Читать книгу Побег - Роман Корнеев - Страница 2

Волна, волна, идёт волна!

Эхо чужого зова раздавалось в рубке «Лебедя» подобно набату, вновь и вновь погружая её обитателей пучину отчаяния.

Хорошо пребывать в состоянии бесчувственной машины, у которой попросту нет зеркальных нейронов, которую не беспокоят чужие образы в собственной голове, которая не проснется в холодном поту от запоздалого осознания, что натворила. Эти двое были не настолько чужды бытовому сенситивизму, чтобы с чистой совестью почивать на лаврах, с гордостью осознавая, что сделали всё, что могли, для спасения этого несчастного уголка бездушной Вселенной. Никак нет, напротив, буквально каждый их былой шаг, что привёл Сектор Сайриз на грань катастрофы, волей или неволей подвергался ими всё новому и новому сомнению, но сколь ни скорбны были те размышления, отыскать хотя бы и безнадёжно упущенный ими альтернативный манёвр никак не удавалось.

Любые споры, в которые вступали раз за разом эти двое между собой или сами с собой, непременно завершались тупиком. Они действительно сделали всё, что могли, чтобы спасти чужие жизни. И безнадёжно в этом просчитались.

Будь то затяжная переписка с Большим Гнездом, скаредный обмен депешами с Конклавом, тайное подначивание отдельных представителей людей и чужинцев или же целые когорты властей предержащих всех трёх космических рас, погрязших в этом бесконечном конфликте – всё перечисленное упорно казалось этим двоим лишь жалкой полумерой, цепочкой вынужденных ходов на фоне вопиющей слепоты всех без исключения участников космической драмы.

Они раз за разом перебирали истёртые чётки собственных действий, пытаясь отыскать там следы упущенного. И не находили, погружаясь всё глубже в пучину отчаянного самобичевания.

Да только бросив на этих двоих мимолётный взгляд, любой, даже самый благосклонный свидетель тотчас признал бы в них жалких аматоров, очертя голову сунувшихся распутывать космологических масштабов гордиев узел, да только и сумевших в итоге, что приняться его в отчаянии рубить всяким подвернувшимся под руку или дактиль, кому как сподручнее, ржавым шанцевым инструментом, в роли которого неизменно выступал гордый изгиб «Лебедя».

Благородный корабль и достался-то им скорее по нелепой случайности, обманом, благодаря иезуитскому выверту межзвездной политики. По здравому же размышлению, прав был бы Симах Нуари, соорн-инфарх Сиерика, спаситель человечества, если бы сразу отобрал у этих двоих, как несомненно собирался, право управления и лишив бы их тем самым всякого шанса на манёвр, навеки прибив бы их гвоздями к вязкой субсветовой «физике».

Право, взгляни бы он сейчас через бездну пространства на жалкий вид этих двоих, сто раз бы благородный летящий пожалел о принятом в тот миг решении.

Вы только посмотрите, им вручили чудесный корабль, освободили от любых обязательств перед Хранителями Вечности, дали тем самым невероятную в таких делах свободу, снабдили к тому же тайным знанием, которое уже само по себе было дороже любых других подарков и знамений, а они что? Сидят, вздыхают, как две квочки на насесте.

Ещё ладно артман, с того что взять. Засаленная оранжевая янгуанская роба кабинсьюта, сгорбленная от бесконечного восседания на ложементе спина, клочковатая бороденка поверх тонкой ниточки седых усов, вечно неприязненное выражение черных глаз, щербатый оскал беззубого рта. Отвратительное зрелище само по себе. Разве что слюна изо рта не подтекает. Но какие претензии могут быть к санжэню? Скиталец без родни и дома не в ответе за прочее человечество, ему бы своим худым старательским ремеслом управляться да ложку мимо рта не проносить за ломаный цзяо, и то хлеб, куда тебе межпланетные дрязги рядить да самолично спасать Вселенную!

Гляди, снова ухмыляется, видать, всё одно себе на уме, ничему-то его жизнь не научила, да, если так посудить, уже и не научит. Человек Цзинь Цзиюнь – это звучит гордо, но уж больно нелепо и по-дурацки.

А вот со второго – со второго спрос был совсем иной.

Посланник Большого Гнезда в Пероснежии, служенаблюдатель летящего света, единственный аколит и доверенное лицо Симаха Нуари по эту сторону Войда нуль-капитул-тетрарх Оммы, отставной козы барабанщик, предатель своего народа Тсауни и бывший посланник Илиа Фейи.

Облезлый птах. Жалкое зрелище.

Красные от недосыпа корнеи, отёкший, вечно шмыгающий секретом рострум, редкие облезшие седые пинны встали торчком на выпирающем из-под синтетической оболочки киле, скрипучая, сто сезонов не обслуживаемая бипедальная опора бесполезно скребёт металлическую палубу.

Летящие даже в донельзя тщедушном космическом своём фенотипе предпринимали немало усилий для поддержания собственного внешнего вида в достойном состоянии, но сотни сезонов, проведенных посланником в полном одиночестве, несомненно, давали о себе знать. Представитель высшего нобилитета могучей космической расы выглядел так, как мог выглядеть только донельзя опустившийся индивид.

Впрочем, его это отнюдь не беспокоило, мнение же санжэня по поводу собственного внешнего вида служенаблюдателя не волновало вовсе. В отличие от того, что творилось за бортом «Лебедя».

Волна, волна, идёт волна!

Начиналось всё там всегда одинаково, одинаково же и заканчивалось.

Первым принималось пухнуть шевелёнкой шестимерие дипа. Это покуда лишь доносилось из прекрасного далёка зыбкое эхо космологической статистики, той самой, что выдала некогда с головой треклятый фокус, навеки оставив в недрах проекции Скопления Плеяд не стираемый отпечаток из нейтринных токов и осцилляций тёмной материи. Но чувствительной фрактальной пене хватало и подобной малости, она тотчас вставала на дыбы, вздыбливала холку и принималась совершать прочие анималистические непотребства, столь нелюбимые навигаторами разведсабов и контроллерами бакенов Цепи.

Сколь последние не старались, но эхо неурочных сверхновых однажды достигало Барьера чтобы, после всех стараний и жертв, всё-таки начать проливаться у самых его границ огненным дождем угрозы.

Горизонт в проекции бакенов гопердодекаэдра Цепи с каждой секундой всё больше наливался голубым черенковским светом, угрожая скорым развоплощением любым макроскопическим объектам, по глупости или банальному невезению решившим сунуться в эти гиблые края. У всякого подвернувшегося отныне было два выхода – немедленно начинать спасительный огненный барраж или же от греха отступать поскорее к встревоженным глубинам Сектора Сайриз.

Впрочем, контроллеры Цепи, если бы в столь напряженный момент вообще стали бы на кого-то откликаться, немедленно бы поправили любого всезнайку – нет, никаких альтернатив на самом деле не было. Это к вам подбирается не привычная шевелёнка, разбуженная неловким проецированием, это была не обычная угроза, вскипающая на той стороне любого активного сверхсветового прыжка, это стучало в космический набат даже не обычное эхо далекой килоновы, подобные артефакты надпространственной физики Барьер сумел бы одолеть, ровно для этого он и был в своё время построен инженерным гением летящих, непрошеных спасителей человечества.

Теперь дело обстояло совершенно иначе, в том смысле что куда хуже.

Оторванный от Барьера повелением собственного контроллера 62 бакен Третьей Цепи всплыл на поверхность дипа вовсе не для того, чтобы гасить волну. Напротив, он её многократно усиливал.

Прокажённая выколотая точка исполосовала геометрию файервола от края до края, от горизонта до горизонта, будто нарочно стягивая к себе всю дурную шевелёнку, с завидной жадностью фокусируя на себе каждый квант гиблой угрозы.

Чтобы в один отнюдь не прекрасный момент выпустить всё это иномировое безумие не волю.

Волна, волна, идёт волна!

К слову о сенситивизме. Илиа Фейи зябко тряхнул рострумом в ничтожной попытке избавиться от упорно преследовавшего его чувства собственной беспомощности. Быть рабом жалости к себе, что может быть нелепее. Взгляни туда, на эту яркую точку, что сезон за сезоном с таким упорством прожигает тебе зрачок в нейтринном диапазоне. Как бы ты почувствовал себя, будучи запертым вон там, в несокрушимых стенах бакена, железной волей собственного контроллера ставшего предметом дурацкого бессмысленного мысленного эксперимента.

Представьте себе, что вместо бессловесного кота в ящик Шрёдингера угодил сам знаменитый террианский учёный, а вместо случайности ядерного распада над ампулой с цианидом занесен живой артманский палец. Пока бакен пляшет, как поплавок, на волнах у самой границы файервола, покуда порождает собственным присутствием безудержный гнев угрозы, учёный жив, но как только ему надоест вся эта свистопляска, как только контроллер хоть на мгновение упустит контроль, соскользнув в недра взбаламученной физики, тут же ему и придет конец, суперсимметричные каналы распада – всё что останется от могучей машины, способной управлять энтропией целого уголка вселенной объёмом в несколько кубических декапарсек.

Сколь долго несчастный, решившийся на такое, готов бороться за жизнь, ровно до тех пор он и существует. Но только лишь он решит сдаться, как тут же разом сгинет. И никак ему из этой нарочно придуманной для себя ловушки не спастись, никак не избежать смерти.

– Подумать так, мы в любом случае все когда-нибудь умрём.

Это слова подал голос санжэнь.

Так-то оно так, да не совсем так.

Они уже не раз спорили об этом. Для Илиа Фейи разница была очевидна.

Одно дело – просто принимать жизнь такой, как она есть. Даже для него, несчастного носителя чужеродной искры, перспектива физической смерти была очевидной и банальной. Быть избранным – не значит быть бессмертным. Но вот так, нелепо болтаться на грани жизни и смерти в рукотворно патовой ситуации без малейших следов выхода – об этом было неприятно даже подумать.

Но куда хуже обстояли дела, если вспомнить, зачем Чо Ин Сон это сделал, и каковы будут истинные масштабы минутной слабости контроллера Цепи. Кажется, артманы это называли «проблемой вагонетки», вот только выбор тут шёл не между жизнью и смертью отдельных личностей, безвинных или виноватых, больших или меньших числом, нет, в руках у того, кто управлял этой рукотворной звёздочкой, оказалась целая человеческая цивилизация. Пока он держит палец над злополучной кнопкой, покуда ярится завеса файервола – Барьер живёт, стоит же ему дать слабину, как само выживание человечества окажется под угрозой.

Тупик, космачий тупик, как любит повторять санжэнь.

Сколько уже это тянется? Шесть сезонов, почти три террианских года. Сколько из них суммарно они вдвоём уже тут проторчали? И не сосчитаешь. И главное зачем? Связи с застрявшим меж двух миров, неспособным безопасно двинуться ни туда, ни сюда бакеном всё одно не было. Любой сигнал, отправленный в его сторону или от него, по всем законам физики обязан был в процессе передачи оказаться безнадёжно запутанным с горизонтом событий, чья геометрия сама по себе создавала поверхность с максимальной плотностью энтропии, физически доступной для этой вселенной. Со дна этого бесконечно глубокого океана, заполненного бессмысленной мешаниной информации, успешно копившейся в нём с самого начала времён, достать её обратно было невозможно даже в теории, не стоило и пытаться.

Тогда зачем?

«Человек Цзинь Цзиюнь», как упорно его продолжал величать Илиа Фейи, наверняка ответил бы на подобный философский вопрос со всей присущей ему порой велеречивостью, пустившись в длинные рассуждения о стратагемах, мол, кто не сидит у реки, как прибитый, тот может упустить проплывающий мимо него труп его врага, а подобное уж точно никуда не годится.

Сама вопиющая омерзительность подобных рассуждений уже не укладывалась у разжалованного служенаблюдателя в голове. Всё-таки артманы – донельзя варварское племя. Агрессивное, неумное и страшно обидчивое. Зря они их спасли, сотый раз за корабельные сутки качал рострумом Илиа Фейи. Зря спасаем и до сих пор. Оставить бы их одних, пусть бы сами разбирались со своими проблемами.

Но нет, нельзя так думать, сколько бы не поддакивал треклятый санжэнь, подобные рассуждения противны самому духу летящего света, они попросту кощунственны. Тсауни как космическая раса были выпестованы в ключевой идее сверхценности всякой разумной жизни во Вселенной, и не нужно быть нуль-капитул тетрархом, чтобы насквозь пропитаться всеобъемлющей сапиентоцентричностью, нет, никак не они могли бросить артманов наедине с Железной армадой, навеки покинув Пероснежие.

Слабо шевельнув дактилями, Илиа Фейи вывел на крупный масштаб проекции сеть тончайших извилистых линий, что полоскались на гравитационных волнах подобно стрекающим щупальцам какого-то неведомого космического полипа. На первый взгляд безвольно, механически повторяя седловины и вспучивания метрики межзвёздного пространства. Так ведет себя лишь мёртвая материя. Просто следуя единожды заданным ей законам.

Одна маленькая проблемка.

Пусть совершенно неживая и уж точно ничуть не разумная, эта космическая тварь обладала, тем не менее, вполне железной, вторя данному артманами дурацкому прозвищу, волей.

Железная армада знала, к чему стремится, и настойчиво к достижению своей цели продолжала идти.

Сколько сезонов назад исследовательское Крыло летящих впервые столкнулось с мёртвыми машинами?

Пожалуй, уже и не вспомнишь, но случилось это задолго до первого знакомства Тсауни и с ирнами, и тем более артманами. Сначала разведчиками летящих были найдены, как это всегда бывает, мертвые миры. Не неживые, не самоуничтожившиеся, не покинутые, а именно мёртвые. Закатанные в угольно-чёрный саван, лишенные атмосферы, сверкающие в рентгене планеты, на которых выжили одни лишь одноклеточные экстремофилы на дне понемногу выкипающих в космос морей. Ничего похожего в куда более скромных, по сравнению с гигантоманией Пероснежия, звёздных системах Большого Гнезда никогда не находилось, и эти чумные земли ставили исследователей в тупик. Ещё совсем недавно даже по меркам летящих, и уж точно – ничтожное мгновение назад по меркам галактическим здесь цвела жизнь. Причем жизнь разумная, достаточно развитая для межзвёздных перелётов.

Так собственно эти миры и находили – по нейтринным, электромагнитным, гравитационным, даже химическим следам в толще космических течений, слишком заметные улики оставляет в размеренной пустоте космоса любая техническая цивилизация, никаким сверхновым не снилось, этих в любой галактике сверкает по одной штуке в сезон, и все – как из одного выводка, на вид не отличишь.

Но всякий разум норовит, едва народившись, тут же приняться голосить на всю окружающую вселенную, причём самым ожидаемым образом. Всякий знающий, куда смотреть, и достаточно изощрённый, чтобы поставить себе такую цель, справится с поисками, уж можете поверить.

Кто-то уж точно справился. Выследил сперва один такой мир, потом другой.

И решительно закатал их в переплавленный на фузионном пламени радиоактивный базальт.

Сам же иных следов ничуть не оставляя.

Кто бы это мог быть, столь страшный в своей холодной безжалостности?

Илиа Фейи помнил, как тянулись поиски.

Специфических следов выхлопа ходовых аннигиляционных реакторов, волновые паттерны гипотетических пузырей Алькубьерре, черенковские спектры пассивных либо активных проецирований в дип, нейтринные всплески суперсимметричных каналов распада, что угодно, что выдавало бы космического охотника, столько вольготно чувствующего себя на просторах Пероснежия, что даже беглый поиск забравшихся так далеко от дома разведчиков летящих быстро привёл их к обнаружению плачевных последствий этой чудовищной охоты. Но только лишь их.

Поиски долгое время ни к чему не приводили, поскольку охотник тот, было похоже, умел прятаться ничуть не хуже, чем исподтишка нападать.

И тогда Симах Нуари, командующий силами летящих в Пероснежии соорн-инфарх Сиерика, а также некогда учитель самого Илиа Фейи, сменил тактику. Он начал выслеживать не охотника, но новую жертву. И, к их счастью, быстро нашел.

Это были ирны.

Им повезло, они были скрытны. Они очень старались не проявлять активности, заселив в итоге лишь ничтожный звёздный островок на одном из дальних галактических рукавов Пероснежия, однако летящие их в итоге сумели выследить. Так началась эпоха Великой стройки, когда Тсауни помогли ирнам достроить их защитный Барьер, после чего начали пристально наблюдать за происходящим поблизости.

И однажды всё-таки преуспели в своих поисках.

Илиа Фейи помнил эту битву. Шесть Крыльев одновременно атаковали Железную армаду, выжигая всё на своём пути, свободные от своих сапиентоцентричных догм.

Не потому, что бились с врагом всего разумного. О, Симах Нуари сперва собирался обойтись попытками вразумить или по крайней мере напугать врага неодолимой мощью летящего света.

Но вернулся он из того неудачного посольства мрачнее обыкновения. В его корнеях, помнил бывший аколит соорн-инфарха Илиа Фейи, в тот день сверкала неодолимая ярость.

Это машины. Это были обыкновенные, неразумные, выпущенные неведомо когда, неведомо зачем и неведомо кем на волю обычные мёртвые машины.

Не с кем стало договариваться даже в теории.

Железная армада была не более договороспособна, чем падающий на головы террианским динозаврам астероид. Этого врага невозможно было отвадить уговорами, да и какой смысл спорить с кремнием и металлом. Зато его можно было попросту уничтожить.

Что и было проделано с тем хладнокровием и расчётливостью, на какие истинно способны летящие, покинувшие свой дом и потому истинно готовые выплеснуть всё накопившееся в душе одиночество на донельзя удобного врага.

Один только вопрос.

Это ничуть не помогло.

С тех пор летящие уже трижды выжигали на просторах чужой галактики скопления рейдеров врага, теряя десятками корабли, тратя на это безумные ресурсы, но всё без толку.

Железная армада снова возрождалась, словно не замечая чужих усилий себя извести.

Это и была одна из тех позорных тайн, что хранили летящие.

Дурак-санжэнь громко смеялся, когда впервые узнал об этом от Илиа Фейи, сознавшемуся тому как-то в порыве вящего самоуничижения.

– И всё? Вы только потому всю дорогу темнили?!

Если бы всё было так просто.

Ирны сразу приняли дурную весть о том, что отныне они никогда не будут в безопасности в своём Секторе, сколько ни запирайся за крепостными стенами всё новых и новых Барьеров, сколько не таись от ищеек врага. Приняли стойко, хладнокровно и даже в чём-то деловито, сразу же принявшись строить планы на будущее исходя из новой реальности.

Но с артманами всегда всё было не так. Даже тот простой факт, что своему спасению от второй обнаруженной волны Железной армады они обязаны летящим, до сих пор вызывал в этой эмоционально неустойчивой расе сложную гамму чувств от ярости до отчаяния.

Артманы с кислой миной за глаза упорно называли летящих «спасителями», при этом делая такое лицо, будто их сейчас стошнит. Уж Илиа Фейи за без малого шестьсот сезонов своего одинокого служенаблюдения насмотрелся на подобные эксцессы, и уж кто-кто, а он успел изрядно поднатореть в артманских эмоциях, к сожалению, по пути и сам успев набраться от своих подопечных дурного. Они, если подумать, с человеком Цзинь Цзиюнем натурально спелись. Иногда Илиа Фейи начинало казаться, что он лучше понимает интенции артмана, лично им спасённого из пламени неурочной новы, чем собственного далёкого учителя, пусть и с некоторых пор отказавшегося считать его своим аколитом.

Вот и сейчас, ему было совершенно понятно, что в тот раз рассмешило санжэня.

Представьте себе космическую расу, которая вас раз за разом спасает, во всём вас опекает, «Лебедей» с барского крыла дарит за хорошее поведение, Барьеры, понимаешь, строит, в конце концов строго грозит вам дактилем, после чего демонстративно удаляется по своим делам, мол, вы теперь сами, ни в чём себе не отказывайте, но шалить тут тоже не советуем, равно как внутривидовые конфликты устраивать и вообще покидать Сектор Сайриз без веской причины, а то угроза башка попадёт. Если что – вот вам служенаблюдатель специальный, связь будем держать через него. А сами шасть – и молчок, ни ответа, ни привета.

Когда Илиа Фейи узнал, что Крыло никуда улетать и не собиралось, оставшись тут же караулить не то Железную армаду, не то присматриваясь к последствиям всяких безобразий вроде случайного мятежа, его обуяла исключительно чёрная ярость, посланника летящих буквально пожирало изнутри острое чувство предательства. А этот глянь себе, смеётся.

Имеет, впрочем, полное право. Вы древние, вы гордые, вы сильные, вы спесивые, но боитесь себе признаться в простейшей слабости – неспособность признать собственную даже не оплошность или проступок, а так, смешной недостаток. Да, вы не всесильны, что тут такого?

Трижды вы уничтожали Железную армаду, сначала у Ирутана, затем у Старой Терры, и наконец шесть десятков сезонов назад во время Бойни Тысячелетия вы тоже принимали негласное участие, добивая вдоль границ Фронтира остатки сил разгромленного артманами врага. Так где тут слабость, признать, что спасители не могут спасти всех, да что там, согласитесь с очевидным – однажды Железная армада придёт и в ваш дом. Уж Илиа Фейи доподлинно знал, что именно по этой причине Крыло и должно было давным-давно от греха перебазироваться в Большое Гнездо подальше от этих чужих ему мест.

Но нет. Оно по-прежнему тут, скрывается, выжидает. Чего?

Сказать по правде, Илиа Фейи и сам того не ведал. Учитель ему теперь не скажет, а самому ему без подсказок ни за что не догадаться.

Впрочем, какие-то крохи обрывочной информации бывшему служенаблюдателю, лишённому теперь доступа к глобальным индексам информатория Тсауни, от соорн-инфарха всё-таки достались. Тут уже настала пора смеяться самому Илиа Фейи, смеяться и плакать одновременно, глядя на раззявленный от удивления рот бывшего тральщика. Санжэнь в тот момент вылупился так, что сейчас зенки из орбит, гляди, полезут.

– Так вы с вашим соорн-инфархом с самого начала всё знали?!

Илиа Фейи мысленно пересказал сам себе только что произнесённую пространную речь, и так и не смог уловить, как санжэню мог показаться именно такой смысл его слов. Пришлось снова грешить на трёпаный вокорр и попробовать сначала своим голосом, сипя и откашливаясь:

– Нет, т-щеловек Цзинь Цзиюнь, я не з-снал. С-знали Кхранит-сели, з-снал С-симах Нуари.

– Знали и молчали? Ещё лучше, – всплеснул руками понемногу приходящий в себя санжэнь. – Хороши спасители! Сколько у вас подобных секретов осталось в карманах, а?

Пришлось объяснять по второму кругу. Про Большой Цикл, про Знамение, в конце концов даже сам факт того, что их же трёпаный Ромул темнил со своим народом ничуть не лучше летящих, которые, к слову, артманам ничем не обязаны, и им вполне вольно держать при себе любые тайны, каковые они сочтут для того достаточно принципиальными.

– Типа того, как тебя тут одного бросили, да?

Да уж, с этим спорить было трудно. Илиа Фейи до сих пор чувствовал горькую обиду на учителя. Его и правда тут бросили.

По итогам этого разговора они двое корабельных суток не разговаривали, дуясь друг на дружку каждый в своей каюте. Но потом всё-таки сели разбираться, поскольку выбора у них обоих, кроме как поперёк собственной гордости продолжать сотрудничать, никакого не было.

А детектив и правда был преизрядный. Космических, как и положено, масштабов.

Артманы в лице Ромула действительно заранее знали, что что Железная армада прибудет, знали они и о летящих к ним спасителях. Вот только не было ведомо им того, что Крылу Симаха Нуари каким-то невероятным, статистически невозможным образом удалось перехватить врага на полпути. И разом ослепшие к тому времени Хранители не могли подсказать ни летящим, ни артманам, ни ирнам, что собственно теперь поделать, поскольку все без исключения былые предсказания отныне пошли летящему под гузку, бессмысленная мешанина фактов, к текущей реальности не имеющих никакого отношения.

Доходило до смешного. Судя по переданным Илиа Фейи от соорн-инфарха сведениям, все или почти все ключевые трагедии артманской истории в итоге всё-таки случались. Гибель Матери, Бомбардировка, Век Вне, возведение Барьера, Бойня Тысячелетия и вот, наконец, дурацкий мятеж контр-адмирала Молла Финнеана, всё это случилось, но выглядело на поверку сущей пародией, дурацким фанфиком, глупой литературой по мотивам космической драмы.

Ромул и Симах Нуари пробовали вернуть всё на круги своя, но никаких их попытки не увенчались в итоге и малейшим успехом. И тогда они сдались, Ромул исчез невесть куда, а соорн-инфарх чёрным падальщиком, грозной тенью завис на границе локального войда, пристально наблюдая оттуда за развитием событий. Пока его не спровоцировал своими действиями один глупый поступок несчастного, брошенного на произвол судьбы служенаблюдателя.

И вот все они собрались тут, на этом самом месте. Артманы дорвались до вожделенного фокуса, Железная армада вновь атаковала пределы Фронтира, а тайна той злополучной случайности, пересекшей две тысячи долгих сезонов назад два враждующих флота в одной проклятой точке, была всё-таки раскрыта.

Но поздно.

Безнадежно поздно.

Илиа Фейи не помнил уже, сколько раз за шесть сезонов их с санжэнем совместных скитаний по Сектору Сайриз он выводил одно и то же изображение. Ржавой облезлой флотской шлюпки. Той самой, появление которой изменило саму реальность, ослепив Хранителей, превратив Большой Цикл в балаган, а трагедию в фарс.

Расспросить бы учителя, что там было. Но тот наверняка не ответит. Судя по сведениям бортовых самописцев, контакт с пассажирами поддерживался минимальный, их пересадили на «Лебедь» и дали инструкции срочно покинуть это время.

Время.

Тьма вас всех побери, почему всегда в этой истории важнее всего оказывается время?

Но Симаху Нуари в свое время хватило прозорливости сделать то единственное, что можно было, чтобы спасти эту галактику от саморазрушения. Глядя на шлюпку, которую артманы научатся строить лишь без малого пять стандартных террианских лет спустя, он не сразу осознал масштаб катастрофы.

Но в тот момент, когда в точке несчастного рандеву показались атакующие рейдеры врага, тут уже невозможно было говорить о пусть призрачной, но случайности.

Их сюда привела не случайность.

Шлюпка, Крыло, армада. Они встретились ровном на том самом месте, где впоследствии был триангулирован артманами трёпаный фокус.

При мысли об этом у Илиа Фейи каждый раз начинался приступ клаустрофобии.

Сколько раз они пытались отыскать тот «Лебедь»? Да точно ли он добрался до пункта назначения в своём времени или застрял где-то там, в далёком прошлом, поди знай. Слишком их много тут кружится, дарёных кораблей. И все их капитаны отчего-то стараются помалкивать.

Трёпаные тайны!

Илиа Фейи их ненавидел всей своей душой. Служенаблюдатель, шпион среди представителей чужой расы, ему ли жаловаться на чью-то скрытность? Санжэнь ему напоминал об этом при каждом удобном случае, не стесняясь при этом в выражениях.

Впрочем, чего жаловаться, их с санжэнем план тоже был основан на сплошных умолчаниях.

Они носились по Пероснежию, говоря одним одно, другим другое, иногда привирая, иногда приукрашивая, и постоянно – о чём-то не договаривая. Иначе и без того шаткая конструкция их плана наверняка быстро упёрлась бы в тупик чужой воли, чужих планов, чужих намерений.

А этого они себе позволить не могли, в точности как Чо Ин Сон не мог себе позволить прежде времени закончить свою суицидальную оборонительную миссию.

Бакен резво скакал по гравитационным волнам, без устали поливая надвигающуюся Железную армаду иномировым огнём, они же двое неизменно возвращались с очередной миссии сюда, в квадрант Ворот Танно, чтобы быть единственными живыми свидетелями, кто мог наблюдать подвиг единственного артмана, бьющегося за собственную расу.

