Читать книгу Исчезающий: Инициация - Роман Фис - Страница 5

Утро наступило со звенящего без остановки будильника. Юля любила просыпаться рано утром. И это была единственная причина, почему мне не сильно хотелось оставаться здесь с ночевкой. Я с трудом приоткрыл глаза, но мои веки закрылись обратно. Создавалось ощущение, словно кто-то придерживал их.

– Андрей… – донеслось издалека.

Голос был ненавязчивым и очень приятным, но мне все равно хотелось, чтобы он больше не возникал.

– Андре-е-ей! – голос стал ближе и я почувствовал легкую качку. Будто я плыву на корабле.

Еще раз услышав свое имя, – уже очень близко, – я, дернувшись в сторону, открыл глаза.

– Тебя не разбудишь, – тихо сказала Юля, лежа на уровне моего живота. Сложа голову на руку, по которой тянулась татуировка змеи с раскрытой пастью, она заигрывающе смотрела в мои заспанные глаза.

– Потому что для меня сон является источником вдохновения, – не пересекаясь с ней взглядом, сочинил оправдание находу.

– Как у Менделеева?

– Примерно.

Я прикинул, что мое оправдание не такое уж и глупое. Ведь на самом деле, сон для людей, которые работают головой, является очень важным инструментом к «подгонке» хаотично разбросанных по сознанию мыслей в четко сформированную систему. Ложась спать, мозг продолжает осмысливать то, над чем мы думали в течении дня. Или уничтожать.

– Ты так забавно порой смотришь, – сказала она, сбив меня с мысли.

– В каком смысле?

– В том, что по тебе видно, когда ты погружаешься в себя. Таких взглядов, как у тебя, я никогда не встречала.

– Сочту это за комплимент, – сухо ответил ей.

Она приблизилась ко мне и поцеловала в нос, после чего поднялась с кровати, накинула на себя халат и пошла в сторону кухни. Выглядывавшая из под ее рукава татуировка змеи, гармонично сливавшаяся с узорами на шелковой тряпке, притягивала взгляд так же, как ее обнаженное тело. Но я считал ее лишней. Примерно такой же необязательной, как Юлины замечания относительно моей тяги к курению.

– Ты будешь кофе? – донесся ее голос.

– Делай! – ответил ей, и, встав с кровати, направился в душ.

Из окон кухонной комнаты открывался странный вид на поле. Юля называла его верхом эстетического наслаждения, а я не понимал, как может человек, находящийся в здравом уме, приобрести квартиру на окраине города. С видом на поле. Да еще и в ипотеку.

– Как можно было здесь купить квартиру… – тихо произнес я.

– Андрей, человеку нужно иметь свое жилье, – отпив из кружки, сказала Юля. – К тому же не каждый способен приобрести квартиру за наличку. Я не вижу в этом проблемы.

– Хотя массовый психоз по поводу скупки квартир с завышенной ценой, как раз таки, является проблемой. Не проблема – это нежелание следовать стадному чувству.

– С каких пор желание иметь собственное жилье является психозом? – нервно спросила она.

Я заметил, как ее выражение лица изменилось. Глядя на меня покрасневшими глазами, она ждала ответа. И, вероятно, такого, чтобы ее точка зрения не разбивалась об мои доводы.

– Тут, видишь ли, дело в чем… – аккуратно начал я. – Раньше, лет двенадцать назад, покупая квартиру в ипотеку, ты платила какие-то вменяемые суммы риэлторам и на десять лет загружала себя кредитом. Сейчас же риэлторам платят сумасшедшие деньги, которые сложно обосновать одним лишь: «я вам подобрал вариант» и запрягают себя на тридцать лет.

– Таковы реалии, – констатировала она, разведя руки в стороны.

– Юль, тридцать лет! Ты понимаешь, что тебе будет семьдесят четыре, или сколько там тебе сейчас…

Не успев договорить мысль, она легонько ударила меня в плечо, после чего добавила по лбу.

– Макс, совсем охренел?! Вернее, Андрей.

– Называй меня как угодно, но семьдесят четыре года – это не шутки.

Она снова ударила меня по лбу, затем в плечо, после чего снова по лбу. Отодвинувшись от стола, я предотвратил дальнейшие удары, оставив лишь безуспешные попытки дотянуться до меня. Хоть ей было тридцать четыре, мне нравилось говорить так, будто ей за сорок. Я находил это хорошим развлечением. Особенно во время завтрака.

– Если серьезно, то большинство людей сейчас находится в новом, более усовершенствованном виде рабства, – не сближаясь, говорил я. – Ипотечная игла выполняет функцию сдерживания общества и гарантирует то, что акционеры банков, их любовницы и любовники будут в шоколаде до конца своих дней. А там уже наши дети подхватят и разовьют чужой успех. Ведь наши дети, видя, как мы оправдываем завуалированное рабство, не будут считать его чем-то из ряда вон. Это будет нормой.

– Интересная мысль, – прекратив бить, она посмотрела на меня игривым взглядом. Я уже видел его. И каждый раз он говорил о том, что в скором времени мы переместимся на кровать. Но я хотел закончить свою мысль. Мне было необходимо это сделать. Иначе незавершенность начнет томиться внутри меня, после чего я неосознанно впишу ее в свой материал и размою нарратив.

– И труднооспоримая. Наши деды и бабушки были категорически против кредитов, родители более терпимы, а для нас они приемлемы. Значит, наши дети будут считать их неотъемлемой частью повседневной жизни. Это ли не проблема?

– Ну, я думаю, все будет не так печально, – не отводя от меня глаз, понизив голос, сказала она.

Я понимал, что скоро она приступит к активным действиям, но я все еще недоговорил мысль и, увеличив темп, продолжил:

– Чтобы поменять сознание и устои в обществе нужно время. Но отрицательный результат, в качестве погрешности, будет высокий. Отсюда следует то, что, помимо времени, для положительного результата требуется смена поколений. Гораздо проще закладывать идеи и порядки в чистое сознание, оно не будет ловить контрасты. Вспомни, как когда мы были детьми, люди курили на каждом углу, во всех парках и заведениях? Затем приняли закон о запрете курения. И вуаля – спустя пятнадцать лет даже я, помнящий, что раньше людей не напрягало, если кто-то курил сигарету в парке, задумываюсь о том, как на меня посмотрят, если я начну курить. А еще….

– Все, хватит умничать! – перебив, она села ко мне на колени и нежно поцеловала.

Пока ее рыжие волосы касались моего лица и попадали на губы, я подумал, что во время разработки новой обложки для старой книги она попала на нее именно из-за своей страстности. Юля была замечательным человеком и, в силу своей многогранности, идеально подходила для одной, а то и двух историй в качестве прототипа. Но для семейной жизни она никуда не годилась. По крайней мере, в моем представлении.

