Читать книгу Синдром Дао - Роман Романов - Страница 3

Мы расстались у дверей моего гостиничного номера. Сун Лимин сказала, что уходит по делам, но через пару часов вернется, и мы пойдем обедать. У меня было достаточно времени, чтобы принять душ, побриться и вздремнуть с дороги.

Раньше мне не доводилось жить в отелях, и сейчас я испытывал сладкое чувство странника, сделавшего первый привал на пути к новой жизни. Оставшись в номере один, с любопытством осмотрел помещение. До меня здесь наверняка останавливались тысячи туристов. Интерьер имел потасканный и усталый вид: углы безликой мебели были сбиты, тусклое зеркало висело в треснувшей раме, псевдонациональный деревянный комод выставлял напоказ облезлые бока. Допотопный пузатый телевизор поминутно терял цвет изображения, а звук в нем отсутствовал в принципе.

Впрочем, обстановка в номере меня мало тревожила – гораздо больше смущали огромные пауки, летавшие по ванной комнате. Ничего не подозревая, я зашел в санузел, как вдруг с пола прямо на меня скакануло грациозное насекомое. Технике его затяжного прыжка позавидовал бы сам Барышников5, но я был плохим ценителем балетных тонкостей и, едва не умерев от омерзения, прихлопнул его тапочкой. Я огляделся и заметил под раковиной еще одного восьмилапого виртуоза, готового к сольной партии. Не дожидаясь очередного жете себе в физиономию, запустил в него той же тапочкой-убийцей. Только убедившись, что больше ни одна прыгучая тварь не угрожает мне нервным срывом, я разделся и залез под душ, однако то и дело подозрительно озирался в ожидании еще какого-нибудь сюрприза со стороны здешних обитателей.

Наскоро одевшись и выйдя из ванной, я блаженно вытянулся на кровати с намерением погрузиться в освежающий сон. Я довольно быстро задремал, но уже через несколько минут меня разбудили громкие голоса в коридоре. Несколько человек возмущенно кричали по-русски, а в унисон с ними щебетала на своем языке девушка-китаянка. Должно быть, в гостиницу заселялась группа моих соотечественников, и сейчас они «наезжали» на горничную, пытаясь объяснить ей что-то с помощью жестов и русского мата. Я раздраженно слушал интернациональную перебранку, ожидая, когда они уладят свои проблемы и я наконец-то смогу по-человечески уснуть. Однако вторично заснуть мне не удалось даже после того, как в коридоре воцарилась тишина. Вместо этого в голову опять начали лезть мысли, от которых я всю дорогу пытался убежать.

Мысли были об отце. Вряд ли я отправился бы странствовать, если бы мне в голову не пришла идея оставить его в клинике на второй срок. Конечно, не в том кошмарном отделении, где он бесплатно провел отведенные государством двадцать один день. Что вы, там и нормальный человек свихнется за это время!

Бывало, я шел к нему в палату по серой кишке коридора, куда свет поступал лишь из редких окон-бойниц. По обеим сторонам сумрачного тоннеля беззвучно копошились полулюди-полупризраки. Своим видом они были способны устрашить самого храброго посетителя. Одни сидели неподвижно, навеки застыв в нелепой позе. Другие без конца повторяли одинаковые телодвижения: старик в бесформенном халате поднимал и опускал руку, словно совершал нацистское приветствие; молодая рыжая дама медленно возводила глаза к потолку и в трагическом жесте закрывала лицо обеими руками. Третьи отличались повышенной суетливостью: непрестанно вращались вокруг себя, сбрасывали с тела несуществующих насекомых, терли ладонями шершавую стену, пытаясь стереть пятно, видимое только им. Каждый был поглощен своим занятием и не обращал ни малейшего внимания на остальных. Лишь изредка кто-то провожал меня глазами, и тогда я весь холодел изнутри от потустороннего взгляда, в котором не было ничего человеческого.

Именно такой взгляд был у отца в тот день, когда мне пришлось вызывать санитаров скорой помощи. Он по обыкновению рисовал у себя в «берлоге», а я готовил обед. Внезапно я услышал, как он зовет меня испуганным голосом. Удивленный, я вытер руки и пошел посмотреть, что случилось. Отец стоял у мольберта и с ужасом вглядывался в правую ладонь.

