Читать книгу Побег - Роман Корнеев - Страница 3

– Таким образом перед нами открывается широчайший простор для метафизических споров, достойных не данной уважаемой кафедры, но средневековых монастырских библиотек, где схоласты в сутанах вволю дискутировали о числе ангелов, могущих разместиться на кончике иглы. Всю эту философию мы оставим коллегам-натурфилософам, нам же следует из подобной непростой даже на вид формулы принять единственное и самое главное – перед нами лишь математический трюк, уловка, если хотите, упражнение мысли, позволяющее взаимно однозначным образом спроецировать трёхмерный вектор ультрарелятивистского квантового состояния на шестимерное самоподобное топологическое пространство, причём применение того же оператора к получившемуся тензорному триплету буквально по построению обеспечивает на выходе полную реконструкцию исходного состояния, как если бы оно продолжало развиваться согласно уравнению Шредингера. То есть любые унитарные преобразования вдоль вероятностной мировой линии между прямым и обратным проецированием Виттена порождают те же события коллапса волновой функции, как если бы данный оператор не применялся вовсе вне зависимости от субъективного времени, прошедшего между проецированиями для внутренних часов волновой функции квантового состояния.

Собравшиеся в этой аудитории, несомненно, осведомлены, что этот же математический трюк, как было практически доказано позже, оказался применим и к реальным объектам, в частности к квантовым ансамблям попарно запутанных мета-стабильных квазичастиц, используемых нами для построения ку-тронной техники. Если грубо, даже самый сложный комплекс квантовых состояний не теряет при данном преобразовании содержащуюся в системе информацию. В каком-то смысле данных подход повторяет известную историю о голографической дуальности, разве что та оказалась не применима к мировым линиям, пересекающим горизонт, в то время как данный подход применим не только к нему, но даже позволяет строить аналитические продолжения траекторий, непосредственно пересекающих сингулярность.

К сожалению, террианская научная и инженерная мысль оказались не способны предложить способы опытного подтверждения верности данного подхода, хотя он несколько раз успешно предлагался для разрешения дилемм квантово-гравитационной дуальности и теорий Великого объединения, однако после окончания Века вне и прибытия на Квантум нашим предшественникам немало помогли коллеги с Большого Магелланова Облака, учёные Тсауни в своё время не только сумели преодолеть так называемый «запрет Виттена», но и на практических устройствах доказали, в частности, стабильность дальнодействующей квантовой запутанности частиц в результате прямого и обратного проецирования. Более того, с помощью данного метода впервые была получена инструментальная картина изнанки нашего пространства с той стороны горизонта.

Так и был открыт дип, простите старика за эту пошлую аматорскую терминологию, принятую на флоте.

Не отдельное пространство, но набор квантово-запутанных сигналов, получаемых проекцией научного инструмента, чьи частицы в буквальном смысле были пропущены через игольное ушко планковской площади, сжаты до планковской плотности энергии, квантово запутаны с самой метрикой пространства и казалось бы навеки потеряны для нас, оставшихся за горизонтом космологического горизонта событий, но успешно возвращены силой научной мысли обратно в наш обычный мир, именуемый в быту субсветом.

Вглядитесь в эти символы и уловите всё величие древней абстрактной теории, в них заключённое. В некотором смысле фрактальное пространство дипа существовало с начала времён, наша с вами вселенная и есть это самое пространство, попросту изложенное в иных терминах, на других координатах, с иным топологическими правилами. Оно такое же гладкое, такое же непрерывное, такое же односвязное, как мы привыкли, разве что формальная размерность у него вдвое выше. Ни мы, ни летящие не «создавали» его, как мы же его и ничуть не «открывали». Однако в некотором смысле его без нас бы не существовало, поскольку увидеть нашу вселенную с подобного ракурса сумели только мы, разумные существа, создав для этого теорию и реализовав её в виде конечного инструментария, «железа», способного воплотить теорию в практику, математические символы в реальный физический механизм, на который оказались не способны никакие естественные квантовые процессы, ограниченные в своих возможностях конечным набором реализуемых в нашей вселенной краевых условий.

Пока летящие, ирны, а затем и люди не проникли в дип и обратно, тот не был населён ничем, кроме квантовой пены нулевых колебаний полей физического вакуума, в частности в его глубинах нет и следов эха Большого взрыва – коротковолновой фон дипа молчалив и ужасен в своей мёртвой тишине. Вдумайтесь в то, как звучит этот факт, мы и наши корабли – это то единственное, что привносит жизнь в топологическое пространство дипа, надежно отделённое от субсвета непроницаемым барьером файервола.

