение. Если же Алан-Гоа не внимет доводам разума и не послушается шамана, то у противников ее появятся лишние основания, чтобы вскоре обвинить гордячку в том, что она не уважает древние обычаи их предков, плюет на все не ею самой придуманные законы. А подобная гордыня никому не прощается.

Ничего, час торжества для нее, Гюрзы, еще настанет. Не зря же ее прозвали змеей. Она выждет нужный момент и смертельно ужалит.

– Где его держат?

– Его привязали к столбу…

Шумная стайка с пронзительными взвизгами и криками вывалилась на площадку возле столба и, оторопев от неожиданности, рассыпалась на десяток чумазых ребятишек, возрастом от трех и до семи лет. Чужак, привязанный к позорному столбу, привлек их всеобщее внимание. Кто-то исподтишка, прячась за чужие спины, кинул в странника слипшийся навозный комок. Кусок коровьего помета метко попал в лицо пленника, и он покривился, недовольно сдвинул рыжие брови, грозно прикрикнул.

Его демарш чуть-чуть напугал детвору, но не настолько, чтобы она разбежалась. Второй комок полетел с большей силой. В ответ снова послышалось грозное рычание хромого. Подобная занятная затея, за исключением его самого, вне всякого сомнения, всем понравилась.

– Грязное отродье, – глухо проворчал он, низко наклоняя голову под градом полетевших в его сторону комков.

Появившиеся воины какое-то время заинтересованно наблюдали за открывшейся их глазам веселой потехой и только потом двумя-тремя окриками быстро разогнали разошедшихся не в меру детишек.

– Пошли, тебя ждет наша госпожа…

Бросив важные и неотложные дела, шаман заспешил к позорному столбу, но пленника не застал, круто повернул и торопливо зашагал.

Гюрза, задыхаясь, едва поспевала за ним. Но не зря она страдала, пришли они как раз вовремя. Странник стоял перед Алан-Гоа.

С мстительной улыбкой старуха обнюхала перепачканного с ног до головы пленника и довольно ощерилась:

– Нынче от него воняет не меньше, чем от нашего народа…

Заранее не посвященные в ее коварные мысли сородичи изумленно обомлели от странных слов, тупо глядя друг на друга, поначалу робко заулыбались, а потом начали громко и без удержу хохотать.

Они все смеялись, пока по их смуглым щекам не потекли слезы. Развеселившиеся воины громко хлопали по спинам друг друга. Детвора пронзительно визжала, радостно подпрыгивая и суча ножками, даже не понимая, в чем сама причина охватившего всех безудержного веселья.

Зараженные всеобщим приступом смеха женщины тоже вскрикивали и захлебывались. Поначалу настороженно примолкшие собаки вторили своим хозяевам. Они в тон разразились невыносимым лаем, испуганно заржали кони, забили копытами…

Не смеялась лишь одна Алан-Гоа. Гордо выпрямив спину, она стояла чуть впереди своих воинов и с крайне плохо скрываемым напряжением смотрела на происходящее безумие.

Она никак не могла понять, откуда этакое скопление народа, что тут делает шаман, которого в такое время не выгонишь из его шатра.

Даже мерзко-противная Гюрза и та не поленилась, притащилась. Не укрылось от нее и то, что люди из их рода, скорее всего, ребятишки, успели изрядно поиздеваться над бедным странником.

Алан-Гоа даже поймала себя на промелькнувшей жалости к этому человеку. Пока все вокруг смеялись, женщина постаралась внимательно осмотреть его. Лицо пленника явно не принадлежало к их народу.

Большие голубые глаза. Его следовало бы назвать красавцем, если видеть только одну его, несмотря на все его униженное положение, все же гордо посаженную голову…

Когда смех поутих, Алан-Гоа спросила:

– Кто ты, откуда пришел?

– Зовут меня Атульген, – размеренно ответил хромой. – Пришел я к вам издалека. Много разных людей повидал. Твой народ понравился мне. Он умеет хорошо смеяться. Так заразительно смеются только дети и те, кто не держит за пазухой зла…

«Он неплохо сказал, – подумала Алан-Гоа, не спуская со странника своих испытывающих глаз. – Но он или ошибается или хочет сказать мне приятное про мой народ».

– Позволь мне, госпожа, жить в твоей великой орде и породниться с твоим народом.