– Рот! – замогильным шепотом проговорил он.

– Что у тебя со ртом? – скептически спросил я, не заметив ровным счетом ничего особенного.

– Я рисовал портрет… вот здесь… на бумаге, – начал сбивчиво объяснять старик, тыча в мольберт с пришпиленным к нему листом ватмана, – и рот… на портрете… заговорил со мной… зашевелил губами! Мне стало страшно… так страшно… я стер его ладонью… теперь он здесь… у меня на руке!..

– Господи, что за чушь ты несешь, – поморщился я и подошел к отцу. – Ну-ка, покажи.

На его ладони действительно были густые следы от угольного карандаша, но они нисколько не напоминали очертания рта. Я велел «художнику» погрузить кисть в таз с водой, что стоял у окна специально для мытья рук. На поверхность спиралью стала подниматься черная взвесь, а вместе с ней всплыли несколько пузырьков. Отец вынул руку и уставился на теперь уже чистую кожу ладони.

– Он захлебнулся! – вдруг в ужасе воскликнул старик. – Я утопил его!

В этот момент из кухни донесся запах горелого мяса. Я вспомнил, что оставил его жариться на сильном огне, и в ярости понесся спасать блюдо. Пока я возился с останками обеда, из «берлоги» раздался вопль и послышался стук упавшего на пол тяжелого предмета. Вконец озверев, я швырнул сковороду с угробленной говядиной в раковину и ринулся обратно.

Отец с молотком в руках склонился над разбитым бюстом Ленина, подаренным ему по случаю выхода на пенсию. Когда я вбежал в комнату, он как раз наносил вождю контрольный удар по гипсовому черепу.

– Ты что творишь?! – крикнул я в бешенстве.

Старик поднял глаза, и от его взгляда у меня в жилах застыла кровь. В нем не осталось ни капли осмысленности – так мог смотреть лишь полный безумец.

– Рот… рот, – простонал он, глядя куда-то сквозь меня. – Он говорил со мной… ртом утопленника!.. Он сказал… ты ответишь… за погубленную душу… за душу… утопленника… ответишь…

Я медленно попятился, спиной вышел в коридор, а оттуда стремглав убежал к себе в спальню и заперся изнутри. Там с бьющимся сердцем схватил мобильник и набрал номер скорой помощи. Сбивчиво описав ситуацию, я попросил срочно прислать бригаду со смирительной рубашкой. Мне пообещали выслать ближайшую свободную машину, но приехала она только через полтора часа. Нервно ожидая врачей, я не рискнул выйти из комнаты и дважды справлял малую нужду в горшок с геранью.

Смирительная рубашка не потребовалась. Когда бригада наконец прибыла, отец тихонько сидел на полу в своей «берлоге». Он водил пальцем по линолеуму, старательно обрисовывая квадраты. Старик послушно разрешил санитарам осмотреть себя, однако на вопросы не реагировал. Взгляд его оставался пустым и неосмысленным. Мне велели надеть на отца верхнюю одежду и обувь. Равнодушно поинтересовались, поеду ли я вместе с ним в больницу. Я отказался, сославшись на высокое давление, и сказал, что навещу его на следующий день…

Впервые в жизни я был дома один! Я имею в виду, не час и не два, а постоянно один. Отныне я мог не бояться, что потревожу дневной сон старика нечаянным шумом. Мне не нужно было обдумывать каждое слово и подавлять малейшее раздражение. Я был волен смотреть телепрограммы на свой вкус, ложиться спать и вставать, когда захочу. У меня отпала необходимость ежедневно носиться в аптеку и гастроном, готовить еду, а также без конца выслушивать обвинения: отец подозревал, что я хочу его отравить. И что самое невероятное, я мог спокойно привести в дом женщину… даже падшую женщину, если бы мне вдруг взбрело в голову это сделать.

Только почему-то ничего не хотелось. Первую неделю я пребывал в состоянии крайнего опустошения и душевной (впрочем, физической тоже) подавленности. Я обзвонил частных учеников и отменил все уроки, сославшись на болезнь. После многих лет непрерывного напряжения я расслабился до состояния овоща и сутками напролет валялся в постели. Вставал только для того, чтобы сходить в уборную да забросить в себя кусок черствого хлеба с сыром. Потом по третьему разу заваривал пакетик чая в немытом стакане, подслащал бледную воду кусочком сахара и равнодушно выпивал эти помои.