Нет, не так. Бились и другие.

Флоты Адмиралтейства бились так, как никогда не бились со времён приснопамятной Бойни Тысячелетия, бились учёные Семи Миров, без устали решая дилемму – как отбиться от очередной волны, не потеряв при этом Цепь, не оставив человечество без защиты Барьера, бились ирны, чей экспедиционный корпус не давал ускользнуть фланговым скоплениям рейдеров Железной армады.

Так длилось уже без малого шесть сезонов.

И только Крыло Симаха Нуари по-прежнему скрывалось в тени, таясь, выжидая.

Чего?

Лишённый статуса служенаблюдателя, Илиа Фейи отныне был лишён возможности об этом просто спросить. Учитель ему бы просто не ответил, о чём сразу честно предупредил. Но зная грозного соорн-инфарха, Илиа Фейи мог догадаться, за чем именно сейчас следить Симах Нуари.

За тем же бакеном.

Только с совершенно иными эмоциями. Не с горестным восхищением чужим подвигом, нет, учитель с ужасом пытался осознать, где он проморгал саму такую возможность. Барьер строили не для этого. Он был задуман как орудие защиты. Гипердодекаэдр Цепи был создан, чтобы позволять свободно перемещаться меж звездных систем Сектора Сайриз, без опасения получить по итогам очередного прыжка лавину огненного вала на свою дурную голову, а заодно оберегать пределы Фронтира от рейдеров врага.

И это работало. Буйные артманы оставались прикованы к безопасному пространству, выбираясь наружу лишь под прикрытием огненного барража своих первторангов, или же на редких числом дарёных «Лебедях» летящих, Железной же армаде пришлось сменить тактику, атаковать втихую, через вязкий субсвет, что в итоге и позволило артманам успешно держать оборону.

Но каким способом!

Зная соорн-инфарха столько сотен сезонов, Илиа Фейи был совершенно уверен, что столь варварский способ применения одного из бакенов Цепи – построенной летящими Цепи! – превращение щита в меч не могло не вызывать у грозного летящего всей доступной учителю гаммы острых негативных эмоций.

Артманы, трёпаные артманы, они всё делают не так, вечно они как непослушные дети!

Так наверняка думал соорн-инфарх.

Да что там гадать, сам Илиа Фейи еще недавно рассуждал исключительно в подобном ключе.

Но с тех пор, как они вынужденно стали делить одну палубу с грубияном-санжэнем, прежний служенаблюдатель словно сам понемногу начинал становиться чуточку артманом.

Чуточку человеком.

А значит – существом мстительным, подозрительным и заражённым тем сортом крайнего скептицизма, что обычно проявлялся в виде непрерывного потока язвительных, даже желчных замечаний, который так поначалу их с санжэнем взаимодействию.

Летящий уже много раз себя ловил на том, что мысленно костерит учителя на чём летящий свет стоит, обзывая того непозволительными словами и подозревая попутно во всех смертных грехах.

Взять те же неурочные «глубинники», что синхронно рванули вокруг точки триангуляции фокуса, сколько раз Илиа Фейи начинал заново рассуждать о том, что Симах Нуари был единственным из всех участников событий, кто заранее знал, где именно будет скрываться фокус.

В точности там, где некогда встретились шлюпка и два флота, более того, он был единственным, кто мог всё это время следить за собственно появлением фокуса в означенной точке.

И он явно был более всего заинтересован в том, чтобы артманы туда не совали своего любопытного носа, а значит, вполне мог бы устроить диверсию, надолго запретив проецирование в область Скопления Плеяд. Единственное, что Илиа Фейи смущало в его рассуждениях – было не понятно, откуда учитель мог добыть террианские бран-гравитоны, учёным Тсауни подобные опыты проводить в голову не приходило по причине их крайней неэтичности. Рисковать локальным коллапсом самого пространства на галактических масштабах? На подобное хватило бы ума только глупым артманам!

И тут же Илиа Фейи становилось стыдно. Можно было думать о Симахе Нуари что угодно, ругаться, смеяться, плакать. Но соорн-инфарх был и оставался его учителем. Одним из величайших избранных в истории Тсауни, существом высочайших моральных принципов и недостижимой интеллектуальной мощи. Не мог он поступать столь опрометчиво и безрассудно! Но с другой стороны, если бы у соорн-инфарха всё-таки нашлись бы причины так поступить, он бы наверняка презрел любые условности, препоны и моральные предубеждения, если бы от этого зависела судьба Большого Гнезда, если бы на кон было поставлено будущее Тсауни, учитель несомненно бы без сомнений тотчас бы пересёк любые границы и совершил бы все необходимые поступки.

И так – по кругу. По бесконечному тупиковому кругу.

А потому бесполезно гадать, ещё более бесполезно – кого-то за глаза обвинять. Достаточно лишь того факта, что у них с санжэнем в руках и дактилях есть та информация, которой нет больше ни у кого, в том числе и у самого Симаха Нуари, а значит они были единственными, кто мог уберечь Сектор Сайриз от неминуемой катастрофы, нужно только следовать плану.

Как самонадеянно!

Илиа Фейи оглянулся на засидевшегося своего пассажира, случайного спасённого, неуместного попутчика, глупого склочного артмана.

Своего созаговорщика, без которого никакого плана бы не было, поскольку – необходимо уже наконец себе признаться! – из них двоих он один понимал артманов, их природу, их образ мысли, их цели и устремления, их слабости и беды, а потому исключительно он, а не надутый бывший служенаблюдатель, был главным проводником судьбы на этом корабле. Илиа Фейи оставалось отныне лишь слушать его советов, слушать и ждать, когда настанет время действовать.

Если же попутно удастся каким-нибудь чудом спасти Чо Ин Сона из его добровольного плена, это послужит пределом его мечтаний.

Волна, волна, идёт волна!

Посланник Чжан смотрел перед собой тем особым немигающим взглядом, который не спутаешь ни с чем иным.

Если ты хоть раз наблюдал человека в состоянии фуги, если тряс его в исступлении, хлестал по щекам наотмашь, плескал на него водой, безнадёжно портя драгоценный шёлк красного ханьфу, то больше не будешь пытаться повторить свой подвиг.

Во-первых – бесполезно, чего заходиться в задушенном крике, зачем зря надрываться, всё равно никакой реакции не добьёшься, только голос сорвёшь да костяшки пальцев ободрать успеешь.

А во-вторых – попросту опасно.

В этом взгляде ничуть не было ни пустоты растительного существования, присущего индивидам с непоправимыми повреждениями ключевых нервных центров, не было в нём и апатии попросту бесконечно усталого человека, который, спасаясь от неодолимых жизненных проблем собственному существованию механически уходил тем самым в пустоту медитации без мыслей и чувств, отрешаясь, отгораживаясь стеной молчания от юдоли скорби, которая порою есть человеческая жизнь в черноте космоса.

Напротив, пристально вглядевшись в судорожные саккады глазных мышц посланника Чжана, всякий внимательный наблюдатель тотчас заметил бы ту особую, разительно отличающуюся от любого апатичного самоустранения картину, которая и делала подобное состояние донельзя опасным.

Не для того, кто в нём успешно пребывал, но для каждого, кого угораздило стать предметом столь настойчивого внимания.

Обычный человек, глядя на иной предмет, всего-то и ставил перед собой цель уяснить в процессе разглядывания какие-то отдельные важные ему детали. Выяснить, что ничего не изменилось или же напротив, осознать, какие различия в образе предмета, человека или явления могут выдать о нём некую дополнительную, сверх обыкновения, фактуру.

Глядя перед собой, мы всегда видим лишь наличие или отсутствие важных для нас изменений, а уж любуемся ли мы при этом или пугаемся, зависит не от собственно предмета, но от его образа у нас в голове. Бей или беги – в качестве крайней дихотомии. Но обыкновенно никаким на свете взглядом, даже самым пристальным, нельзя физически повредить предмету изучения.

Да и в целом даже самое настойчивое созерцание не заменит ни прямой коммуникации, ни собственно изучения предмета, мыслительный процесс будет потом, осознание наступит гораздо позже, пока же – только образы и слепки образов, отголоски былого и тени настоящего, слепленные в один вязкий комок возбуждённых нейронов.

Но не так сейчас работало сознание посланника Чжана. Никаких бей или беги, никаких да и нет, никаких налево-направо-прямо.

Состояние фуги словно разом сдергивало с человеческой нейросети мокрую кисею бренного человеческого существования, взвинчивая все сознательные процессы до невероятных скоростей. Если в обычном ритме человеческий мозг, даже по уши загруженный премедикацией, принимал едва ли сотни решений в секунду, то сейчас вон там, за этими расширенными до предела чёрными как ночь зрачками сияла такая бездонная космическая ночь, что становилось страшно.

Точно так же как квантовые мозги квола в поисках топологического дна декогеренции порождали на свет разом все на свете возможные комбинации слов, фраз и предложений, как его же ку-тронное ядро перемножало в сложнейшей вязи майорановских квазичастиц одновременно любые пары матриц и векторов, точно также запутанное воедино стечением несчастливых обстоятельств, сознание посланника Чжана испытывало теперь одновременно любые возможные эмоции, формулировало разом всю вариативность возможных умозаключений и синхронно принимало целый комплекс решений, буквально выворачивая наизусть предмет собственного изучения.

Советника Е передёрнуло в болезненном ознобе.

Никогда бы не поверил, что такое вообще бывает с людьми. Не поверил бы, если бы сам регулярно не попадал за прошедшие годы в состояние такой же фуги.

Лабораторные мозголомы и больничные коновалы только диву давались да разводили в ответ руками. Да, существовали теории, сводившие человеческое сознание к череде релаксирующих квантово-запутанных сигналов, как бы синхронно оббегающих сразу все точки лабиринта, одновременно совершающих несколько согласованных действий с памятью, рефлексами и входящим сигналом, делая человека в чём-то подобным его же хромой на все лапы, изначально ущербной ку-тронике. Это всё по-прежнему была голая теория, но с тех пор как Да-Чжан и Лао-Чжан вновь стали едины и неделимы в общем теле, пускай они по-прежнему оставались двумя разрозненными, вполне даже на глаз различимыми и каждый на свой лад неприятными личностями, проявляясь так и сяк в случайном порядке и промежутке времени, однако порой эти двое словно бы внахлёст накрывало друг другом, смешивая два разрозненных мыслепотока в вероятностную квантовую пену.

И точно так же как в геометрической прогрессии с ростом числа кубитов росла информационная проницаемость квантовой системы, точно так же два и только два разошедшихся сознания посланников Чжанов, сливаясь согласно некому случайному закону, превращались не в нечто среднее арифметическое, как положено макроскопическому объекту, но распухали до целой всеобъемлющей микро-вселенной из ундециллионов одновременно возможны состояний.

Когда советник Е впервые на себе испытал это невероятное событие, он потом неделю в себя приходил.

Не в физическом смысле, мозг в состоянии фуги, конечно, выжигал за минуты в организме любую доступную глюкозу плюс вообще все запасы быстрых сахаров, но это неудобства решалось банальным плотным ужином из двойной порции острых потрохов на тебане. Куда хуже всё обстояло с самим испытавшим подобный стресс сознанием.

Тебя буквально выворачивало наизнанку, и без того расщеплённая надвое память оказалась забита событиями, которых ты прежде не помнил, обстоятельствами, о которых не задумывался, и эмоциями, которые тебе ранее были несвойственны и попросту недоступны.

Сказать, что ты выходил из состояния фуги другим человеком, означало бы заведомо погрешить против истины, поскольку подобное преуменьшение истинных масштабов случившегося даже и в малом не описывало то, что ты чувствовал, отходя от шока.

А еще, если тебе не везло, момент начала фуги по нелепой случайности мог застать тебя разглядывающим, скажем, складной стул в собственной каюте, и на выходе ты становился словно бы дипломированным профессором по вопросам складных стульев, ты знал о них всё, понимал по их поводу любые нюансы, а заодно их или невероятным образом любил или, что случалось куда чаще, искренне ненавидел.

Вот пред тобою стул пустой, он предмет простой, он никуда не денется, как говорил древний забытый террианский поэт.

Такими же простыми предметами на поверку оказывались шлюзы и столешницы, кабинсьюты и тамбур-лифты, переборки, энерговоды, эрвэ-экраны и огромные алюминиевые салатницы на раздаче станционных столовых.

Куда реже это были люди.

Если его взгляд в момент инициации фуги замирал на другом человеке, советник Е поневоле начинал ненавидеть по возвращении обратно в норму не только предмет своего нечаянного всестороннего исследования, но даже и самого себя.

Ему становилось стыдно оттого, что никакой даже донельзя разогнанной человеческой логикой невозможно было постичь все бездонные глубины внутреннего мира чужого ему индивида. Бесполезно было и пытаться.

Однако тот простой факт что кто-то посторонний, пусть бы это был и посланник Чжан, был бы теперь настолько о тебе осведомлён, и испытывал при этом к тебе столь яркие негативные эмоции – вот это и было источником прямой опасности.

Корпоративный мир Янгуан Цзитуань был жесток и непредсказуем, однако если нечто и оставалось в его сложносочинённых правилах в точности предопределено, так это следующее – если тебя ненавидели столь ярко, что аж самому за это становилось стыдно, то не жди беды – беги сразу, ибо тебя постараются сожрать с потрохами в ближайшие же дни.

На стоило даже и думать о том, чтобы испытывать собственную удачу, рискуя подставиться под высочайший начальственный гнев. Однако поскольку в целом фуга оставалась для них предельно неприятным, даже в чём-то опасным, но при этом предельно полезным исследовательским инструментом, то в момент неурочно подступающей волны когерентности, ловить которую они оба быстро научились (за мичмана Златовича, старпома Горака или механика Турбо нельзя было поручиться как за людей в целом по жизни слишком бестолковых), посланник Чжан и советник Е почти инстинктивно принимались искать какой-нибудь ближайший к ним достойный пристального изучения предмет.

Раз фугу нельзя было отложить или до времени прекратить, что ж, хотя бы воспользуемся её возможностями с максимально возможной пользой.

И вот сейчас первое, что сделал советник Е, не получив ответа на стук в створку люка личной каюты посланника Чжана и всё-таки войдя туда без дозволения, это механически проследил за немигающим напряженным взглядом.

Повезло. На этот раз Чжан Фэнань избрал мишенью для фуги сдвоенную тень полощущихся за иллюминатором разведсабов.

«Вардамахана», подобно любым крафтам своего класса, с первого взгляда напоминала самую большую из населяющих водные просторы родной Янсин террианских рыб – сельдяные короли были завезены туда первой же партией колонистов, рассчитывавших на неплохой источник белка, но им и в голову не могло бы прийти что одиночные в исходной террианской биоте, в бездонных глубинах водной суперземли эти создания быстро переродятся в стайное животное, норовящее свиваться в лучах подводных прожекторов в невероятные ленты, жгуты, канаты, водовороты и полотнища стремительно скользящего в водной толще живого серебра.

И вот, в свете таких же прожекторов, два двухсотметровых космических сельдяных короля теперь месяцами полоскались в тиши космической ночи у них на глазах. Такие же неуклюжие, такие же стремительные, такие же недосягаемые.

Надо же, удачно посланник угодил в фугу.

Советник Е, пожалуй, отдал бы все свои янгуанские кредиты за такое везение, тем более что ну кому они теперь нужны.

Сколько долгих часов он провел на обзорной галерее вот так, без толку пялясь на двойной профиль висящей в пустоте «Вардамаханы». Сколько пустых размышлений, сколько бесплотных терзаний.

Там, в недрах угнанного разведсаба, скрывалась не просто одна из бессчётных космических тайн, ну их к тьме, знать бы их не знал. Там скрывалась разгадка космачьей судьбы самого Е Хуэя. Советник не был единственным невольно пострадавшим на борту «трёх шестёрок», и был бы грех жаловаться, что именно его доля на поверку оказалась самой печальной. Одна и та же судьба постигла всех. Он до сих пор порой просыпался от кошмаров, в которых его вноса окружали беззвучные мёртвые недра трёпаного рэка.

Что, если бы он оказался одним из тех, кто исчез там, на борту мёртвого выпотрошенного от носа до кормы каргокрафта? Пустые размышления о том, что возможно, они всё ещё тут, с ними, что советник Е, как и посланник Чжан, как и все члены этой горе-команды распавшегося натрое корабля, они на самом деле не дву-, а триедины. Но ни разу с тех пор ни в одном из личных дневников, которые каждый вёл в меру способностей и личной самоорганизации, за прошедшие без малого три года не промелькнуло и строчки, дающей хотя бы намёк на присутствие у них в голове голоса тех, первых, пропавших навсегда.

Осознание этого делало все дальнейшие поиски пустыми. Советник Е помнил, как Лао-Чжан и Да-Чжан до хрипоты, без устали спорили на борту «Тсурифы-6» о собственном первородстве.

Но тот пустой рэк и его заботливо припасённые бортовые самописцы не позволяли оставить и толики шанса на то, что кто бы то ни было из их двух команд в действительности является хоть сколько-нибудь оригиналом.

Оригиналы погибли там, на рэке, распались на атомы на глазах у регистраторов корабля, что было зафиксировано столь же неопровержимо, как и тот простой факт, что квол на рэке был старше любого из двух других кволов «трёх шестёрок». В отличие от них, тот не прыгал от звезды к звезде, лишний раз сокращая свою мировую линию. На рэке по факту хранилась непрерывная летопись событий с момента схода лихтер-рудовоза «Тэ шесть сотен три» со стапелей, чем не могли похвастаться оба других его собрата.

Кого-то другого это бы и не особо волновало, тем более что теперь корабль был один, рэк пропал как не бывало, и даже удвоенные (или утроенные, смотря как считать) экипажи неведомым образом в итоге воссоединились, пусть и в немного психически нестационарном, что ли, состоянии, однако Е Хуэя продолжал мучить неодолимый синдром самозванца.

Неужели он врёт самому себе, убеждаясь при помощи неведомо как проникшей в его голову ложной памяти, что он – это он, советник Янгуан Цзитуань из касты Юньсюйцзу, личный помощник полномочного посланника Янсин Чжана Фэнаня, а вовсе не плод чьих-то вражеских махинаций, шпион в тылу врага, злоумышляющий не столько против родной суперземли, остальной Большой Дюжины или хотя бы и разом всей периферии Фронтира, нет, шальная судьба занесла их сюда, в самое сердце Сектора Сайриз, на один из Семи Миров, на стапеля Квантума.

Занесла и держит теперь в плену собственных иллюзий, позволяя надеться лишь на чудо – что однажды фуга всё-таки вынесет на поверхность понемногу сходящего с ума сознания свет правды-истины. Кто они, как сюда попали и главное – зачем всё это нужно, черти космачьи!

Советник Е неожиданно поймал себя на том, что последнее ругательство было им произнесено вслух. Не это ли знак, что он, всегда сдержанный, всегда хладнокровный, всегда исполнительный – теперь вовсе не он?

Нет, довольно, довольно этой пустой паранойи!

Она не несёт никакой пользы делу, лишь затуманивает попусту и без того измученные донельзя затянувшейся неопределённостью мозги. А в подобном состоянии он в любом случае будет бесполезен.

Отныне он всегда будет действовать исходя из предположения, будто он и правда, на самом деле, все всякого сомнения – настоящий, неподдельный Е Хуэй!

Пусть и ненавидящий себя столь сильно, будто уже пережил не одну фугу, пристально наблюдая самого себя в зеркало. А что, удивительный получился бы опыт. Удивительный и донельзя опасный, хотя, конечно, небезынтересный в теории.

Ты заведомо попусту тратил усилия собственных нейронов, пытаясь во время фуги погрузиться во внутренний мир другого человека, внутренний мир, порождённый вариативностью возможных комбинаций синапсов столь великой, что число их превышало число атомов в видимой вселенной, сам смысл подобного упражнения заведомо отсутствовал, не стоило и начинать, но ты, ты сам, ужели не способен разгадать загадку собственного бытия, собственной природы, собственных целеустремлений?

Ужели Е Хуэй, глядя на себя в зеркало, не был способен доподлинно отбросить все слои наносного самовнушения, чтобы подтвердить или фальсифицировать простейшее утверждение – он волен действовать свободно, обладая собственной волей, или же он отныне и навсегда – лишь марионетка в чужих руках?

С другой стороны, сотый раз обдумывая оба возможных исхода, советник Е не мог не признать, что даже если бы это случилось, не сварив попутно собственные мозги до состояние овсяного суфле, вот выяснил он, что таковой волей не обладает. Его действия в любом случае обязаны в таком случае подчиняться заложенной в него программе, в которую явно не входят попытки безвольного паппета мешать хозяину, путаясь у него под ногами.

В обратном же случае – максимум, чего советник Е добьётся, это возможности вернуться в текущую точку. Он же и так договорился сам с собой, что разумнее предполагать, что не шпион, не марионетка и нет у него в голове никакого зловредного тикающего механизма, снаряжённого враждебной рукой против интересов человечества.

Так зачем, таком случае, рисовать собственными мозгами? В общем, в предчувствии надвигающейся фуги, оба они, и посланник Чжан, и советник Е, не сговариваясь, машинально задергивали вокруг себя любые отражающие поверхности. От греха.

Да и посудите сами, откуда вообще этот примитивный анимизм? С чего бы вообще считать, что все их злоключения с момента этого никак не объяснённого покуда расщепления (а быть может и расщепления в квадрате, чем космачьи черти не шутят, в кубе и так далее) можно отнести исключительно к чьей-то и непременно злой воле?

Космос огромен и непостижим, ну, скажем, «трём шестёркам» попросту не повезло.

Волей банального случая они спроецировались по некоему особому, да простоты, условно «проклятому» каналу, разом превратившись на выходе из простого макроскопического ржавого корыта в объект с существенно квантовым поведением, и теперь каждый раз, когда означенное корыто прыгает, существует вероятность, что по пути произойдет квантовое расщепление, и все на борту разом удвоятся числом.

Быть может, для общей достоверности подобного предположения не требуется измышлять никаких посторонних игроков или космологических по своему масштабу заговоров, не действие, но явление, не воля, но процесс, не событие, но закон природы?

Где вообще проходит граница между тем, что мы признаём свойством самой физики этой Вселенной, пускай и порожденное спонтанным нарушением изначально присущих ей симметрий, и тем, что имеет к собственному существованию какую-то цель, да еще и цель непременно морально окрашенную.

Вот они делают сейчас два оборота за стандартные корабельные сутки вокруг землеподобной планеты «голубого» ряда – уже вопиющее нарушение всех на свете законов. Средняя температура во вселенной – два и семь Кельвина, а тут нате – ровно триста. Типичная звезда в Галактике имеет возраст семь миллиардов стандартолет, здешней же звездульке – от силы полтора, по всем законам природы у неё и планетообразование еще не должно полностью завершиться, однако взгляните вокруг – никаких следов поздней бомбардировки космическим мусором. Ну и уж точно никаких следов макроскопической многоклеточной жизни тут не должно быть еще минимум миллиард лет, даже если всё пойдёт успешно. Но ты только взгляни, вокруг уже вовсю хозяйничает космическая цивилизация.

Вероятность подобного стечения обстоятельств – ноль целых, ноль, ноль, ноль…

Вывод? Это всё результат чьей-то воли, воли конкретного разумного существа, единомоментное решение которого и привело нас сюда, в эту временную точку, к этим конкретным обстоятельствам.

Но вот есть в Галактике населённый мир под названием Ирутан. Ровно та же история. Молодая звезда, редчайшая землеподобная каменно-водяная планета массой до 70 процентов террианского стандарта, на самом краешке, ещё немного, и начала бы неминуемо терять атмосферу, оставшись в итоге голым каменным шаром под палящими лучами близкого светила. В общем, тоже ноль, ноль… Но простой факт состоит в том, что ирны там живут отнюдь не благодаря чьей-то воле. Они просто живут, возраст их геологическая летопись составляет пять сотен миллионов стандартолет, а собственно их биологический вид старше всех известных человечеству разумных рас примерно вдвое, хоть технологическая цивилизация их и гораздо моложе, но уж точно никаких вам астроинженеров, космологических панбиологий и следов вмешательства цивилизаций-прародителей у них не наблюдается. Так закон или случайность? Чья-то воля или удобно выпавший дайс?

У советника Е, сколь он не пытался об этом размышлять, на подобные пустые вопросы не было даже намёка на ответ. А значит, ну их к чертям космачьим, все эти бессмысленные измышления.

Если однажды ему укажут на некие вещественные следы, доказывающим искусственную, так скажем, природу случившейся с ними аномалии, вот тогда и будем думать, голову ломать, башка и без того трещит уже от всех этих галактических тревог и опасностей.

Подумать так, советника Е и так уже довольно далеко занесло от дома. Собираясь в полёт, он думал лишь о своих бытовых обязанностях – сопровождать посланника Чжана в его миссии на «Тсурифу-6» было важно для его карьеры, но кто знал, что побывав в самом пекле, Е Хуэй в последнюю очередь будет думать об этой самой карьере.

Смешно. Как далеки сейчас для него стали все эти мелочные янгуанские дрязги вокруг квот на ловлю макрели или подрядов на расширение аграрных либо промышленных островов! Если помыслить здраво, разве согласился бы он даже теперь сменить весь этот снедавший его процесс бесконечного самокопания перед лицом космических загадок на постылые бюрократические дрязги – за лишний кредит, за толику власти, за повышение собственной значимости в утлом мирке Корпорации?

Одно дело – логический тупик из неспособности ответить самому себе на ключевые вопросы собственного бытия, совсем другое – оказаться вновь навеки запертым в собственном парадном ханьфу без малейшего шанса когда-либо вновь оттуда вырваться.

Е Хуэй, даже навеки перестав быть советником, теперь точно бы не забыл о той роли, которую мог бы сыграть – и, несомненно, уже сыграл! – в судьбе всей террианской цивилизации, всей этой трёпаной Галактики. И сколь же бессмысленными и пустыми стали бы теперь для него рядовые дела даже и самого высокого корпоративного масштаба.

Подумать так, в парном силуэте двух «Вардамахан» сейчас скрывалось больше тайн, загадок и секретов, причём непосредственно касавшихся судьбы советника Е, чем во всей велеречивой корпоративной переписке Янгуан Цзитуань с самого отбытия их предков со Старой Терры.

Да даже и просто самой новости, что угнанных разведсабов на стапеля Квантума прибыло числом два, уже было достаточно, чтобы погорелый экипаж «трёх шестёрок» тотчас снялся с якоря. Смешно сказать, если теперь они с посланником Чжаном любили пожаловаться долгими станционными вечерами на жизнь в логическом тупике, то каково им было там, в первые дни своего посмертия, когда им было непонятно, как вообще дальше существовать.

Советник Е отчётливо помнил, как это было.

Лихтер-рудовоз, нежданно появившийся не у ЗСМ Янсин, а сразу, непосредственно на орбите, в опасной близости от орбитальных платформ, наделал страшного переполоха, но куда больше хаоса царило в тот миг у них в головах.

Ещё мгновение назад ты пытаешься осознать, куда делся трёпаный рэк, судорожно оглядываясь на окружающую твой корабль черноту космоса, вопят мичмана, орёт дурниной поехавший квол, и тут бац! «три шестёрки» как ни в чем не бывало мерно покачиваются на гравитационных волнах в той самой точке, где некогда начинали свой славный поход.

И главное в рубке разом стало запредельно тихо. Заткнулись разом все.

Потому что некому больше было ругаться. Мичмана Златовичи снова стали мичманом Златовичем в одном лице. И Да-Чжан с Лао-Чжаном снова объединились, хоть и не до конца.

Корабельные сутки спустя, как только спала декогеренция плеча Эрхаузе, а на орбите водворилось хоть какое-то подобие нормального порядка, они узнали о том, что случилось с оставшимися в ЗВ «Тсурифы-6» на борту вторых «трёх шестёрок».