– Кому ты, убогий, нужен! – донесся презрительно-насмешливый выкрик. – Скажи, куда надо смотреть, чтобы взять тебя к себе в дом?

Заявление вызвало новый взрыв оглушительного смеха. Разве только косая на хромца позарится, да и то, если окажется слепа на оба глаза.

– Что скажешь на это, чужеземец? – Алан-Гоа чуть-чуть прищурила левый глаз, ожидая ответа, от которого зависело многое, если не все.

Уловив в ее голосе завуалированное желание не столько помочь, сколько хотя бы попытаться понять и выслушать его до конца, Атульген придал своим словам долженствующую проникновенность:

– Не смотри, госпожа, что я калека. Мне ведом язык народов Китая. Я знаю хитрые проделки любого вора-разбойника тюрка из Хорезма. Одного лишь взгляда мне достаточно, чтобы распознать ложь и вывести обманщика на чистую воду…

– Что еще умеешь ты? – в женских глазах вспыхнул интерес.

– Я могу торговаться не хуже, чем найманы…

Пленник ничуть не лукавил. При желании он сумеет не хуже их сторговаться, купить задешево нужную в хозяйстве вещь или же весьма дорого сбагрить на сторону никому ненужную безделушку.

– Я умею мастерить прочные щиты и конскую упряжь. Могу еще починить любую застежку и выковать подобную. Писать по-китайски и по-уйгурски. Я был внутри Китайской стены и знаю много разных и полезных вещей. Мое тело немощно, но могу во многом пригодиться…

– Не слушай его, госпожа, – обронил шаман. – Он принесет всем нам несчастье. Посмотри на него. Злые Духи сидят в нем. Они крючат его!

И вдова Добун-Мергена тут поколебалась. Как и все ее сородичи и соплеменники, она была суеверна, хотя и до крайности никогда не доходила, умела разумно отделять созданное их жизнью необъяснимое от творимого самими людьми.

Но она пока не знала, к какому ей прийти решению. В хозяйстве всегда пригодится умелый ремесленник. Такой человек им нужен.

Почуяв обостренным нюхом прожженного интригана все колебания и сомнения женщины, шаман подступил к ней и торопливо зашептал:

– Госпожа, тебе известно, что наш скот гибнет от странной болезни. Тебя и саму гнетет неведомая болезнь. Прогневавшимся на нас Духам Синего Неба требуется жертва…

Уголки красивых женских губ неприязненно покривились. Алан-Гоа сразу сообразила, куда дует ветер из уст шамана. Правда, в его вещания она и раньше сильно-то не верила, а с какого-то времени и подавно.

– Жертва говоришь? – для вида засомневалась она.

– Да-да, жертва, – шаман, поддавшись на ее уловку, обрадовался, закивал головой. – Человеческая жертва. Вот она, стоит перед тобой, моя госпожа! Духи требуют от нас именно человеческой жертвы! Они сами и послали к нам чужеземца, указали нам на него…

Остро ненавидя шамана и понимая, что тот задумал, Атульген понял, что собственная жизнь его повисла на волоске судьбы, ничего не стоит.

Видел он и то, как сомневалась госпожа, как взволнованно – не за его ли горькую судьбу? – вспыхнули ее дивные глаза.

Но рядом с ее прекрасным лицом зловеще маячил широконосый лик шамана с обиженно опущенными уголками губ, что само по себе уже не предвещало ничего хорошего.

Настороженно поводя головой, странник ловил на себе хитрые, полные подозрительности и злобы взгляды воинов. После первых же слов шамана они перестали улыбаться, угрожающе сгрудились вокруг него, все больше окружая его тесными рядами.

Атульген сознавал, что вся его жизнь теперь зависит только от него самого, от его ума и умения находить самые нужные и доходчивые до людского разума слова. Он понимал, что ни в коем случае не должен показать им своего страха, и, собрав волю в кулак, насмешливо, хотя внутри у него все колотило и дрожало, произнес:

– Его высокое святейшество шаман! Мне неведомо, что ты шепчешь своей госпоже, но уверяю тебя, госпожа, что он дает тебе дурной совет. Тех воинов, кто слушают речи шаманов, они напрочь лишают мужества. Вглядитесь, у них души шакалов. Они трусливы. Они опасаются меча, а потому они пользуются своим глупым и невежественным колдовством. Посмотрите-ка на его безобразное и отвислое брюхо. Оно растет от обильной еды, от мяса животных, которых он сам не смог поймать, сам на охоте не убивал. Они вдоволь пьют кумыс и молоко, хотя руки их не могут подоить кобылу. Они любят сладко спать с женщинами, которых не взяли в бою, не купили и даже не смогли украсть…

По участившемуся дыханию тяжело засопевших людей странник осознал, что угодил в самую точку.