Через неделю я опомнился и помчался в больницу, бросив в пакет смену белья и немного фруктов – купил их по дороге. Когда я вошел в палату, старик лежал на застеленной кровати в полосатой больничной пижаме. Он встретил меня торжественным молчанием и отрешенным выражением лица. Я положил руку ему на плечо и спросил, как он себя чувствует. Отец повернул ко мне голову, но ничего не ответил. Взгляд его, к счастью, больше не был пугающе потусторонним – я бы сказал, он был просто обращен внутрь.

Сестра сообщила, что старику колют сильнодействующие лекарства, поэтому он немного заторможен, хотя вполне адекватно реагирует на окружающий мир. И добавила, что врачи делают оптимистичные прогнозы по поводу сроков выздоровления. Я не видел смысла надолго задерживаться в палате, поэтому оставил на тумбочке чистое белье, забрал домой грязное и поспешил покинуть «обитель скорби».

Странное дело, визит в психбольницу помог пробудить мою жизненную активность. Я снова начал бриться, принимать учеников, а вечерами бороздил просторы Интернета.

Однажды я по обыкновению зашел в группу любителей даосского учения в Facebook. Там всегда можно было прочесть успокоительное изречение Лао-Цзы или цитату из работ его последователей. Каждый день вывешивали новую картинку: какой-нибудь китаец в шелковом халате балдел на фоне пейзажа с водопадом. Изображения иллюстрировали основной принцип даосов – принцип недеяния; иначе говоря, помогали без угрызений совести откладывать насущные дела на потом. Я обожал даосскую философию за пофигистский взгляд на мир и научное оправдание бытовой лени.

В тот вечер мне на глаза попался пост с фотографией хорошенькой китаянки. Фотограф «поймал» девушку в момент, когда она поворачивала голову. Ее шелковистые волосы от движения разлетелись по сторонам блестящими прядями, это было чертовски привлекательно. Китайская красотка обезоруживающе улыбалась, а пальчик ее указывал зрителю на текст слева от снимка. Взгляд поневоле переместился туда, и вот что я узнал.

Мастер Ван Хунцзюнь обучал всех желающих искусству даосской жизни, и после уроков с ним человек уже не мог думать и жить по-старому, ибо ему приоткрывалась дверь в тайны мироздания. Занятия проходили в старинной деревне на юге Китая, где жил Учитель. Девушка на фото – это и была Сун Лимин – помогала организовывать путешествие, а заодно оказывала услуги гида и переводчика. Внизу указывался электронный адрес, по которому с ней можно было связаться.

Прочитав пост, я испытал необычайное волнение. Надо сказать, в юности я был пленен книгами «советского даоса» Александра Медведева6, но тогда мне и в голову не могло прийти, что обычный человек тоже способен овладеть чудесами, которые он описывал. Сначала мне казалось, что все это – плод авторского воображения, и лишь со временем я уверовал в то, что рассказы Медведева – правда. Я терпеливо ждал, когда меня найдет мой Мастер, но годы шли, а он почему-то все не появлялся. И вдруг сегодня я читаю объявление в Интернете – так не выпал ли наконец и мне шанс навсегда изменить жизнь?!

Дрожа от возбуждения, я тут же написал китаянке письмо. В нем я просил подробно рассказать о том, как можно стать учеником Ван Хунцзюня, сколько будет длиться обучение и в какую сумму это выльется. Отправив послание, я стал нервно ждать ответа. Каждые пятнадцать минут проверял почту; настойчиво открывал папку «Спам», опасаясь, что письмо с неизвестного адреса может попасть туда. В тот день я так и не дождался сообщения от Сун Лимин и улегся спать в крайне возбужденном состоянии.

Почти всю ночь я не мог уснуть, размышляя о том, что произойдет, если моей мечте суждено сбыться. Я пытался себя убедить, что сегодня все возможно и препятствия на пути к исполнению желания не более чем иллюзия. Но потом накатывала волна пессимизма (или здравого смысла, что суть одно и то же), и я пытался взглянуть в глаза суровой правде.