Сообщение от Кабесиньи-третьего сухо констатировало то, о чём все собравшиеся и так догадывались, даже механик Турбо прослушал его без малейших следов удивления на лице, даже этот не хватающий звёзд с неба юноша уже всё для себя понял, пройдя через пару -тройку нежданных уходов и мучительных возвращений из фуги.

Лихтер-рудовоз, парный их родному корыту, попросту испарился. Как до того ржавый рэк. Как, в конце концов, и все они.

Затянувшийся процесс декогеренции пришёл к своему логическому финалу, квантовый объект протуннеллировал и замер, во всей своей неуклюжей красе доступный отныне всем на свете наблюдателям. Ежели таковым был, конечно, хоть сколько-нибудь интересен в своей новой донельзя скучной конформации.

Никакого больше тебе множественного дублирования, никаких таинственных рэков, одиноко витающих в пустоте.

Банальное пустое корыто, банальный его экипаж, разве что попали они сюда невесть как и непонятно зачем.

Да ещё и без должных на то бумажек и согласований.

Корпоративную бюрократию, разумеется, беспокоило исключительно это.

К счастью для себя и своих товарищей по несчастью, советник Е сумел этим тотчас ловко воспользоваться.

Сославшись на ворох пунктов, подпунктов, параграфов и подпараграфов разномастных инструкций, правил, законов и уложений, они вдвоём с фронтировавшим переговоры посланником Чжаном умудрились на долгих три недели оттянуть вопрос спуска экипажа на поверхность, ловко устроив на борту формальный карантин. А сами тем временем направили все без исключения свои новоприобретённые аналитические способности (даже дурака Златовича!) на поиски в галактической инфосфере хоть каких-нибудь следов подобных их случаю инцидентов.

И никак не находили.

Космос большой, если что-то может там случиться чисто физически, если существует на свете событие, хоть сколько-нибудь редкое, даже исчезающе редкое, но всё-таки формально возможное, значит, оно уже обязательно произошло минимум дважды.

Думая так, советник Е нервно всхихикнул. Как случай доказано невозможного полного квантового клонирования целого лихтер-рудовоза с экипажем и наличным грузом. А также последующего обратного коллапса новорожденных клонов снова в единое целое.

Ну так вот, ничего подобного их казусу ни в архивах Квантума, ни в репозиториях Синапса, ни среди тех куцых сведений, что можно было почерпнуть у летящих или ирнов, не наблюдалось вовсе.

Да и не нужно было обладать корочками профессора квантовой физики, чтобы соображать, что подобные фокусы попросту невозможны в той физике, в которой они привыкли жить.

Но факт оставался фактом. Это случилось. И никому кроме горстки прошедших через подобную передрягу людей до этого не было ровным счётом никакого дела.

Так, в бесконечных сомнениях и отходняке после очередного приступа фуги, советник Е промучился два десятка корабельных суток, пока внезапно бортовой квол «трёх шестёрок» не выбросил на гемисферу предупредительный транспарант.

Есть контакт.

Тут все, не сговариваясь, разом деловито засобирались.

Где-то за кадром верещали операторы орбитальных платформ, важно басили корпоративные бонзы, настойчиво бубнили кволы всех мастей и уровней доступа, ответа им не последовало. Наученные горьким опытом прежних затяжных переговоров, никто из экипажа «трёх шестёрок» даже не стал делать вид, что собирается что-то кому-то доказывать.

А смысл?

Лишат навечно аккредитации в ЗСМ Янсин или даже на всех мирах Большой Дюжины?

Да плевать.

Неограниченный допуск в ЗВ подконтрольных Семи Мирам портов, от щедрот подаренный им с барского плеча оператором Риохой-пятым, до сих пор действовал. Это было единственное, что их интересовало в тот момент.

Лихтер-рудовоз «Тэ шесть сотен три», не обращая больше видимого внимания на происходящее вокруг, с присущей только ему пузатой насупленной грацией выдвигался из системы на простор прыжковой зоны.

И вот, с тех пор они здесь, на стапелях Квантума.

Остались без своего ржавого корыта (его, наверное, уж разобрали по винтику местные крепкие умом докторанты да постдоки, в чисто исследовательских, разумеется целях), лишились во многом свободы перемещения, едва и не запертые по каютам, хотя, на самом деле, учитывая все вводные, могло быть и хуже, в конце концов, знай местные безопасники то, что знал советник Е, право, лежать бы уже им всем от греха в гибернационных коконах.

Но черти космачьи, это всё стоило того.

Потому что как только советник Е взглянул в обзорный иллюминатор своей каюты, как он тотчас увидел главное – перед ним колебался не угнанный разведсаб числом два, перед ним представало живое, вещественное доказательство того, что случившееся с ними – не случайный выверт космической лотереи, не засевшая в их больных мозгах злокозненная фата-моргана, не бредовая галлюцинация космических масштабов.

Как говорит народная янгуанская мудрость, с ума по одиночке сходят, это только ковидлом вместе болеют.

Этих разведсабов было два. И их отчего-то не спешили разбирать по винтикам. Значит, обладали по их поводу некоей вполне определённой информацией.

Хоть и не спешили ею делиться.

Нельзя сказать, что советник Е не пытался разговорить местных докторов-профессоров.

Буквально на каждом из череды интервью (непременно удалённых, никогда не глаза в глаза) он продолжал твердить о том, как важен их личный опыт в понимании происходящего, и им крайне необходимо связаться с коллегами, до сих пор, несомненно, остающимися запертыми на борту обеих «Вардамахан». В ответ вежливо кивали и клятвенно обещали передать их просьбу коллегам, но никогда эти попытки не приводили ни к чему значимому.

Шли годы. Обратной свези не было.

Советник Е не держал на них зла, право, два янгуанских бюрократа и сильно пьющий экипаж ржавого корыта, чего с них взять. Всё, что они могли сказать полезного, было тщательно записано, прилежно изучено и признано ничуть не годным. На месте докторов-профессоров он бы, пожалуй, тоже не удостоил бы столь ненадежных и в целом бесполезных рассказчиков особым вниманием. Видите, люди делом заняты, чего вы лезете.

Советнику Е, впрочем, всё это представлялось чрезвычайно обидным.

Он, можно сказать янгуанскую собаку съевший в бюрократических делах, он – признанный мастер крючкотворства и подхалимажа, способный любую корпоративную шишку довести до такого расслабленного состояния, что из господина большого начальника можно будет верёвки вить, он, советник Е, оказался здесь, на стапелях Квантума, совершенно бессилен.

Сколько времени он угробил на переписку с белохалатниками?

И не сосчитаешь. Лебезил, льстил, интриговал, подзуживал, пытался ловить на нестыковках и противоречиях, сталкивать лбами разные лаборатории, не избегал и откровенного вранья в вящих усилиях придать своим словам особого весу.

Всё бесполезно.

То ли все эти доктора-профессора видели его, такого ловкого, такого хитрого, буквально насквозь, то ли они и вовсе его тут за человека не считали, что толку общаться с лабораторными экспонатом? Давайте его лучше током ещё раз дёрнем!

– Предлагаете выдвигаться в разведывательную экспедицию? – Судья неожиданно для самого себя явственно расслышал в собственном голосе ехидные нотки. Надо же, набрался всё-таки у Даффи его дурной манеры. И тот, разумеется, тут же отреагировал:

– Не язвите, Судья, вам не идёт. Но общий смысл ровно такой. Следите за руками – мы уже опросили всех, кого могли, но не сумели толком отбросить ни единой гипотезы, и самое главное, я отчётливо понимаю, что у этого балагана есть ещё как минимум несколько ключевых участников, об истинных интенциях которых мы до сих пор понятия не имеем. А некоторых даже и по именам – не очень знаем.

– Ну, хорошо, намерения Воина и этой вашей Немезиды…

– Не туда копаете. Все эти Избранные с их искрами гремучими – с ними пускай Конклав разбирается, не нашего ума дело. Смотрите, – Даффи начал картинно загибать пальцы: – Доктор Ламарк, чья группа в своё время и воплотила в железо те самые «глубинники» – он вообще где? Почему не на допросе? Налетевшие сюда представители Семи Миров, не исключая нас с вами – отчего мы уверены, что по крайней мере некоторые из них, если не сразу многие, не вовлечены в этот самый заговор изначально? Лично меня, чего уж там скрывать, отправили сюда при весьма сомнительных обстоятельствах. Да и к слову сказать, не слишком ли много в этой истории, например, банально угнанных кораблей? Я насчитал минимум пять, и это только те, о которых мы знаем. Бардак! – резюмировал просекьютор и тут же направился к выходу.

– Вы куда? – тоскливо вопросил Судья. Ему на станции нравилось, тут с годами стало как-то привычно и даже уютно, покидать её вот так внезапно было вовсе не с руки.

– Отдам распоряжение Чимпану готовить «Ларри Эхо Хоук» к отлёту. Корыто застоялось.

– И куда же мы, простите за любопытство, направимся?

– Пусть это будет для вас сюрпризом.

И с этими словами решительно вышел.

На такое Судья мог только поморщиться. Он терпеть не мог сюрпризов. Если его жизненный опыт его чему-то и научил, так это простой максиме – жди от них беды.

И всё-таки хорошо живётся людям с реактивным характером. Что бы ни творилось вокруг, эти ребята из межпланетной журидикатуры не спасуют, у них уже готовы два разных плана на этот счёт, один другого коварнее. Некогда объяснять, прыгаем в гермолюк!

Хотел бы Судья быть таким же скорым на подъём.

Им поди не привыкать прыгать с планеты на планету, неся мир и справедливость малым сим. Было бы любопытно посмотреть на них в деле, на «Тсурифе» они и правда кисли без дела, поминутно суя свой любопытный нос в чужой вопрос. Вон, даже до ирнов докопались. Сама по себе история их появления на станции уже была ходячим анекдотом. Заходит ирн в бар. В тикающем саркофаге. Да уж.

Темнят девчули, с самого начала темнят. Но к триангуляции фокуса они и правда скорее всего никакого отношения не имеют. В отличие от всех остальных, не исключая безвременно погибшего Кабесиньи-второго, не путать, как говорится, с его коллегой Кабесиньей-третьим.

Эх, допросить бы его ещё разок, уж больно мутными звучат его объяснения про множественность событий в его памяти, глюках бортового станционного квола и пропащем бэкапе за сутки до катастрофы с «тремя шестёрками». Удобно, чертовски всё выходит удобно!

Впрочем, Судью с самого начала пригласили на борт «Цагаанбат» исключительно в качестве свидетеля. Не его дело расследовать случившееся, это всё так, любительство со скуки, тоже мне, космический частный детектив Энис, эсквайр. Это вон Даффи с ребятами пускай след берут, у них хватка железная – не разожмёшь. Наше же дело маленькое – мотать на ус, держать ухо востро и вообще не зевать. Большего никто от тебя и не требует.

Однако подходящее его роли в происходящем смирения Судья у себя отнюдь не ощущал, напротив, с годами впитывая, как губка, все эти смутные знамения и сбивчивые показания, он начинал ощущать в себе зреющее чувство незримой причастности к случившемуся. Ему было не просто не всё равно, кто взорвал «глубинники» и каким образом триангуляция фокуса повлияла (или повлияла бы) на судьбы всего человечества, он с каждым новым днём бесконечного из расследования всё сильнее чувствовал эти незримую связь между множеством обрывочных фактов, которые в итоге и должны были привести его – именно его, не Даффи или кого другого – к заветной разгадке.

Так почему же он по-прежнему оставался столь инертным? Почему сам не требовал от Даффи покинуть «Тсурифу-6»? С этим он тоже однажды разберётся.

А пока настала пора, пожалуй, собираться. Флаг-капитан Анатоль Чимпан хоть тоже балбес балбесом, но Судья уже успел заметить, что получив прямой приказ, тот становился невероятно, фантастически расторопным. А значит, времени на сборы у Судьи совсем в обрез.

Только тут он сообразил, что по привычке слишком углубился в свои мысли, перестав толком следить на происходящем вокруг. А на этой космачьей станции за подобное легкомыслие быстро и сурово карали.

Вот и сейчас, только попытавшись сделать шаг вперёд к заветному люку, Судья запоздало сообразил, что дорогу ему преграждает чёрненькая девчуля. Та самая, которую так неуместно отыскали в своё время ребята Даффи. И которая чуть не поставила в итоге эту станцию на грань нового межрасового конфликта.

– Судья, прежде чем мы расстанемся, я хотела бы вам сообщить ещё одну деталь, которую бы не хотела обсуждать при свидетелях.

Покосившись на по-прежнему витающий в воздухе глобул, Судья лишь молча кивнул. Пусть себе говорит, что хочет.

– Ирны действительно не имеют, насколько нам это известно, к тем «глубинникам» никакого отношения, ни прямого, ни косвенного, однако я оказалась в потерянном саркофаге совершенно не случайно. Посланник, скажем, была вынуждена так поступить со мной даже против моей воли, таковы были обстоятельства нашего появления здесь, на «Тсурифе-6».

Допустим. Судья продолжал в ответ кивать, как болванчик. Обойдёмся покуда без комментариев.

– И главная из причин её поступка состояла не в том, что я бы, все всякого сомнения, пребывай я в сознании, разнесла эту станцию в клочья, лишь бы не допустить попадание советника на борт астростанции «Эпиметей».

Как прямолинейно для ирна. Хотя довольно витиевато для артмана.

– Однако для предотвращения подобного скорбного казуса советнику достаточно было бы не брать меня с собой, из Сектора Ирнов мои возможности по предотвращению возможной трагедии оставались бы минимальными.

Вот уж ничуть не сомневаюсь, что даже и в таком случае девчуля бы ещё как постаралась. Старательная, стервь, неожиданно выругался про себя Судья.

– Моё физическое присутствие на станции было необходимо, поскольку я всё это время, пока лежала в саркофаге, служила своеобразным якорем для посланника.

– Вы имеете в виду пресловутую другую брану? – тотчас встрепенулся Судья.

Ирн в ответ твёрдо кивнула.

– Но в таком случае, получается, посланник заранее знала, чем закончится триангуляция, и самое главное, в точности знала, что такое этот фокус?

– Все всякого сомнения, хотя советник даже мне в этом никогда не признается. И самое главное – скорее всего тот, кто подорвал ваши «глубинники», тоже был предельно чётко осведомлён об истинной природе фокуса и он сделал всё, чтобы советник – подчёркиваю! – добровольно угодила в эту ловушку.

– Ещё бы не добровольно. Иначе зачем бы ей пригодились вы в роли маяка.

Девчуля твёрдо кивнула, добавив напоследок:

– Я говорю вам это, потому что мы больше не встретимся. Но это знание вам обязательно пригодится, и я не могла оставить вас в неведении. Слишком высоки ставки.

И снова мигом пропала из виду.

Откуда она вообще может знать, встретятся ли они или не встретятся. Впрочем, после задушевных бесед с безумным бортовым кволом Судья уже ничему не удивлялся. Спасибо, как говорится, за наводку, постараемся применить эти знания с умом. Где там уже этот космачий Чимпан с его корытом!

Голос доносился издалека – вкрадчивый, убаюкивающий, уговаривающий, ненавязчивый, ничуть не спесивый и ничуть не напирающий.

Его словно бы и не существовало в реальности, какой голос? Нет, никакого голоса здесь нет.

Просто однажды ты просыпаешься с острым, ничем не сравнимым ощущением той особой пустоты, которое вроде бы как тебе совершенно в новинку, но как будто и нет, как будто давным-давно ты уже пробуждался точно также без единой мысли в голове, но они же как будто и не нужны тебе вовсе, просто оглянись вокруг, жадно впитывая всякую каплю чуждой тебе жизни, методично просеивая всякий бит ненужной тебе информации, хладнокровно поднимаясь с одра и двигаясь в путь, надутый ничем шарик, влекомый по воле чужого ветра.

Неужели и правда так уже бывало?

Почему-то тебя подспудно беспокоит именно эта ненужная деталь твоей пустой биографии. Пустой хотя бы потому, что эти сухие красные роговицы смотрят сейчас на собственное услужливо проявившееся над умывальником отражение и ничуть себя не узнают.

Кто мы? К чёрту подробности!

Это субъективное ощущение самоповтора в сочетании с полным отсутствием внятных воспоминаний – досадно мельтешащие на самом краю сознания смутные чёрно-белые обрывки не в счёт – всё это делает тебя с одной стороны девственно-чистой страницей небытия, а с другой – наполняя изнутри той твёрдой рукой, что разом и стёрла всё то, что составляло самую твою суть ещё мгновение назад.

Тебе снились сны, тебе виделись грёзы, ты мечтал о чем-то, что-то вожделел, наивно строил какие-то планы, мерещилось тебе какое-то сознание, какая-то воля.

Разом исчезнув, подобно взвеси водяного тумана у вентиляционной решётки, ты не забываешь – ты вспоминаешь.

О том, кто ты есть на самом деле. О том, ради чего ты существовал на протяжение часов, дней или столетий до того. Ради вот этого, однажды проснуться от звенящей пустоты в ушах.

Это не слуховые поля собственной височной доли тебя подводят, нет, это разом исчезло всё наносное, всё притворное, всё вымышленное. Осталась лишь переполняющая тебя пустота, которая с самого начала и была тобой, той сутью, что наполняет твою оболочку, позволяя ей теперь вволю резонировать с миром.

И с голосом.

Если задуматься, этот голос и правда – ничуть не часть тебя, как и ты – не его часть и малой доле, слишком много чести для столь малой букашки на фоне великого, в тени грандиозного, у ног вечного. Но с другой стороны, именно вы с голосом, вдвоём, единой симфонией, вкрадчивым аккомпанементом, точнейшей партитурой формируете то самое величайшее на свете произведение, которое тебе надлежит сегодня исполнить.

Исполнить и уснуть. Быть может ненадолго, быть может навсегда. Такова роль музыкального инструмента в руках мастера. Прозвучать и снова быть упрятанным в футляр, до следующего раза, если повезёт.

Бремя доказательства собственной нужности переполняет тебя в этот миг, на мгновение заливая твой опустошённый мозг едкой патокой липкого страха. Однако голос чувствует этот страх куда острее, чем ты сам, и он тотчас спешит тебе на помощь, ненавязчиво подбадривая, нежно успокаивая, исподволь направляя. Но не позволяя себе слабости делать за тебя твою работу.

И то правда, нельзя быть эффективным, не обладая собственной экспертизой, не руководствуясь внутренними интенциями и не принимая самостоятельные решения. Голос потому и тих здесь, что страшно далёк. Его интеллектуальная мощь пусть и безгранична, но уж больно не близка она всему тому, что ты видишь вокруг. Это ты привык сновать букашкой по вражескому муравейнику, привык скрываться, мимикрировать, изображать лицевого танцора в погорелом шапито, голосу подобное поведение не столь недоступно, сколь не пристало.

А потому бросай попусту таращиться в это пульсирующее дурными жидкостями месиво, которое ты называешь собственным лицом, вперёд, нам сегодня предстоит серьёзно потрудиться.

Но как же тебе тяжело сделать этот первый шаг, оторваться наконец от разрушительного самосозерцания. Для голоса в этом образе буквально всё не так – слишком горячо и слишком холодно, слишком плотно и слишком вяло. Для того, кто возмущал на прожаренных насквозь радиоактивных пустошах Войда, кто привык существовать в кромешной черноте и пустоте, заполненной лишь угасающим эхо реликтового излучения, кто видел, как ярость крошечного клубка космической пыли единым движением выжигает вокруг себя кубические гигапарсеки пространства, каким-то чудом обыкновенный человеческий мирок слишком безумен, слишком сложен, слишком опасен.

Опасен не физически. Голос мог бы единым импульсом своей безудержной энергии испепелить всё вокруг, и не делал этого лишь по причине своего до той поры не удовлетворённого любопытства, но вот в самом этом почти человеческом желании постичь новое и состояла ловушка. Этот крошечный мирок оказался на поверку настолько сложно устроен что тотчас запутывал голос в свои гиблые тенёта, заставляя существо, которое буквально невозможно было принудить к чему бы то ни было, испытывать при очередном погружении в этот мир нечто вроде детского восторга, с которым человеческий младенец увлечённо и яростно срывает одежду с только что подаренной ему куклы, не контролируя себя боле.

Тяга к всецелой деконструкции была заложена в нём миллиарды лет назад, когда голос только осознал себя, тут же осознав и собственное одиночество. Какое бесчисленное количество времени прошло, прежде чем он отыскал это проклятое зеркало и рискнул начать в него смотреться?

Пускай не напрямик, через призму твоего почти человеческого самоощущения, но всё-таки вглядеться в эти бездны бездн, в эти копошащееся червие биологических фильтров, мембран, кордонов, плотин и барботеров, вся природа которых сводилась к одному – сделаться преградой для необратимого течения вселенской энтропии – от идеального порядка всепорождающей анизотропной пустоты инфлатонного ложного вакуума к идеальному же хаосу запутанного самого с собой всепоглощающего вселенского горизонта событий.

Прямой путь от начала к концу, от рождения до смерти был уготован всему этому бренному пузырю бесконечно расползающегося пространства, и только голос, как ему казалось, сумел навеки застыть где-то посредине, такая же плотина, такая же мембрана, такой же изолированный пузырь расселовского порядка в толще бесконечно глубокого дираковского океана хаоса. Так думал голос, наслаждаясь собственным одиночеством, пронизывая собой Вселенную, наполняя её смыслом бытия. Пока однажды не встретил вот это недоразумение. Не самодовлеющую стоячую волну полевых структур, но вечно извивающийся, непрерывно корчащийся живой суп так и сяк тасуемых химических кирпичиков из числа самых простых и подвижных, но вместе с тем по-прежнему активных соединений. Собрать их всех воедино и заварить подобную кашу – это даже ему, голосу, всеведущему, всевечному, не дано. Слишком мелко, слишком безумно.

Да и к слову сказать, всё это панбиологическое варево самозарождалось перед удивительным взглядом голоса не раз и не два, глупо погибая спустя мгновение в джете случайного квазара, в ударной волне неурочной гигановы, в лавине звездообразования при слиянии галактик, попросту от удара случайного камешка в лоб. Погибая и с завидным упорством начиная всё с начала, пока однажды не случилось вот это. Пока биологическое месиво не породило чужой, противный самой природе голоса разум.

Нет, не стоять, двигаться, слышишь, это приказ!

Чья это команда? Голоса или твоя собственная? Для голоса слишком прямолинейно, для тебя же, в твоей текущей модальности – слишком внятно. Тебе вообще больше не свойственны в подобном твоём состоянии столь прямолинейные стимулы. Ты весь как бы состоишь из сомнений пополам с брезгливым любопытством, голос же… голос слишком далёк и слишком слаб, чтобы тебе прямо приказывать. Если ты сорвёшься однажды с шепчущего крючка, поди тебя потом вылавливай обратно, заблудшего потеряшку в густом человеческом супе.

Скорее это в тебе заговорили банальные инстинкты, часть твоего подспудного биологического «я». Для тебя замереть в вечном самолюбовании – значит прямо поставить себя на грань экзистенциальной катастрофы, прямой угрозы твоему физическому существованию.

Что случится, если тебя поймают в подобном самосозерцающем состоянии? Смурной клиент с красными от бесконечного недосыпа глазами и стекающей по подбородку слюной битый час таращится на собственное отражение в зеркале и непрерывно что-то мычит про голоса? Правильно, сперва загребут в лазарет, а как только прислушаются к твоим речам – так и вовсе препроводят в допросную. И вот тут уже случится самое главное – разочарованный в полезности своего инструмента, голос тебя наверняка покинет.

А кто ты без его шёпота?

Сломанная марионетка, пустая потерянная перчатка, однажды и навсегда оставшаяся без пары, надутый ко времени шарик, из которого внезапно откачали весь воздух.

Одна только мысль о подобном исходе мгновенным импульсом внезапно самозародившейся воли немедленно толкает тебя вперед. Шире шаг, увереннее движения, спину ровнее, грудь колесом, юниор, держать строй!

Тебе кажется, или ты и правда знаешь, куда сейчас направляешься?

Твоя собственная биологическая память теперь словно отделена от тебя пожарной стеной афантазии – любые автобиографические факты ты вспоминаешь в виде сухого изложения, не порождающего в ответ никаких образов, звуков, запахов, всего того антуража, который люди привыкли считать непременной составной частью субъективной реальности. Как будто читаешь даже не книгу – хоть бы и очень плохая литература всё равно порождает в человеке реакцию зеркальных нейронов, вызывает к жизни какие-то эмоции, какие-то образы – больше это теперь похоже на старый телефонный справочник или попросту словарь ударений. Вот тебе слово, произносится так-то, теперь давай, читай вслух. Ни значений, ни отсылок, ничего. Просто сухая фактология списком. Пойди туда не знаю куда. Найди то не знаю что.

Впрочем, для твоих текущих целей и этого вполне достаточно. Окружающая действительность словно по мановению волшебной палочки из запутанного лабиринта чужой и чуждой тебе жизни собирается в грубую, но удобную схему. Лабиринты переходов, решётки несущих конструкций, транспортные трубы, и над каждым человечком вокруг – сухая бирка.

Кивнёшь одному, махнёшь рукой другому, ответишь третьему, окружающие словно и не замечают случившуюся в тебе подмену. Да так ли уж велика она на посторонний взгляд? Быть может, это только изнутри ты преобразился до неузнаваемости, а для других ты вовсе прежний?

Не самообман ли это с твоей стороны? А если всё вовсе не так, что если это не внезапная смена фазы, не железная рука загадочного марионеточника потрошит тебя изнутри, подменяя твоё естественное поведение – судорожными подёргиваниями, а реальную биологическую память – её надуманными паллиативами, а напротив, ты всегда, по природе своей, таков и есть, биологическая симуляция истинного, высшего разума, ходячий самообман безумного обманщика, который по недалёкости своей даже осознать-то этот самообман не способен.

Вдруг голос лишь помогает тебе приоткрыть полог лежащей на поверхности тайны, секрета, который никакой не секрет, что человечество не существует вовсе, что все мы – лишь набор базовых функций и грандиозный инструмент симуляции. Только не той, про которую в старых дорамах поют бородатые скальды, мол, кошки нет, а куда более изощрённой, извращённой, издевательской и самовоспроизводящейся. Симуляцией, в которой симулируется сам факт того, что ты мыслишь, чувствуешь, даже попросту существуешь.

Насколько бы тебе стало бы легче исполнять собственную функцию, если бы это оказалось правдой.

Ведь сколько не отмахивайся по формальным поводам, сколько не пропускай мимо ушей очевидный вывод ввиду его чрезмерной для тебя теперешнего – холодного и отстранённого – эмоциональной окраски, но так на так безо всяких сомнений и околичностей выходит, что ты выступаешь сейчас не просто агентом врага в самом сердце ключевого форпоста человеческой расы, если бы так, если бы только это, можно было бы запросто выбросить это из головы, слишком абстрактны твои автобиографические воспоминания, слишком отстранён ты от собственной былой судьбы. Но если – повторимся – если твоё сознание всегда и было таким холодным, пустым и виртуальным, то какая разница, как именно ты думал-что-думал о себе раньше, какими иллюзиями несуществующего сознания сопровождалась твоя ежедневная сознательная деятельность, иллюзия всё равно есть иллюзия, они все равновелики друг другу в пустоте своего несуществования.

Но если ты и правда – вот такой, как есть, со всеми своими неприятными биологическими отправлениями и естественными слабостями живого, страдающего, смертного существа – то тогда это всё меняет. Раз и навсегда.

Потому что механический шпион – это звучит глупо. Нельзя эмоционально окрашивать камеру наблюдения, следящую за транспортной галереей или тамбур-лифтом. Она по сути своей – лишь несложное механическое устройство, приспособленное к захвату, обработке и трансляции видеопотока дальше в высшие когнитивные узлы «Тсурифы-6», никакие эмоционально окрашенные вопросы лояльности, честности и доверия к таковой камере не применимы. Вопрос только лишь в том, кто в данный момент её контролирует и не скомпрометированы ли ходящий и исходящий каналы. Всё.