Однако не будем зазнаваться. Это не мы породили дип. Он ничуть не отделён от нашей Вселенной, его лишь в некотором смысле «высветило» вот это математическое преобразование, сделав его границы проницаемыми, подарив нам способ в него попасть и его затем благополучно покинуть.

Так началось не только наше с вами изучение топологического пространства , но также были открыты новые пути освоения человечеством просторов этой Галактики. Будучи запутанными к космологическим горизонтом, крафты человечества оказались свободны от классических ограничений субсвета, наложенных на скорость распространения информации в метрике пространства Минковского. Ничуть не нарушая существующих постулатов теории относительности и квантовой теории поля, как истинно-квантовые системы, так и их макроскопические ансамбли произвольно элиминируются и восстанавливаются обратно из закодированной сразу по всей односвязной области информации в иной точке пространства-времени, являясь копиями и оригиналами одновременно.

Вам на лекциях, несомненно, проводили тут аналогию с той самой классической голограммой, когда хаотические пятна на фотопластинке при должном построении её освещения восстанавливают не сам объект, но всю сложную систему поведения отражённых от объекта фотонов во всей их полноте. Следует понимать, насколько эта аналогия является на самом деле ложной. Точно также как голограмма ничуть не порождает, а лишь симулирует с некоторой степенью подобия, оригинальное изображение, так и в случае применения голографического принципа на всю нашу вселенную это лишь иной, дуальный способ представления того, что в ней содержится и происходит, но никак не отдельное подмножество высших размерностей, в просторечье именуемое «браной».

Сама же материя в виде последовательной цепочки коллапса волновых функций может проявляться или как события в пространстве-времени, или же как их голограмма на поверхности нашей браны в пространстве высших размерностей, но никак не одновременно.

Точно так же и любой реальный объект, отразившись в дипе, создаёт там собственный дуальный двойник, исчезая в субсвете и наоборот. Но поскольку идеальные математически не достижимы в реальном инженерном исполнении, на выходе мы неминуемо получаем ряд статистических по своей природе аномалий в виде неминуемо порождаемых суперсимметричных каналов распада при обратном проецировании через файервол, на флотском языке именуемых «угрозой».

Можно воспринимать возникающий в результате огненный барраж как своеобразный отклик нашей вселенной на совершённую нами попытку нарушения присущих ему законов сохранения. Однако и тут существует трюк, которым воспользовались коллеги-летящие. Их «Лебеди», представляющие собой стабильную сборку полевых структур, минимизируют собственную энтропию корабля, позволяя драматически уменьшать вторичные каскады при обратном проецировании. Мы с коллегами в своей работе, которая недавно была представлена для обсуждения на нескольких кафедрах Квантума, предложили альтернативный подход, уменьшать не саму энтропию, а лишь активную площадь её рассеяния при прохождении горизонта, тот сигнал, который мы оставляем на границе файервола.

Ключевая теоретическая проблема, которая при этом перед нами возникла, состояла в упрощении частного решения оператора проецирования на определённых краевых условиях.

Если попытаться не утомлять собравшихся деталями промежуточных расчётов, которые будут опубликованы позже, мы, как и коллеги-летящие, ограничились конечным набором переходов для нулевых энергетических состояний, которые, кто из собравшихся догадается? Правильно, – коллега, подойдите ко мне после лекции, – которые спонтанно формируются на выходе из классического пассивного прыжка Сасскинда. То есть мы рассматривали возможность проецирования идеально вымороженного до абсолютного нуля корабля подходящих для нас макроскопических масштабов, успешно получив таким образом искомый локальный минимум порождаемой угрозы.

Как вы видите на предоставленной диаграмме, наши расчёты позволили получить сразу три резонанса, позволяющих кораблю формфактора современных индивидуальных спасботов, совершая попеременно сдвоенные пассивно-активные прыжки на два порядка уменьшать свой энтропийный след при перемещениях вне Барьера.

Впрочем, как многие из вас уже в курсе, поскольку дискуссия в научных кругах Квантума поднялась шумная, и вышла далеко за пределы узкого круга специалистов, спешу вас огорчить, все прочие найденные локальные минимумы на пространстве макропараметров оператора Виттена в итоге оказались далеки от полученного оптимума.