– Но я недоговорил… – прошепелявил в ответ, пытаясь оторваться от ее губ. Но, услышав мои слова, она лишь крепче обхватила мою шею, не оставив никакого шанса на диалог.

Лежа на кровати, я курил вторую сигарету подряд. Я по-настоящему сильно любил курить. К счастью или сожалению я в своей жизни нашел то, что люблю, и чувствовал себя в этом очень комфортно.

Сделав еще одну затяжку и выдохнув тонкую, почти невидимую струйку дыма, я попытался вспомнить точку отчета моих отношений с Юлей. Как именно я пришел к тому, что она стала прототипом моих будущих книг. Наверное, ответ крылся в том, что я в ней видел ту редкую многослойность, какую очень тяжело найти в современном, окостеневшем обществе, в котором каждая личность – это злокачественная опухоль, живущая исключительно для себя. Юля была другой. С первого общения, завязавшегося на фоне ее рефлексии, вызванной прочтением одной из моих книг. Именно в момент ее очередного гневного и очень объемного сообщения с указанием, что я – женаненавистник, пытающийся с помощью своих книг обелить мужской пол и унизить женщин, мне в голову пришел вопрос: если в сообщениях ее не остановить, насколько она энергична в постели. А уже за ней и блестящая мысль – позвать ее на кофе и спустя встречу-две затащить в постель. Но все пошло не по моему сценарию, ведь, как выяснилось, у нее был свой, похожий на мой план, с одним лишь различием: затащить меня в постель в конце первой встречи, чтобы понять, кого из персонажей книги я наделил своими чертами. Ее план не удался, а спустя еще встречу мои завышенные ожидания оправдались. И так, без лишнего обсуждения, мы пришли к дружбе с расширенными возможностями, сужавшимися лишь тогда, когда у кого-то из нас начинались серьезные отношения. А так как на счет серьезных отношений у меня было свое веское «нет», то «кем-то» в данном случае являлась исключительно Юля. Она не оставляла попыток найти единственного, но очередь из желающих ее поиметь выстраивалась настолько огромная, что в образовавшемся болоте из извращенцев было крайне сложно сорвать джекпот в виде интеллектуального мужчины, способного искренне любить. Это при том, что на мой вопрос, что такое искренняя любовь, она никак не могла ответить. Но, учитывая, что за три года, в которые уместились восемь мужчин по два месяца, несколько прощупывающих диалогов на предмет отношений со мной, и одно замужество с последующим разводом, все эти хождения красивой девочки по рукам в очередной раз подтверждали правильность мысли о том, что внутренне конфликтующему человеку не удасться наладить отношения с окружающими. Тот, у кого идет война с самим собой, не сможет поддерживать мир с окружающими. Исцели себя сам. Аминь.

На последней мысли я почувствовал подступающий залп чиха. Мое тело напряглось до такой степени, что Юля обернулась посмотреть на меня и ровно в этот момент я, приподняв пятки с кровати, словно человек, решивший качать нижний пресс, чихнул:

– Апчхи! – закричал я. – Господи Боже мой, да это же лучший момент сегодняшнего дня!

Повернувшись в сторону Юли, чтобы ее поцеловать, я встретил удар подушки по лицу.

– Ненавижу тебя! – игриво отреагировала она на мои слова.

– А, ты здесь была? – сказал ей, приготовившись отражать очередной удар подушкой.

Но все снова пошло не по моему плану. Она откинула в сторону подушки и, запрыгнув на меня, прижала коленями руки, после чего начала совать пальцы в рот.

– Сученыш!

Я пытался шевелить головой, чтобы прекратить это безобразие и мерзость. Ничего не выходило. Не способный сказать что-либо, я отчаянна бегал глазами по пространству. Выхватывая взглядом татуировку змеи, халат и растрепанные волосы, я предпринимал безуспешные попытки вытащить руки. И лишь когда силы начали покидать меня, я перевернулся всем телом набок и, скинув ее с себя, спрыгнул с кровати.

– Так, все, мне пора идти, – сказал ей, сорвав штаны, висевшие на стуле.

Из них выпала монетка и звонко ударилась об паркет. Следом за ней упала белая баночка с таблетками.

Юля переместилась на ближний край кровати и внимательно посмотрела на нее. Пока кончики волос, касаясь пола, раскачивались взад-вперед, я прикинул, что одинокому мужчине, забивающему на уборку, было бы неудобно с длинными волосами. Одно подобное прикосновение и у тебя не волосы, а целый ‘букет’ разнообразных микробов.

– Ты где это взял? – спросила она, прервав мой полет мысли.

– На стуле, – ответил, сделав вид, будто не понял, что она спрашивает про таблетки. – Только что. Если ты про штаны.

Как только она улыбнулась, стало ясно – мой план по запудриванию мозгов потерпел сокрушительное фиаско.

– Андрей, я не про штаны!

– А про что? – продолжал строить из себя дурачка.

– Про монету.

От ее уточнения мне сразу же стало легче. Я не сильно желал обсуждать происхождение банки с таблетками.

– Нашел, когда спускался к набережной.

Она приподнялась на локтях и внимательно посмотрела мне в глаза.

– Тебе нужно вернуться и положить ее на то же место, где взял.

Я нахмурил брови, пытаясь сложить хоть какую-то логическую цепочку.

– Зачем? – спросил ее. – Это мой талисман.

– Андрей, я не шучу! – как никогда серьезным тоном сказала она. – Тебе нужно пойти и положить ее туда, где она лежала. Ни в мусорку выкинуть, ни подарить, а положить на мес-то!

– Зачем? – спросил протестующим тоном.

– За тем, чтобы! – бросила она. – Все, что тебя касается, так это написание книг. Не забивай себе голову остальным.

Я поднял с пола таблетки с монетой, после чего положил их в карман брюк, а сами брюки натянул на себя. Мне не очень нравились указания без разъяснений, но, собственно, даже с ними я бы не сделал то, чего делать не хотел. А выбрасывать свой талисман мне уж точно не хотелось.

Полностью одевшись, я прошел к двери в сопровождении Юли. Не доставая монетку из кармана, я все это время крутил ее в пальцах. Меня сильно тянуло в сон. Словно на часах сейчас не час дня, а семь утра. И спал я не всю ночь, а пару часов.

– Андрей, больше не носи ничего с улицы в мою квартиру, хорошо? – обхватив мою поясницу, произнесла Юля.

– То есть, ты мне предлагаешь перестать быть твоим песиком?

Она улыбнулась, после чего поцеловала меня.

– Этого я предлагать не могу. Просто пусть песик ничего не тянет из помойки в квартиру. И прекрати курить одну за одной.

Послушно кивнув, я вышел из квартиры.

Оказавшись на улице, я почувствовал достаточно прохладный междомовой искусственный сквозняк, поднимавший мои волосы столбом. Подобный порывистый ветер был неотделимым атрибутом свежих многоэтажек, растущих в Ростове словно грибы в лесах Алтая. Но не те грибы, которые на длинных ножках. Менее впечатляющие.