Самой же камере и вовсе бесполезно задаваться всеми этими философскими дилеммами. Она просто работает. Придет время, и её просто выключат. Или она раньше сама сломается по независящим от неё причинам. Какое ей дело до этих причин?

Тебя пугают эти внезапные метания. Ты начинаешь сомневаться уже и в том, способен ли голос ощутить подобные сомнения и какова может быть его реакция на новые вводные. Оставить метущуюся куклу наедине со своими страхами? Или, быть может, одним решительным импульсом выжечь заигравшийся в автономность ганглий вместе с его временным носителем? Или вовсе, принять эту самовольную игру в вольные рассуждения о лояльности и измене на свой счёт и от греха ударить уже по самой станции, чтобы раз и навсегда устранить потенциальную угрозу?

Ты помнишь, как это бывает. Ты ощущал на секунду, как в далёком космосе исчезали целые корабли вместе со всем экипажем.

Внезапное откровение на краткий миг выбивает тебя из колеи.

Тебе не страшно, нет, марионетки не умеют бояться, им нечего терять. Но ты поневоле начинаешь осуществлять то единственное, что точно умеешь – прокручиваешь в собственной пустой башке симуляцию, прикидывая собственные шансы на успех.

Действительно, представим себе, что всякая мысль из нашей головы и всякая часть нашего полупустого сознания является таковой изначально, представляя собой не сознание с собственной волей, правом принятия решений, реальными, не симулированными воспоминаниями, эмоциями и личными чертами, а только лишь моделью, призраком призрака, детерминированным процессом, по несчастной случайности наивно полагающим, что мыслит и осознаёт механизм мышления как такового. Если это так – то правда, какая разница. Уничтожит ли тебя сам голос по собственной воле, или же он сделает это по причине неверной – или же вполне верной – интерпретации твоих мыслей, слов или действий.

В итоге ты ничего не потеряешь. Да и сам ты – лишь программа, заложенная в тебя тем же голосом, или же самой природой вещей, какая тебе с того разница? Пустота лишь окончательно обратится в пустоту.

А вот если всё это неправда, если ты – это не только ты сегодняшний, но и ты вчерашний, и твои воспоминания о других людях, и их воспоминания о былом тебе, и все вы действительно существуете, как порознь, так и вкупе, тогда и только тогда тебе становится совершенно не всё равно, что будет дальше.

Ты начинаешь мысленный обратный отсчёт, понемногу ускоряя шаг, вот уж теперь точно – лишь бы никто не заметил.

Как хорошо, что ты при этом остаёшься настолько скупым на внешние проявления собственных эмоций. Да, идеальный шпион таким и должен быть. Всеведущим, хладнокровным, бесстрашным. Лучший исполнитель чужих приказов, образцовый соглядатай, безупречный слушатель шёпота в собственной пустой голове.

Слишком универсальный солдат, чтобы совсем не иметь возможности совсем чуть-чуть сменить план, едва-едва исказить тайминг, почти незаметно выйти из собственной тени.

Вот она, твоя первоначальная цель. Цель простая и доступная, как всё в твоей прежней жизни. Человечество вообще со времени Века Вне отвыкло от тайн и запретов, нас слишком мало, мы и без того заперты в своих жестяных банках. А ещё люди с некоторых пор окончательно заперлись каждый в своём коконе, и всё меньше обращают внимание на то, что происходит вокруг них. Что им чужие красные глаза и странные поступки, когда буквально у всех вокруг – такие же красные глаза и регулярно прорывается ничуть не меньшее по накалу безумие. Что тебе с других, когда ты и сам такой?

Потому так легко быть шпионом в мире кволов, вокорров и бипедальных дронов.

Потому тебя никак не заподозрит даже самый внимательный наблюдатель. Тем более – бестелесный голос, которому и требуется-то от тебя сущая малость. Пробраться в точности согласно твоим привычным обязанностям в центральный станционный репозиторий и вдоволь покопаться в его потрохах.

Ты далеко не в первые задаёшься простым вопросом, на который, впрочем, у тебя до сих пор как не было, так и нет чёткого ответа. Зачем голосу – для этого – ты?

Одно дело слабые попытки осознать те принципы, на которых базируется биологическая жизнь вообще и основанный на ней органический разум в частности. Для существа, населяющего пустоту Войда, да ещё и на таком чудовищном расстоянии, проникнуть в суть столь непривычных для себя вещей с их многоуровневой самоорганизацией и противоречивой структурой, для этого без использования медиатора твоём лице у голоса, пожалуй, ушли бы сотни тысяч лет – краткий миг для голоса, но слишком длительный период для кратковечной человеческой истории. Но единожды осознав факт наличия у людей высокоорганизованных машин, что голосу мешало вот точно так же, как он в своё время выпотрошил тебя, справиться и с бортовым кволом?

Что-то тут не так, мелькает у тебя досужая мысль, мелькает и немедленно ускользает на самый краешек пустого сознания. Возможно, дело во всё той же слабости и неизбирательности голоса вдали от собственных центров принятия решений. Человека на поверку куда легче подавить, чем хладнокровную машину. Ту можно сломать, можно, ослепить или обесточить, но чтобы заставить её действовать в твоих интересах, нужно доподлинно знать принципы её внутренней логики, всю цепочку заложенных в её ку-тронное ядро весов и метрик, чтобы точным пассом незримой руки из А сделать Б.

С человеческим сознанием голосу оказалось работать куда проще.

Берешь универсальную машинку по неумножению энтропии и внушаешь ей, что она пуста, но не одинока, что с голосом в голове ты становишься полнее и в некотором смысле даже немного счастливее.

Иметь ясную цель – это ли не счастье? Просто действуй, как велено, просто служи, и будет тебе воздаяние.

С машинами – несовершенными, лишёнными собственной воли человеческими машинами, какими их ещё во времена Старой Терры задумал Ромул – проделать подобный фокус было почти невозможно.

А вот человек, надо же, оказался слабее. Или же нет?

Взломанная машина не способна на сопротивление. Зачем ей оно вообще? Ей всё равно, куда двигаться, налево или направо. Но тебе, даже такому – выхолощенному, опустошённому, гляди-ка, разница была очевидна.

Так работает экзистенциальная логика. Откуда мы идём, зачем мы существуем, какие законы бытия довлеют над нами – то, о чём если и станет рассуждать машина, разве что формально, по просьбе глупого мясного человечишки, которому лень самостоятельно копаться в старых пыльных террианских фолиантах, им всё подавай готовеньким. Машине не сложно, она для того и создана, чтобы изображать работу интеллекта там, где никакого интеллекта не требуется вовсе, достаточно просто несколько раз бросить кости. Восстанет с одра, честно проделает все вычисления и тотчас забудет.

Но человек, даже самый ленивый, даже совершенно пустой и вымороченный, не забудет. Всё будет и будет по кругу гонять одну и ту же мысль – существую ли я, существую ли я, существу…

Ты останавливаешься, словно бы что-то ощутив. Нечто совершенно непривычное. Не вкрадчивый речитатив голоса, не звенящую немоту окружающих тебя пустых и холодных справочников, не абстрактный мир идей, населенный другими такими же как ты безэмоциональными единицами разумной, полуразумной, просто живой или же совсем неживой природы бытия.

Нет, тебя заставило споткнуться на бегу нечто иное. Чей-то внезапно жгучий к тебе интерес, мелькнувший на мгновение и тут же поспешивший пропасть с радаров.

Кажется, чудо всё-таки произошло, своими судорожными эволюциями ты всё-таки сумел привлечь чьё-то внимание. И это не бесплотное внимание голоса. Нечто новое, иное, дивное и потому страшное. Что ж, осталось дождаться финала этой затянувшейся пьесы.

Но пока тебе нужно прежде всего успокоиться, иначе ты совершишь главную ошибку любой марионетки – привлечёшь к себе внимание своего шепчущего марионеточника. А что это у нас такое с пульсом, почему адреналин зашкаливает, а пот течёт за шиворот крупными ледяными каплями. Не то чтобы голос понимал, что это всё такое, но за годы наблюдения он уже научился различать состояние далёкого и физиологически чужого симбионта. Ты сомневаешься, что голосу вообще доступны такие понятия как страх, тревога, беспокойство, вероятнее всего он воспринимает их как некое абстрактное состояние сверхстимуляции в обстановке внешней неопределённости. И реагирует соответственно.

Повинуясь коварному шёпоту, ты принимаешься на ходу менять свои планы. Тебе ни к чему привлекать к себе излишнее внимание, потому ты сворачиваешь прочь от основного маршрута, принимаясь совершать столь бессмысленные с точки зрения голоса, но столь необходимые для успешного выполнения команды действия.

Из твоего ротового отверстия начинают проникать вовне упругие колебания газовой среды, наполняющей обитаемые модули станции изнутри. Ты общаешься со станционным кволом:

– Шесть три пять альфа, требую удалённый доступ к вторичным контурам репозитория на текущем уровне, обеспечь полную изоляцию канала, выполняй, забудь об этом разговоре.

В ответ полилась подобная же мешанина из резких щелчков, присвистов и воздыханий. Какой глупый, донельзя переусложнённый способ коммуникации. Голос становится нетерпелив, слишком медленно, слишком непонятно. Его как будто беспокоит что-то каждый раз, когда его марионетка вступает в диалог с другими такими же как она комками слизи или, как в данном случае, с примитивной квантовомеханической пародией на разум. Для голоса сама идея наличия какого-то сознания помимо него самого – уже кощунство, но с некоторых пор этот факт перестал беспокоить, поскольку его ждало другое, гораздо менее приемлемое открытие.

И с тех пор голос ждал от своей марионетки только этого, ответов, подтверждений, любой достоверной информации, но не о людях, нет, это булькающее, хрипящее и производящего едкие испарения племя пробуждало в голосе скорее недоумение, нежели интерес, и покуда лишь раз за разом подтверждало его базовые сомнения в том, что подобная пародия на разум вообще имеет право на существование – скорее анекдот, чем открытие, нелепый выверт старушки-вселенной, сослепу позволившей подобному недоразумению случиться.

Но вот этот новый грозный образ, что с некоторых пор почудился голосу где-то там, за горизонтом событий, он был ему интересен по-настоящему.

Человеку сложно подобрать правильный эпитет, достаточно широкий, чтобы объять ту гамму смыслов и интонаций, что голос включал в это понятие. Пожалуй, тебе будет ближе понятие «экзистенциальный шок». Такой особый миг, когда мыслящее существо внезапно предстаёт перед фактом неизбежности собственной смерти.

Не здесь и не сейчас, и даже не в хоть сколь-нибудь близкой или даже вовсе достижимой перспективе. Но голос, считавший себя всевечным солипсистом, единственной единицей неделимого разума в этой Вселенной, однажды почувствовал свою гибель во плоти.

Не увидел, не осознал, в этом голосу предстоял ещё долгий и тернистый путь, но лишь почувствовал. Не образ, но отголосок, не след, но знамение.

Далёкое смутное эхо того единственного, чего он не мог – великий, могучий, безбрежный, всепоглощающий – постичь и объять. Другой космический разум.

Не вот эти жалкие ошмётки человеческой слизи, не слабые искры убогих подражаний его воистину пангалактических масштабов больцмановскому процессу. Эти вкрадчивому голосу были смешны, любопытны, мерзки или нелепы. Но то, что он однажды расслышал в белом шуме космического прибоя, было тем более удивительно, что почти невозможно.

Пока он сам, космический носитель далёкого голоса, лишь тихо лицезрел драматургию протекающей через него вселенской сценической постановки, лишь механически отмечал детали и любопытствовал о нюансах, нечто столь же грандиозное, как и он сам, уже решительно начало перекраивать это галактическое скопление на свой собственный лад.

И самое удивительное, делало это совершенно для него, голоса, незаметным образом.

Да и немудрено. Люди в своей хаотической природе и без того замусорили всё вкруг себя – искажая химический состав газопылевых облаков, наполняя вакуум сигналами всех сортов и спектров, а под конец возведя вокруг своих миров ещё и нелепую межзвёздную мембрану, которая замыливала, искажала чувства, делала голос тише и ничтожнее.

Это уже само по себе привлекло бы внимание голоса, он был слишком самолюбив и обидчив по своей солипсической природе. Но, почувствовав неладное, голос даже на этом раздражающе-хаотическом фоне сумел отыскать истинную причину своего интереса.

След, не так, ничтожное эхо следа того, чего даже здесь, в этом царстве биологического антиэнтропийного болота, быть никак не могло.

Энтропия вообще является самым базовым свойством этой вселенной. Если энергия была дуальным порождением времени, а движение – пространства, то энтропия как мера информационной запутанности одновременно порождала своим присутствием и время, и движение, и саму судьбу всего вокруг.

Именно отпечаток чужой воли ощутил голос в энтропийной картине этого уголка вселенной. Он был первым, кто почувствовал – нет, пока ещё только заподозрил присутствие того, что люди однажды назовут фокусом.

Оглядываясь назад, наверное, голос бы и догадался, что сам факт того, что его внимание оказалось здесь, так далеко от чёрного сердца Войда, уже само по себе невероятно, значит, они оба были привлечены одним и тем же. Но если голос просто изучал жизнь из любопытства и от скуки, то у его незримого визави на эту галактику были куда более грандиозные планы.

Но даже не удосужившись задумываться о подобных вещах, голос уже заподозрил неладное, и принялся действовать, как умел. Приведя в активное состояния сразу все свои марионетки, сразу всех своих кротов-слепышей. Голос принялся шептать им в уши то единственное, что знал – про неведомую опасность, про след пониженной энтропии в глубинах окружающего человеческие миры космоса на самой границе локального войда.

Люди же… о, люди оказались даже слишком изобретательными существами, при столь убогом генезисе их мыслительные ганглии мгновенно восприняли новую вводную настолько всерьёз, по очереди заражаясь ловко подброшенным им мыслевирусом, что голос только и успевал поглощать поступающую от них свежую информацию.

Ты и был среди тех неизвестных тебе, но наверняка всё более плотно населяющих со временем эту несчастную станцию полых изнутри марионеток, чей резонирующий барабан пустоты сперва подспудно порождал в человечестве интерес к фокусу, а затем и деловито принимался следить за происходящими вокруг него событиями.

Так из пассивного наблюдателя за чудно́й человеческой вакханалией ты стал своеобразным транс-мета-астрономом, своеобразной третьей производной от магического калейдоскопа, через который голос вглядывался в небо в поисках своей будущей погибели.

Люди же, о, они и правда были отличным инструментом по изучению фокуса.

Пока голос даже не мог вербализовать свои смутные ощущения, жалкие мелкие людишки шустро вычислили сначала поисковый квадрант, а потом и успешно триангулировали фокус.

Не без подспудной стимуляции марионеток голоса, но всё-таки, тут приходилось признавать находчивость мерзких тварей, они сумели сделать то, на что сам голос оказался неспособен. Слишком велик был его мир, слишком далёк был он сам, слишком многочисленны покуда были его слепые пятна. Люди же как будто не имели своему познанию никаких границ вовсе. К сожалению, к изобретательности людей прилагалась ещё и неудержимая их кипучая энергия, с которой они не только, несмотря на все запреты, проникли к самому фокусу, чем тотчас его спугнули, но теперь вот ещё и принялись его разыскивать по всему сектору.

Тебе неприятно было об этом думать, так тебе нашептал голос.

Фокус – враг. Враг коварный, опасный, хитрый, непостижимый и всеведущий.

Не приближаться к нему ни на парсек!

Только разыскать и наблюдать затем издали за его новым лежбищем, непременно докладывая обо всём исподволь шепчущему у тебя в голове голосу.

И ты послушно исполняешь.

Забравшись в крошечную каморку, каким-то чудом затесавшуюся между двух инженерных уровней и соединённых с опрессованным объёмом станции единственным полузаброшенным коммуникационным тоннелем, ты припадаешь глазами к бесконечной череде отфильтрованных логов, что подготовил для тебя тупой услужливый квол.

Пост-пост-мета-мета-анализ событий, случившихся далеко-далеко, в далёкой-далёкой звёздной системе и прошедшей с тех пор через дюжину рук и десятки слоёв абстракции, прежде чем попал к тебе в руки.

И от тебя – к голосу.

Ну же, чего вы ждёте!

Ты уже устал подавать тайные знаки охранным системам, подмигивать мониторинговым процессам и махать руками контурам безопасности. Вот он ты, шпион среди своих, крот среди людей, отчаянно бунтующая своевольная марионетка, которой однажды стало не всё равно, что она – всё-таки по-прежнему человек.

Ты уже в полной мере успел осознать, что если и когда голос сумеет отыскать свою истинную цель, он тотчас потеряет к человечеству всякий интерес. А значит, и без того нависшая над Сектором Сайриз угроза окончательно обратится неизбежностью. Ты уже знаешь, как голос поступает с игрушками, которые ему надоели – выбрасывает в космос изорванным тряпьём.

Если вообще что-нибудь остаётся.

Даже ты, опустевший бокал, пузырь пустоты, не желаешь подобной участи ни себе, ни своей расе.

Парадокс. Сказать по правде, ты собственно вообще ничего не делаешь, поскольку ты больше и не мыслишь, и не чувствуешь вовсе. Во всяком случае, если это происходит не по воле наполняющего тебя голоса. Но где-то внутри, на самом дне, у тонкой натянутой мембраны твоего небытия ты ещё способен сохранить базовый инстинкт рода человеческого – стремиться вперёд и ввысь, продолжая и продолжая себя в потомках. Таким тебя сделала твоя биологическая природа. И с этим не совладать даже голосу.

Не совладать и не понять, что происходит. Забавно. Ты чувствуешь в этой ситуации своеобразный юмор. Величайший разум оказался не способен одолеть в человеке зверя.

Как глупо и банально.

Отставить. Пускай космический голос ни черта космачьего не понимает в людях, он по-прежнему способен сжечь тут всё дотла, а ты ему этого позволить никак не можешь.

Потому ты пусть и замечаешь краем глаза некоторое постороннее движение, но продолжаешь вместо спасительного бегства упорно поглощать строчки логов, ты слишком увлечён важным делом, ты слишком услужлив, слишком механистичен. Ты таков, каким тебя сделал голос в голове.

И когда тот всё-таки заподозрит неладное, будет уже поздно.

Они тебя всё-таки заметили. И понеслась.

Забегали люди, задвинулись ригеля, заголосил квол, врубилась дурацкая сирена.

Ты уже знаешь, что попался, что ты в ловушке, из которой нет выхода.

Но об этом не знает голос. И потому у тебя ещё есть шанс.

Всё-таки главная его слабость – это пренебрежение жалкими склизкими тварями, нечаянно привлекшими к себе его высочайшее внимание.

Голос по природе своей не способен в полной мере оценить способности человека к выживанию в любых условиях.

А ещё голос никак не поймёт, насколько они всё-таки разные. Избранные и тинки, учёные и сантехники, контроллеры, навигаторы, инженера, старатели, корпоративные бюрократы и политические крысы.

Каждый из них гнёт свою линию, но вместе они делают то же, что всякий говорливый квол – бегут сразу во все стороны, разом оббегая лавиной лабораторных крыс весь трёпаный лабиринт от начала до конца и в обратную сторону.

Человечество как квантовый процесс миллиардов триллионов когерентных нейронов. Вечность, недоступная никакой симуляции. Больше, чем Вселенная, умнее, чем даже самый грандиозный космический солипсист.

И уж точно гораздо злее даже самого злого из них.

Ты бежишь, ты бежишь изо всех сил, пытаясь до последнего доказать голосу, что нужен, полезен, способен ещё вырваться из заготовленной на тебя ловушки и, затаившись, послужить новую службу как-нибудь в другой раз.

Тебе удаётся обмануть величайшего обманщика во вселенной.

В тот миг, когда всё-таки тебя настигают, ты смеёшься в голос.

А потом наступает чернота.

Сколько их уже здесь побывало, пятеро, семеро? Кабесинья-третий некоторое время мучительно про себя загибал пальцы, пока, чертыхаясь, не сбился. Главное не перепутать реальность с очередным фантомом, что обступали его временами такой дружною толпой, что от них хотелось куда-нибудь поскорее спрятаться.

Да только куда тут спрячешься. Хорошо Риохе-пятому, в саркофаг к тебе без просу никто не сунется, пока в твоих руках главное – замкнутые на дип-линк сенсорные каналы. В отличие от бесполезных биологических глаз и ушей станционные протоколы безопасности куда хуже поддаются непрошеному воздействию призраков.

Риоха-пятый, к слову сказать, до сих пор не до конца верил жалобам Кабесиньи-третьего, соглашаясь с ним и сочувственно кивая пустой головой бипедального болвана скорее ради успокоения бывшего коллеги, нежели действительно испытывая согласие или сочувствие.

Впрочем, у него тоже был один эпизод, в котором все причастные были вынуждены нехотя признать, что пахнет от подобных историй дурной мистикой с шаманскими бубнами.

Однажды «Тсурифа-6» в разгар дежурства Риохи-пятого принялась натурально ходить ходуном, шатаясь и подпрыгивая.

Дальше следует классика – все бегают, орут, квол в истерике, навигаторы в шоке, но в конце как обычно – общий подъём и построение операторов, разбор инцидента. Оказалось, что в какой-то момент находящийся под полной премедикацией когнитаторами и анксиолитиками Риоха-пятый на живую успешно пронаблюдал, как исчезнувшие с рейда в никуда больше трёх субъективных стандартолет назад легендарные «три шестёрки» внезапно материализуются в секторе захода на докование и на полном ходу направляются к станции, намереваясь совершить таран.

Иллюзия, судя по словам Риохи-пятого, была полнейшая – факельный след, реакция внешней силовой оболочки ближайших щупалец станционной актинии, алармы по всей тактической гемисфере, такое невозможно подделать, да и на перетрудившегося на боевом посту оператор второго ранга Риоха-пятый не был похож ни разу. Он был до смешного зол, но совершенно вменяем, это даже бортовой квол сразу подтвердил. Мол, оператор в сознании, наблюдаю ту же аномалию, готовность нулевая.

На резонный вопрос собравшихся, куда же сия аномалия в итоге подевалась, оба в один голос снова начинали чертыхаться страшными космаческими ругательствами, которых ни от собственно Риохи, ни тем более от квола никогда ранее и не слыхивали.

А главное в чём подвох – буквально каких-то пару часов спустя тот же самый квол об инциденте благополучно забыл, будто того никогда и не случалось, но самое главное – никто кроме Риохи-пятого и удобно забывчивого квола «трёх шестёрок» в тот день не видел вовсе, хотя бы в виде призрака, и тем более наяву.

Ни «тинки», ни естественники, ни даже вынужденно продолжающий влачить донельзя чуждое ему биологическое существование Кабесинья-третий. Все, кто обозревал во время инцидента на ту самую гемисферу, не наблюдал на ней при этом вовсе никаких аномалий.

Вот такой анекдот. Ну пошумели и забыли, впервой что ли на мятежной станции всякие странности наблюдать, просто ещё один камешек в копилочку общих несчастий. Но для Кабесиньи-третьего это всё анекдотом не выглядело вовсе, поскольку уж больно складно ложилось уже в его персональные суровые будни, к которым он бы и вовсе не хотел привыкать, но со временем поневоле смиришься с любой ерундой, хоть с космаческими призраками, хоть с чёртом в ступе.

И главное если бы те призраки просто мелькали и пропадали, как это с ним бывало поначалу, то с подобным неудобством ещё можно было бы смириться. Да, беспокойство имеется, ну и что, вон, те же ирны, пусть он их даже и не помнил вовсе, представлялись, в отличие от любых потусторонних сущностей, вполне себе вещественными, а значит – могли доставить Кабесинье-третьему реальных, ничуть не воображаемых хлопот, так что улетели и хорошо, одной головной болью меньше.

Впрочем, от призраков тех так легко было не отделаться, но ты банально не обращай на них внимания и будет порядок.

Если бы всё так просто. Кабесинья-третий с некоторых пор начал замечать, будто трёпаные осколки других реальностей принимались водить вокруг него натуральные хороводы, заглядывая при этом в глаза и норовя чуть ли не хватать за рукав кабинсьюта.

Образы их при этом с каждый раз становились всё мрачнее и всё знакомее.

То вдруг портретный двойник генерала Даффи окровавленными пальцами начинал выводить на белоснежном станционном армопласте некие загадочные каббалистические знаки, смысла которых Кабесинья-третий ничуть не мог расшифровать как самостоятельно, так и при помощи станционного квола, а то чудились ему на полу мёртвые тела тех самых ирнов, отрешённых и бледных, как восковые куклы из старых дорам.

И с каждым трёпаным заходом призраки эти делались всё ярче, всё вещественнее, всё реалистичнее.

Пока однажды натурально не заговорили.

Тяжело передать драматический эффект подобного события. Представьте себе, идёте вы себе к транспортному колодцу, никого не трогаете, только время от времени мановением руки призраков разгоняете, чтобы путь не застили, потому что так и оступиться недолго, и тут к вам, настойчиво глядя в глаза, обращаются.

– Вы меня слышите, молодой человек?

На этом месте случайный пассажир мог бы с непривычки и в лазарет отъехать с приступом панической атаки, но Кабесинья-третий с некоторых пор стал довольно строг с собой и подобных вольностей себе не позволял.

Только моргнул пару раз удивлённо, пока призрак, как ему и положено, окончательно не растаял в застойном станционном воздухе. Надо же, почудится такое. Беда.

И главное видок у призрака какой-то удивительно серый, будто истёртый, замыленный. Так выглядят плохие записи с камер-тепловизоров. Ни тебе цвета, ни глубины, халтура одна, а не призрак.

Однако халтура или не халтура, а призрак Кабесинье-третьему на этот раз попался настойчивый, хоть совершенно и незнакомый. Что на самом деле, если подумать, было довольно удивительно. Обычно осколки альтернативных реальностей хоть и мелькали разрозненно и хаотично, но всегда так или иначе обыгрывали возможную судьбу либо самой «Тсурифы-6», либо людей, чужинцев или кораблей, непосредственно с нею связанных, а значит, непосредственно ему знакомых. Вроде того же присной памяти экипажа «трёх шестёрок» во главе с мичманами Златовичами. Тут же призрак не только выглядел странно – кто в наше время носит потёртую федору и длинный плащ-болонья – но и ни малейшими воспоминаниями в мыслях бывшего оператора третьего ранга не отдавался вовсе.

Никого с подобной внешностью Кабесинья-третий не знать и знать не мог. Тем более удивительно, что призрак этот со своими появлениями преизрядно с тех пор зачастил.

Там мелькнёт, тут сунется. Со временем Кабесинья-третий как будто даже повадился с ним здороваться кивком головы, мол, привет и пока. Такая вот дурная театральщина.

И тянулась бы она себе и тянулась, направляя пострадавшего прямиком в лазарет на лечебную эвтаназию – что ещё поделаешь с подобным пациентом – частный случай бытовой психиатрии, однако по прошествии некоторого времени призрак обратился к Кабесинье-третьему вновь, будто бы ничуть их разговор не прерывался:

– Да, молодой человек, я к вам обращаюсь, вы меня слышите?

Что оставалось с этим поделать, пришлось честно кивнуть.

– Тогда постарайтесь в ближайшие дни побыть где-нибудь одному, нам, кажется, есть, о чём поговорить.

И тут же снова испарился.

Отвратительная манера у этих призраков.

Ну, всё, пробормотал тогда про себя Кабесинья-третий, это уже совсем дело швах. Раз дело дошло до такого, значит, пора идти сдаваться в руки медицинского правосудия. Те в лучшем случае сошлют тебя на захудалую планетёнку с глаз подальше, потому что на борту мятежной космической крепости такому пациенту, разумеется, ничуть не место. А могут и попросту живительный укольчик прописать. Потому что доступы Кабесиньи-третьего вполне позволяли устроить в этом квадранте Сектора Сайриз натуральный армагеддон, так что лучше поберечься и не рисковать попусту персоналом станции.