Главное, во что мы с коллегами упёрлись, это сухая масса аппарата. Инженеры Порто-Ново уже сейчас проводят испытания ультрамалотоннажных автоматических станций для отслеживания близлежащих Секторов Галактики в частности с целью обнаружения орбитальных фабрик Железной Армады, однако нет, пока мы всё так же остаёмся заперты в пределах покрытия проекциями бакенов Цепи. Для того, чтобы раз и навсегда разорвать порочный круг нашей привязанности к Барьеру, нужны крафты лямбда-класса, но при этом относительно небольшой массы, чего, как вы сами понимаете, коллеги, у нас сейчас решительно нет в наличии.

Однако я бы не спешил ставить крест на возможностях террианской науки и инженерии, предложенные нашей группой новые подходы могут и должны дать новый толчок в исследованиях, как теоретических – в части поиска новых частных решений общей задачи, так и практических – исследования самоподобных фрактальных пространств и фазовых спонтанных нарушений симметрий при проецировании сложных квантовых систем непременно откроют нам новые громкие имена террианских учёных, чьи труды вне всякого сомнения попадут в залы славы Квантума, путь человечества к звёздам ещё только начинается!

Доктор Накагава поспешил украдкой смахнуть рукавом непрошенную слезу.

Он уже и забыл, каким был его учитель. Скупой на эмоции и сосредоточенный за рабочим столом, он был способен, оказавшись на лекторской кафедре, производить на студенческую аудиторию, да что там, даже на маститых коллег-академиков невероятное, почти гипнотическое воздействие.

Умение подобрать слова так, что даже самая сухая теоретическая лекция о математических приёмах метода калибровочных преобразований в его исполнении расцветала перед слушателем простором для полёта научной мысли, где каждый новый факт, каждое новое утверждение и каждый новый постулат не только не закрывали для специалиста пути для творчества, ограничивая их догмами реализуемых в этой конкретной Вселенной физических законов, но напротив, только давали повод для рассмотрения новых предположений, новых вопросов, новых дилемм.

Будучи ещё зелёным аспирантом, будущий доктор Накагава слушал учителя, буквально раскрыв рот. Как же это невероятно, когда пара значков на пюпитре у того немедленно превращались в новую математике со своими невероятными правилами и непреложными последствиями, но вместе с тем каждое из них ничуть не ставило тебя в сухие рамки бытия, но волшебным образом действовало иначе – позволяя тебе как учёному чувствовать себя всесильным божеством, по мановению руки которого как бы сами собой в пару строчек расчётов возникали из небытия новые решения старых задач, а то и вовсе – ранее не существовавшие в природе задачи, объекты, свойства и выводы из них.

Пока остальное человечество неловко совалось в дип и едва сумело освоить крошечный уголок пространства, учёные Квантума, подобные учителю, каждый день на кончике пера открывали целые новые вселенные.

И это было невероятно, пока не закончилось.

Со смертью профессора Танабэ у доктора Накагавы словно выдернули из-под ног ту единственную опору, на которой всё держалось, как стул из-под висельника. Давай, покажи нам теперь уровень мастерства, весело трепыхаясь на верёвке.

Нет, пожалуй, не был доктор Накагава из числа тех аколитов, что способны лишь механически следовать наставлениям мастера, начетническим усердием беря новые высоты в науках и от тени учителя отсчитывая собственные достижения. Уж сколько лет прошло, сколько собственных учеников поднял на ноги доктор Накагава, сколько талантливых постдоков выпестовал, сколько собственных, уникальных работ написал и опубликовал.

Однако все эти годы продолжал ощущать эту проклятую пустоту под ногами. Потому однажды и не выдержал, пробудив бэкап профессора Танабэ в виде симуляции погонщиков Синапса.

Пробудил и тем самым погиб.

Даже будучи квантовым призраком, дешёвой копией великого оригинала, учитель превосходил доктора Накагаву буквально во всём.

В подвижности мысли, в богатстве воображения, в глубине познаний, в таланте преподавателя, в остроте ума, в конце концов.

Ку-тронная копия профессора Танабэ куда быстрее схватывала новые идеи, куда лучше их перенимала, значительно увереннее пользовалась новым инструментарием и самое главное – мгновенно находила все возможные изъяны, позволяя меньше тратить драгоценного времени на блуждания впотьмах логических тупиков.

Со временем доктор Накагава подобно иному пагубному химическому пристрастию сделался настолько одержим памятью учителя, что буквально окружил себя десятком не ведающих о собственной поддельности призраков, каждый из которых послушно решал за своего ученика его задачки, обдумывал его теории, спорил за него сам с собой и не уставал нахваливать за удачные идеи.