Заказав такси, я закурил сигарету и поднял взгляд в небо. Осень была близка как никогда. И навивая тоску по ушедшему летнему воодушевлению, она погрузит и без того серый Ростов в сплошное черное пятно, с вкраплением фонарей и пыльных витрин на каждом углу. Этот период жизни являлся для меня хорошим напоминанием об утраченных возможностях и местами просранной жизни. Осень разбивает все надежды на то, что жизнь закончится как-то иначе. Не так, как у всех. Она обнажает замаскированный где-то поблизости конец. С каждым упавшим лепестком, каждой опустевшей веткой дерева и гробовой тишиной вокруг, дает понять, что у всего есть лимит. Но мы, словно птицы, пытаемся сбежать от этой реальности в места потеплее. И даже когда наше позитивное воображение потерпит крушение при соприкосновении с суровой действительностью, мы продолжим улыбаться неминуемому концу в лицо. Приняв неизбежность собственной смерти, мы позволяем впустить в свою жизнь всю палитру эмоций. И это подталкивает нас жить так, как мы хотим. Что, конечно же, неприменимо к ‘камням’, заполняющих тысячи квадратов жилой недвижимости, живущих лишь ради того, чтобы потреблять.

Сев в такси, я посмотрел на часы и прикинул, что писать сегодня точно не получится. Впрочем, это не было такой уж неожиданностью. Каждый раз коммуницируя с людьми, мне нужно какое-то время для того, чтобы эмоционально отдалиться от всего, что мне ‘залили’ в уши. Чтобы жить придуманной историей, в которую я бережно закладываю один смысл за другим. На книжных конференциях, либо при личном общении с неважными для меня людьми, я часто слышу один и тот же вопрос : «Как написать книгу?». Но ответ на любой вопрос всегда лежит на поверхности. Особенно на этот. Каждый раз когда я вспоминаю, как пришел к этому, удивляюсь, насколько все просто механически, и в то же время сложно морально. Механически ты просто берешь и пишешь. Но чтобы начать писать, тебе нужно полностью порвать общение со своим окружением или сужать его до одного, максимум двух человек. И вести общение с ними только тогда, когда тебе это нужно. Цинично? Да. Но если ты оставишь прежний круг общения, в который входят даже малознакомые люди, то ты остановишься на одной, может, двух достойных главах. Люди будут забирать все твое время на бессмысленные диалоги и рассуждения, пустые встречи и отношения, обреченные на провал.

Остановившись на светофоре, водитель сделал музыку на одно деление громче. Приятный звуковой фон пробудил мое воображение и я тут же достал из кармана телефон. Пытаясь его включить, я старался не потерять смысловую нить, которую было бы неплохо заложить в своей истории. И как только загорелся экран, я увидел за окном сыплющиеся фотографии с изображением моего прошлого. Было очевидно, что моя фантазия с подсознанием слишком увлеклись заигрыванием между собой. Так часто они мне не посылали сигналов. Впрочем, это меня лишь мотивировало. Не позволяло чересчур расслабиться.

Фотографий на этот раз было немного. Их было четыре, но всего лишь одна из них прилипла к стеклу перед моими глазами.

На изображении был я.  Стоящий у кабинета врача со справкой в руках, и прикидывая в уме возможные исходы. Я начал погружаться в изображение с головой. В тот самый момент, когда я впервые постучал в дверь…

– Тук-тук-тук, – произнес я, постучав в дверь врача, после чего приоткрыл ее и засунул голову в образовавшийся проем.

– Проходите, – сказал доктор, не поднимая головы.

Я зашел в кабинет и сел напротив него на стул.

Не отрываясь от экрана монитора, доктор протянул руку для того, чтобы я сунул в нее листы с результатом обследования. Забрав их, он пробежался глазами, после чего перевел на меня взгляд.

– Есть две новости? – спросил его на опережение.

– Нет, только одна, – ответил он, глядя мне в глаза.

Ясно представляя дальнейшее течение диалога, мне стало слегка не по себе. Но я попытался не подавать виду.

– Здорово, когда есть только хорошая новость! – старался разрядить обстановку. В первую очередь, для самого себя. – К черту эти инь янь в мире диагнозов и перспектив!

– У вас рак мозга, четвертая степень.

Я нервно ухмыльнулся, но, все же, попытался перевести диалог в шуточную форму:

– Отлично, что только четвертая! А их сколько всего? Десять? Восемь?

Он посмотрел в свою раскрытую папку, будто там у него изображена таблица степеней рака. Но там были лишь малопонятные загогулины, которые можно было бы приравнять к почерку творческого человека. Но, к сожалению, творчеством здесь не пахло. Вместо этого был запах безнадеги с отчаянием. Возможно, именно от меня и исходила эта вонь. Как от ходячего мертвеца.

– Их всего четыре, Андрей. – Ответил он. – Я бы порекомендовал вам побольше проводить время с близкими.

– Для понимания контекста: побольше в диапазоне какого времени?

– Полгода максимум.

Как бы я не пытался вытянуть себя из морального падения, скорость, с которой я летел в объятья к отчаянию, была невыносима высока и сокрушительна. Я прищурится, хотя в кабинете было не ярко и прикусил губу изнутри.

– Это тяжело для восприятия, я понимаю. – Видя изменение моего настроения, он взял слово. – Но лучше знать всю правду и подготовиться, чем отдавать предпочтение маловажным делам и остаться в памяти близких как человек, который иногда появлялся дома.

– Я с вами согласен, да. – Пытаясь казаться невозмутимым, сбивчиво произнес я.

– Я вам выпишу рецепты, встанете в электронную очередь за лекарствами. Они облегчат боль.

– Так ее ведь и нет.

– Это и странно. Но, я думаю, ее пока нет, – сказал он, после чего принялся рисовать каракули на моем бланке.

Спустя пару минут гробовой тишины, он сунул его мне.

– Будьте рядом с близкими, чтобы они вам оказывали паллиативную помощь.

– Интересное название. Внушает веру в счастливое будущее.

– Эта помощь, в основном, включает в себя уход и помощь. Ну и лекарства, которые вы возьмете с помощью этого рецепта. Они помогут вам испытывать меньше боли.

– У меня нет болей. – Отстраненно произнес я.

Когда он грустно посмотрел на меня, я понял, что на этом наш диалог окончен.

– Всего хорошего. Приду к вам через год-полтора, – произнес с улыбкой и встал со стула. – Как только напишу пару книжек.

Он посмотрел на меня, слегка склонил голову и приподнял брови. Его выражение лица давало понять, что он тоже надеется, но не верит. Впрочем, это не так уж и важно, ведь я верил. К черту прогнозы.