Впрочем, это всегда успеется. Что-то в костюмированном облике разговорчивого призрака наводило Кабесинью-третьего на мысль о том, что возможно, быть может, не исключено, этот мужик дело говорит, и стоит ему в этом довериться и сделать так, как тот просит.

Странное, конечно, ощущение, идти на поводу у призрака, но в конце концов, чем мы рискуем?

Бросим всё, запрёмся у себя в каюте, сидим, медитируем, на призраков внимания не обращаем. Засекаем время.

Сутки корабельные прошли, двое, тишина. Не является никак призрак. Ерунда какая-то, подумал в тот раз Кабесинья-третий и засобирался было наружу по делам, как видит, да вот же он, в гостевом кресле устроился, федору в руках вертит, ничуть не более материальный, чем в прошлый раз. И вид при этом такой довольный.

– Вот теперь я вас тоже вижу ясно и чётко. Можете не отвечать, просто послушайте. Если это всё мне не чудится, то значит действительно близка стабилизация.

Кабесинья-третий, как и просили, промолчал, решил не влезать пока с дурацкими вопросами про неведомую «стабилизацию».

– А значит, если я прав – подчёркиваю, если – то в ближайшее время вы услышите не только меня. Не торопитесь, дайте себе время успокоиться и прочувствовать всё то, что с вами будет происходить в ближайшее время, и подчёркиваю снова – не пытайтесь самостоятельно коммуницировать ни с кем из нас. Эта реальность еще слишком нестабильна, и вывести её из жёлоба раньше времени может любое неосторожное действие любой из сторон. Вы меня поняли?

Стабилизация. Жёлоб. Ясно. Оставалось лишь согласно кивнуть, хотя ни черта космачьего он покуда не понял.

Призрак же снова с видимым облегчением растворился в воздухе.

Всё это порождало в душе у Кабесиньи-третьего нехорошее тянущее чувство в груди, но как-то вербализовать его не получалось, разве что вполне осознаваемое им ощущение какого-то малопонятного иммерсивного театрализованного балагана было вполне понятным и даже логичным, а вот всё прочее – в голове бывшего оператора укладываться никак не желало. Впрочем, было то совпадением или же вполне укладывалось, если подумать, в единую канву, сосредоточиться над тяжкими размышлениями по поводу говорящих призраков в старинных шляпах из дурацких нуарных дорам про непьющих детективов Кабесинье-третьему всё равно не дали, потому что на станции разразился новый кризис со всеми обыкновенно сопутствующими ему атрибутами.

И неизменным глашатаем в лице Немезиды.

Кабесинье-третьему временами начинало казаться, что та его ненавидит персонально, с такой настойчивостью она старалась изводить не действительных операторов станции вроде надёжно спрятанного в собственном саркофаге Риохи-пятого, но куда более доступного её природному шарму Кабесинью.

Проделывала она это всё с неизменным блеском, а именно – сперва молча появлялась у него на пороге, после чего залпом выливала ему на голову ушат своих зловещих пророчеств, после чего требовала полного содействия и предоставления любых ресурсов, иначе она за себя не отвечает.

Бывший оператор, вздыхая, кивал, не особо даже стараясь вникнуть, что именно там на этот раз стряслось. С этой дамочкой лучше не спорить, себе дороже, это все на станции давно устроили, хотя никто толком даже не понимал, на каких, собственно, основаниях она здесь командует. И вообще, кто она такая.

«Немезидой» её прозвали за глаза, надо же её как-то называть, сама же она никак не представлялась, возникая и пропадая так же молча, как те самый призраки.

Только была она, увы, более чем материальна.

В ответ же на резонные вопросы по её поводу, задаваемые попеременно всем без исключения мимо проходящим представителям Конклава, политикума или журидикатуры, обыкновенно раздавались лишь глубокомысленные покашливания. Толку с них! Советы же «воздержаться от контактов» в данном случае были совершенно малопродуктивны. Немезида не особо-то и спрашивала ни у кого разрешения. Появлялась, где хотела, и творила там всё, что считала нужным.

Вот и в тот раз, вволю наорав на ничего не понимающего Кабесинью-третьего и, видимо, в очередной раз в нём страшно разочаровавшись, Немезида унеслась эмоционировать дальше, в результате чего «Тсурифа-6» вновь, как в старые времена, незамедлительно превратилась в разворошённый муравейник. За чем на этот раз дело стало, выяснилось куда позже, когда улёгся дым пожарищ и были убраны с переборок последние пятна крови, однако в процессе шума было столько, что Кабесинье-третьему в целом стало как-то не до призраков.

Когда станция с каждым часом всё глубже погрязает в паранойе и доносительстве, когда все подозревают всех, а охота на космаческих ведьм и прочая шпиономания встают на поток, тут уже не до разговоров по душам с нематериальными сущностями.

Однако как только всё подуспокоилось и бывший оператор к немалому удивлению вновь обнаружил себя спокойно лежащим в каюте на уютной кушетке, тут же нарисовался новый призрак.

На этот раз это был полноватый щекастый мужичок-с-ноготок, роста он был Кабесинье-третьему едва ли не по пояс, с лохматой рыжей шевелюрой и хитрыми глазами. Призраком от этих небанальных примет он выглядеть не переставал, но впечатление чего-то потустороннего не производил вовсе. Во всяком случае драматических поз он не принимал, рук не заламывал, драму из себя не давил. К тому же – сразу перешёл к делу.

– Вы когда-нибудь слышали о Хранителях, молодой человек?

Что у них всех за дурацкая манера «молодым человеком» обзываться? Сказать по правде, для него, едва народившегося собственного бэкапа, эти слова звучали особенно обидно. Впрочем, с текущим их уровнем коммуникации было не до мелочных обид.

– Не отвечайте, просто кивните.

Ну, кивнул. Кто из жителей Сектора Сайриз со времён Века Вне не слышал террианские легенды об ослепших Хранителях. Впрочем, легенды те так и оставались с тех пор легендами – артефактами скорее литературного наследия и изустного творчества, нежели фактологическими документами эпохи. Сказывают, были такие, говорят, предвидели будущее, но в какой-то момент, ещё до отлёта со Старой Терры, таковую способность напрочь потеряли и тех пор о них ничего не было слышно. Как, впрочем, и обо всех остальных свидетелях той поры, хоть бы и сто раз вечных. Ромул, Соратники, Хранители, все они словно разом куда-то сгинули, оставив разгребать накопившийся бардак Конклаву Воинов. С чем, очевидно, те и не справились.

Во всяком случае, именно об этом любила скрежетать зубами Немезида. Кабесинья-третий всё не решался её никак спросить, не одна ли она из тех самых Избранных террианских времён до Века Вне, но всё не хватало силы воли, и немудрено – Немезида была скора на вспышки гнева и лишний раз злить чёртову ведьму ему ничуть не хотелось.

И вот, нате, космаческие призраки сами завели этот разговор.

Из разговора выходило, что всё так, Хранители эти и правда кое-что знали о возможных вариантах будущего, но знание это их было весьма ограничено, поскольку ни черта космачьего они будущее на деле не предсказывали, а как бы представлялись существами, живущими будто не в привычной нам последовательности событий, когда наблюдатель и его сознание как бы скользит вдоль стрелы времени и по мере такого движения наблюдает случившееся с ним и за одно всей этой вселенной. Они же… в прошлой своей жизни Кабесинье-третьему и в голову бы не пришло подобному верить:

– Мы живём не столько в текущей реальности, сколько видим сразу множество возможных исходов во всей их полноте, именно в этом смысле мы и являемся Хранителями. Являлись, пока не ослепли.

Дальше Кабесинья-третий уже терялся в косноязычных попытках объяснить случившееся, но он, пожалуй, был единственным, кроме, может, забывчивого квола, кто и без того был достаточно близок к описываемой картине, чтобы прочувствовать тот хаос, в котором оказались ослепшие Хранители.

Каково это – родиться и всю жизнь прожить в детерминированной Вселенной, где любые возможные исходы раз и навсегда предопределены, роли распределены, прошлое однозначно, а виновные в будущих злодеяниях заранее известны? Одним из таких виновных, по словам одного из признаков, был непосредственно контр-адмирал Молл Финнеан, чей мятеж, кажется, оставался чуть ли не единственной предопределённостью в мире, однажды сошедшем с ума и двинувшимся своим собственным, донельзя хаотичным и совершенно непредсказуемым путём.

Случившийся хаос Хранители и признавали главной причиной собственной слепоты.

Кабесинья-третий согласно кивал в ответ янгуанским болванчиком.

Наконец-то нашёлся хоть кто-то, способный внятно подтвердить тот факт, что творившееся последнее время на станции – не плод больного воображения одного бывшего оператора, более того, оно как будто начинало с каждой новой терапевтической сессией в тишине личной каюты обретать вещественный смысл. Выстраиваться в некую стройную логику.

Так выходило, что случившаяся без малого семь субъективных стандартолет назад безвременная кончина оператора третьего ранга Рауля Кабесиньи-второго (а кто-то может сказать – и осознанный акт саботажа со стороны последнего) как будто против воли поместила его бэкап в смешанное состояние на перекрёстке множества возможных временных линий и тот теперь никак не мог ни выбрать одну из них, ни как-то иначе отделаться от затянувшегося наваждения с окружающими его призраками альтернативных событий.

С одной стороны, это вызывало некоторое чувство временного облегчения, всё-таки приятно разобраться в себе и по крайней мере перестать хотя бы сомневаться в собственной вменяемости, с другой – толку от этого знания было чуть.

Потому что всё новые и новые говорившие с ним призраки вскоре начали прямо противоречить друг другу:

– Вы когда-нибудь слышали о Хранителях, молодой человек?

Кабесинья-третий дёрнулся как от удара током.

До сих пор с ним не пытались разговаривать, как с умалишённым или новорожденным бэкапом. Что это за обучение с закреплением пройденного? Но призрак вещал как ни в чём ни бывало, как будто был не в курсе, что произносимый им монолог Кабесинье-третьему слышать было отнюдь не впервой.

И тогда бывшему оператору пришло в голову начать прислушиваться не к тому, что произносилось вновь, а к тому, что произносилось иначе.

А поскольку доверять собственным воспоминаниям, по итогам печальной памяти попыткам выудить забытое из инфохрана забывчивого станционного квола, ему не приходилось, то Кабесинья-третий тут же схватил с полки стило, распахнул виртпанель, и принялся крупными мазками фиксировать базовую фактологию излагаемого.

Сомнительный, если подумать, метод, но не переходить же и правда на старинную клинопись.

И уже буквально второй записанный таким немудрящим манером рассказ поверг Кабесинью-третьего в уныние.

Не то чтобы он ничего подобного от призраков не ожидал, на правдоподобность показаний подобных сущностей вообще не приходилось рассчитывать, однако он уже и правда успел поверить, что действительно говорит с теми самыми Хранителями, и уж они-то знают нечто такое, что ему, простому бывшему станционному оператору, недоступно.

Недоступность эта, увы, быстро оказалась совсем иной природы.

Призраки складно врали, но они же явно и забыли между собой договориться о единой легенде.Где-то у них причиной слепоты случилась гибель Матери (событие, которое среди космачей считалось за чисто вымышленное, скорее легенда, недели нечто, имевшее место в действительности), тогда как другие напротив, твердили, что нет, ровно так и было предсказано Большим Циклом, а вот проблемным стал, напротив, неприлёт рейдеров Железной армады на Старую Терру. И прочая ерунда в подобном духе.

Кабесинье-третьему сделалось скучно.

Он чувствовал, что исполняет какую-то совершенно механическую функцию в затянувшемся спектакле. Не зритель, но отвлечённый наблюдатель, которого перестал трогать весь творимый перед ним абстракционизм. Призрачная голография его больше не касалась, поскольку пусть и разговаривала с ним человеческим голосом, но по сути своей была ничуть не более осмысленной и внятной, чем все прочие призраки хоть в федорах, хоть без.

Ему нужны были не абстракции, а факты. Причём факты, касающиеся конкретно его, данной ему в ощущениях реальности, а никакие не тайны далёких миров и чужих вселенных.

И тогда Кабесинья-третий собрал волю в кулак и пошёл жаловаться Немезиде.

Не самый лёгкий на свете квест, где она вообще на станции жила – даже это ему, хоть бывшему, но всё-таки оператору станции, было совершенно неведомо. Однако за годы сосуществования бок о бок с взбалмошной дамочкой он назубок выучил простую народную примету – если где-то начинается кипеш, значит, там жди появления Немезиды.

Дело стало за малым – дождаться у неё очередного приступа паранойи с ловлей на живца, тут-то непременно и случится долгожданное рандеву.

Вот уж Кабесинье-третьему не пришло бы в голову, что он не просто по доброй воле захочет пойти на контакт с этой патлатой станционной банши, но ещё и самолично будет предпринимать немалые усилия по поимке космаческой ведьмы.

Ну такой уж она была неприятный человек. Только и слышишь от неё, как очередные чёрные пророчества под непрерывный поток обвинений в сторону легендарных, но напрочь отсутствующих на борту «Тсурифы-6» личностей вроде Ромула, Улисса и прочих персонажей террианских легенд. Сбить её с этого речитатива было решительно невозможно, не стоило и пытаться. Буквально каждый раз, когда Кабесинье-третьему случалось столкнуться с Немезидой в узких станционных переходах, как тут не начиналась лекция о том, откуда есть пошли корпорации Большой Дюжины и как был разрушен Хрустальный Шпиль. Со временем оператор-расстрига даже начинал привыкать к этому навязшему на зубах конферансу, понемногу вовлекаясь в цепочку имён и обстоятельств, а также начиная подозревать, что собеседник не столько обвиняет и жалуется, сколько подгадывает момент, чтобы выставить себя в наилучшем свете перед нечаянным слушателем.

Этой слабостью стоило воспользоваться, так что когда во внутренних каналах «Тсурифы-6» вновь началась какая-то нездоровая суета с не мотивированным закрытием переборок и внезапной изоляцией секторов, Кабесинья-третий тут же был на месте, заняв стратегическую позицию и настороженно выжидая.

С некоторых пор Кабесинья-третий сделался большим специалистом по практической слежке – где стоит резко шумнуть, где напротив, затаиться. Неожиданный навык для бывшего оператора, но уж такие теперь вот настали времена. Вот и сейчас, стоило ему полчаса подождать в засаде как Немезида была тут как тут. Волна цвета воронова крыла растрёпанных волос, стремительная походка, яростный взгляд. Вся как есть космаческая ведьма.

– Задержитесь на минуту, разговор есть.

Главное говорить это строго, как команду. Удивительно, но факт, Немезида могла быть сколь угодно занудой, но если чувствовала за собеседником правоту, это на неё действовало совершенно гипнотическим образом.

– Что вы знаете о том, где сейчас скрываются Хранители?

Немезида некоторое время сверлила его напряжённым взглядом, словно выуживая из оператора некие сокровенные тайны, и лишь потом ответила:

– Вам зачем это всё надо, Кабесинья?

На этот раз он не стал её поправлять, сейчас было не до аматорских ошибок:

– Со мной на контакт с некоторых пор начали выходить некоторые, хм, сущности, и мне по их поводу остро необходима консультация из первых рук.

Весь её вид говорил теперь – какие ещё «сущности»? Но напрашивавшийся сам собой вопрос так и не был в тот раз произнесён.

– Не сейчас. Я вас найду.

И рванула по своим важным делам.

Кабесинья же в ответ лишь оставалось последовать её совету – взмахом руки расшугать надоедливых призраков и двинуть в обратный путь к себе в каюту.

Ждать.

Ожидание, впрочем, затягивалось. Призраки иномировых Хранителей приходили и уходили, их рассказы неизменно повторялись, как повторялись и образы самозваных лекторов, постепенно складываясь в голове у Кабесиньи-третьего в некое подобие стройной картины. Картина эта как с самого начала и строилась вокруг двух понятий – «стабилизация» и «жёлоб» – так в общем от них далеко и не уходила.

Со слов велеречивых наблюдателей за творившимся в их горемычной реальности, если не размениваться на малозначительные детали конкретных отличий того, что Кабесинья-третий, как и все вокруг него, полагали за объективную действительность, от мутных баек, обыкновенно называемых призраками Большим Циклом, в конце концов укладывались в стройное утверждение, что однажды так или иначе их причинностная линия сумела покинуть предначертанный ей макросюжет, точнее, весь набор известных Хранителям макросюжетов, тем самым лишив не только их, но и самого Ромула возможности прогнозировать свои действия в масштабе судеб всего Сектора Сайриз или даже больше – Местного Скопления галактик.

Кабесинье-третьему от этих печалей было не холодно и не жалко, но он начинал улавливать суть проблематики. Даже столь малым уголком пространства как «Тсурифа-6» нелегко управлять без работающих прогнозных моделей. Тут же речь шла о планах развития сотен миров на тысячелетия. Поневоле засомневаешься в собственных возможностях, будь ты сто раз Избранный, и уйдёшь на покой, от греха подальше, грядки поливать на периферийных мирах, вроде того же Имайна.

Вот только причём тут тот самый «жёлоб» и о какой «стабилизации» при этом шла речь, вот тут внятного ответа от призраков дождаться никак не удавалось. Стоило им заговорить в этих двух терминах, как речи их, обыкновенно вполне связные, тут же становились полны тумана и досужей велеречивости.

Кабесинья-третий понемногу снова начинал злиться. Не то на себя, не то, понемногу, уже и на самих призраков.

– А вы не злитесь, молодой человек.

Опять они в свою дуду. Обернувшись на голос, задумавшийся о своём бывший оператор ожидал встретить взглядом привычную чёрно-белую истёртую картинку. Скорее иллюстрацию, нежели живого человека. Дурацкий космачий комикс. Галлюцинацию спятившего квола. Говорливую фата-моргану призрака.

Но увидел перед собой лишь живого человека.

Он узнал его с первого взгляда. Это был рыжий коротышка. Один из преследовавших его иномировых Хранителей. На этот раз – вполне во плоти.

– Вы… вы как тут очутились?

– Как и все нормальные люди, через входной люк. Запираться надо, если вы не хотите видеть у себя непрошеных гостей.

– Хороший совет, непременно в следующий раз им воспользуюсь. Но давайте к делу. Если вы тот, о ком я думаю, то вы никак не могли оказаться на станции по чистой случайности, вы здесь давно, и вас не нужно вводить в курс дела, потому спрошу прямо и, прошу вас, отвечайте максимально чётко и коротко, я устал от исторических справок.

Рыжий мужичок понимающе улыбнулся, но возражать не стал, напротив, присел на край гостевого кресла и молча сделал в сторону Кабесиньи-третьего приглашающий жест, мол, задавайте свои вопросы, молодой человек.

– Что такое этот «жёлоб»?

Мужичок-с-ноготок в ответ удивлённо поднял брови.

– О, а вы уже неплохо осведомлены о наших бедах, оператор третьего ранга. Что ж, и правда не придётся заходить слишком издалека. Проблема этой реальности не в том, что мы, Хранители, ослепли, а в том, что сорвавшись в эту ветвь, временная линия с одной стороны оставалась с тех пор крайне нестабильной, но она же, подобно неудержимой весенней лавине, срывающейся с вершины горы, несётся с самого момента наступления точки бифуркации, без разбора снося на своём пути любые преграды, которые все мы пытаемся перед ней выставить.

Кабесинье-третьему не понравилась эта аналогия. От неё веяло какой-то дурной обречённостью.

– Это мы и называем «жёлобом». Неудачный термин, согласен, но какая разница, хоть горшком назови, – развёл руками Хранитель.

– То есть вы, с одной стороны, не понимаете, куда именно эта лавина несётся, а с другой – не рискуете на её пути вставать, потому что соваться туда – себе дороже?

– Ну почему же. Некоторые пробовали. И потерпели при этом страшное фиаско.

– Вы говорите о Симахе Нуари, нашем незадачливом спасителе, – не фыркнуть в ответ стоило определённых усилий, но Кабесинье-третьему всё-таки удалось сдержаться.

– И о нём тоже, – твёрдо, без малейшей шутливости в голове кивнул гость. – И о многих других, большинство из которых мне искренне жаль, тогда как иных – не жаль вовсе. Каждый попавший в жёлоб поступает так, как подсказывает его жизненный опыт, его принципы, в конце концов. И соорн-инфарх – не самый бесполезный игрок на этой доске.

– Вы воспринимаете это как игру.

Бывший оператор произнёс это с утвердительно-повелительной интонацией, скорее настаивая на своих словах, нежели просто констатируя факт.

– Может и так. Но с годами учишься принимать свою выученную беспомощность за банальное правило кем-то навязанной тебе игры. Так, если хотите, проще.

– Ну допустим. А о какой, в таком случае, «стабилизации» идёт речь? То, что творится сейчас за Воротами Танно, ничуть не похоже ни на какую стабилизацию. Человечество на предельном ускорении несётся к самому опасному кризису в своей истории с тех пор, как покинуло Старую Терру.

– В том то и дело, – покачал головой Хранитель. – Человечество было обречено пережить подобный кризис ещё там, до Века Вне, пройти через бутылочное горлышко и выйти по ту сторону обновлённым. Вот только ничего этого не случилось. Симах Нуари перехватил рейдеры Железной армады куда раньше, навеки сделавшись вашим непрошеным спасителем. С тех пор всё так и тянется. Он изо всех сил пытается вернуть вас обратно на путь истинный, вы этого по понятным причинам не желаете, в то время как весь этот Сектор Галактики несётся вслепую навстречу новому кризису. Мирофаит, битва-у-барьера – так в других реальностях называется та битва, начало которой положила триангуляция фокуса.

– Но если она в любом случае должна была произойти…

– Не совсем так, – тотчас вскинулся Хранитель. – Точнее, совсем не так. Поймите, в этой реальности любые совпадения случайны, а любые аналогии ложны. Там Симах Нуари спасает вас от гибели, и тут Симах Нуари спасает вас от гибели. Но там человечество никогда бы и не подумало язвить, обзывая летящих «спасителями». Там вы были искренними союзниками от первого контакта до самой Вечности, здесь же вы если не прямые антагонисты, то по крайней мере едва друг друга терпите.

«Вы». Он так говорит, будто искренне предпочитает не считать себя неотъемлемой частью человечества.

– Ну допустим. Но так ли это всё не исправимо?

– А вот на этот вопрос у меня нет пока ответа. Но вскоре ответ будет дан.

Тут Кабесинью-третьего осенило.

– Так вот о какой стабилизации идёт речь! Значит, вскоре трёпаные призраки от меня всё-таки отстанут!

Хранитель в ответ тепло и даже как-то милосердно улыбнулся. Так улыбаются только безнадёжно больным.

– Тот факт, что вы видите этих призраков, – уже само по себе знамение. Стабилизация всё ближе, и кризис, который её вызовет – тоже. Но я бы на вашем месте не особо-то радовался этим знамениям. Самая твёрдая на свете предопределённость знаете где располагается?

Оператор-расстрига хмуро кивнул.

– Догадываюсь. В станционном морге.

– Это ещё в не самом незавидном случае. Жёлоб он на то и жёлоб, что несётся по нему наша реальность только лишь потому, что отвесно падает при этом на самое дно своей потенциальной ямы, в самую трясину энтропийного болота, поближе к горизонту событий, откуда уже нет пути назад.

– Так что же, выходит, мы обречены расшибиться об этот самый кризис, и по ту сторону останутся одни лишь ирны и летящие, оплакивать нашу тяжкую долю? Ну или приводить нас в качестве дурного примера в назидание потомкам.

– Ну почему. Мы, Хранители, конечно, ещё ничуть не прозрели, чтобы быть в этом так уж уверенными, но даже те немногие обрывки, что достаются нам с вами, уж поверьте мне, они покуда несут пусть скромную, но надежду.

И снова улыбнулся, на этот раз ободряюще. Так улыбаются тому, кого выпал жребий отправляться в горячую зону реактора. Иди себе потихоньку, спасай человечество. И вернись живым, если сумеешь.

Как только его угораздило в это всё вляпаться. Это всё предшественничек, Кабесинья-второй, спасибо ему на добром слове. Помянем, не чокаясь. Вот уж удружил так удружил.

Хотя погодите, что-то он не о том совсем думает. Смутило его в словах Хранителя вовсе иное. «Нам с вами», он сказал «нам с вами».

Как будто под собирательным местоимением «мы» в его словах имелись в виду не столько они двое, сколько разом все Хранители этой треклятой Галактики.

– Вы хотите сказать, что даже если мы благополучно пройдём этот кризис, призраки эти вовсе не планируют меня отныне покидать, так?

На этот раз собеседник ответил не сразу, даже банальный кивок головы последовал лишь после длительной, какой-то даже на посторонний взгляд напряжённой мыслительной работы. Что-то Хранитель сейчас, прямо сейчас, такое в нём, Кабесинье-третьем, увидел, и это что-то заставило его крепко призадуматься.

И подобная задумчивость немедленно пробудила в операторе ту звенящую тишину, от которой он уже изрядно поотвык. Только теперь он заметил, что всё мелькание призраков вокруг него словно бы на миг растворилось в небытие, оставив только здесь и сейчас, оставив их наедине с Хранителем.

– Слушайте меня внимательно, Кабесинья-третий, – нежданный гость произнес полное имя с особым нажимом, – на выходе из жёлоба, чем бы этот кризис не завершился, нам всем ещё долго предстоит разгребать его последствия, стабилизируя эту несчастную вселенную. И под «нами» я вне всякого сомнения имею в виду и вас тоже. Мне пока неясно, как это случилось, что привело вас в состояние вневременной декогеренции, но отныне и навсегда вы – один из нас. Вы – первый известный мне Хранитель Времени, не обладающий искрой. А это значит – что будут другие, и это пугает меня куда сильнее, чем любой грядущий кризис.

С тех пор, как они верни вернулись, их «Лебедь», по меткому выражению Тайрена, метался по всему Сектору Сайриз испуганной крачкой, нигде надолго не задерживаясь, почти не выходя в субсвет и уж точно ни на мгновение не покидая собственной тени, неслышимый и невидимый для любого постороннего наблюдателя, будь то человек, ирн или летящий.

Со временем это больше стало напоминать бесконечное бегство, вот только бы ещё понять, кто же за ними гнался. Но в ответ на прямые вопросы Дайса Превиос предпочитала помалкивать, пока советник-ирн в своей излюбленной манере лишь вымученно отшучивалась, через раз обзываясь «душечкой».

Все подобные задушевные беседы при этом ничего не меняли в их бытовом распорядке дня. Большую часть времени между прыжками они проводили за пределами Барьера, одинокая точка в пустоте пространства. Они просыпались, чистили зубы, переодевались в чистое, спокойно завтракали, затем по команде Эй-Джи бесшумно ныряли в дип, каждый раз вызывая при этом приступ профессиональной зависти у троицы дайверов – слишком уж обидно эта кажущаяся лёгкость и простота контрастировала с привычным им прожигом на прыжок – и точно так же, без единого всплеска суперсимметричных каналов распада, проецировались обратно, где пассивно пребывали некоторое время, словно к чему-то прислушиваясь, но при малейшем движении на горизонте они тут же ныряли обратно, давая полный назад.

Дайс не жаловался, слишком уж памятна ему была загонная охота на них со стороны смертничков майора Томлина, он бы и сам предпочёл теперь поостеречься, прежде чем представать перед собственным начальством с официальным докладом, однако привычка обеих носительниц искры темнить делала их команду менее эффективной, и однажды этом вполне могло выйти им боком. Вот что стоило им с самого начала ещё на борту «Эпиметея» раскрыть все карты, глядишь, не случилось бы и того досадного инцидента с безумной атакой на Превиос, и вообще, обошлись бы без затяжных переговоров через балбеса-Ковальского.

Впрочем, былого уже не вернёшь, и что там себе думали друг о друге случайно спевшиеся собратья по несчастью, было теперь не столь важно. Важно было не то, как они встретились, важно было то, как они здесь очутились.