Однако каждый из них, будучи, к вящему стыду доктора Накагавы, и умнее, и прозорливее, и тщательнее своего бывшего ученика, в итоге пасовал, даже все они скопом оказались неспособны помочь решить страшную дилемму грядущей судьбы человечества, что вот уже почти четыре года как продолжала мучить учёных Квантума, да не его одного.

Все без исключения белохалатники Семи Миров работали отныне над единственной загадкой – как человечеству сбежать из той космической ловушки, в которой он оказался.

Всё было бесполезно.

Даже пресловутый «мю-класс», как бы ни гордились новыми могучими крафтами в Адмиралтействе, как был изначально, так до сих пор и продолжал оставаться лишь уловкой, способной лишь на время отсрочить неизбежное, пока к Барьеру неминуемо приближались ударные волны нейтринных осцилляций со стороны Скопления Плеяд.

Обратный отсчёт неумолчно трещал счётчиком Гейгера, клацал метрономом, гудел размеренным набатом. И не умолкал ни на секунду.

Доктор же Накагава был способен думать лишь об одном – даже не о собственной печальной научной судьбе, когда на кон поставлена судьба всей террианской цивилизации, какое ему дело до собственного морального облика. Главная причина, почему до сих пор не раскрыл свою тайну коллегам состояла в том, что в таком случае призраки профессора Танабэ были бы незамедлительно отключены от симуляции и в таком случае – доктор Накагава был в этом совершенно уверен – человечеству точно бы пришёл неминуемый конец.

Нужен был бы такой ход, который бы с одной стороны не подорвал бы доверие к памяти учителя, с другой – позволил бы по крайней мере надеяться на успешное разрешение космического кризиса.

И тогда доктор Накагава совершил два поступка, которыми не гордился, но которые по крайней мере не имели обратной силы, которую бы никто во всех Семи Мирах не решился бы отыграть, откатить, пересмотреть или же каким бы то ни было иным способом воспрепятствовать.

Для начала доктор Накагава заказал в лабораториях Эру самый обыкновенный чан для реанимации бэкапа, не уточнив при этом, для кого тот предназначался. А затем он сумел внедриться в экспедицию угнанного разведсаба «Вардамахана», тайно отправившегося по следам беглого контроллера Ли Хон Ки, который, в свою очередь, сумел отыскать новое расположение пресловутого фокуса.

И можно было сколь угодно сомневаться задним числом в сомнительной праведности собственных поступков, но вот теперь, глядя из-за кулис за выступлением учителя, доктор Накагава не мог не признаться самому себе, что совершил он это всё не ради спасения гибнущего человечества, и уж тем более не ради обеления собственной карьеры, ему теперь так и так конец, когда рассеется дым пожарищ, никакие титулы самозванного спасителя человечества ему не помогут, оставаться ему теперь навечно парией в научном мире Квантума, которому никто даже руки не подаст. Но невольная слеза катилась не поэтому.

Доктор Накагава смотрел на живого учителя, что выступал сейчас перед студентами, и потому не мог теперь не расчувствоваться.

Первый его взгляд, брошенный на удивлённо моргнувшего учителя, был совсем не таким – скорее испуганным, в тот миг он снова сделался нашкодившим студиозусом, вобравшим голову в плечи в ожидании заслуженной отповеди. Но профессор Танабэ, поднявшийся с одра, вовсе не был склонен в тот миг отчитывать бывшего ученика, его голос в тот миг был предельно собран и сух.

– Что случилось?

В этом простом вопросе было всё – усталость разбуженного посреди бесконечной смертной ночи старика, глубокая печаль за пагубную страсть коллеги и наконец предельная концентрация учёного в ожидании деталей той сложнейшей проблемы, которая – вне всяких сомнений – и вызвала его к жизни руками никуда не годного Накагавы.

Впрочем, отвечать на вопрос ему не пришлось. Нейрокортикальные интерфейсы бэкапа были необходимы элементом процесса восстановления, и потому уже вовсю работали, снабжая учителя всеми необходимыми ему данными минуя даже бортового квола «Вардамаханы».

Профессору Танабэ понадобилось всего пять с небольшим минут, чтобы полностью войти в курс дела.

Уже на шестой он спроецировал на слой смарт-краски у выходного люка изображение за бортом.

Указательный палец профессора уверенно ткнул в пустое пространство.

– «Вардамахана». Так называется наш крафт.

Оставалось только кивнуть, и уже в следующее мгновение доктору Накагаве в голову летело первое, до чего профессор Танабэ сумел дотянуться.

Да уж, если последовавшая за этим некрасивая сцена и вызывала в памяти какие-то эмоции, то это точно не были те из них, что в теории должны быть присущи долгожданной встречи учителя и ученика.

