Читать книгу Знакомьтесь: мой друг Молокосос - Роман Витальевич Шабанов - Страница 3

Может ли дружить тридцатилетний с семилетним

Что для меня семья? Это главное. Как самое главное в лесу – это что? Что много деревьев. Они корнями держатся друг за друга. Так и семья. Правда, руками что ли?

Так мне разъяснял Лука. Его имя произносилось ЛУ-ка, с ударением на первый слог. Он был моим другом. Сам родом из Хорватии. Семья переехала, когда в стране был переворот. Президента выгнали – я смеялся, когда Лука мне рассказывал, что его прогнали, как ребенка. Разве такое бывает? Президента нельзя метлой. Это все равно что папа. Только детей у него больше. Все кто его слушается, ему как дети. Пусть он не знает всех поименно, но старается сделать их жизнь лучше. Хотя бы на этой планете. И его выгоняют за то, что… Лука сам не знает. Придумал, что он развалил бюджет. Юморист, разве можно за это выгнать? Хотя, что такое бюджет (напоминает будку с джемом)? Президент случайно упал на коробку с джемом? Бывает. Я частенько умудряюсь падать прямо на йогурт или сметану. Ему семь (Луке). Настоящих семь лет, помноженных на триста шестьдесят пять дней. Что-то около двух с половиной тысяч дней получается.

Лука относится ко мне как к учителю, хотя порой и сам ведет себя как заправский преподаватель из университета. Он говорит о каком-нибудь научном факте и при этом так размахивает руками, что со стороны кажется, что отгоняет пчел. Говорит громко, четко и всегда смотрит прямо в глаза.

Что значит дружить тридцатилетнему с семилетним мальчиком? Представьте: площадка около дома, идет мужчина, на поводке собака. Нормально, собака попросилась, хозяин взял поводок, пристегнул карабин – и по лестнице вниз. Собака несется, а хозяин, едва удерживая ее, похож на перетягивающего канат или спринтера, у которого развязался шнурок и он на него наступил. Нормально? И, как правило, со стороны не совсем понятно, кто кого выгуливает.

Это наш случай. Лука меня водил. А я, как верный пес, слушал его. Да как было не слушать? Он был достойным собеседником в свои семь, а я слушателем в свои три десятка. Неужели кому-то достаточно семи лет, чтобы освоить эту сложную науку общения, а кому-то нужно почти полжизни, чтобы только научиться слушать?

Для Луки в его семь были открыты все горизонты. Он пересек уже два железнодорожных полотна, у него было несколько проделанных километражей. Один километр, пять, в следующие выходные – семь, по количеству лет.

У него были свои законы. Я же в свои тридцать лет ничего не видел. Всего несколько раз выходил из дома один. С родителями – всегда пожалуйста. Так мы ездили к маме, ежемесячно к доктору в городскую больницу. Там меня осматривает женщина, похожая на тыквенный пирог. Она смотрит мне в глаза и всегда задает один и тот же вопрос: «Ну, как у нас дела на этот раз?». И я молчу. Я люблю притворяться глухонемым, когда я попадаю в кабинет с кислым запахом. Все ругаются, и родители тоже. Но я думаю так, что врачи подосланы. У них есть цель – выведать у меня секретную информацию. Я делился этими соображениями с отцом. Ему тоже не нравится эта женщина-тыква. И мама говорит, что врачам верить нельзя. Они все недовольны жизнью. У них маленькая зарплата и они носят старые стоптанные туфли по многу лет. Да, у «тыквы» туфли протертые. Мне нравится быть на улице, но запрет действует двадцать четыре часа в сутки. Даже с Лукой можно было выходить во двор ненадолго. И мне часто казалось, что там за домами, еще за домами и еще есть то место, где меня ждут и надеются, что я выйду из дома и постучусь к ним в дверь. Только между этими двумя действиями пролегает расстояние, которое может быть о-очень большим.

– Наш дом вырос за одну ночь. Его полила мохнатая туча, похожая на шлем у викинга. Когда-то дом был похож на конуру или деревенский сарай.

Так мне рассказывал Лука. Он всегда мне открывал глаза на то, что вроде бы очевидно, что я должен знать, но не знал. Я знал, что ему только семь лет, и семь лет назад дом не мог быть похожим на конуру, но его слова действовали на меня так убедительно, что я подумать не мог, что друг мог лукавить.