Выйдя за пределы кабинета, я оперся спиной о стену и сжав в кулаке рецепт, поднял голову в потолок. Рано или поздно всему настанет конец. Но это не значит, что нужно слишком долго переживать по этому поводу. Нужно действовать.

– Теперь нужно действовать… – сказал шепотом в никуда.

Выйдя из больницы, я направился прямиком к Боре – одному из единственных людей в моей жизни, которому я мог бы рассказать о происходящем, не переживая, что после диалога я буду себя чувствовать выжатым как лимон. Других людей у меня не было. Вернее, я считал, что их нет. Мой горячий темперамент поспособствовал даже прекращению общения с бабушкой, отцом и всеми родственниками. Сорвавшись с цепи, я зашел слишком далеко. Стал персоной нон-грата для всех знакомых.

– Тук-тук-тук! – произнес, постучав в Борину дверь.

Дверь тут же распахнулась. На пороге, в белом халате, с мутным взглядом и расплывчатой улыбкой стоял тот самый человек, которому можно было доверить самую сокровенную тайну, не переживая за ее сохранность. Будучи чайным пьяницей, постоянно ищущим истину, а заодно и путь к познанию вселенной, он не испытывал потребности в интриганстве. Мечтая стать барбером, он ничего не предпринимал и ждал, когда все произойдет само собой. Я не осуждал его увлечение чаем. Более того, в моменты застоя, я обращался к нему за мягким толчком в свою аналитическую задницу.

– Братик, привет, – очень неторопливо сказал он, и, раскинув руки для объятий, обнажил надпись «сохраняю баланс», изображенную на майке. – У тебя что-то произошло?

– И да, и нет. Я, видимо, встал на путь, ведущий к бесконечности. – ответил, приобняв его.

– Слушай, ты прямо сейчас очень славно закрутил. Я предлагаю тебе немного разбавить гнетущую бытность. Проходи.

Сидя на диване напротив акустической системы, я ему рассказал все от и до, после чего, сделав большой глоток из чашки без ручки, откинулся назад.

– Братик, рак – это психосоматика чистой воды, – говорил он. – Ты себя слишком много ел изнутри. И как бы грубо это ни звучало в данный момент, результат закономерен.

– Все едят себя. Но не все заболевают раком. – Не согласился с ним.

– Так, как это делал ты? Я сомневаюсь, братик.

– Ладно, какой теперь смысл ссылаться на что-то, если все уже случилось. – сделав еще один глоток, сказал я. – Или случится.

Последовав моему номеру, Боря отпил из своей чашки.

– Не, братик, ничего не случится, –  произнес он, поставив чашку на стол. – Тебе нужно начать писать, как ты и хотел когда-то при разводе.

– Я об этом думал. Чтобы оставить что-то после себя. Хотя бы мысли и взгляды.

– Нет, не после себя! Если ты начнешь писать, то все что съедало тебя изнутри, исчезнет. А значит ты, как минимум, останешься в том же положении. Как максимум – пойдешь на поправку.

– На четвертой стадии уже ничего не спасет. – Бросил , откинувшись на кресле.

– Хрена с два, братик. Психосоматика сильнее любого катаклизма внутри организма. Считай, она может стать как великим потопом, так и большим взрывом, за которым образуется новая вселенная. Главное – поверить в это и никогда не ставить под сомнение.

– Что ж, если вариантов никаких нет, то попробую на вкус твою гипотезу.

– Вариантов больше, чем тебе кажется. Но мою гипотезу нужно не пробовать, а поглощать. Пройдут года, а мы с тобой все так же будем сидеть, обсуждать бытовые парадоксы и ментальное разложение общества. Только ты уже будешь писателем, а не черт пойми кем. Кстати, кем ты сейчас работаешь?

– С этой минуты писателем.

Он расплывчато улыбнулся.

– Обожаю тебя. Все получится.

Поставив чашку на стол, я зажег сигарету и выдохнул дым в потолок…

Пока машина поворачивала с Максима Горького на Чехова, к подземной парковке моего дома, фотография на стекле истлевала и развеивалась по ветру. Понимая, что один из признаков ухудшения ситуации являются галлюцинации, меня начинали настораживать игры воображения. Мне нельзя брать длительные паузы в написании. Они убьют меня. Но сегодня, объективно, я не осилил бы ни строчки.

Спустившись на паркинг к своей машине, я разблокировал ее и, сев за руль, начал звонить первой жене.

– Мне к которому часу подъехать? – спросил, как только она подняла трубку.

– «Привет» для начала, – ответила она в своем стиле.

– О, привет! А к которому часу сегодня подъехать? Хочу с ребенком по парку погулять, пока на улице не стало совсем паскудно.

– Можешь после школы.

– Я выезжаю.

– Поняла, – сказала она, после чего отключилась.

Не успев положить телефон, я увидел как на экране загорелось имя «Славик».

– Привет, – сказал я, подняв трубку.

– Ты что-нибудь написал? – запыхаясь, спросил он.

– Нет, я вчера был у Юли. А ты от кого бежишь?

– От судьбы… Вот это поворот! У Юли, говоришь. А почему мне не говорил о своем ночном плане?

– Спонтанно получилось.

– То есть сегодня мы не разбираем новый виток в твоей будущей истории?

– Нет, я сейчас поеду к сыну, хочешь со мной?

– С радостью!

– Тогда я выезжаю к тебе.

– Буду собираться! – победно воскликнул он.

Я завел машину и тронулся в сторону выезда из парковки. Проезжая мимо огромного количества дорогих машин, расставленных на парковке, я выехал на Чехова, в сторону Большой Садовой, после чего повернул направо, по направлению к западному району.

Опустив стекло, я наслаждался легкой прохладой и относительной изоляцией от окружающих. Справа от меня мелькали бутики, вперемешку с кофейнями, ателье и табачными магазинами. Слева проносились не совсем вменяемые водители, которые перестраивались из полосы в полосу, пытаясь найти самый быстрый ряд, а когда ничего не получалось, – ведь все ряды двигались примерно одинаково, – начинали прижиматься к впереди движущимся машинам, моргать и сигналить. Глядя на обычного прохожего, ты ничего не сможешь сказать о его психике, но если этого человека посадить за руль – сразу же все поймешь. Ведь когда человек в машине, создается некое ощущение изоляции и безопасности, аналогичное ‘левому’ аккаунту в соцсетях, с помощью которого пишутся оскорбительные комментарии. Ощущение изоляции раскрепощает людей и они становятся самими собой. Теми, кем они не рискуют быть в обществе, боясь осуждения, а иногда и физических последствий. Поэтому, выходя в общество, добротная часть неадекватных и даже сумасшедших особей надевают маски и играют в людей. Все мы, по большому счету, играем в людей. И если сумасшедшие кретины делают это ради того, чтобы их в этом не уличили окружающие и не вычеркнули из своего круга общения, то я делаю это лишь ради того, чтобы не ранить ближнего. Моя же игра в человека раскрывает все грани меня прошлого, но не настоящего, смирившегося с неизбежностью смерти.