Профессор Танабэ крыл доктора Накагаву последними словами, костерил почём зря, осыпал последней космачьей бранью, затем с шумом набирал в грудь воздуха и продолжал по новой, попутно, видимо, выясняя какие-то дополнительные детали случившегося, и потому всё больше выходя из себя.

Что тут сказать, мягко говоря, недооценил доктор Накагава реакцию учителя, даже кто-то из флотских прибежал на крики, но был быстро выставлен совместными усилиями вон из каюты, этот скандал был не для посторонних ушей.

Впрочем, длился погром совсем недолго, как только учитель докопался до деталей триангуляции фокуса, строй его инвектив стал куда менее категоричным, совсем же поток проклятий из уст профессора Танабэ прекратился, как только тот добрался в своих поисках до личного журнала Накагавы.

И главное в нём – до записей собственных призрачных монологов.

Учитель надолго замолчал, переваривая.

Доктор Накагава заранее мог бы поручиться, что рациональное использование собственного бэкапа бывшим учеником тот бы принял без возражений. Разве что указал бы на некорректность цитирования, там где в собственных работах следовало бы ссылаться не на профессора Танабэ, а прямо указать использование симуляции сознания коллеги.

Квантум такое не одобрял, но учитель всегда плевать хотел на чужое одобрение, неотступно следуя, впрочем, собственному кодексу истинного учёного.

А вот сам факт того, что без живого, возвращённого даже против собственной воли к жизни профессора Танабэ доктор Накагава никак не смог бы решить поставленную по сути перед всем Квантумом задачу – вот это уже меняло для учителя буквально всё.

Если решение научной задачи было столь жизненно необходима не просто научному миру – всей их цивилизации, если действительно, с объективных позиций для её решения понадобились столь чрезмерные и по сути неправомочные действия, то как ни относись с ученику, как не оценивай его проступки и его беспомощность перед лицом проблемы, но в любом случае – всё это теперь становилось совершенно неважно.

– Потом поговорим. А теперь оставь нас одних.

Следующие несколько часов кряду доктор Накагава столбом проторчал, утирая со лба хладный пот, у запертого люка, то и дело провожая неприязненным взглядом любопытствующих. Займитесь уже своим делом, черти космачьи!

Можно было, конечно, поступить просто – связавшись со второй «Вардамаханой» и потребовав у самого себя деталей случившегося на той стороне моста Розена-Подольского, однако что-то ему подсказывало, что это не лучшая тактика.

Подобно всякому на борту этого крафта, доктор Накагава искренне полагал именно себя оригинальным доктором Накагавой, и потому подсознательно противился любым обращениям за помощью к «дублирующему экипажу», как вежливо именовал их капитан Курц. Тем более, что если уж ты полагаешь себя не жалкой квантовой копией, но самым что ни на есть прототипом, то уж будь добр держи себя в руках и признай за собой вину за принятие собственных решений.

А решение то и правда далось ему непросто. Одно дело пересказать своими словами басню о «трёх шестёрках», утроившихся в результате неурочного взаимодействия с фокусом, совсем другое – уговорить экипаж «Вардамаханы» на собственной так сказать шкуре провести эксперимент, приведший их вот сюда, к этой самой точке пространства-времени. Ему, в конце концов, могли и не поверить. Кто сказал, что флотские вообще склонны доверять сумасшедшим учёным, несущим всякую мозголомную ересь про теорию удвоения времени? Однако в критические минуты доктор Накагава становился чудесно доходчив и красноречив, во всяком случае ему поверили, и если собравшиеся на борту угнанного разведсаба по крайней мере не возражали против эксперимента, то учитель, пребывавший в те времена лишь хладным бэкапом, уж точно не подписывался не только неурочно оживать, но и вот так, явочным порядком, быть поставленным перед фактом собственного размножения квантовым почкованием о дважды триангулированный фокус – это, чего уж греха таить, было самой слабой частью плана доктора Накагавы.

Впрочем, время шло, криков за переборкой больше не раздавалось, и это уже само по себе представлялось ему хорошим знаком. Когда же люк каюты наконец распахнулся, задумчивое лицо учителя и вовсе заставило сердце доктора Накагавы пуститься вскачь. Дела его явно шли на сегодня всё лучше и лучше.

– Войдите, Накагава.

Подобное поименование не радовало, однако явно давало определённую надежду. Покорно кивнув, доктор Накагава нырнул в собственную каюту и поспешил притворить за собой люк. Он был готов понести сейчас любые кары, лишь бы учитель согласился с главным – принял истинную причину поступков ученика.