Ну подумай, говорил я себе: отец с помутившимся рассудком в больнице, но через пару недель его выпишут – и с кем ты оставишь старика в таком виде? Допустим, неожиданно решится проблема с ним, но где ты возьмешь деньги на дорогу, обучение, проживание? Пусть лучше Сун Лимин не ответит, тогда ты успокоишься и будешь жить по-старому, в привычных рамках – или, скорее, тисках – родительского произвола.

Измученный противоречивыми мыслями, я уснул лишь под утро. Мне приснилось, что отец куском школьного мела нарисовал на черном полу корову – большую, в полный рост. Туша у нее была прозрачная, сердце и печень походили на острова, плавающие в невесомости, а кровеносные сосуды напоминали разветвленную сеть дорог или венецианских каналов. Отец кончил рисовать, поднялся на ноги и с озорной улыбкой съел остатки мела. Просто запихал его в рот и, довольно причмокивая, проглотил. Я почему-то очутился внутри нарисованной коровы. Так как она была прозрачная, я видел все, что происходит снаружи, и совсем не боялся затеряться. Я спокойно ходил по тропинкам ее капилляров, соединенных с хайвэями артерий; взбирался по холмам внутренних органов и даже, словно на турнике, подтягивался на ребрах. В результате с головы до ног перепачкался мелом…

Проснулся я от пронзительного металлического звука: включенный компьютер известил о том, что пришло письмо. Я немного полежал, приходя в себя от прерванного сна: он был удивительно ярким, образы его стояли перед глазами, как живые. Нехотя поднявшись, подошел к компьютеру и заглянул в ящик входящих сообщений. В строке отправителя я прочитал имя: Сун Лимин.

Я сел перед монитором и несколько минут не решался открыть письмо, словно оно могло содержать смертельный вирус. В конце концов, от него зависела моя дальнейшая судьба. Наконец собрался с духом и дважды щелкнул по «запечатанному» конверту мышкой.

Открылась страница, на которой вежливо и сухо было написано, что обучение с Учителем возможно в любое удобное для клиента время. Для этого нужно просто прибыть в деревню Хунцунь, расположенную в южной провинции Аньхой. Впрочем, услужливая Сун Лимин была готова забрать меня из любой точки Китая и сопровождать повсюду, где мне заблагорассудится.

Далее следовали выкладки касательно стоимости проекта. Месяц обучения обойдется в пять тысяч юаней, еще в две с половиной встанет перевод диалогов с мастером. Проживание на двоих (мне же ведь придется содержать и прелестную переводчицу) – пять-шесть тысяч. Плюс перелеты, переезды, питание – везде были обозначены приблизительные суммы. В переводе на наши деньги проект обходился примерно в двести тысяч рублей. А на случай непредвиденных расходов лучше было накинуть сверху еще полтинник.

Я пришел в уныние. Мне со своими уроками такую баснословную сумму нереально было скопить даже за год. Поэтому главным препятствием оказалось отсутствие финансов, а вовсе не состояние полубезумного отца. Пребывая в упадническом настроении, я поблагодарил Сун Лимин за подробное письмо и обещал подумать над ее интересным предложением. Хотя думать тут было не о чем – так мне казалось в тот момент. Однако жизнь очень скоро показала, что она полна самых неожиданных сюрпризов.

Приехав через день в больницу, я застал отца сидящим на кровати: он крепко обхватил руками поднятые колени и смотрел прямо перед собой. Старик производил благоприятное впечатление: встретил меня узнающим взглядом и даже слегка улыбнулся – неуловимым, как у Моны Лизы, движением губ. Но к разговорам был по-прежнему не склонен и хранил таинственное молчание.

Я выложил на тумбочку фрукты и протянул отцу очищенный банан. Он взял его и сосредоточенно стал есть, более не обращая на меня никакого внимания – словно забыл о том, что я нахожусь в палате. Когда старик доел банан, я протянул ему яблоко, но он, казалось, даже не заметил моего жеста. Снова поднял ноги в коленях, положил на них подбородок и устремился взглядом в какую-то точку на белой стене.

Я посидел еще немного на стуле рядом с кроватью, но, видя, что наше общение зашло в тупик, встал, кинул в пакет грязное белье и собрался уходить.