Припарковавшись возле дома Славика, я полностью опустил все стекла, чтобы в машине посвежело. Сделав ему дозвон, я зажег сигарету. Глядя на пространство парка, усеянное людьми, мне вспомнилось детство. Когда-то я тоже был ребенком. Бесцельно бегал по улице и считал трагедией не купленную игрушку или мороженное. С возрастом трагедии никуда не делись, изменились лишь объекты, которые их порождали. Но если оглянуться назад, каждая пережитая трагедия жизни кажется пустяком спустя некоторое количество времени. И, что самое печальное, сложно заключить почему то, что меня морально размазывало, через год воспринимается чем-то пустяковым. Способность мозга замыливать боль посредством обесценивания события, либо понимание, что та боль – лишь наивно раздутая важность произошедшего и она ничего не значит в контексте всей жизни?

– Привет! – сказал Славик, запрыгнув на пассажирское сидение. – Нас ждет приключение?

– Еще какое, – ответил ему монотонным голосом. – Приехать, погулять с сыном, уехать.

– Ну я то займусь своими делами.

– Поделишься? – тронувшись с места, спросил его.

– Да ничего особенного. Забежать в один магазин и встретиться со знакомыми.

– С какими знакомыми? Ты же нелюдимый! – засмеялся от понимания, что помимо меня в кругу общения у него никого нет.

– Ну у меня есть же знакомые люди, с которыми можно встретиться. Они у всех есть.

Я подумал, сколько у меня знакомых людей, с которыми я мог бы встретиться, и ‘нарыл’ как минимум десяток разношерстных личностей. Но с ними бы я видеться уж точно не хотел. Даже если бы наливали. Придя к выводу о том, что если наш круг общения, в основном, зависит от нашего желания общаться с конкретными людьми, то и одиночество, скорее, добровольный выбор, нежели непреодолимая участь, у меня завибрировал телефон и я тут же схватил его из открытого бардачка.

«Послезавтра на Кубу! Туры из Москвы на 13-15 ночей от 71990₽ на человека».

– Кто там? – с интересом спросил Славик.

– Отрицательная инфляция. Куба за семьдесят две тысячи.

– А такие цены когда-то считались дорогими, – задумчиво произнес он.

– Когда-то и война называлась войной. – ответил на выдохе ему.

– Тут согласен, – сказал он, после чего ненадолго, стихнув, эмоционально произнес: – Уже шесть лет прошло с момента твоего развода! Как быстро время летит!

Да, время летит. Мы взрослеем, затем стареем, после чего исчезаем навсегда. И, к сожалению, ничто из того, что нам кажется важным, вовсе не важно. Просто человек так устроен, что ему жизненно необходима цель. Не важно какая, но цель. А масштабы ее напрямую зависят от количества извилин и силы характера.

– Интересная способность у мозга – размывать все плохое, – не отвлекаясь от дороги, произнес я. – Вроде вспоминаешь что что-то плохое происходило, но помнишь все это слишком смутно.

– Не чувствуешь, что все это зря? – спросил он. – Что стоило пробовать работать над отношениями?

– Не вижу смысла возвращаться в прошлое и это ворошить. Моя первая жена счастлива с мужчиной. И я счастлив, что она находится в гармонии. Ведь если в гармонии мама, то в гармонии и ребенок. Это самое главное. В целом, для меня эта ситуация – уже история. Благодаря разводу я стал писателем. Пройдя через кульбиты и ментальное дно, но стал. Все складывается так, как должно сложиться.

– Я бы наверное извел себя мыслями о том, как можно было бы по другому… – задумчиво произнес он.

– В этом мы и отличаемся.

Мы въехали в центр и остановились на самом долгом светофоре в городе, на пересечении улиц Соколова и Варфоломеева. Громко звучащая песня из соседней машины была совсем не разборчива. То ли из-за глубокого погружения в размышления, оторвавшие меня от реальности, то ли из-за банальной неспособности воспринять слова.  Но как только я сменил фокус внимания на тонированный автоваз, сразу услышал дурацкие мотивы песни. Меня передернуло. Нащупав кнопку стеклоподъемника, я тут же потянул ее вверх, тем самым оградив себя от идиотизма, доносящегося из колонок соседней машины.

– Кстати! – произнес Славик, напомнив о себе. – Ты забрал мой подарок на свадьбу?

Я попытался вспомнить, какой он дарил подарок, но у меня ничего не получилось. Как и саму свадьбу, что мне показалось странным.

– Слушай, я только что понял, что я не помню свою свадьбу, – отстраненно сказал я. – Ни то, как приехал в ЗАГС, ни самой церемонии… И даже как уезжал оттуда не помню! Не говоря уже о самом ЗАГСе, где это все происходило. Поэтому я сомневаюсь, что помню о твоем подарке.

– Я всегда говорил, что ты странный! – засмеялся он. – Как можно не помнить собственную свадьбу? Это вроде того, что твой мозг стер информацию, которая доставляет тревогу?

– Нет, не вроде того. Я просто не помню. – ответил ему, удивляясь самому себе. – И причем понял это только что.

– Ладно, пусть так, – Славик махнул рукой. – Я дарил тебе статуэтку. Черные крылья.

– А, вспомнил, – соврал ему, чтобы не обижать. – Нет, она у первой жены стоит на книжной полке.

– Тебе нужно ее забрать.

– Мне много чего стоило бы забрать, но я, почему-то, не спешу это делать.

– Шесть лет?

Я мог бы дать ожидаемый им ответ, почему именно не спешу забирать свои вещи. И спроси меня об этом пять лет назад, я бы сразу же его дал. Но с тех пор, как я начал писать книги – а это случилось сразу же после диалога с Борей, я встал на путь сдерживания раковой опухоли и абсолютного замалчивания своей проблемы. Боря был прав в том, что психосоматика – важный аспект прогресса всех болезней. А прав ли я в том, что умалчивание проблемы является главным способом борьбы с ней, я не знал. Но выливая свои эмоции на книжные листы, я стал гораздо более спокоен и здоров.

– Да, шесть лет неспешной жизни, – ответил ему. – Так тоже бывает.

– Это странно, – улыбнулся он.

Подъехав к единственному светофору на трассе в Ростовской области, на котором горел красный свет, я остановился у стоп-линии и принялся наблюдать за выезжающими из коттеджного поселка машинами. Каждая из них стоила десятки миллионов, но это ничего не значило по сравнению с тем, что именно ради здешних людей здесь поставили светофор. Чего только не сделаешь для человека, который является итоговым вердиктом в принятии решений по всему городу и, что особенно важно – когда ты и есть тот самый человек, живущий в поселке для миллиардеров.