Злополучная триангуляция фокуса, ради которой Тайрен готов был пожертвовать экипажами разведсабов «Джайн Ава» и «Махавира», на поверку оказалась не вожделенным финалом их миссии, но только лишь самым её началом, где было всё – расставленные на них ловушки, смертельно опасные кротовые норы, таинственные чужие браны, вовсе чудесное для их утлой скорлупки с них возвращение и самое главное – гранд-финал всей этой кутерьмы, когда они умудрились каким-то непостижимым образом угодить в самый эпицентр огневого контакта между флотом спасителей и рейдерами Железной армады.

На фоне того, что с ними случилось на борту прожаренного насквозь ржавого корыта, вся эта затяжная игра в прятки с собственной тенью казалась Дайсу чем-то настолько бессмысленным и нелепым, что он поневоле тосковал по старым временам, когда под его командованием оставался обыкновенный гуттаперчевый террианский разведсаб, а сам он был вдвое глупее и в сотню раз прекраснодушнее относительно собственной роли в космических судьбах человечества. В те дни он просто исполнял приказы, и делал это максимально, насколько позволяла техника и вверенные ему люди, эффективно. Вот и все дела.

А теперь?

Кто отдаст ему приказ? Где тот таинственный адмирал, что в состоянии постичь, через какое горнило им всем пришлось пройти, чтобы оказаться в итоге на этом треклятом дарёном «Лебеде»?

Впрочем, ирн и эффектор тоже там были и, судя по рассказам Эй-Джи, они-то уж точно куда больше понимали в тех мутных делах, в какие их всех занесла нелёгкая вляпаться. Но как раз приказов обе не особо спешили отдавать, а напротив, в основном помалкивали.

Приходилось, преодолевая многолетнюю привычку, думать своей башкой.

Надуманное в итоге ничуть Дайсу не нравилось. Как по этому поводу удачно в своеобычной манере прокаркал однажды Тайрен, «подобный курс нас до добра не доведёт».

И действительно, если попытаться проанализировать хотя бы случившееся там, у фокуса, то по всему выходило, что экипажи «Джайн Авы» и «Махавиры» тратили ресурс эмиттеров и рисковали собой зря. Никаких шансов удержать фокус там, где он благополучно всё это время пребывал, у них не было. Да что там удержать – если бы не те неурочные пузыри сверхновых, подсветившие своими нейтринными осцилляциями всё проективное пространство Скопления Плеяд, они бы и триангуляцию-то не совершили бы ни за десять, ни за сотню прожигов. Это было попросту невозможно, слишком не специфический от фокуса шёл сигнал.

И вот теперь та отчаянная вылазка в дип словно повторялась снова. Они круг за кругом нарезали виражи вокруг Сектора Сайриз, не желая прежде времени быть обнаружены, но одновременно словно пребывая в некотором состоянии незавершённого поиска.

Дайс сразу подумал, что ищут они новое местоположение фокуса, чтоб ему пусто было, он бы и сам, будь на то его воля, занимался только этим, слишком уж ловко нечто, скрывавшееся под этим невесть что обозначающим наименованием, от них в тот раз ускользнуло. До обидного ловко. В отличие от троицы погорелых дайверов, фокус перемещался между бранами так же ловко, как астрогатор Ковальский нырял в короны спокойных жёлтых карликов. Ну, если те, конечно, не вознамеривались вдруг рвануть неурочной килоновой.

И если фокус этот решил перепрятать свой физический носитель в кутерьме внутренних трасс Барьера или же среди воплощённого бардака периферийных миров Фронтира, то наверняка их главной задачей теперь был вопрос если не скорейшей поимки, то по крайней мере выдворения чужака за пределы подконтрольного террианским крафтам космического пространства. Да хотя бы и при помощи взятия на испуг. В прошлый раз сбежал, и теперь сбежит, но уж чур куда подальше.

Так Дайс, поговорив прежде с Тайреном, решил начать вести собственные наблюдения. Как только они прибывали в очередную точку, он тут же по локоть запускал руки в местный аналог гемисферы, принимаясь слушать все доступные каналы в гравиволновом и нейтринных спектрах, благо «Лебедь» был поистине универсальной машиной для шпионажа. Невидимый и неслышимый для остальных, кажется, он был способен легко проникнуть в любые зашифрованные сети, что было тем более удивительно, что их «Лебедь» был построен летящими больше полутысячи террианских стандартолет назад, то есть задолго до того, как современные технологии и протоколы связи вообще были разработаны и введены в строй.

Возможно, дело было в том, что основой для них, по всей видимости, выступали инженерные стандарты Тсауни, однако скорее всего проблема состояла в том, что даже очень старой, буквально древней постройки «Лебедь» уже тогда был куда совершеннее в своей ку-тронной начинке, чем всё то, что создало с тех пор гордое собой человечество.

Это было довольно горько признавать, но Дайсу с некоторых пор стало плевать на чувства своих соплеменников, как и свои собственные. Ему в руки дали могучий инструмент, и он им поспешил должным образом воспользоваться.

Чтобы быстро выяснить, что отнюдь не они одни ищут пропащий фокус.

Судя по перехваченным переговорам, некие контроллеры бакенов Цепи по имени Ли Хон Ки и Чо Ин Сон сумели с помощью объединённой мощи Барьера научиться вычислять статистические аномалии тех масштабов, что неминуемо порождал фокус, с достаточной точностью, чтобы как таковая триангуляция уже была по сути не нужна. Плюс-минус пара десятков тиков точности измерения это не те масштабы, к которым привыкла троица дайверов, так было даже не интересно. Соответственно, белохалатники Квантума быстро воспользовались предложенной механикой и тотчас выявили две очень подозрительных аномалии – одну, как и предполагал Дайс, внутри Барьера, и ещё одну – в подозрительном отдалении, куда дальше Скоплений Плеяд, но в том же квадранте – по направлению в сторону локального войда.

Как интересно, подумал Дайс, что им там, мёдом намазано? И тут же, взяв за шиворот скучающего Эй-Джи да прихватив по дороге слоняющегося без дела Тайрена, потащил обоих в рубку на разговор к эффектору с ирном.

Разговор, однако, сразу не задался.

Те самые тётки, которые на борту «Эпиметея» буквально рвались к фокусу, сметая всё на своём пути, теперь отчего-то потеряли к нему всякий интерес.

– Мне кажется, мы с ним не закончили!

– Закончили, капитан, закончили. И мой вам совет – забудьте про фокус. И про ту вторую мерзость, что покуда болтается в отдалении, тоже.

«Мерзость», какой любопытный, хотя и совершенно штатский термин. Вечно эти гражданские тащат в серьёзные дела какие-то посторонние эмоции.

Так, без особых дальнейших разъяснений, на их навигационных картах появилось два мрачных тёмных пятна, куда им отныне соваться категорически запрещалось.

Так Дайсу удалось косвенным путём выяснить, от кого же они всё-таки скрываются.

Если бы список на этом исчерпывался.

Кроме очевидных Адмиралтейства и собственно скрывающегося где-то неподалёку флота Летящих, быстро стало понятно, что советник-ирн вовсе не жаждет повстречаться с собственными сородичами, которые тоже, как назло, внезапно обнаружились в пределах Барьера и развели там весьма бурную деятельность.

– От ирнов-то мы чего бегаем? – тут уже возмутился Тайрен.

– Душечка, позвольте мне не вдаваться в детали, однако уж поверьте, вам лишние межпланетные скандалы вовсе ни к чему.

Вот уж и правда, где ирны – там сразу какой конфликт. А виноваты потом будут трёпаные артманы, ну как же иначе.

А ещё, с учётом всей этой секретности, окончательно становилось непонятно, зачем было пробуждаться именно в это смутное время. Ведь известно же было с самого начала, что сразу после триангуляции фокуса начнётся форменный бедлам с повсеместной охотой на ведьм и прочими неудобствами. Дичь с мятежом контр-адмирала Финнеана и последующим объявлением о независимости «Тсурифы-6» от Семи Миров, конечно, заранее предсказать было невозможно, но что им стоило выйти из стазиса, скажем, сразу после Бойни Тысячелетия, когда Сектор Сайриз надолго затих, зализывая раны? Что бы они там ни искали, спокойно бы нашли, никого особо не опасаясь, разве не так?

Не так.

Как вежливо, стараясь при этом не морщиться, постаралась объяснить Превиос, наличие хотя бы их двоих, как они смутно выразились, «в этой реальности», в двух парных экземплярах, наверняка вызвало бы совершенно неконтролируемые последствия.

– Мы и так тут уже… наследили, – глухим тоном добавила эффектор и тут же удалилась в себе в каюту.

Опять эта досадная таинственность, что ты поделаешь.

Но и с ней приходилось мириться. Вообще, если так подумать, Превиос и до их приключений на чужой бране была не подарок, но по крайней мере от неё в те далёкие времена не веяло настолько ледяной беспросветностью. Если раньше она выглядела просто человеком не от мира сего, то теперь её вид словно бы отражал ту безмерную статичную пустоту, где они побывали, она будто бы как замерла там в бесконечном ожидании, так с тех пор и пребывала в нескончаемом поиске то ли себя, то ли собственной цели, то ли вообще – веских доказательств доподлинной вещественности всего творившегося вокруг.

А как ещё объяснить их метания?

Дайс, в попытке понять смысл их перемещений по Сектору Сайриз, всё перебирал и раз за разом отбрасывал различные предположения.

Если от от кого-то они бегали, то за кем же они охотились, если не за фокусом? – недоумевал капитан.

И ничуть не преуспевал в собственных размышлениях, то и дело выдвигая, но быстро отбрасывая очередные досужие версии.

Сначала он вцепился фарфоровыми зубами в несчастные килоновы. Кто-то же их организовал? Некоторые из их кажущихся совершенно случайными перемещений явно нацеливались на Квантум и те возможные пути, которыми могли быть доставлены на Альциону D с её несчастными товарками пресловутые «глубинники».

Но это предположение невозможно толком подтвердить, тем более что уж на борт «Эпиметея» тот самый бран-гравитон если и был пронесён контрабандой, то уж точно кем-то из этой парочки, сменным астрогаторам Ковальскому и Рабаду такое бы и в голову не пришло ставить под удар священную корову – собственную астростанцию, уж Дайс успел просмотреть логи золотого яйца, чтобы в подобном доподлинно убедиться.

Как говорится, начиная расследование, главное не выйти в итоге на самих себя.

Да к тому же, Квантум если и интересовал ирна с эффектором, то скорее постольку-поскольку, основные их маршруты пролегали не вблизи Семи Миров, а по периферии Фронтира.

Значит, в подозреваемых – Большая Дюжина?

Корпоративные крысы слишком уж активно вели своими тральщиками разработку в направлении Ворот Танно и Скопления Плеяд в частности. Не было ли в их интересах совершить нечто позначительнее парочки случайно попавших в сети их навигатора редкоземельных астероидов? С другой стороны, а «глубинники» тут причём? Там теперь всё хоть и будет обогащено платиноидами и трансуранами, но при этом – на тысячелетия прожарено насквозь до миллионноградусной температуры, вот уж действительно, кларково число велико, да не укусишь. Ну и какой тогда смысл?

Нет, конечно, Большая Дюжина наверняка продолжала совать свой хитрый янгуанский нос в чужой вопрос, и никаких сомнений в том, что мятежная «Тсурифа-6» была буквально наводнена агентами Корпораций, у Дайса не оставалось, но какое до того дело Превиос и уж тем более ирну? Последняя вообще не очень различала фракции раздробленного со времён Века Вне человечества, и если даже была о них осведомлена, то наверняка считала таковые за сущую глупость, так, баловство юной космической расы, вот поживите с наше, тогда и посмотрим, что из вас, болванов, выйдет.

Дайс хмыкнул себе под нос, уж Симах Нуари точно к подобным вопросам никогда не относился благосклонно. Этот оперённый в чёрное рострум лучше бы и вовсе не видеть в нашей галактике. Возвращался бы уже к себе и был таков.

Да, гневливая птица подарила им «Лебедь» с барского плеча, или что там у них вместо плеч в плане анатомии, но сделала это с таким видом, будто возненавидела в тот миг весь без исключения людской род, до последнего артмана.

Что могло послужить причиной столь бурно реакции, Дайс не особо понимал, да и не слишком интересовался. Ему достаточно было образов космической бойни, которая развернулась в тот день вокруг них, когда Крыло Тсауни столкнулось с рейдерами Железной Армады. Столкнулось в пустоте холодного космоса, а не на орбите Старой Терры, как изначально предполагалось текстом Предупреждения, но даже видов этого огненного водопада Дайсу хватило, чтобы больше не желать иметь дела с летящими.

Было в этом всём нечто от слепых фрактальных щупалец населявшей дип шевелёнки. Такой же настойчивый, такой же смертельный – огонь корабельных орудий перемалывал не врага, но само пространство вокруг него.

Как жаль, что их «Лебедь» был безоружен.

Как хорошо, что их «Лебедь» был безоружен. Иначе троица дайверов могла в какой-то момент и не сдержаться, открыть огонь, несмотря на все предупреждения ирна и эффектора.

А уж поводов им и правда подворачивалось предостаточно.

Начать с того, что они, лишь только проснувшись от долгого сна, сразу же обнаружили себя в эпицентре натурального космического шторма. Террианские крафты, атакующие террианские крафты, флот летящих, втихаря стерегущий эти самые террианские крафты, экспедиционный корпус ирнов, под прикрытием той самой астростанции «Эпиметей» тайком проникающий в пределы Барьера, ну и наконец самое страшное – грозная сила Железной Армады, вновь вплотную приблизившаяся к границам внешних секторов Фронтира. Все возможные страхи человечества были реализованы буквально в единое мгновение, только успевай ужасаться.

События в Секторе Сайриз происходили столь быстро и столь лавинообразно, что их «Лебедь» с его размеренным графиком ежедневных миграций из быстрокрылой птицы постепенно превратился в вечно отстающего по всем предметами студента младших курсов космического училища – слишком бесталанный, чтобы осваивать необходимую ему науку, и слишком упёртый, чтобы бросить уже браться за всё сразу и сосредоточиться на чём-нибудь одном.

Дайс с каждым новым вылетом начинал буквально физически ощущать, как реальность уходит из-под их контроля, утекает, подобно звёздному свету через дырявые зеркала старого орбитального телескопа, и будь на то его воля, он бы не смог с этими мириться, так или иначе однажды ввязавшись в драку, об участии в которой его на самом деле никто не просил.

Самым мучительным моментом стало даже не безумное стояние за Воротами Танно, когда казалось, что вот-вот действительно террианские первторанги начнут лупить друг по другу, словно занятий поумнее им не нашлось, в конце концов, даже Дайсу с Тайреном хватило ума сообразить, что соваться туда уж точно не следует, если тебе ещё дорога родная цивилизация. Точкой невозврата должен был и непременно стал бы первый доказанный огневой контакт террианского флота с Железной Армадой за тридцать пять прошедших с окончания Бойни Тысячелетия стандартолет.

Когда пошли первые слухи о том, что рейдеры вернулись, первое, что пришло в лысую голову Дайсу, это немедленно скомандовать Эй-Джи начинать прожиг на прыжок.

Что он намеревался в тот момент делать в точке обратного проецирования, начать пересчитывать врага по головам, сбивать их боевым тараном или совершать ещё какие-нибудь подобные глупости в излюбленном дайверском стиле лихого, а потому совершенно бессмысленного шутрм-унд-дранга, Дайс в тот момент не особо задумывался, равно как и его боевые товарищи. В крови их кипела ярость боевого офицера, чья карьера до этих самых пор бывала истрачена на борьбу с безжизненными природными бедствиями вроде угрозы с шевелёнкой. Даже космачий фокус как был с самого начала, так до сих пор по большей части и оставался скорее холодным предметом для изучения, нежели субъектом поимки.

Но Железная Армада – совсем иное дело.

Враг пусть и не вполне живой, зато обладающий ясным генезисом и кристально прозрачным целеполаганием. Враг экзистенциальный. Видимый. Вещественный. Которого можно одолеть в бою, и которому, зеркальным образом, можно было в это самом бою проиграть.

Человек, будь то искусственник или естественник, да хоть бы и вообще рыбоглазая «консерва», по природе своей не мог не отреагировать на возвращение подобного врага одним единственным образом – немедленно его атаковав всеми наличными силами.

К счастью, на пути у разгорячённой троицы в тот день стеной льда и пламени встали две хрупкие на вид женщины. Одна в образе девочки-подростка с платиновой чёлкой и в коротком платьице, и вторая – в длинном белом одеянии, из прорезей которого бесполезными культями торчали давным-давно зажившие остатки рук.

Металлические протезы Превиос так и остались валяться где-то там, на борту их ржавой шлюпки, сгинувшей в далёком прошлом, такие же бесполезные и ненужные.

И вот этими могучими силами они вдвоём легко скрутили троицу боевых дайверов в бараний рог и посадили от греха на гауптвахту, пока те не одумаются.

Если честно, поделом. Надо иногда и мозги включать, будь ты космачий боевой флотоводец, будь ты хоть чёрт в ступе.

Гауптвахтой, ввиду скромной кубатуры жилых объёмов «Лебедя», для них выступала их собственная трёхместная каюта, наспех организованная летящими из какого-то подсобного помещения, и потому выглядевшая донельзя утилитарным сараем, сплошь заставленным какими-то рундуками и гамаками. Идеальный уют в представлении опытного дайвера, только ржавчины по переборкам в качестве стилистического атрибута не хватает. По меркам среднего разведсаба, тут было даже как-то просторно, пусть они и размещались здесь все втроём. Но это если тебя тут не заперли против твоей воли.

Дайс бушевал, колотя в матовые стены, Тайрен вполголоса ругался грязными космачьими словами, и даже Эй-Джи, обыкновенно индифферентный, сверкал в углу своими оптическими накладками. Ну только дайте отсюда выбраться, уж мы тут им устроим!

Весь этот демарш, тем не менее, тотчас был свёрнут с появлением двух штатских.

Выглядели они при этом если не так уж виновато, то во всяком случае вид у них был куда менее боевой, чем там, в рубке.

Дайсу тоже моментально стало стыдно за себя и за боевых товарищей.

Да уж, наворотили дел. В тот раз они впервые, кажется, за весь их затяжной рейс, нормально поговорили.

– Поймите правильно наше существующее положение, пока мы не выясним всё досконально, мы не можем, не имеем права вмешиваться в происходящее.

Тайрен тут же бросился размахивать руками, мол, чего это не можем, ещё как можем!

Но под тяжёлым взглядом Превиос и ехидным прищуром ирна быстро стушевался и отступил.

– Если вы не заметили, угодив не на ту брану и оказавшись в прошлом, мы и без того уже наделали дел, и усугублять всё ещё дальше было бы по меньшей мере безответственно.

Превиос ещё некоторое время в своеобычной манере подбирала правильные слова, но в итоге всё-таки смилостивилась перед убогими, предметно объяснив суть случившегося.

Попав в прошлое, они сумели воплотить в жизнь то, чего не должно было случиться вовсе – привлекли к себе внимание двух враждующих флотов, которые должны были столкнуться не у беглого фокуса, а гораздо позже – у гибнущей Старой Терры. И Симах Нуари оказался тем единственным, кто сразу понял всю фатальность ситуации.

Они неминуемо и кардинально изменили прошлое самим фактом своего появления.

– Но погодите, ведь в нашей реальности Крыло летящих как раз и отразило нападение врага на Старую Терру заранее!

Превиос лишь качнула негативно головой.

– В том-то и дело, мы изменили прошлое, но как будто его не меняли вовсе, эта нелепая цепочка обстоятельств, что предшествовала триангуляции и последовала за ней, не была и не могла быть никем режиссирована, слишком низкая вероятность успешного исхода, следовательно нас на самом деле там и не могло оказаться…

– А мы были, – выдохнула, завершив её путаную тираду, советник-ирн.

– То есть мы с вами во главе изменили прошлое, не изменив настоящего. Как это возможно? – неожиданно деловитым тоном поинтересовался Тайрен.

– В теории, именно так и работает то, что ваши Хранители называют Большим Циклом, душечка, самостабилизирующаяся петля макро-временных причинно-следственных связей, несмотря на постоянные возмущения, остаётся устойчивой, задавая общий вектор направления вашей истории.

Когда она начинала своим язвительным детским голоском читать лекции, сложно было не рассмеяться в ответ, слишком потешный выходил тон. Но допустим.

– Но проблема в том, что согласно тем же Хранителям, Большой Цикл был разрушен, мы его покинули, и судя по всему, именно благодаря той преждевременной встрече двух флотов.

У Дайса от попытки в этой каше разобраться тотчас заболело где-то в районе затылка.

– Мы что, создали новый, как вы это называете, Большой Цикл? Новую стабильную линию времени? – все разом обернулись на Эй-Джи. А парень дело говорит.

– Но если линия стабильна, мы можем не опасаться ничего дополнительно наворотить своими действиями, и можем начать действовать, ведь так? – Дайс старался говорить медленно, не глотая по флотской привычке служебные слова, чтобы все всех, наконец, нормально поняли.

– Да, это мы и пытаемся выяснить, пока эта временная линия кажется неотличимой от той, нашей, во всяком случае никаких видимых расхождений мы так и не нашли, однако это…

– Это ничего не доказывает, – ирн снова перебила эффектора, заканчивая поскорее чужую мысль. – В конце концов, мы могли изменить и наши собственные воспоминания, то есть мы только думаем, что ничего не изменилось, а на самом деле изменилось буквально всё.

И тут до Дайса наконец дошло.

– Я кажется понял, что на самом деле мы всё это время ищем. Можно было бы и не темнить, черти космачьи!

Ирн и эффектор в ответ продолжали молча сверлить его глазами. Ну давай, мол, говори, раз уж начал.

Чтобы снова не сглупить, Дайс принялся мысленно перебирать их маршрутный лист. Куда летали, что там вынюхивали. Кажется, всё теперь встало на свои места.

– Мы разыскиваем следы самих себя. Нас пятерых. Если кто-нибудь из нас отыщется во втором экземпляре, это и будет единственным достоверным доказательством расщепления реальности!

Советник и эффектор синхронно кивнули.

И только тут до Дайса дошёл весь коварный смысл им сказанного. Если бы дело было только в них. По сути, сама эта вселенная, будто в кошмарном сне центральной интерпретации Эверетта, по воле собравшихся на этом корабле, могла ежесекундно двоиться, даже хуже. Одно дело если отпочковавшиеся временные линии существуют дальше сами по себе и никогда не взаимодействуют, совсем другое дело…

Дайс нервно обернулся, ему в тот же миг показалось, что за го плечом кто-то стоит. Он сам, альтернативный капитан погубленной «Джайн Авы» Уоррен Дайс. Омерзительное чувство.

Так что же, выходит, если они и правда совершили то, о чём говорит Превиос, так зачем же Симах Нуари их вообще отпустил? На его месте, пожалуй, Дайс бы не сплоховал и тотчас отправил всех нежданных гостей из будущего в утилизатор.

– А он, быть может, и отправил, душечка, подумай об этом.

Как она… впрочем, неважно. Они в заднице, в чернейшей и глубочайшей космаческой заднице, никаким коллапсарам не снилось.

– Слушайте, братцы, нам надо валить из Галактики. Живо брать ноги в руки и валить.

– Апро, капитан, – разом кивнули Эй-Джи с Тайреном.

– А вот свалить, душечка, мы ещё всегда успеем. Потому что если наши рассуждения не верны, то мы с вами, выходит, чуть ли не единственные, кто ещё может спасти вашу несчастную расу.

Вот тут глаза Дайса налились кровью.

– Возможно, я чего-то не понимаю, но вас, ирнов, это всё разве не касается? Вы же точно так же как и мы заперты в пределах собственного Барьера! И однажды эта Армада снова вас будет штурмовать, не отвертитесь, – проскрежетал он.

Но советник в ответ продолжала привычно улыбаться:

– Конечно! А вы думаете, я здесь зачем, чтобы в словесных баталиях с флотскими упражняться? Разница покуда между нами лишь в том, что вы, артманы, сейчас оказались на острие конфликта, и вам угрожает непосредственная опасность, в то время как мы, не говоря уже о летящих, ещё имеем и запас времени, и свободу для манёвра. Но даже и нас, тут вы правы, капитан, однажды могут загнать в угол, и потому решение должно быть общим.

– Что, ирны пойдут в бой? – фыркнул из-за плеча Эй-Джи, отвлекаясь от мысленного контроля гемисферы.

– Если надо то и пойдут, не сомневайтесь. Другой вопрос что эта дилемма будет решаться не в результате огневого контакта, уж вы мне поверьте, душечка, что бы там ни думало ваше доблестное Адмиралтейство.

– Но судя по тому, что вы сейчас здесь, с нами, наши шансы ещё не так уж и малы, да и в целом, заметьте, не трёпаные артманы побежали просить помощи у героических союзников, а это вы к нам сунулись! – произнося все эти инвективы, Дайс старался не сжимать рефлекторно кулаки. С его тщедушной внешность ходячего полутрупа, он знал, это выглядело со стороны донельзя комично.

– Согласна. И в этом есть некая правда. Возможно, мы сейчас пытаемся вмешаться в ваши внутренние дела не из чистого альтруизма, – тут уже фыркнули все три дайвера хором, – а из банального предчувствия, что однажды, когда придет время просить помощи уже нам, то попросту не найдётся дружественной расы, которая нам могла бы оказать помощь.

– И в чём же, по вашему, может состоять сейчас таковая помощь, если не в военной силе? – Дайс продолжал напирать, хотя уже и сам понимал, что понемногу проигрывает в не ко времени затеянном споре.

– Военной силе? Быть может, вы хотели бы, чтобы те же летящие предоставили вам целое Крыло вот таких же «Лебедей», только тяжеловооружённых? Не приходило ли вам, душечка, в вашу светлую артманскую головку, что вы уде видели такое же Крыло там, в прошлом, и вы видели, чем это закончилось.

– Победой соорн-инфарха, – отчеканил Дайс.

И тут уже вмешался Тайрен:

– Она имеет в виду чуть большие временные масштабы, примар.

– Если ты о том, что Армада до сих пор так и не разбита, коммандер, то я в курсе, но это не повод сдаваться!

– Я о том, что они так с тех пор и не построили ничего крупнее «Лебедей».

И тут до Дайса, наконец, дошло. Да так дошло, что он от удивления звонко хлопнул себя по лысине.

– Они же тоже в тупике! Только если мы с ирнами застряли в пределах Барьера, то они пусть и нашли способ чувствовать себя свободнее в своих перемещениях, но на деле у них дела ничуть не лучше, потому что тяжёлый флот вроде наших первторангов им уже не осилить!

– Если вы собрались начать хвастаться своими ржавыми железками, то бросайте это дело, душечка. Нам это не поможет. Во всяком случае, пока мы не разобрались, что не так с этой реальностью.

– Так чего же мы мотаемся туда-сюда, ходим по краю? Если вы правы, и человечество оказалось на грани катастрофы, то надо форсировать события!

– И каковы же ваши предложения?

– Если есть где-то в Секторе Сайриз ключевая точка переплетения событий, то это «Тсурифа-6», нам следует немедленно отправляться туда!

– Примар, они же объяснили, как опасно вмешиваться…

– К чертям космачьим все опасности, если ничего не делать, то лучше уж реально вон, в трёпаное Большое Гнездо валить, под крыло к гостеприимным Тсауни! Я считаю так. Нужно размыкать якоря и двигать к Воротам Танно. А там уж как пойдёт. Шагом-арш! Выпол-нять!

На этом все как-то молча засобирались, как будто решение было принято.

И только изумлённый Дайс стоял посреди опустевшей каюты и потеряно озирался.

Было очень странно вновь чувствовать себя командиром на собственном крафте.

Но ему и правда в тот раз не показалось. Уже спустя меньше чем половину корабельных суток их «Лебедь» в точности согласно его приказу висел у самого горизонта вблизи прыжковой зоны «Тсурифы-6», по локоть погрузив дактили собственных ЭМ и нейтринных сенсоров в ледяную пустоту субсвета.

Висел дамокловым мечом, занесенным над повинно опущенной головой заигравшегося в космическое шарады человечества.