– Вы совершили непростительные действия, Накагава. Однако изучив суть дела и пообщавшись с, хм, коллегой, я всё-таки готов признать критичность сложившейся ситуации. У меня к вам один только вопрос – отчего вы вдруг решили, что меня одного не хватило бы для того, чтобы попытаться решить возникшие перед нами всеми научные проблемы, зачем было играть в игры с фокусом и его защитными механизмами? В конце концов, мы уже и без того наворотили дел, хватило бы попросту воскресить меня дважды из двух бэкапов.

Повинно вздохнув, доктор Накагава бросился пояснять и без того очевидное – фундаментальный запрет на квантовое клонирование все всякого сомнения распространяется и на воссоздание бэкапа. В один момент времени могло существовать только одно сознание профессора Танабэ, как бы на Эру не старались этот запрет обойти. Даже если бы они сами позволили доктору Накагаве даже подумать о подобной ереси, она была попросту инструментально невозможна.

– Но как же мои виртуальные образы? Вы их успешно множили всё это время!

Если бы всё было так просто. И намучился он с ними преизрядно, и вообще, копирование упрощённой низкоразмерной копии по готовой модели для обучения – задача куда более простая.

– Ясно. Хотя и по-прежнему предосудительно. Однако вы так и не пояснили мне, зачем я вам понадобился в двух экземплярах.

К сожалению, на этом месте фактология заканчивалась, а далее следовала лишь голая теория, которую доктор Накагава не мог подтвердить ничем, кроме собственных абстрактных рассуждений, которые при этом не вызывали в ответ ничего кроме возмущённого фырканья.

– Вы, Накагава, дурак и ничего не поняли, последовательно делая ошибочные выводы из собственных же ложных предположений. Нет, мы с коллегой ни в коей мере не находимся в когерентном состоянии, потому все эти глупости из области теории квантовых вычислений оставьте вашим постдокам, однако как всякий натуральный дурак, вы совершенно случайно могли угадать ответ, которого вовсе не предполагали ваши изначальные построения. И к вашему счастью вы, кажется, угадали. А теперь слушайте меня.

С этими словами профессор Танабэ поднялся с одра и навис над робеющим доктором Накагавой:

– Покуда мы не разберёмся с нашей общей проблемой, я не стане заострять внимание Академии на неэтичность вашего поведения, как не стану и иным другим способом торпедировать наши дальнейшие исследования, потому что угроза, нависшая над нашей цивилизацией, слишком серьёзна, чтобы заниматься сейчас пустыми дрязгами. Однако я заверяю вас, что в итоге вам придётся во всём самостоятельно признаться и понести заслуженное наказание. Сейчас же вы должны проделать следующее.

Далее последовал список сухих, чётких и большей частью совершенно непонятных инструкций.

Пытаясь не отвлекаться на дёргающийся в тике глаз, доктор Накагава покорно его записал и тут же молча двинулся исполнять.

Первая часть плана была простой и понятной. Обе квантовых копии «Вардамаханы» с экипажем на борту было указано развести на максимально возможное расстояние так, чтобы при этом не нарушать координации их действий – в пределах Сектора Сайриз в качестве удачных портов приписки были выбраны стапеля Порто-Ново и орбитальные платформы Квантума с плечом Эрхаузе в полтора часа, как это загадочно прокомментировал учитель: не будем испытывать судьбу «трёх шестёрок». Так банальный жребий отправил их разведсаб ближе к Академии, в то время как их коллегам досталась инженерная часть проекта. Сам доктор Накагава, разумеется, поспешил мысленно принять подобное своё везение за лишнее доказательство собственной первородности, но вслух этого, конечно же, произносить при профессоре Танабэ не стал, вполне резонно ожидая в ответ получить очередную головомойку. Оба профессора, кажется, ничуть друг от друга отделяться не спешили, да и в целом искренне полагали собственное вдвойне искусственное происхождение слишком уж очевидным, чтобы начинать глупые споры о главенстве, тем более – на межзвёздных расстояниях.

Второй пункт выглядел посложнее, нужно было оперативно вернуть профессору Танабэ его позиции в научных советах Квантума.

Тут пришлось повозиться, подняв все старые связи в Семи Мирах, но больше всего тут помогли контакты капитана Райдо среди Магистров Памяти Эру. Стоило тем намекнуть, что все записи бортовых журналов обеих «Вардамахан» достанутся в первую голову не погонщикам Синапса, а генетикам и нейрофизиологам Магистрата, как те тут же, наплевав на все споры про этичность подобных опытов, предоставили профессору Танабэ все необходимые подтверждения, что, мол, всё корректно и перед вами и правда самый что ни на есть сертифицированный бэкап профессора Танабэ во плоти, трезвом уме и добром здравии, готов как и прежде вести научную деятельность на благо Галактики.