– Пенсия, – внезапно произнес отец ясным, хотя и слабым голосом.

– Что ты сказал? – воскликнул я, чуть не подскочив от изумления.

– Пенсия, – повторил он. – Ты должен посмотреть… за этот месяц уже должны начислить.

– Но как же я посмотрю? – удивился я. – Я даже не знаю, где твоя карточка.

– Карточка под матрасом, – прошептал отец. – Кодовое число: год моего рождения. Посмотри и скажи, пришли деньги или нет.

– Хорошо, – пообещал я. – В следующий раз обязательно скажу. Тебе привезти чего-нибудь?

– Да, – кивнул он и подозрительно огляделся по сторонам. – Купи три булки черного хлеба. Здешние сестры воруют весь хлеб.

– Ладно, куплю, – сказал я, стараясь не расплыться в ухмылке. – Выздоравливай. Я скоро приеду. Пока!

Окрыленный хорошим состоянием отца – слава богу, говорить будет! – я вернулся домой и первым делом забрался к нему под матрас. В воздух взлетели кучи фантиков от конфет, скомканная бумага, перья – все то, что, наверное, годами копилось под кроватью в его «берлоге». Старик строго-настрого запрещал что-либо трогать у себя в комнате: боялся, наверное, что я нарушу упорядоченный хаос «мастерской» (так он называл «берлогу»). Раз в полгода он сам кое-как делал влажную уборку – хотя больше создавал видимость уборки. А такие мелочи, как мусорные кучи в постели, кажется, вообще не замечал.

У изголовья кровати я обнаружил карточку Сбербанка. На нее перечислялась пенсия, из которой отец ежемесячно выдавал мне восемь тысяч на пропитание. Про другие расходы старика я мало что знал: из всех возможных приобретений в глаза бросались только краски, кисти и бумага для рисования. Правда, он утверждал, что откладывает деньги себе на похороны, потому что, дескать, «безработный балбес», каким был я, не сумеет потянуть столь серьезные затраты и все обставить «по-человечески». Зная нищенские пенсии большинства стариков, я не особо верил, что он скопил сколь-нибудь значительную сумму. Но раз ему было угодно играть в спонсора собственных похорон, то я не перечил: дело, как говорится, хозяйское.

Я дошел до ближайшего банкомата, вставил карточку и ввел пароль. В следующее мгновение я испытал сильнейший шок: на счету лежало триста шестьдесят восемь тысяч сто сорок рублей! Мне показалось, я по ошибке забрался в чужой кабинет. Я извлек карточку, убедился, что она принадлежит отцу, заново вставил ее и повторил авторизацию. Сумма осталась неизменной. Да уж, старый хрыч, как тот фараон, готовился к пышному погребению! На эти деньги можно было воздвигнуть огромный памятник из черного гранита, обнести могилу витой оградой, а внутри поставить чугунные скамьи и стол для поминальных обедов с десятком приглашенных. Только, спрашивается, на кой черт мертвому человеку нужна вся эта роскошь? Местечко на кладбище можно и поскромнее обустроить. А деньги использовать куда более разумно…

Вы ведь уже догадались, куда я решил вложить капитал? Ну разумеется: в китайский проект! Теперь я спокойно мог позволить себе курс молодого даоса, и сбережений еще с лихвой останется на достойные похороны. Единственное, надо было решить, что делать с отцом – нельзя ведь забывать, что он пока жив и нуждается в уходе. Я подумал, было бы здорово задержать его в больнице еще на месяцок. Или пристроить в какой-нибудь пансион, где старикам за умеренную плату обеспечивают приличный уход.

На мое счастье, платные услуги такого рода оказывала та же больница, где он проходил лечение. Только это было другое отделение, в отдельном здании. Там располагалось что-то вроде санатория: больных гораздо лучше кормили, выводили на прогулку, специальные люди развлекали их по несколько часов в день и разрешали смотреть телевизор. Ну чем не рай для душевнобольных? Я поговорил с директором «санатория» и тут же получил положительный ответ: мест здесь хватало, я мог привозить отца в любой момент. Спрашивать же старика, хочет ли он «отдохнуть» в пансионе, я не собирался. В нашем семействе произошел «политический переворот»: отныне роль деспота на себя взял я.