Находчивость и на этот раз сослужила ему добрую службу. А еще его неплохое знание жизни и обостренная наблюдательность.

В самом деле, воины тайком недолюбливали своего шамана. Они терпеть его не могли из-за того, что он с плохо скрываемой похотью в своих бегающих маслянистых глазках смотрел на их жен в то время, когда они все промышляли добыванием пищи для своих семей.

По аилу ходили упорные слухи о том, что тайком бегали в жилище шамана, где тот колдовал и заклинал Духов, а на свет появлялись дети, зачатые иными женщинами, видимо, от Святых Духов в то время, когда их мужья находились в длительных отлучках.

– Посмотрите, люди, – чувствуя, что симпатии воинов потянулись в его сторону, путник с еще большим вдохновением продолжил свою обличительную речь. – Сердце у них подобно сердцу верблюда, и живут они за счет изощренной хитрости и подлых уловок. Они постоянно пугают вас, чтобы вы в страхе прислуживали им…

Багровея от ярости, шаман с ненавистью уставился на странника. Будь его воля, он бы, ничуть не раздумывая, уничтожил калеку. Но все зависело от того, что ответит госпожа.

– Я подумаю, – Алан-Гоа решила взять небольшую отсрочку. – Я скажу о своем решении завтра.

Получив молчаливое указание одним движением гордого женского подбородка, подталкивая странника в спину кончиками копий, воины отвели его на площадь и снова привязали…

В крохотную юрту, в которой ютилась немая девушка по имени Юшей, пробралась девочка и с улыбкой на довольном личике показала, разжав доселе крепко сжатую ладошку, серебряную монетку.

– Кто дал? – скупыми, но очень выразительными жестами спросила Юшей. – Где взяла?

Она сама вместе с младшей сестренкой, которую Юшей сильно любила, придумала для себя свой язык пальцев. И никто, кроме их двоих, его не смог бы понять. При необходимости они этим с успехом пользовались. Но никому другому об этом не рассказывали и даже вида не подавали о том, что младшая сестренка неплохо разбирается в том, что втайне от всех сообщает ей старшая сестра.

– Рыжий хромой, что сидит привязанным у столба.

– Ты что-то рассказала? – Юшей, немного напуганная, жестикулируя пальцами, укоризненно покачала головой. – Нельзя же быть наивной и непосредственно откровенной с первым же встречным…

– Он хороший, – девочка смущенно потупилась.

– Ну-ка, расскажи мне все, что знаешь и видела…

Бегло перекинувшись с сестренкой парочкой-другой фраз, Юшей отправилась к госпоже, присела возле нее, отчаянно зажестикулировала.

Двумя пальчиками показала, как издалека к ним шел человек, как его качало от усталости, как сильно он голоден. Тяжело вздыхая, она схоже изобразила, как его, беззащитного, схватили и привязали к столбу.

– Ты хочешь, – догадалась Алан-Гоа, – чтобы его освободили?

Заулыбавшись, девушка согласно кивнула головой.

– А если он убежит?

В ответ Юшей замахала руками, словно отгоняя ими назойливых мух. Пальцем показала, что тому, кто с трудом приволакивает ногу, далеко не убежать, в степи от конного не уйти…

– Возьми нукера, пусть он приведет хромого…

После недолгой паузы Алан-Гоа добавила:

– И посадит его у входа под охраной.

Несказанно обрадованная решением госпожи, Юшей выскользнула. Мелко перебирая ножками, заспешила на площадь, дотронулась рукой она до плеча нукера и показала ему в сторону самой большой в их аиле юрты. Зная верную рабыню госпожи, воин охотно повиновался.

Впрочем, ему и самому до ужаса претило торчать на пекле…

Утолив чуть голод душистыми, испеченными на золе лепешками, Атульген обратил внимание на то, что девушка все время молчит.