Так по прибытии на Квантум беглую «Вардамахану» встречали не только злые как черти представители Адмиралтейства, но и натуральные студенческие риоты из желающих припасть к телу. Да что там простые студиозусы, плох был тот постдок, который бы не написал в эти дни заявление на кафедру о смене научного руководителя. К заявлениям прилагались не только списки опубликованных ранее работ (Хирш некоторых авторов при этом доходил до тысяч!), но также чуть ли не оды и поэмы.

Учитель взирал на всю эту вакханалию спокойно, его знаменитый прищур в точности как в былые времена своими саркастическими морщинами в углу глаз спешил охладить юный пыл – всему своё время, набор в научную команду ещё не анонсирован.

Зато сразу же были анонсированы знаменитые лекции, за одной из которых доктор Накагава сейчас исподтишка и наблюдал, роняя ностальгическую слезу.

Впрочем, если учитель и решил вернуться к лекторскому поприщу, то лишь в качестве психологической отдушины. Вне пределов преподавательских аудиторий он с сосредоточенностью истинного учёного день за днём, с самого момента своего пробуждения, продолжал перелопачивать авгиевы конюшни творческого наследия собственного ученика.

И это было одно из самых сложных заданий для доктора Накагавы, ибо было ему без обиняков сказано, что следовало бы всю эту галиматью выкинуть на помойку научной истории, но поскольку время дорого, то пускай теперь он возьмётся самостоятельно отмести всё совсем неприличное, оставив профессору Танабэ на рецензию исключительно то, с чем работали призраки самого профессора, но даже из них следует отобрать лишь самые удачные расчёты, в которых был, цитата, «хотя бы какой-то смысл разбираться».

Так доктор Накагава погряз в собственных трудах, со временем научившись самостоятельно угадывать, что учитель посчитает за научную новизну, а за что надаёт по шеям. Угадывать, и даже работать на опережение. Покуда учитель стоял за кафедрой, радуя глаз и слух студоты своим знаменитым остроумием, его ученик вёл непрерывную переписку с лабораториями всех Семи Миров, где трудились им же самочинно заряженные группы экспериментального подтверждения.

Выходило не очень. Заметная часть его расчётов и правда никуда не годилась, теории его шли под нож пачками, а напряжённый смех докторантов сопровождал каждый новый присланный на Квантум отчёт экспериментаторов. С некоторых под доктор Накагава перестал испытывать даже хотя бы и формальный по этому поводу стыд. Не ошибается тот кто не публикуется. А он публиковался много, Хирш тебе в сопло. Другое дело, что на этом фоне каждая удача, каждый проблеск успеха, каждый крошечный шажок навстречу искомому результату поневоле вспыхивал в голове у повинного доктора Накагавы настоящим фейерверком радости.

Каждый раз, когда он с поклоном протягивал эти листки профессору Танабэ, и тот в ответ не морщился, но тотчас, схватив цепкими руками, убегал к себе в келью «быстренько прикинуть», это было по ощущениям восхитительнее любого, пускай даже выросшего до небес Хирша.

Потому что дальше начиналась неподдельная магия.

Если по какой-то счастливой случайности откровения доктора Накагавы оказывались хоть сколько-нибудь разумными и хотя бы немного бились с реальностью, в волшебных руках профессора Танабэ они тотчас обретали истинную силу и глубину мысли, на диво воплощаясь в формулы расчётов и новые научные приборы.

Чтобы тотчас, буквально на ближайшем же семинаре или на рядовой лекции, быть с жаром представленными научной общественности.

Учителю было плевать на публикации в журналах, как плевать было и на право первооткрывателя, он спешил поделиться своей удачей с остальным человечеством.

К сожалению, удачи той пока для спасения человеческого рода ничуть не доставало.

Потому на том месте, где любой другой учёный Квантума возгордился бы собой и вволю почивал на лаврах, профессор Танабэ лишь вновь и вновь напоминал доктору Накагаве о последних, покуда не исполненных пунктах в том самом списке.

Каким таким чудом вообще можно было исполнить эти самые пункты, не ведомо было никому, включая обоих профессоров.

А именно, значилось там требование немедленно отыскать и вызвать на Квантум доктора Ламарка и эффектора Превиос. Как говорится, кровь из носу, вынь да положь, хоть тушкой, хоть чучелком.