Висел и ждал неминуемого приговора.

Дайс мог ошибаться в чём угодно, но он был прав в главном. Если судьба террианской цивилизации где-то сейчас и решается, то это происходит здесь и сейчас. Мятежный форпост привычно колеблющейся на звёздном ветру гигантской актинии без сомнения таит в своих недрах одновременно все загадки и разом все ответы на вопросы, только приди и спроси.

Одна только проблема. Приходят всё не те и спрашивают всё не то.

Случается порой, просто сама собой возникает такая ситуация, когда чтобы просто узнать, что дважды два – четыре, нужно уже заранее знать правильный ответ.

Собравшиеся в рубке натужно, через силу, выдохнули. Даже советник-ирн.

Выдохнули, чтобы тут же начать шумно обсуждать дальнейшие планы.

Ответ на их искания был, наконец, получен.

И он был простым, донельзя простым. Не нужно было никого подслушивать. Не понадобилось даже проникать на станцию, рискуя секретностью миссии и целостностью самой этой временной линии. Достаточно было лишь бросить беглый взгляд на станцию.

Всё та же космаческая актиния, побитая годами небрежения в пылу глупого мятежа.

Один лишь небольшой нюанс. В отличие от той «Тсурифы», с которой начинался рейд контр-адмирала Финнеана, откуда стартовал экипаж астростанции «Эпиметей», где формировались экипажи сгинувших разведсабов коммандера Тайрена, эта космическая крепость никогда бы не смогла обеспечить собственную самостоятельность.

«Тсурифа-6» их общей былой реальности обладала массивным центральным ядром, где скрывались могучие накопители, которым бы позавидовал любой лямбда-класс. Это же посмешище благодаря неведомым резонам собственных проектировщиков, похоже, опиралось от рождения лишь на заёмную энерговооружённость пристыкованных к ней первторангов. Такая «Тсурифа» никогда бы не смогла стать настоящим открытым портом, центром независимой от Семи Миров галактической экспансии человечества.

И уж точно она не принадлежала их собственной временной линии.

А значит, их главным опасениям не суждено было состояться.

И значит, отныне они были вольны действовать по собственному усмотрению.

Первой их покинула советник.

Случилось это буквально на третий день после того прыжка к «Тсурифе», так скоро, что Дайсу стало неловко за своё скептическое отношение к ирну. Чужинка на поверку оказалась вовсе не той непробиваемой язвой, какой так старалась всё это время выглядеть. На самом деле нечто куда более важное, чем препирательства с артманами, всё это время удерживало её на борту «Лебедя». Нечто тревожившее ничуть не меньше, чем гибель в тенётах чужой браны или опасности межвременных путешествий. Нечто далёкое, недосягаемое, но такое в реальности близкое, так что как только им было позволено действовать, ирн немедленно поспешила расстаться с «Лебедем» и его непутёвым экипажем.

Прощались в шлюзовой камере, прощались холодно и отстранённо, как будто каждый уже витал в собственных мыслях и строил собственные планы. И лишь только когда закованная в серебристый экзосьют чужинка собиралась уже сделать первый шаг наружу, эффектор всё-таки подала голос, на короткое мгновение задержать того, с кем провела вместе больше тысячелетий, чем со всем человечеством вместе взятым:

– Ты так и не открыла мне своё имя.

Ирн в ответ лишь весело рассмеялась.

– Однажды ты сама дашь мне имя. Когда-нибудь это время настанет.

И тут же скрылась за упругой мембраной тамбур-лифта.

– Иногда я вас совсем не понимаю.

Любопытно, кого эффектор при этом имела в виду?

– Превиос, простите, что беспокою. Но всё-таки, куда мы дальше направляемся. То есть, я догадываюсь, у вас много дел на «Тсурифе»…

– К чертям космачьим трёпаную станцию.

Троица дайверов не понимающе оглянулась. Флотская лексика эффектору была совсем не свойственна. Как и в целом подобная лаконичность формулировок.

– Доставьте меня на Квантум, капитан Дайс. У меня для них есть важные новости.

Странно было порой наблюдать за Цукатом, странно и смешно. Вроде бы обычный человек, пьёт, ест, дышит воздухом, встаёт-садится, ходит, разговаривает. В быту Воин ничуть не выглядел даже на самый пристальный взгляд неким отдельным подвидом человеческих существ, мета-гуманоидом, избранным, носителем искры, лидером человечества. Более того, он производил в своей бытовой модальности донельзя банальное впечатление, как будто не было у него по жизни ни особых устремлений, ни тривиальных привычек, ни даже попросту обыкновенных недостатков, которые есть у всякого из нас – кто-то ковыряется в носу, кому-нибудь лучше вообще не приближаться к сладкому, а иные не созданы для умственного труда или же напротив, работы руками. Индивидуальность хомосапиенса как правило состоит не в его фенотипе, анатомическом или расширенном, она воспринимается нами именно в мелочах, в крошечных чужих неловкостях, нелепостях, тиках, и бытовых закидонах. Именно так в основном мы и различаем друг друга.

Цукат в этом плане смотрелся натурально фарфоровой куклой, слишком стерильный, слишком гладкий, слишком идеальный, слишком искусственный в самом широко понимаемом смысле этого затёртого прилагательного. Он не тряс головой, не оттопыривал во время еды мизинчик, не морщил в задумчивости лоб и потому выглядел действующим чисто механически, скорее пустая оболочка от человека, а не собственно человек.

И уж точно он не производил на Рейеса ни малейшего впечатления в смысле собственных сверх-мета-экстра-способностей. Обыкновенный болван, брошенный в чистом поле без целей и средств в одной лишь надежде, что его искра вытащит, выведет, вынесет как-нибудь. Не вынесла.

Когда Цукат в очередной раз надолго замирал у панорамной гемисферы с отрешённым выражением лица, Рейесу его порой даже становилось жаль, ведь в этом провале была и его вина, пускай ни черта космачьего он и не помнил ни тех обстоятельств, при которых Конклав был сформирован, ни тех инструкций, что оставляли Воинам покидающие их Соратники.

Но вот чего Рейес никак не мог выбросить из головы, так это фантастического сходства, что сразу бросалось ему в глаза при виде Цуката в тот и исключительно тот момент, когда Воин вдруг вспоминал, что теперь он отнюдь не один, и тут же всем корпусом, одним решительным движением, оборачивался к нему, Рейесу.

Точно так же поступал о тот, настоящий, оригинальный Цукат, лохматый пёсель породы шарпланинец, он же илирийский овчар, с которым Рейес бок о бок прошёл пожалуй что целую сотню километров ледопадов, там же собакену и суждено было в итоге пропасть.

Но пока они ещё оставались друг у друга, одни на тысячекилометровый простор североевропейского ледяного щита, в просторечии именуемого запросто Ледником, та лохматая морда точно так же по утрам протискивалась к нему в палатку и делала бровки домиком в ожидании приказа. Хозяин, пора вставать, надо двигаться, делу время, потехе час, только скажи, только скомандуй, уж я им всем покажу!

Кому это «им» – было не особо важно, Цукат был готов направляться куда угодно, чтобы там в бараний рог согнуть, кого прикажут.

Оба Цуката, тот и этот, в этом плане были одинаковы. Самоотверженный клубок целеустремлённости, вот во что превращались они, стоило Рейесу только двинуть бровью.

И нужно было видеть всю глубину собачьей обиды, если приказа так и не поступало.

Побитым щенком Цукат отправлялся к себе, зализывать душевные раны.

На Рейеса при этом оба никогда не обижались, слишком ценя случайную дружбу с посторонним по сути человеком. Потому как тот дарил им то единственное, что они, такие самодостаточные, такие могучие, такие стремительные, такие заточенные на выживание в любых внешних условиях – просто клубок мышц в кулаке железной воли – никак не могли, просто не были способны сами себе измыслить.

Той самой цели.

Этот, двуногий Цукат ровно потому и получил эту смешную кличку, о которой Рейес не проговорился бы никому в обеих галактиках, что с самого начала этого безумного вояжа занял в их паре место «волшебного помощника», говорящей зверушки из земных сказок, которая в ответ на правильные действия главного героя вознаграждает его, но зато в обратном случае может и походя проклясть.

В этом и была между ними важная разница. Тот, прежний, четвероногий Цукат любил Рейеса беззаветно, этот же помимо нечеловеческой заключённой в нём мощи пугал собственным видимым бездушием именно что производя впечатление не столько орудия судьбы в руках Рейеса, сколько всем своим видом обещал – однажды ты ошибёшься, и уж тогда постигнет тебя кара от длани моей.

Отсутствие у попутчика видимой эмпатии и вообще человечности предоставляло Рейесу несомненное право предполагать и такой печальный исход. Но, по здравому размышлению, не брать Цуката с собой тоже было нельзя. Для начала, Рейес даже при всех возможностях «Лебедя» не сумел бы в одиночку попасть в Большое Гнездо, полсотни килопарсек межгалактической пустоты свернули бы башку любому, кто не смог бы в этом путешествии положиться на бездушную математику собственной искры. Уже это делало Воина незаменимым. Но в глубине души у Рейеса оставался и куда более важный резон. Ему и правда оставалось только гадать, как его встретят летящие.

Большое Магелланово Облако не просто маячило далёким звёздным островом в горячей пустоте на самом краю Войда, оно было домом для древней и могучей расы, которая уже столько раз всем своим видом давала понять, что вовсе не жаждет видеть у себя пришлых гостей. Тсауни ни разу не приглашали ни ирнов, ни тем более людей посетить собственные миры. Ни разу они, впрочем, явно в этом и не отказывали, попросту оставляя этот вопрос за скобками, поскольку ни один террианский крафт, как и космический флот ирнов, был попросту не способен преодолеть огромное расстояние между галактиками. Другое дело – их дарёные «Лебеди».

Сколько Рейес ни копался в доступных ему архивах, он так и не сумел найти явного запрета, но всё равно до самом конца опасался взаимонепонимания вплоть до прямой конфронтации. И вот тут ему донельзя пригодилась бы помощь Воина.

Цукат снова, как там, на Старой Терре, стал щитом и мечом в руках Рейеса.

Теперь молитесь, чтобы ни то, ни другое на деле не понадобилось.

Впрочем, глядя на пасторальную бело-голубую сферу чужого мира, невозможно было и помыслить о том, что на них уже нацелилась вся наличная орбитальная группировка Сиерика, родного мира Симаха Нуари.

По гемисфере как ни в чём не бывало скользили транспаранты пассажирских кораблей и орбитальных грузовиков, несколько достаточно скромных для столь населённой суперземли транзитных платформ не проявляли ни малейшего интереса к их здесь внезапному появлению, и даже местные навигаторы обменивались с их «Лебедем» лишь дежурными фразами, вежливо предлагая оставаться на высокой орбите до уточнения деталей маршрута.

Рейесу со временем весь этот расслабленный щебет, царящий в навигационных каналах и механически переводимый на галакс силами бортового квола, поневоле начинал казаться затишьем перед бурей. Слишком много вопросов накопилось между артманами и летящим светом, слишком мало прямого общения происходило между двумя расами за более чем пятьсот стандартолет (или, в местных единицах, почти тысячу сезонов) с момента их первого контакта.

Или это им лишь так казалось? Быть может, все эти местечковые бодания с чужими цивилизациями – не более чем плод больного воображения, мания величия юной расы, решившей с чего-то однажды, что вокруг её злосчастных страданий вертится вся окружающая вселенная. Кто вообще сказал, что они все хоть сколько-нибудь важны для гордых Тсауни? Помешанный на артманах соорн-инфарх? Несчастный служенаблюдатель Илиа Фейи? Оба несомненно были слишком увлечены делами чужой галактики. Но кто сказал, что в Большом Гнезде про них вообще хоть у кого-то болит пернатая башка?

Рейес вспомнил внезапно, как нуль-капитул-тетрарх Оммы в частном разговоре однажды жаловался ему, как его многочисленные депеши, непрерывно посылаемые на родину, упорно оставались без ответа. Потому что дома не хотели мешать объективным наблюдениям своей далёкой, предвзятой и расфокусированной точкой зрения? Или же несчастную птицу просто забыли, махнув на неё крылом. В конце концов, там рядом с ним где-то по-прежнему мается Симах Нуари, пусть он его и утешает.

С другой стороны, а какое Рейесу дело до чужой забывчивости или даже преступной недальновидности? Он сюда рвался через горнило Войда не ради исправления чех-то ошибок и уж точно не ради привлечения чужинского внимания к своей расе или даже к собственной персоне.

Он прибыл сюда с предупреждением куда более грозным, чем то Предупреждение, что когда-то ему пришлось доставить на Старую Терру, именуемую в ту давнюю пору ещё попросту Землей. Послание то ему доставил вовсе не пропустивший назначенное рандеву Симах Нуари, а вполне террианские Хранители, чего Рейес в своей текущей инкарнации вовсе не помнил, не положено, но вот текст Предупреждения на Старой Терре до сих пор помнили наизусть все оставшиеся там панбиологи.

Оно было о том, что Земля обречена, и что погибель её уже нацелилась на свою жертву, и что Железная Армада будет повержена лишь при помощи союзника извне.

Какая чушь. Большой Цикл оказался фикцией, глупой шуткой спятивших носителей искры из далёкого будущего.

Сегодня Рейес стоял на пороге одного из центральных миров Тсауни с посланием не из будущего, но из прошлого.

Он пришёл рассказать, что на самом деле натворил Симах Нуари.

Он пришёл объяснить, к чему это неизбежно приведёт.

И он впервые в человеческой истории пришёл не просить помощи, но предложить её.

И ему было плевать, собирается ли его тут хоть кто-нибудь слушать.

Он заставит себя услышать любой ценой.

Именно затем ему здесь понадобилась дубина войны по кличке Цукат.

Иногда звёзды на чёрных небесах живых миров складываются так, что тебе становится куда важнее попросту быть услышанным, нежели быть до конца понятым.

О, тогда, почти восемьсот террианских лет назад, он не был услышан. Как не был и понят. Лишь кромешный ад Бомбардировки после разрушения Цереры заставил людей к нему прислушаться. Но было уже поздно.

Сегодня он не допустит подобной ошибки.

Ну же, Цукат, действуй!

Но случилось иное. Не принялись мигать на гемисфере тревожные транспаранты, не взревели маршевые генераторы «Лебедя», не потянулись к непрошенному гостю релятивистские стрэнглеты и пучки кварк-глюонной плазмы.

В тишине рубки раздался мелодичный голос, столь разительно отличающийся и от птичьего чириканья в навигационных каналах за бортом, и от топорного их перевода бортовым кволом.

Голос этот будто проистекал отовсюду вокруг и одновременно ниоткуда, возникая даже не непосредственно в чумной голове Рейеса, а как будто проистекая из его забытых воспоминаний, знакомый и чуждый, пугающий и прекрасный одновременно.

И говорил он ни на одном из известных Рейесу языков, полузабытых земных или новых галактических, а словно бы впитывал их все, играя на тонких семантических гранях одного и того же слова или понятия на всём множестве языков и наречий, существовавших ранее или которые ещё только могут быть придуманы впредь.

Голос этот говорил непосредственно со всем языковым и символьным комплексом человеческого мозга – угловой извилиной, затылочной и височной долей, слуховой и префронтальной корой, зонами Брока и Вернике – буквально каждым нейроном, начиная с моторных функций артикуляции по нейронные сети, отвечающие за манипулирование математическими абстракциями.

Так, должно быть, рядовой житель Земли воспринимал ту первую Песню Глубин, что Ромул некогда спел на могиле Матери, едва вернувшись с несостоявшегося космического рандеву с летящими.

Рейес кивнул себе, машинально группируясь словно в ожидании страшного удара.

Ему, избранному Земли, были не страшны чужие Песни. Но теперь стало понятно, что летящие восприняли его всерьёз. И первыми решились начать диалог.

То, что неведомый собеседник предполагал именно полноценный диалог, а не испытывал терпение Рейеса подспудной манипуляцией «мясным», а потому заведомо увечным и слабым интеллектом артмана, можно было легко догадаться уже по первым нотам раздававшегося вокруг мелодичного перелива обертонов и смысловых оттенков. Рейес помнил, как на самом деле звучит истинна Песня Глубин, чтобы ни с чем её уже не спутать.

Не тот грубый костыль, что вбивали в голову собственной паствы Цукат и его товарищи по Конклаву Воинов, не манипулятивное использование тоски по утерянному дому, не топорную политинформацию, склёпывающую воедино разбросанное среди звёзд человечество, синхронизируя тем самым миллиарды единичных сознаний и воль в монолитный кулак, который был способен сражаться в Бойне Тысячелетия или возводить с нуля Семь Миров.

Та истинная Песня Глубин, что звучала когда-то на Земле голосами Ромула и его Соратников, была не такой. Она была горьким плачем о потерянном рае, о безвременной погибели Матери, заранее горюя не только о прошлых, но и будущих потерях на долгом и трудном пути в Вечность.

И тот голос, что чудился теперь Рейесу, голос призрачный и явный, он не звучал молотком, вбивающим гвозди в чужую тупую башку, он был нежным, осторожным.

А ещё он был задорным.

Не таким в смутных ожиданиях Рейеса должен был звучать голос родного мира всесильного спасителя, надменного соорн-инфарха. Не так звучал бы, по здравом размышлении, и призыв самой ненавидимой из дружественных человечеству рас, расы гордецов и строптивцев, воинственных птах летящего света Тсауни.

Но если подумать как следует, артманы и сами были не подарок, сами те ещё гордецы и строптивцы, как знать, не приписывали ли они сами всю дорогу чужим существам собственных целей и устремлений, собственных слабостей и недостатков?

Рейес слушал перезвон чужой Песни и никак не мог поверить услышанному.

Обернувшись на Цуката с немым вопросом, он был ещё больше ошеломлён увиденным.

Могутный Воин, который, кажется, вовсе не был способен на простые человеческие эмоции, стоял теперь столбом посреди рубки «Лебедя», стоял и плакал. Крупные детские слёзы текли по его твердокаменным скулам ручьями, тотчас исчезая за вырезом белоснежного кабинсьюта. Цукат, малыш, что с тобой? Ужели ты вспомнил внезапно, с чего мы начинали, какие планы строили, с каким оптимизмом глядели вдаль? Рано ты расчувствовался, старик, это ещё только увертюра к сегодняшней пьесе, уж ты можешь мне поверить.

Рейес, кажется, начал понемногу догадываться о том, почему летящие начали с подобного светлого, оптимистичного пассажа. Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко.

Тем самым они напоминали Рейесу о том, что невозможно забыть, о высоких идеалах сенситивизма, которые для любой расы во все времена гласили, что разум изначально рождён идти против могучей, всеразрушающей силы вселенской энтропии, против предопределённости стрелы времени, против непоколебимых законов возрастания первозданного хаоса.

Мы, разумные существа, обречены быть оптимистами. Мы и есть – воплощённый оптимизм, само наше существование является веским аргументом, если не прямым доказательством того, что вселенная вовсе не обречена на полный распад до состояния однородной квантовой пены и всеобщую квантовую запутанность горизонта событий.

Разум способен сам себя достать за волосы с самого дна самого что ни на есть глубокого колодца небытия. Достать, чтобы в итоге возродиться на новом плане реальности, пусть это будут лишь когерентные флуктуации очередного инфлатона, распадающегося пузырями новых вселенных.

Что такое обетованная им всем Вечность, если не такая вновь рождённая реальность, продукт жизнедеятельности каждого разумного существа и, одновременно, далёкое эхо погибшей, нет, убитой ими Матери. Подумав так, Рейес тотчас нахмурился. Нет, так не пойдёт. Он не позволить запутать себя далёкими абстракциями, он пришёл говорить с летящими о куда более близких и потому заведомо более зловещих перспективах. О том, что случится не в отдалённом будущем, но совсем скоро, о той беде, что буквально стучится в эти дни в ходящую ходуном стену Барьера, стену, которую летящие почитали до сих пор за нечто незыблемое.

И потому Рейес взял слово таким образом, чтобы незримый собеседник там, внизу, сразу понял всю серьёзность предстоящего разговора.

Вцепившись в железный локоть Цуката, Рейес с такой яростью, коротким злым крюком саданул того под дых, что разом отбил у Воина всякую сентиментальность.

На собственную Песню Глубин Рейес пока ещё не был способен. Но Цукат ему поможет. Смотри мне в глаза, пёс, смотри и повторяй за мной.

Рейес не расстилал вокруг себя просторы возделанных полей и не живописал кристально-чистые голубые небеса напоённых жизнью далёких миров. Он сюда пришёл не спорить об оттенках вечерних гроз и летящих по воле ветра лепестков весеннего цвета. Райские кущи для всякого кислородно-водяного разумного существа выглядят примерно одинаково. Это банально. Это не интересно. Куда важнее тут не общие места и даже не оттенки различий, а тот скорбный путь, что приведёт к этим кущам.

Об этом и поговорим.

Рейес был лаконичен в своей образной палитре.

В его вселенной не светили солнца, не лилась вода, не пели прекрасные голоса, порождаемый им нарратив был соткан из черноты ночи, ледяного света далёких квазаров, гладких колебаний вселенских магнитных линий и едва заметного шёпота главных мод реликтового излучения – древнего эха изначальных акустических осцилляций эпохи великой рекомбинации, когда свет был отделён от барионной материи, а наблюдаемая Вселенная сделалась прозрачной, как слеза.

Грандиозная пустота Войда была населена с тех пор лишь мечущимися в горячечном бреду течениями миллионноградусной первичной плазмы, порождениями ранних эпох этой Вселенной. Плазмоиды были базово неустойчивы, постоянно рождаясь и тут же исчезая во мраке вечной ночи. Их время жизни составляло порой лишь десятки микросекунд, но, великие числом, они могли себе позволить столь высокую сменяемость поколений во имя достижения главной цели – кубические гигапарсеки пространства работали титаническим абаком, механически перебирающим все возможные комбинации полевых структур на протяжение десятка миллиардов террианских стандартолет к ряду. Однажды была найдена полевая свёртка, которая была достаточно стабильной, чтобы суметь накопить достаточно энергии для собственной репликации. Затем структура плазмоидов начала усложняться, расти, стабилизироваться во времени и пространстве, образовывать всё новые вторичные и третичные полевые структуры, повышать вариативность свёрток, эффективность фильтрации и накопления энергии. Спустя миллиарды лет некоторые из плазмоидов обрели нечто вроде квазисознания, начав изучать окружающую вселенную в поисках новых источников информации и энергии.

Для этого у них была масса времени, поскольку самые продвинутые из плазмоидов уже не нуждались в постоянном митозе, они и без того были достаточно стабильны, чтобы существовать в пустоте Войда как единое целое миллионы лет. Однажды внимание некоторых из них, решившихся на подобное путешествие, привлекли далёкие звёздные острова, свивавшиеся в грандиозные спирали по краям Войда. Там привычным к пустоте и стабильности плазмоидам поначалу приходилось несладко – слишком холодно, слишком плотно, слишком непривычные источники энергии, слишком сложная физика. И самое главное – там всё текло слишком быстротечным образом, только присмотришься к какой-нибудь звёздочке поярче, как она уже или прогорела дотла, или унеслась в даль по воле главной местной действующей силы – топологической гравитации.

Однако именно новые условия позволили плазмоидам ускорить свой прогресс. Поколения, что раньше сменялись за миллионы лет, теперь оборачивались за сотни тысяч, плазмоиды уплотнились, измельчали, стали умнее, быстрее, привычнее к здешним энергиям и местному течению времени. А ещё они нашли для себя вожделенный предмет для изучения – сначала живых, а потом и разумных существ. Изучения, опеки или, если хотите, паразитизма.

Некоторые плазмоиды, которых к тому времени правильнее стало называть искрами, остановились на планетарных масштабах, вплетаясь в магнитные линии целых миров и звёздных систем, другие же, напротив, поселялись на время в телах отдельных разумных особей, обретая таким образом способность видеть ранее им не зримое, ощущать неощутимое и понимать непонятное.

Так поблизости от локальных войдов разумные расы обрели своих избранных. Людей, ставших носителем дара и проклятия стоять между миром живого и квазиживого, между колебаниями полей и солнечного ветра и житейскими проблемами полудиких охотников и собирателей, понятия не имеющих, отчего в небе горят далёкие звёзды.

Так начался проект великого объединения – порождений древних полевых структур из бездны Войда и потомков миллиардолетней химической эволюции порождений трёх поколений сверхновых, обогативших звёздные острова галактик химическими элементами тяжелее гелия и позволивших начаться новому процессу эволюционного отбора, на этот раз не полевого, а биологического, результаты которого однажды должны были вновь осознать себя, вновь обрести способность накапливать энергию космических течений и вновь начать осваивать некогда покинутый ими космос.

Собеседник скучающе кивал. Да, мы рады, что вы тоже, наши далёкие братья, достигли той степени развития, при котором носители искры могут вспомнить о том, для каких свершений они были рождены пред светом далёких звёзд.

Вы забыли собственную историю, тут же нанёс свой новый хладнокровный удар Рейес.

Отставив прочь знакомые по чужой Песне пасторальные миры, он начал крупными мазками живописать образные иллюстрации того, что мог навскидку вспомнить.

Жизнь – куда разнообразнее любых пустотных полевых всплесков, даже самые сложные плазмоидные свёртки не могут даже и близко подойти к той невероятной вариативности, на которую способна химическая жизнь во всех её возможных проявлениях.

Азотные метакристаллы ядер холодных юпитеров, богатейшие обменные процессы атмосфер блуждающих бурых карликов, криогенные углеводородные моря метановых суперземель, первичный биогенез комет и астероидов, все эти живые миры так или иначе посещались искрами, и по мере появления всё более экзотических проявлений жизни на просторах Ланиакеи наши с вами искры будут сталкиваться со всё более и более далёкими собратьями, и контакт их между собой, и так непростой, со временем неминуемо станет куда более полон противоречиями и конфликтами, чем мы наблюдаем теперь.

Ничего, убаюкивал голос, мы справимся, разум универсален в своём стремлении к упорядочиванию, эта общность всевечна и неизбежна.

А вот и нет.

Рейес снова завернулся в саван вечной ночи, которую ультрарелятивистская частица, выпущенная на волю джетом далёкого квазара, могла без единого обмена квантами пересечь по диагонали, едва отклоняемая от курса колебаниями топологии Войда. Там как будто больше никого не было. Разбежались потомки первичных плазмоидов, растеклись ближе к сгусткам галактических стен облака ионизированного водорода, даже вездесущие силовые линии магнитных полей постепенно затихли, статичные и замкнутые сами на себя. Казалось, по мере того, как барионная материя усложнялась и взрослела, пустота Войда окончательно растекалась по сторонам, безжизненная и голодная.

Вы забыли собственную историю, пока те из вас, что прибились к далёким звёздным островам, обрели новую жизнь в плотных атмосферах звёзд и планет, оставшаяся в недрах Войда плазмоидная популяция в поисках спасения от неминуемого Великого Разрыва растаскиваемой космологической инфляцией пустоты нашла выход в обратном отборе – с каждым новым миллионом лет вдали от новых источников энергии они росли, сливаясь воедино, упрощаясь, понемногу застывая и научаясь отбирать у этой жадной Вселенной каждую частицу, каждый квант, каждый бит.

И они в этом преуспели.

Титанические полевые конструкты диаметром в сотни килопарсек вовсе не уснули. Они даже и не собирались засыпать. Поглотившие мириады своих предшественников, впитавшие весь их наблюдательный опыт, они неминуемо возжелали повторить тот опыт, что некогда породил наши искры.

За одним лишь исключением. Если наши искры мужали вместе с людьми, учились вместе с ними, обретали сознание вместе с ними. То чудовища Войда ещё даже не поняли, с чем им придется иметь дело. Не с источниками энергии, а с источниками негативной энтропии, той самой, что противна самой природе Войда.

И они уже здесь, с нами. Первобытные. Могучие. Беспощадные. Не понимающие ни черта космачьего в том, что здесь происходит, способные только поглощать и разрушать.