К моменту, когда крайняя машина выехала из поселка уже горел зеленый свет. Я подумал о том, что все-таки эти ребята сильно себя ущемили во времени. Могли бы сделать так, чтобы на трассе горел красный свет до тех пор, пока последняя машина не выкатится из густонаселенного деревьями рая. А на трассе все бы подождали. Ведь тем людям, в их жалких жизнях, не все ли равно: опоздать на десять минут, либо на сутки. В любом случае их жизнь так и останется жалкой.

Я достал из кармана монетку и бросил ее в подстаканник, к телефону. Взгляд Славика тут же упал на нее.

– Это мой талисман, – на опережение ответил ему.

– Все правильно, у каждого должен быть талисман, – одобрительным кивнув, сказал он, после чего перевел свой взгляд на поля, мелькающие в окне.

Заехав с трассы в Шахты, я сбавил скорость и медленно, по-ростовским меркам, поплелся по городу.

– Останови здесь, – сказал он, как только мы въехали в центр города, состоявший из двух пересекающихся улиц.

Я остановился.

Славик открыл дверь и перед уходом снова напомнил о его подарке на день свадьбы. Я одобрительно кивнул и, дождавшись, когда он закроет дверь, направился к дому, где жил мой ребенок.

Я не спешил звонить первой жене, вместо чего решил, что мне нужно перекурить. Опустив спинку сидения и закурив сигарету, я пускал густой дым в окно. Глядя в зеркало на свои более-менее густые волосы, мои глаза были устремлены на качающиеся от ветра деревья. С тех пор, как я бросил айкос прошло четыре года, но понимание того, почему я лысел так и не пришло. В моей голове было два варианта: либо потому, что я перестал умирать, застыв на четвертой стадии рака без увеличения метастаз в голове, либо потому, что я бросил курить стики. И хоть понимание этого не изменило бы качество моей жизни, его хотелось бы достичь. Впрочем, это было не так уж и важно. Выкинув половину тлеющей сигареты, я вернул сидение в исходное положение, закрыл окно и взял из подстаканника телефон с монеткой.

«Можешь выпускать», – написал первой жене, в глубине души желая дополнить сообщение словом «кракена».

И минуты не прошло, как я увидел ответ, где я, естественно, оказался невнимательным человеком.

«Он в школе, ало! У меня еще два урока. Через десять минут заканчивается урок у малого и можешь сразу заходить в класс. Там тебя ждет диалог с учителем»

«Какой диалог?», – тут же отправил в ответ.

«Диалог на тему драки, которую затеял Дима с одноклассником. Ты – отец, подобные темы по твоей части».

Ничего не ответив, я засунул телефон в карман и, держа монетку в руке, направился к школе.

Стоя у калитки, я наблюдал за множеством одиноких девушек, пришедших за своими детьми. В среднем у двух из десяти на пальцах были обручальные кольца. Часть из этих девушек имели невозмутимые лица, словно в них течет не кровь, а жидкая сталь. Остальные выглядели замученными и уставшими.

Как интересно повернулся мир с его нормами. Раньше никто и представить не мог, что все дети будут воспитываться одинокими матерями, изредка видя отцов. Но теперь этот вариант, судя по всему, набрал нехилые обороты и все так, как есть. Люди женятся, создают еще одного человека и только потом осознают, что они друг для друга не те спутники, которых бы хотели видеть в течении своей монотонной и обыденной жизни. И ирония в том, что я, человек, который позиционирует себя отличным от основной массы людей, так же как большинство отцов, стоял у калитки, ожидая своего ребенка на пару часов. С другой стороны, если оглянуться вокруг, из отцов был только один я. Как раньше у садика. Как в детских игровых. Но это вовсе не то, чего бы мне хотелось. Жаль, что вышло именно так. Но, как это часто бывает, не все красивые, и от того довольно хрупкие истории, могут выдержать соприкосновение с черствой реальностью. Моя с первой женой не смогла. Перекладывая всю вину на неправильность отношений, партнеров, негласных правил, быт или на необъективность окружающих, ты лишаешься шанса формулировать претензии к себе. К сожалению, этому не учат в школах. К счастью, после этого никто не умирает. Если не считать чего-то внушительно большого в груди, что, исчезая, оставляет ощущение непосильного одиночества и бессмысленности будущих отношений. Впрочем, говорят, и это лечится.

Закурив сигарету, я сделал две глубокие затяжки и, бросив ее в урну, зашел в школьную дверь.

– Добрый день, Андрей Владимирович! – поприветствовала меня женщина, исполняющая роль контролера.

– Добрый день, Анна Павловна! Как ваш день?

– Как и все остальные. Ноги не болят и слава богу!

– Главное, не перестать чувствовать удовлетворенность, остальное – детали. – сказал ей, затем добавил:

– А в какой кабинет направляют провинившихся детей для «разбора полетов»?

– В шестой класс, – ответила она. – Слышала об инциденте. Все мальчики через это проходят.

Улыбнувшись, я махнул рукой.

– На то они и мальчики. Мериться яйцами нормальная история, особенно в детстве.

Подойдя к шестому классу, я увидел Диму, стоящего у стены. Он склонил голову и хлипал носом. Видя его, мне сразу вспомнилось, как мама приходила за мной в школу и выслушивала истории о моих «концертах», в которых умещались драки со старшеклассниками и скандалы с учителями.

Я присел на корточки так, чтобы мне было видно его лицо, после чего взял за руку.

– Ну что ты?

Он заплакал.

– Так, давай сразу отставим слезы, – начал я. – Тебе обидно за случившееся?

Он кивнул головой, утерев нос рукавом.

– Тогда определимся с несколькими моментами? Я пришел сюда не для того, чтобы тебя ругать – это первое. Второе. Если тебя спровоцировали и ты ответил силой, то мы обсудим пути возможных выходов на случай повторения провокаций, чтобы нас снова не вызывали сюда на ковер. Договорились?

Он кивнул головой и обнял меня.

– Я больше так не буду! – сказал он.

Дверь в класс открылась. На его пороге стояла классная руководительница Димы и, судя по искривленному лицу, мама избитого ребенка.

– Вы растите демона! – сквозь зубы процедила мамаша.

Услышав ее голос, Дима сжал свои пальцы на моих плечах.

Я встал во весь рост и окинул взглядом двух барышень. Мамаша имела растрепанный вид. Он намекал на то, что она – законченный невротик. А сальные волосы усиливали ощущение брезгливости. Давали понять, что мамаша совсем о себе забыла.

Глядя на нее, я вспомнил про две крайности: либо девушка за собой следит, но при этом считает мужчин не больше, чем вспомогательным инструментом на пути к красоте, который своим присутствием будет дополнять картинку под названием «успешная женщина», а заодно спонсировать все ее хотелки, либо девушка полностью забывает о своей внешности, а мужчина для нее является вторым ребенком. Только таким, который из-за алкоголизма находится на пороге состояния, в котором он, обделанный, должен лежать под подъездом ровно до ее прихода с работы. Хотя, с другой стороны, все эти крайности являются не больше чем разными мирами. А в каждом мире – свои обычаи.