Помимо Луки у меня был еще один наставник – дядя Коля. Тот, что хоккеист. Очень умный человек.

– Наш дом похож на Ингапирку, – говорил он. Вижу твое недоумение и правильно. Об этом мало кто знает, но я тебе скажу. Ингапирка – это древнейшее поселение индейцев.

Я разрывался между двумя определениями – то ли конура, то ли поселение индейцев. Так что? Дело в том, что дядя Коля говорил еще более убедительно, чем Лука. Оказывается, это неправильно, что люди думают, что если ты дровосек, то ни о чем, кроме как дереве, лесе и топорах не можешь говорить.

– Есть такой остров Эквадор, – начинал он, и я с открытым ртом внимал. Мне казалось, что он кормит меня пересоленной кашей и поэтому заговаривает зубы. Но я знал, что кормит пересоленной кашей недобрая няня, а он если бы и был няней – то обязательно самой доброй и самой умной.

Мне казалось, что причина того, что все меня учат, кроется в телевизоре, подключенном к кабельному, и у всех, кроме меня, была возможность смотреть то редкое, что мне только снилось. А именно – клуб почемучек и кучу других программ, от которых становишься умнее. Это только потом я узнал, что не в этих программах вся суть. Все дело в жизненных приоритетах, вот как. Это уже меня дядя Коля науськивал. Каждый понемногу. В отличие от родителей. Они же меня ничему не учили. Они были против всякого рода программ и считали, что те мусорят наш мыследворик, по словам мамы. Правда, с ними поэтому было так легко. Складывалось такое ощущение, что они сами ничего не знали. Мама никогда не рассказывала о каких-то серьезных фактах, а папа не вдавался в теоретические сведения о своих раскопках.

– Телевизор вредит нашему сыну, – подслушал как-то я разговор своих родителей. Они думали, что я не слышу. Это говорила мама.

– Ничего, по мультфильму в день можно, – говорил отец.

– Нет, – отрицала мама. – Ты же знаешь, что это может плохо повлиять.

– Да, знаю, – соглашался папа. – Его гиперчувствительность…

– Вот именно, – одобряла мама. – Он необычный ребенок. Он все принимает близко к сердцу. Поэтому он не смотрит телевизор и не ходит в зоопарк, потому что он вечный ребенок, у которого все внутри оголено…

Как они смешно разговаривали! «Оголено». Я же одетый. Я хотел выйти и посмеяться вместе с папокомиком, но отец сказал:

– Тогда я буду телевизором, а ты для него Интернетом. И он будет тянуться за тобой и не отставать от меня.

Мне это понравилось.

Мама немногим выше папы. На сантиметров пять в домашней обстановке, на пятнадцать – распушив волосы и надев туфли на платформе.

Странно, но когда родители познакомились, они были примерно одного роста. И чтобы компенсировать этот недочет, папа носил маму на руках и поднимал довольно высоко – мама была действительно легкой, как пушинка. Вероятно, папа под маминой тяжестью уменьшался, а она, находясь на высокой позиции, росла. Так думал я. Правда, потом выяснилось, что мама выросла после знакомства на семь сантиметров: отдыхала в Гаграх со своими родителями и о, этот горный воздух и здоровое питание! – обогатили ее молодое тело такими витаминами, которые вытянули ее тело вверх. Поле такого отдыха папа носил исключительно туфли на каблуках и стал надевать шляпу.

Семья для меня была очень важной составляющей. Если представить себя живущим на необитаемом острове, то я бы, наверное, не сошел с ума, но долго не протянул. Утро без каши, день без своего треугольного (почему бы и нет?) мира, теплых разговоров с мамой за чашкой каркаде, безумного разговора с папой по телефону или вечерней сказки. Невыносимо. У меня бы точно выросли крылья. Почему? Потому что я бы очень сильно хотел вернуться к родным. Отец говорит, что когда чего-то сильно хочешь, оно сбудется, пусть не сразу, нужно иметь терпение Я бы потерпел. Дня два. Может, три. Не больше.

Интересно, как я жил там, на другой планете? Я ничего не помню, но точно знаю, что мне было холодно лететь на землю. Длинная прогулка получилась, нечего сказать.