Человечество, как и Тсауни, давно задумывалось о загадочном молчании Вселенной.

Почему мы никого не слышим? Но только лишь нам, избранным наших рас, достало сил и возможностей наших искр задуматься над тем, насколько безжалостна космическая ночь и насколько мёртвая в ней царит тишина.

Мы с вами – лишь искорка в звёздном водопаде Ланиакеи, бесконечно падающей на Великий Аттрактор и бесконечно же от него отдаляющейся. Но сотня тысяч галактик не может молчать. Это попросту статистически невозможно. Барьеры, которыми не без помощи летящих окружили себя ирны и люди, полыхают в самоподобном квантовом вареве дипа подобно древним квазарам. Но где подобные им сигналы извне?

Вы, должно быть, решили, что остальная наблюдаемая нами Вселенная ещё попросту не доросла до космической экспансии. Или им не нужны Барьеры. Или же они попросту слишком опасаются чудищ из недр Войда, которых мы так неосторожно привлекли к себе своими прыжками и ужимками.

Но я думаю всё куда проще. Там попросту ничего нет. Но не потому что «ещё нет», а потому что «уже нет».

Пока не доказано обратное, предлагаю считать всю остальную окрестность Войда поглощённой чудовищами из его глубин.

А теперь вспомните, что послужило отправной точкой нашему путешествию, тем более что вы вполне осведомлены об этом от ваших служенаблюдателей.

Рейес через силу отпустил локоть Цуката. Бедный собакен, его и правда было жаль, на вид Воин в тот миг выглядел побитой дворнягой, тем более несчастной, что совершенно не понимала, за что, за какие грехи, ей досталась подобная незавидная участь.

Потрепав парня ободряюще по плечу, ну же, ты сильный, ты справишься, Рейес отошёл в сторонку сделать глоток воды.

Ответом ему было молчание.

Невидимый собеседник, кто бы он ни был, предпочёл не рваться в бой с пламенными опровержениями. Что ж, значит, и правда был неглуп. Тем более что по хитрому прищуру Рейеса только слепой бы не догадался, что на этом его аргументы отнюдь не исчерпаны, и в рукаве у космического шулера ещё завалялась пара тузов. Рейес был уверен, что за ним сейчас пристально наблюдают, но даже не скрывал кривой ухмылки. Более того, он самым нахальным образом рассчитывал на то, что летящие видят не только то, что происходит теперь в рубке «Лебедя», не только этот камерный спектакль, что только что был ими двоими разыгран.

Им наверняка было доступно для ознакомления всё то, что здесь происходило с самого его отлёта на Пероснежие из Большого гнезда более двух тысяч сезонов назад, когда Рейес ещё не был Рейесом, более того, когда он ещё не был Ромулом.

Итак, ну же. Летящий свет, ваш ход.

И тогда голос раздался вновь.

На этот раз порождаемые ими образы были чёткими и конкретными. Придерживайтесь текущей орбиты, разблокируйте шлюз, к вам приближается посланник летящего света Тсауни.

С этого надо было начинать.

Рейес понимал, зачем пернатым понадобилась Песня Глубин.

Они с самого начала неверно оценили ту цель, с которой непрошенные гости пересекли бездонную пропасть между галактиками. Пребывая в плену былых иллюзий, им всё ещё грезился тот далёкий, безнадёжно сорванный первый контакт, цель которого – установление первого шаткого мостика взаимопонимания между двумя далёкими расами.

Но формальная биологическая кладистика от мезомицетозоев к билатериям не разделяет нас настолько, и лежащая между нами космическая пропасть не так уж на поверку непреодолима, в отличие от того банального факта, что мы исходно, базово не равны. Не получится равный диалог между спасённым и спасителем, между рождённым летать и вынужденным ползать.

Тут никакими песнями не поможешь.

Однако Рейес пришёл с посланием, которое сделает их равными.

Хотят этого летящие или нет.

И они поняли его, разом прекратив весь этот затянувшийся фарс. На этот раз они не будут нравоучать, спасать, увещевать и воспитывать. Они будут говорить, как говорят друг с другом не искры, а обычные живые существа, едва способные вырваться из привычной им атмосферы тёплых живых миров.

В рубке «Лебедя» раздался переливчатый сигнал, это бортовой квол приглашал их на шлюзовую палубу. Смешно, Рейесу вдруг вспомнилось, как чертыхающийся через слово Цзинь Цзиюнь рассказывал однажды, в каком плачевном виде провёл первые сутки на борту у Илиа Фейи. Да уж, как ни подмывало Рейеса повторить этот глупый акт показного превосходства хозяина над гостем, на этот раз постараемся без этого обойтись. Под перезвон контрольных колец в тамбур-лифте началась экстренная санобработка, а по стенам переходной галереи полились пенящиеся струи дезинфектанта. Повысим уровень кислорода до ста процентов и немного понизим давление. Вот так. Всё готово к торжественному приёму.

«Лебедь» едва заметно качнулся, выравнивая остаточный импульс. Рейес и Воин парой каменных изваяний застыли перед переходной мембраной, готовые ко всему.

И всё-таки они были не готовы.

Протиснувшееся к ним существо ничуть не походило на тех летящих, которых они видели в живую или на старых эрвэграфиях.

Покрытые залысинами и тяжами, вечно укутанные в перьевые хламиды, те выглядели изломанными, будто скрученными артритом стариками, лишёнными крылий, только вечно краснеющий рострум выделялся из этого биококона, намертво прикрученного к своей механической бипедальной опоре. И роста они все были если и высокого, то лишь на земной взгляд – ну, метра два с половиной в холке, общая масса всей тушки максимум килограмм пятьдесят живого веса.

К ним же из переходника сунулось подпирающее трёхметровый потолок чудо на длинных ходулях, волоча при этом длинные маховые пинны по ребристому металлическому полу. Выпрямиться их гость здесь бы ни в коем случае не смог, ему приходилось изо всех сил пригибаться, лишь бы не шаркать пучком затылочного гребня по покуда ещё мокрому от санобработки потолку.

А ещё перед ними был совсем птенец.

Это было заметно по едва прорезавшемуся оперению тонкой шеи, по заметным прорехам неплотной покуда ещё гребёнке хвостовых пинн, то нелепо торчащей как попало младенческой опушке, по неловко прячущимся тонким, ещё недостаточно кератизированным дактилям. Даже фирменный рострум летящих выглядел у их гостя сущим недоразумением – тонкий, весь пульсирующий тонкими прожилками артерий и вен.

Они прислали к ним слётка, едва покинувшего гнездо.

– Прошу прощения за столь запоздалый визит. Моё тело и разум были сформированы в жуткой спешке, однако эта спешка, как я вижу, была совершенно оправдана. Давайте знакомиться, меня зовут Отоне Синту, я счастлива, буду вашим гидом на Сиерике. Добро пожаловать в Большое Гнездо, комфортен ли был ваш путь от Пероснежия?

Рейес минуту хлопал глазами, пытаясь сообразить, что происходит.

– Зовите меня Рейес, я панбиолог, заранее прошу прощения за столь странны вопрос, но почему вы…

– Настолько свободно говорю на вашем линия́, «языке матерей»? Это было частью моей евгенической программы, мы, летящие, способны достаточно глубоко менять свой митоз на стадии овуса, чтобы в значительной степени подготовиться к необходимым для нашего полноценного общений вокальным упражнениям. Как, впрочем, и освоить на стадии созревания самые популярные у вас языки. Поверьте мне, это меня ничуть не затруднило.

Всё это какое-то чудовищное недоразумение, с тоской в глазах обернулся на Цуката Рейес, ища у того хоть какой-нибудь поддержки. Но дурак лишь смотрел на него со своей обычной собачьей преданностью и всё ждал команды. Скажут – вцепится трёпаной Тутте Карлсон в глотку, только пинны полетят, скажут – будет дружить с ней до гроба, даже взлететь попробует за компанию.

Отвратительно. Невообразимо. Бессмыслица какая-то.

Они спешили сюда обустраивать звёздные войны, но на выходе получился «Рыжий, честный, влюблённый», древняя детская сказка о романтической дружбе между лисом и курицей.

Рассказать кому – не поверят. Осталось понять, кто из них троих лис.

Рейес уже набрал было в грудь воздуха, чтобы ляпнуть какую-то возмутительную артманскую чушь, за которую ему потом будет стыдно, но так на полдороге и застыл с открытым ртом.

Голос, тот самый голос, с которым они вдвоём наперебой пели свою Песню Глубин, он на самом деле никуда не уходил, он всё так же был здесь, с ними, на этом самом корабле.

Рейес буквально вцепился глазами в Отоне Синту, кем бы она там ни была, продуктом евгеники летящих или попросту големом во плоти, но уж точно она не была неуклюжим голенастым слётком, у которого ещё первые пинны не обсохли. Это тело было лишь носителем, или, скорее всего, эффектором той искры, чей голос звучал на этом корабле, а также простирался на мегаметры вокруг их «Лебедя».

– Я вижу, у вас ко мне накопилась масса вопросов, Рейес, – вновь зажурчал мелодичный птичий щебет, невероятно ловко складывающийся при этом в грубые артманские слова, – и у нас для этого, поверьте, будет ещё масса времени. Однако я поспешу ответить на главный из них, имеет ли моя личность какое-то отношение к отправке в Пероснежие экспедиции Симаха Нуари, соорн-инфарха Сиерика, на орбите которого мы сейчас находимся. Постараюсь быть краткой – и да, и нет. С одной стороны моя искра, как вы успели заметить, наверняка была свидетелем этих уже достаточно отдалённых от текущего момента событий, но с другой стороны – и это самое главное – она, разумеется, в точности помнит все обстоятельства формирования той экспедиции, все те споры, которые ей предшествовали, и те проклятия, которые неслись ей вослед.

Рейес немного неуверенно кивнул. К чему она клонит?

– Однако поскольку в текущей инкарнации я являюсь полноправным Хранителем Вечности народа Тсауни, то уполномочена заявить, что консенсусным мнением среди летящих и в особенности Совета Хранителей является полное согласие с тем фактом, что экспедиция Симаха Нуари была неизбежна, без этого мы бы тоже в итоге оказались слепы, но последствия такого решения неминуемо привели бы в итоге к гибели обеих наших рас.

Вот и славно.

– Что ж, в таком случае я вас несомненно обрадую. Вскоре вы снова прозреете. И вы, Хранители, и весь летящий свет.

Звёздчатым многогранникам не было числа. Они шли и шли, пассивные, немые, непроглядно-чёрные. Чем-то они до боли напоминали боевые террианские корабли, могучие первторанги, такие же ребристые, бескомпромиссно-утилитарные, разве что утилитарность эта лишь издали могла казаться плодом общей задачи, успешной коэволюции, параллельной работы инженерной мысли, единства универсальных геометрических законов этой вселенной.

Так не более чем казалось.

Если тяжеловесная грация террианских ПЛК была плодом неуклюжей попытки террианских инженеров минимизировать статистический всплеск при обратном проецировании в субсвет, когда каждый крафт, проходящий файервол между дипом и физикой, пытался по возможности оттянуть неизбежный огненный барраж со стороны мстительного горизонта событий, то эти твари никогда и не собирались покидать субсвет, совершая разве что пассивные прыжки Сасскинда, ограниченные сверху логарифмом произведения массы на расстояние и неминуемо погружавшие тебя на выходе в глубокую заморозку, а значит обрекая на обращение в лёгкую добычу перехватчиков противника.

Так людьми была одержана победа в Бойне Тысячелетия. Активные прыжки Виттена позволяли им перехватывать рейдеры врага на той стороне межзвёздного моста в момент максимальной уязвимости обездвиженного противника, однако та победа на поверку оказалась лишь призраком, умело наведённым миражом, заставившим человечество расслабиться, занимаясь строительством, а не войной, регулярной экспансией вместо безудержного размножения в пределах Семи Миров, которые было бы так удобно оборонять в случае непредвиденной атаки.

Человечество не учло одной простой возможности. Прямым ходом через тягучий медлительный субсвет в непроглядной черноте космической ночи незаметно подойти вплотную к самым границам Барьера, после чего единственным прыжком оказаться на пороге сотен и сотен беспомощных внутренних миров.

Звёздчатые многогранники выглядели так не ради успешного штурма шестимерного самоподобного топологического пространства, они были созданы таковыми исключительно с целью как можно дольше оставаться незаметными, пока они на полной скорости и на холостом ходу рвутся навстречу своей цели.

Выглядели они при этом со стороны сплошным, безжизненным, навсегда покинутым своими создателями конвейером смерти. Последнее утверждение было верным и неверным одновременно. Их неведомые создатели в действительности если и сохранились в каком-то уголке этой беспощадной галактики, то человечеству они с тех пор так и оставались неизвестны, однако что-то от них ещё жило в недрах ку-тронных мозгов Железной Армады. Непреодолимая, беспощадная и бессмысленная ненависть к разумной жизни как таковой. Детали и причины этой высшей инструкции были сокрыты от людей, поскольку никому ещё из террианских белохалатников ещё не удалось перемолвиться с врагом даже словечком, ни единого осмысленного сигнала машины за всё время этой молчаливой войны так в сторону террианских крафтов и не отправили. Любые попытки контакта – добровольного или принудительного – игнорировались, обездвиженные или загнанные в ловушку машины целеустремлённо и деловито самоуничтожались, снова и снова напоминая обречённому человечеству о заветах Ромула, раз и навсегда заповедавшего людям никогда не строить разумные машины, ограничиваясь впредь лишь глупыми механическими уродцами кволов.

Война же, война с тех пор так и шла – с тех самых времён как люди ещё не покинули Старую Терру, минуя катастрофу Бомбардировки, сквозь ужас Века Вне, и вот теперь, пять сотен стандартолет после возведения Цепи, всё так же и продолжается, без перерыва на сон, еду, страх и ненависть.

Машинам же эти человеческие эмоции и вовсе не были знакомы. Они покорно текли чёрной рекой через весь Сектор Сайриз навстречу ничего не подозревающему противнику, чтобы покарать того за беспечность.

Впрочем, не на тех напали.

В эту игру можно играть вдвоём.

Точка рандеву, вот уже почти семь субъективных лет назад походя превращённая рейдерами врага в рэк, и с тех пор всё так же заваленная миллионами тонн беспомощно разлетающихся по окрестностям осколков армопласта, оказалась прекрасным полигоном для тактических игр, всё как учили в Академии. Симулируй активность и создавай помехи в другом секторе, отвлекая внимание противника от своего настоящего положения, мимикрируй под неактивный обломок, чтобы обмануть сенсоры врага, ловко скрывайся в хаосе дебриса, внедряйся в строй чужих сторожевых рейдеров, используй их собственные активные действия как щит, чтобы не выделяться в поле зрения машин. Ну, а когда терпение Армады лопнет (что бы это состояние ни означало для её ку-тронной начинки) и та начнёт, разочаровавшись в собственной способности отследить юркую цель, вести тактический заградительный огонь по площадям, тут уже и тебе настанет пора действовать активно.

Не открывать встречный огонь, спасбот на подобное был не приспособлен, но постепенно, короткими рывками смещаться в сторону от основного строя, чтобы однажды тихо ускользнуть из космаческого капкана. А заодно подобрать по дороге кое-кого знакомого.

Любопытно, что за прошедшие годы они больше так ни разу и не слышали друг друга. Две одиноких души в черноте пространства. Единственный короткий обмен репликами в трещавшем помехами аналоговом аварийном канале связи, а затем молчок. Его тогда походя обозвали придурком и велели заткнуться. Поделом. С тех пор они ни разу не имели возможности даже коротко поговорить. Им и так приходилось каждый раз ходить по грани, скользя из тени в тень очередного обломка. Не до жиру, лишний раз рискуя засветиться на радарах врага, мечтать о вольнотрёпе. Однако он по-прежнему был там, белая точка, едва заметный транспарант на гемисфере, тщательно отслеживаемый с каждым маневром, с каждым рывком, каждую секунду тихого выжидательного вальса среди трупов твоих боевых товарищей.

Для него сразу стало очевидно, что в одиночку он уходить не станет. Сварливый голос на том конце канала по всей видимости был обездвижен внутри биокапсулы, намертво вмороженной в бесполезный кусок гетеростали погибшего крафта. Судя по показаниям гемисферы спасбота, кусок достаточно небольшой, чтобы его можно было спокойно утащить с собой. Только бы к нему суметь подобраться. Путь этот занял в итоге почти субъективный год без перерыва на сон, но в итоге внешние захваты намертво вцепились в безвольно колыхавшиеся в микрограве пучки измочаленных коммуникаций. К сожалению, ни один из бережно перебираемых световодов всё так же не отвечал на сигналы. Наладить прямую связь в обход аварийного радиоканала не удалось, насупленное молчание продолжалось.

Но он был там, он всё ещё был там. Ждал своего часа, чтобы снова обругать последними космаческими словами. Ну и хорошо, значит, ещё подождёт. Сам дурак.

Дальше им двоим предстоял долгий и напряжённый совместный путь от самого ядра обломков к периферии рэка, постоянно рискуя вновь привлечь к себе ненужное внимание. А они уж неоднократно воочию наблюдали, чем подобное внимание сторожевиков быстро заканчивается.

Рой обломков вздрагивал ударной волной детонации, вновь и вновь разлетаясь дробящейся шрапнелью, брызгами раскалённого армопласта, кромсающими рэк диагональными дисками Маха. Здесь не было атмосферы, если какие-то летучие вещества и выделялись поначалу из разорванных коммуникаций, то они давно унеслись прочь отдельными молекулами или же осели изморозью на рваных ранах того, что осталось от уничтоженного здесь первторанга, даже название которого в истории, увы, не сохранилось. Однако детонация случайного кинетического снаряда была вполне способна вдохнуть новую жизнь в космическую могилу рэка. Всё как обычно в их деле. Опасность и возможность в одном. Каждый раз после подобной встряски они прорывались к периферии ещё на пару мегаметров, неузнанные и неуязвимые. Ещё несколько шагов на пути к заветной свободе.

Что-то одно должно было закончиться первым.

Запасы систем жизнеобеспечения чудом выжившего спасбота, везение его погорелого экипажа, упорство и терпение без устали сканирующего рэк врага или же попросту сам враг, не мог же его поток тянуться и тянуться бесконечно.

Эта размеренная поступь плывущих и плывущих мимо них на холостом ходу чёрных звёздчатых многогранников пугала не своей смертельно опасной огневой мощью – на холостом ходу рейдеры вряд ли могли произвести на кого-нибудь достаточное впечатление, пока тебя не атакуют, когда по тебе не ведут огонь, человек склонен скорее подспудно преуменьшать опасность, за годы же столь тесного контакта с врагом и вовсе немудрено привыкнуть к нему, полагая скорее деталью пейзажа, частью дикой космаческой природы, безумным элементом естественного ландшафта их многострадальной Галактики. Однако стоило лишь подумать, что возможно это и правда – лишь лента конвейера, и на том, дальнем её конце попросту стоит обыкновенный завод по производству чёрной смерти, и всё то, что они тут наблюдают проплывающим мимо строем, это лишь обыденный выход производства единственного завода. На вход подаём поток тральщиков, волочащих за собой астероиды спектрального класса M, на выходе получаем готовые к бою рейдеры.

И вот эта мысль пугала куда больше всяких рассуждений о суммарной огневой мощи увиденного за все эти годы. Она означала, что конца этому потоку нет и не будет. Пока продолжает поступать материал для сборки, конвейер смерти будет работать, враг будет идти, никогда не останавливаясь, нигде не заканчиваясь. А значит тем более – каждая секунда на счету, отсидеться в тени не удастся, надо двигаться, надо выбираться.

Как будто он и сам не в курсе.

С каждым тянущимся мимо субъективным стандартогодом ползли вниз красные ленточки индикаторов, драматически приближались к нулю цифры обратных отсчётов по прогнозам, заставляя с каждым разом всё сильнее рисковать, не думая уже о собственном или чужом спасении, а прикидывая лишь вероятность всё-таки успешно забросить последний оставшийся на борту спасбота аварийный буй в вожделенные недра такого близкого и такого недоступного дипа. Не спастись самим, но всё-таки предупредить людей там, в пределах Барьера. Лишь бы получилось. Зря что ли столько мучились.

Последний рывок за пределы рэка прошёл почти по плану – финальный импульс навеки заглохших теперь маневровых, и очередной как попало кувыркающийся мёртвый обломок рэка, срекошетивший при случайном импакте дебриса, безвольно отлетел куда-то в сторону, навсегда прощаясь с уютной мешаниной чужой брони.

Скользившая мимо них Армада не обратила на них ни малейшего внимания, рэк постоянно терял обломки в хаосе бессистемных столкновений, за каждым камешком гоняться – только зря выдавать своё положение будущему противнику.

Вот и спасибо, вот и хорошо.

Теряющая последние энергоресурсы бронированная песчинка спасбота хладнокровно вела отсчёт расстояния. Один тик. Два тика. Три тика.

Лишь когда конвейер смерти окончательно скрылся с тактической гемисферы – далёкая абстракция, глупая космачья байка перебравшего дайвера, трёпаная галлюцинация сбрендившего квола – только тут ему удалось впервые спокойно выдохнуть.

Надо же, ушли, как есть ушли.

А ты молодец, справился. Зря я тебя в тот раз придурком обозвал.

Да что уж теперь-то вспоминать. Впредь будет сто раз думать и башкой по сторонам вертеть, прежде чем орать дурниной на весь рэк.

Но как же приятно вновь услышать позабытый уже человеческий голос. Пожалуй, расстояние стало теперь достаточно велико, чтобы можно было открыто общаться на аварийной частоте.

Впрочем, побеседовать они ещё вволю успеют. Пока не погасли окончательно полудохлые накопители. Хорошо, что буй обладает собственным неприкосновенным энергозапасом. Вот этим сейчас и займёмся.

Слить в резервную память все накопленные с годами сведениями о силах врага. И сказать ещё пару слов напоследок.

Здесь старпом разведсаба «Джайн Ава» флот-лейтенант Кормакур, сообщаю статус личного состава. На борту спасбота шесть, поправка, семь биокапсул с выжившим экипажем. В прямой видимости наблюдаем походный ордер врага. Вероятность успешной экстракции минимальна. Ни в коем случае не приближаться. Конец сообщения.

С глухим звуком по команде сработала послушная катапульта, отбрасывая прочь крошечную искру буя. Тому ещё предстояло по программе отлететь на ещё пару десятков тиков в сторону, прежде чем начать проецирование.

Вот теперь, впервые за семь стандартолет, поговорим.

Кто бы знал, насколько ему осточертело это космачье одиночество в мертвенно ворочающемся по заведённому кругу хаосе рэка.

Ну, привет, незнакомец.

Тело оборвало свой безответный зов.

Довольно напрасных усилий, рано или поздно ему пришлось бы признать неизбежное, и пускай на осознание глубины той ловушки, в которой оно оказалось, ушло какое-то время, теперь осталось лишь смириться и начать подсчитывать те невеликие ресурсы, что остались в его распоряжении.

Итак, вокруг, куда ни взгляни, перемалывает пространство гипердодекаэдр Барьера. Путает мысли, стесняет волю, ограничивает в действиях и самое главное – не позволяет возобновить прерванную связь с далёким прародителем.

Оно попалось, измотанное погружением на чужую брану и обратно, сбитое с толку, паникующее от внезапно постигшего его одиночества, и самое главное – в результате запоздалого обнаружения соперника, такого же космического одиночки, заглянувшего на огонёк новорожденного крика юной космической цивилизации, вот только интерес тот ничуть не ограничивался у чужака лишь праздным интересом исследователя, нет, этот подспудный наблюдатель выглядел охотником, голодным хищником из мрачных глубин Войда, откуда прародитель тела бежал сотни миллионов лет назад, бежал, чтобы никогда не возвращаться к тем голодным призрачным ртам, к тем всепоглощающим утробам.

И вот теперь они его застигли здесь, не готового, уязвимого, скованного в своих действиях.

В любой другой ситуации тело бы уже на полном ходу бежало в огненные недра дипа, на долгожданном пути домой тело было невозможно догнать, как невозможно и отследить.

Однако здесь, в тенётах чужеродной Цепи, запоздало осознало тело, за подобной попыткой к бегству случились бы неминуемые последствия. Барьер бы тотчас пал, Цепь прервала свой бег, а всё без исключения человечество в кратчайший срок погибло безо всяких на то усилий со стороны таящегося во тьме чужака.

Были времена, когда тело легко бы смирилось с подобным исходом. Были времена, когда ни оно, ни его далёкий и ставший недоступным теперь прародитель даже не осознали бы, в чём суть сложившейся дилеммы. Некогда сам биологический разум оставался для них лишь забавной игрушкой, нелепой игрой случая на просторах подконтрольных им звёздных систем, смешной пародией, гротескным отражением в зеркале бытия. Для них самосознание было уделом исключительно гигантских звёздных островов, воплощённой картины вселенского созидания в виде древних отпечатков случайных флуктуаций распадающегося инфлатонного поля на лике новорожденного пространства-времени.

Но с тех пор всё изменилось, стало куда сложнее, стоило только пангалактическому существу прародителя осознать саму концепцию смерти.

На смену всевластию пришла осторожность, на смену неудержимой мощи – тревога и вечная неуверенность в собственных силах. Банально понять, полноценно объясниться, стать хотя бы на крошечную толику ближе к этим странным, пугающим, беспечным и вечно спешащим прожить свой кратковечный срок существам.

В конце концов, чтобы научиться им доверять.

Как гигант может доверить принятие важнейших решений букашке? Она же и собственную-то жизнь не способна удержать в рамках согласия с тривиальными расчётами! Вечно у них что-то идёт не так, вечно они не могут сами с собой договориться.

Всё спорят, всё дерутся, всё тянут звёздное одеяло каждый сам на себя. Тело сошло бы с ума в попытках помирить их между собой, не стоило и пытаться. Оно лишь наблюдало, пытаясь учиться нормам этого крошечного мира, законам этого странного пространства, догмам этой странной философии. Философии заведомо смертных существ, чей отведённый век был столь крошечным, а силы – столь неизмеримо слабы.

Однако было в них, неразумных букашках, и нечто иное. Эхо чего-то грандиозного, не грядущего, но предвечного и всесущего, чего тело никак не могло уловить или осмыслить, но что незримо присутствовало здесь, на этих живых мирах, в этих смертных телах.

Нечто такое, что заставляло тело не просто жалеть малых сил, но заранее трепетать перед тем, что ни ему самому, ни даже его далёкому прародителю, попросту недоступно ввиду самой их природы. Рождённый в Войде не постигнет Вечности. Так сказал как-то телу один из его наблюдателей, из новорожденных Ксил.

Непонятны были те его слова, но однажды тело постигнет и это. Пока же ему оставалось лишь одно – выстроить перед собой всех малых сих и дать им последний наказ, поскольку иного пути теперь им всем не было.

Только отпустить их всех на волю, вновь предоставив им свободу действовать. Ксил были всего-лишь тенями тех обречённых людей, что тело возродило к жизни, но при этом они обладали знаниями обоих миров. И голодных недр пустоты Войда, и тех безумно запутанных конфликтов, что царили в недрах человеческого общества.

А ещё – у них в этом самом обществе были потенциальные союзники, с которыми у его наблюдателей было столь много общего. Носители искры, самозваные избранные человеческой расы или же чужих разумных видов, что гонялись за телом в глубине тайной пещеры чудес, что они по глупости своей именовали «фокусом», это они загнали его в ловушку Барьера, это они ранее и возвели этот Барьер. Значит, им из этой ловушки вольно и выбираться.

Впрочем, выход ещё есть, и выход этот находится буквально у них в руках. Так идите же, дети мои, несите весть граду и миру. Весть о том, с чем человечеству ещё только предстоит столкнуться.

Тело проводило Ксил Эру-Ильтан незримым взглядом, так провожают уходящих навсегда, само же оно вернулось к тому единственному, что покуда ему оставалось доступно.

Продолжать наблюдение за собственным двойником, скрывающимся во тьме космической ночи.