– Ты хоть что-то скажешь? – обращалась ко мне. – Или так и будешь сидеть над ним, как над девочкой?

Услышав ее слова, мне хотелось начать с колкостей. Но помня, что я, как и мой ребенок, являемся, отчасти, лицом моей первой жены – учителя, имевшего близкие отношения с директором школы, – я остановился в собственном порыве.

Взяв Диму за руку, я проследовал в класс.

– Давайте не будем линчевать всех подряд, – ехидно улыбаясь, говорит я. – А то может случиться так, что на эшафоте окажетесь вы.

– Что ты имеешь в виду? – нервно бросила она. – Что ты несешь вообще?

Ее пренебрежительный тон приближал меня к тому, что я наплюю на все задние мысли, которые меня сдерживали, и своими словами снесу с петель ее хрупкую психику.

– Во-первых на «Вы», – спокойно ответил ей. – А во-вторых, почему когда вы не понимаете, что я сказал, то идиотом оказываюсь я, а не вы?

– Ваш маленький дьявол избил моего ребенка! – закричала она.

– Это мальчики, моя дорогая, и им свойственно мериться силами. Предлагаю прекратить делать из них овощей и внутренне принять тот факт, что драки неизбежны. Попутно объясняя, что не все сводится к рукоприкладству.

– Вы поощряете то, что он избил моего ребенка?! Вы растите будущего преступника!! – еще громче завопила она, после чего снизила тон и угрожающе добавила: – Ну ничего, я так и думала, что отец – писатель и мама-учитель ни на что не способны, в отличие от обычных, пусть и малообразованных людей.

Я решил отбросить в сторону прелюдии, прикинув, что раз уж нас, родителей Димы, воспринимают как людей, тесно граничащих с аморальными личностями, то можно ‘расчехляться’.

– Дети, выходим за дверь! – приказал я. И дождавшись, когда Дима с его ‘жертвой’ покинут класс, немного прокашлявшись, начал: – Значит, слушай сюда, истеричная курица.

– Да как ты… – попыталась было возмутиться мамаша. Но, продолжая, я ей не дал этого сделать:

– Первое: я не собираюсь выслушивать от какой-то неотесанной грязнули то, что я, а уж тем более моя первая жена, точно такие же люди, перед которыми ты систематически раздвигаешь свои ‘жиденькие’ ноги. Второе: никогда не рассуждай о людях. Никогда. Если ты в свое время промахнулась с выбором нормального мужика, и с годами зависла в состоянии не то алкоголички, не то проститутки с трассы, то не нужно на всех вымещать свою обиду на жизнь. Я не психолог, чтобы понимать твои травмы юношества и списывать все на них.

– Как ты смеешь… – покраснев от злобы, прошипела она.

– А чего ты хотела? Ты думала, что я буду терпеть твои провокации? И конечно же ты хочешь, чтобы мой сын терпел провокации твоего ребенка, который копирует твое поведение? Нет, дорогуша. На каждое «привет» есть свое «привет», соответствующее подтексту, – закончив свою мысль, я переключился на классного руководителя: – Моя не разделенная любовь, – сказал ей, положив руку на плечо, – если инцидент исчерпан, то почему наш гештальт все еще не закрыт?

– Андрей Владимирович, я коллега вашей жены, – смущенно произнесла она.

– Моей первой жены! – поправил ее.

Она, слегка улыбнувшись, провела рукой по волосам.

– Да, первой. Но тем не менее, я думаю, что нам не стоит начинать общение.

– Я никуда не спешу. Мы еще слишком молоды для того, чтобы спешить, – сказал и, погладив ее по плечу, открыл классную дверь. – Я пошел.

– Мы не решили вопрос… – донесся голос мамаши.

Не реагируя на ее обрывок мысли, я закрыл дверь.

– Пап! – кричал Дима, бежав ко мне с рюкзаком наперевес.

– А вот и я! – раскинув руки, сказал приближающемуся сыну.

Когда он обнял меня, я снова почувствовал, что нужен кому-то в этой жизни просто потому, что я есть. Потому, что я – это я и не более.

– Кто у меня красавчик? – с легким прищуром спросил его.

– Я-я-я!! – сжав кулаки, прокричал Дима так, словно футбольная команда, за которую он болеет, забила гол.

– Ты его сильно ударил?

– Не очень, – грустным голосом ответил Даня. – Он сказал, что у меня нет папы потому, что он меня не любит.

– Ну ты же знаешь, что я тебя люблю?

– Да, – улыбнулся он.

– Можешь в следующий раз ему сказать, что твой папа единственный, кто смог дать диагноз его маме. Поэтому, пусть будет аккуратен.

Он широко улыбнулся и, прищурившись в ответ, кивнул головой.

– А сегодня мы с красавчиком идем в парк! Посмотрим, на что способны машинки.

Он подпрыгнул от радости и, взяв меня за руку, потянул к выходу.

Сев в машину, я завел мотор и настроил температуру в салоне так, чтобы Дима не простыл. Каждый раз делая это, я понимал, что дело не в прохладе, а в бактериях, от которых нужно чистить кондиционер. Но иногда нет сил на то, чтобы бороться с некоторыми убеждениями из детства, отдавая предпочтение более фундаментальным вещам.

– Ты почему так долго? – спросил он, усаживаясь на переднее пассажирское сидение.

– Три дня прошло, красавчик, и я снова здесь.

– А что ты делал?

– Книгу писал.

– Новую?! – подпрыгнул Дима на сидении.

– Да. Будет история о девочке.

– Мне ее можно будет почитать? – спросил он, после чего грустно добавил: – Мама мне не разрешает читать твои книги.

– Потому что это книжки для взрослых. Когда ты вырастешь, мы с тобой вместе почитаем их, договорились?

– Да-а! – приподняв вверх руки, прокричал он.

Пока Дима в парке тестировал маленькие реплики настоящих машин, я снимал его на видео. Мне хотелось сохранить его возраст на телефоне и чтобы потом, когда он вырастет, мы вместе просматривали совместные моменты. Но это были не все видео для него. Когда я узнал о своей болезни, взял за правило раз в месяц записывать себя на видео, в котором рассказывал о своих мыслях и чувствах по отношению к нему и к его маме. Там не было признаний в любви – скорее, анализ происходящего, который позволит ему сформировать картинку отца без прикрас. Стараясь не идеализировать себя, я говорил все то, что произошло. Как я к этому пришел и во что все вылилось. Считая, что подобный монолог в будущем может помочь собственному ребенку, я не пропускал ни одного месяца. И быть может, я ошибался, и все те сделанные записи не имели никакой значимости. Но, с другой стороны, если мы делаем что-то искренне, вряд ли это зря.