Никакие попытки объяснить, что с приснопамятных времён незадачливой триангуляции фокуса ни один, ни вторая так и не показались на радарах. Во всяком случае никакие попытки отыскать их следы в информаториях Семи Миров не приводили ни к чему хоть сколько-нибудь вещественному.

Судя по всем наличным сведениям, оба пропали где-то в области непроницаемости горизонта, обнаруженной четвёркой мятежных крафтов контр-адмирала Финнеана, и какова была их дальнейшая судьба, с тех пор так и оставалось не известным, сколько доктор Накагава ни теребил бортового квола в поисках хоть какой-нибудь свежей информации.

Тупиковая ситуация частично разрешилась однажды сама собой, когда однажды в пределах прыжковой зоны у самой границы ЗВ Квантума не показалось сверкающее яйцо пропащей астростанции «Эпиметей».

В отличие от прибытия «Вардамаханы», его отнюдь не встречали ликующие толпы, история этого золотого корабля отнюдь не стала за последовавшие с момента его исчезновения годы достоянием широкой общественности. Да и с чего бы – ну, пропало научное судно, загодя отправленное к той самой печально известной Альционе D, чьи недра благополучно рванули, в числе прочих, неурочной килоновой перед самой триангуляцией фокуса. С тех пор пропало без вести множество кораблей.

Другое дело, что как раз доктор Накагава был с тех пор прекрасно осведомлён если не о том, что астростанция вообще потеряла в короне загодя приговорённой звезды, то по крайней мере сумел всеми правдами и неправдами через капитана Курца и контроллеров «Тсурифы-6» выведать, что искомая в списке профессора Танабэ эффектор Превиос оказалась одной из гражданских пассажиров «Эпиметея».

К несчастью для доктора Накагавы, на борту внезапно нашедшейся астростанции никакого эффектора не оказалось. Смурные после своего многолетней эпопеи астрогаторы Ковальский и Рабад отделывались по этому поводу с орбиты невнятными сообщениями, мол, самовольно отправилась к фокусу на угнанной шлюпке вместе с остатками команды разведсаба «Джайн Ава» и неким не поименованным никак «советником», с тех пор связь с ней потеряна.

И едва доктор Накагава успел как следует посокрушаться своей неудаче, встречая на орбитальной платформе команду «Эпиметея», как его эмоциональные качели тут же с завидной амплитудой двинулись обратно. На борту «Эпиметея», как оказалось, его всё это время ждал ни кто иной как пропавший с группой смертничков майора Томлина доктор Ламарк, предпоследний в списке профессора Танабэ.

Каким космачьим чудом тот оказался в числе пассажиров злополучной астростанции, уму было не постижимо, однако учитель явно неспроста поместил только эти два имени в свой список. Во всяком случае, с тех пор, вызывая каждый раз острые приступы ревности у своего бывшего ученика, профессор Танабэ завёл привычку регулярно запираться в своём кабинете с доктором Ламарком, проводя с ним долгие часы и провожая его на выход каждый раз с толстенными кипами каких-то бумажных пометок.

Доктор Ламарк при этом вовсе не выглядел польщённым таким к себе вниманием, напротив, в ответ любые на попытки расспросов со стороны доктора Накагавы он лишь дёргал неопределённо плечом и спешил скрыться в стенах собственной лаборатории, расположенной двумя уровнями ниже, где при его появлении тотчас начинали бегать и истошно вопить все наличные докторанты и постдоки. Там кипела какая-то своя, таинственная работа, во всяком случае ни о каких результатах работы группы доктора Ламарка профессор Танабэ во время своих публичных выступлений даже не заикался, и лишь только каждый день переспрашивал, «нашлась ли эффектор Превиос?»

Так эта история и тянулась уже почти четыре года, вставай рано, трудись в поте лица, надейся на лучшее, делай, что должно, не проси награды, не требуй поблажки, и будь, что будет.

Доктор Накагава смирился с тем, что кризис всё ближе, они же, даже усилиями обоих профессоров, если и приближались к решению, то всё-таки недостаточно быстро.

Обратный отсчёт до падения Барьера неминуемо надвигался, но ситуация кардинальным образом так и не изменилась.

Пока однажды на орбиту Квантума не вышел «Лебедь» летящих.

А на пороге лаборатории доктора Ламарка не показалась самолично эффектор Превиос в сопровождении трёх дайверов, суровых до полной измождённости.

Так был закрыт список профессора Акэнобо, а у человечества, наконец, забрезжила слабая надежда.