Взяв в аренду футбольный мячик, мы проследовали на маленькое футбольное поле и били друг другу по воротам до тех пор, пока не стемнело. После чего, еле передвигая ногами, направились к машине. Усевшись в нее, мы направились к дому Димы.

– Ты скоро приедешь? – спросил он в момент, когда его мама вышла из подъезда.

– Ты даже не представляешь насколько, –  легонько щелкнул ему по носу и вышел из машины.

Подойдя к первой жене, я вспомнил про Славика подарок на свадьбу.

– Ты мне вынесешь подарок, который Славик дарил нам на свадьбу?

– Раньше не мог сказать? По телефону, например? Или когда собирался везти ребенка назад?

– Мы были в другой вселенной. Там нет связи.

– Ясно! – сказала она и проследовала во двор.

Я присел на корточки, чтобы мое лицо было напротив лица Димы.

– Веди себя хорошо и слушай маму, договорились?

– Да, пап! – улыбнулся он.

Я понимал, что это наставление само по себе бессмысленно. Дети всегда будут баловаться. Но ничего другого я пока не мог придумать. Все ситуативно. В конкретных случаях проще развивать причинно следственные связи, нежели фантазировать над возможными сценариями.

– Держи свои крылья, – сказала первая жена, протянув подарок. – Только зачем он тебе? Напоминание о неудачных днях?

– О, спасибо, – я взял статуэтку в руки. – Нет, не напоминание. Это очередная попытка научиться летать. Без крыльев не получается. Все ясно? – специально добавил вопрос, понимая, что на мою постиронию последует ее «Ясно».

– Понятно, – ответила она.

– Вот! Так лучше! – сказал с улыбкой на лице и, потрепав Даню по голове, ушел в сторону машины.

Запрыгнув на водительское сидение, я достал из кармана телефон. Написав Славику, что буду ждать его возле паршивого аналога Макдональдса, я положил его в подстаканник. Монетку я решил оставить в руке, а черные крылья отправить на задний ряд сидений.

– Осталось забрать Славика и домой, писать, – сказал сам себе, глядя сквозь лобовое стекло. – Дело за малым –найти внутри себя линию повествования.

Ожидая Славика возле остановки, напротив испорченной российской ленью сети быстрого питания, я почувствовал резкий упадок сил. Возможно, набегался. Но позже я понял, что это, скорее, не упадок сил, а чувство опустошения. Что является не частым гостем в моей жизни. По крайней мере, в последние годы.

– А я уже тут! – открыв дверь и засунув пакет с едой, сказал Славик. – Я тебе тут взял вкусного.

– И вредного, – добавил я.

– Не помню, что ты любишь, но тут все вкусное, – говорил он, копаясь в пакетах.

– Я это не буду есть.

– Почему? – удивился Славик. – Приболел? Я тебе двойной чизбургер взял.

– Теперь нет. Вспомни, как раньше здесь было. Ты ждал три минуты свой заказ и считал, что это долго. Сколько ты простоял над зоной выдачи?

– Ну, минут двадцать пять.

– Двадцать! – засмеялся я. – Ты вообще понимаешь, что там работают те же люди, что раньше? Стоят прежние зоны и продукты, из которых готовят такие же бургеры? Но теперь ты ждешь в восемь раз дольше! Можешь дать ответ, почему так сильно увеличилось время?

– Наверное, относятся к процессу с безразличием, – неуверенно ответил он.

– Хорошо. А можешь дать ответ, почему тебе вдруг стало все равно на свое время?

– В каком плане?

– В плане того, что ты согласен тратить в восемь раз больше  времени на то, чтобы поесть булку с котлетой внутри. То есть вредную еду. А теперь перенеси это на всю свою жизнь, в том числе на работу.

– Это нотация что ли? – спросил он.

– Нет, это витиеватый поход за твоим умозаключением, – ответил ему. – Человек, не желающий, чтобы его называли бесхребетным, в первую очередь должен проявить уважение к своему времени.

– Я понял о чем ты. Задумаюсь.

– Так что ты мне купил?

Он вопросительно посмотрел на меня, после чего спросил:

– А как же бесхребетный человек?

– Так я же не стоял там в очереди, – ответил ему с улыбкой. – Поэтому, ко мне никаких вопросов.

Закончив говорить, я сразу же выхватил пакет у него из рук и достал то, что мне больше всего понравилось.

Он засмеялся и, закрыв глаза, поднял голову вверх:

– Ну ты и скот…

– Первое правило ростовчанина – обманывая, не обмани сам себя.

Мы поели и тронулись обратно в Ростов.

С каждым преодоленным десятком километров мое состояние становилось все хуже. У меня не было болей и, – в чем я был уверен больше всего, – это никак не связанно с ‘замороженной’ момент болезнью. Возможно, ощущение появилось из-за того, что я уже второй день не мог написать ни строчки. И не потому, что у меня не было на это времени. А потому, что мне ничего не лезло в голову. Ступор, какого еще не было. Я всегда знал что мне писать. И я никогда не верил в существование музы. Музы нет. Есть ресурсность, которая позволяет формулировать смыслы. Пусть не длинные, перерастающие в сюжет, то, хотя бы, короткие умозаключения, подходящие для того, чтобы выстраивать линию рассуждения персонажей в повествовании.

Подъехав к Славика дому, я приоткрыл окно и поджег сигарету.

– Ты не передумал? – спросил он.

– Если ты имеешь в виду книгу, то нет.

– Андрей, ты собираешься писать о любви не зная, что такое любовь. Доделай книгу, пылящуюся в твоем столе.

– Я найду любовь, прочувствую ее и напишу книгу. Все просто.

– Ты ничего в этом не смыслишь! – нервно произнес он. – Любовь не такая безобидная, какой ее показывают в фильмах. Она не просто ранит. Она убивает.

– Аж до мурашек… – сказал я, выдохнув в окно дым. – Эти слова можно использовать как слоган.

– Подумай хорошо, – сказав таким тоном, каким никогда не говорил, Славик протянул на прощание руку.

Совершив рукопожатие, я проводил его взглядом, после чего посмотрел на монетку. Мои руки ее слегка отполировали и теперь она выглядела более презентабельной. И в целом, мне она слишком нравилась, чтобы я ее оставил дома. Мне хотелось ее держать в руках. Или, на худой конец, в кармане.

– Так ты будешь работать на меня или нет? – спросил я у монетки. – Я тебя уже отполировал, так что и ты что-нибудь сделай.

Не дождавшись ответа, я положил ее в карман, надавил на педаль газа и уехал в сторону пестрых переулков центра Ростова. На территорию, которая для многих являлась показателем успешности. Территорию, которая вселяла уверенность в то, что деньги являются целью всей жизни. Которая рушит жизненные принципы, навязывая ложные приоритеты.