Читать книгу Бродячие псы философии. Роман в рассказах - Роман Воликов - Страница 7

Впереди вечность, позади жизнь. Иван Артамонович несколько завис в этом переходном состоянии. Как давно, не знаю, когда я попал в чистилище, он уже считался старожилом.

– Да вы не волнуйтесь, – он протянул кружку тёплого чая. – Не вы первый, не вы последний. Вот чайку попейте.

– Да я и не волнуюсь, – героически ответил я. – Просто как-то неожиданно, шёл себе по дороге и тут бац – такое.

– Пить надо меньше, – Иван Артамонович покосился на шкалик водки, торчавший из кармана моей куртки. – Или наоборот больше. Бог, говорят, алкоголиков любит, извините за каламбур. Видок у вас, прямо скажем, неважнецкий. Под грузовик попали?

– Под трактор, – сказал я. – Напротив дома ремонт дороги затеяли, и так, блин, не вовремя. Я вообще-то не очень пьющий, просто вчера на работе нажрались как свиньи по случаю пятницы, настроение у всех поганое, денег не платят ни хрена, водку купили самую дешёвую, утром голова разламывается, думаю, не надо терпеть, надо опохмелиться, всё равно выходные. Опохмелился…

– Да, нелепая смерть, – согласился Иван Артамонович. – Мои соболезнования, уважаемый. Вы водку-то допейте, больше вряд ли когда удастся.

– А можно? – спросил я.

– Почему нет. У нас не тюрьма, порядки демократические.

– Тогда за ваше здоровье, – я опрокинул в себя шкалик. – А курить можно?

– Курите, – разрешил Иван Артамонович. – Я сам бросил в четырнадцатом году. И пить прекратил как раз в тот год, когда Николая Александровича на царство венчали.

– Какого Николая Александровича? – разговор начал казаться мне подозрительным.

– Романова, – запросто ответил Иван Артамонович. – Он на царство в восемьсот девяносто четвертом году венчался, народу на Ходынском поле в Москве тьма-тьмущая собралась, людишки-то у нас всегда бестолковые были, давка началась, я в полицейском кордоне состоял, помню только, что упал и чья-то здоровенная лапа в сапоге прямо по моей голове прошлась.

– И что? – спросил я. – Умерли?

– Выжил, – сказал Иван Артамонович. – Организм молодой был. Одна неприятность с того момента, как выпью, сразу фараон египетский мерещится и так явственно хочет меня с пирамиды вниз головой сбросить. Вот с той поры и не пью.

– А вы давно здесь? – спросил я.

– Давно, – ответил Иван Артамонович. – Полагаю, что до вашего рождения здесь объявился. Полагаю, я здесь самый главный старожил.

– А ты часом не шпион, дядя? – сказал я.

– Шпион? – переспросил Иван Артамонович. – Может быть. Хотелось бы, правда, знать, чей? Если дьявола, то ему больше живые интересны, чем мёртвые. Если бога, он и так всё видит, зачем ему шпионы?

– Действительно, – сказал я. – Извините, не подумал.

– Ничего страшного, – ободрил меня Иван Артамонович. – В этом месте у многих людей мысли сбиваются. Да что мы всё обо мне. О себе расскажите, женаты ли, есть ли деточки? Хотите ещё чаю?

– У меня сын школьник, – сказал я. – Он в Полтаве живёт с матерью. Жена с Украины, когда разбежались, она туда вернулась. Вот летом собирался к сыну в гости съездить. Не получилось…

– А что с супругой расстались? – спросил Иван Артамонович.

– Да как-то, – сказал я. – Понимаете, я расту, в смысле, рос, на работе неплохую карьеру делал, а она у меня не то чтобы клуша, но какая-то домашняя вся, неинтересная. Скучно мне с ней стало, вот и расстались.

– Не жалеете? – сказал Иван Артамонович. – Жена – опора семьи, была бы дома, может, и не пошли бы опохмеляться и сейчас со мной здесь не сидели. А так сын без отца вырастет, плохо это безотцовщина, я сам с малолетства сирота, ничего хорошего в этом нет.

– Может, и жалею, – буркнул я. – Чего теперь-то? Поздно уже.

– Это вы правильно заметили, – сказал Иван Артамонович. – Всё, как говорится, нужно делать вовремя.

– А у вас, наверное, правнуков полон двор? – спросил я.

– Ошибаетесь, уважаемый, – сказал Иван Артамонович. – Я бобылем всю жизнь прожил и помер бесславно, сердце остановилось, когда вечернюю электричку ждал, на перроне не было никого, «Скорую помощь» вызвать или фельдшера позвать. Хотя в молодости до женского пола охоч был, и мне дамы навстречу шли. Так вот, поначалу всё обольстительно, шуры-муры, конфетки-бараночки, как про мою профессию узнают, сразу с глаз долой. А жаль, очень аппетитные барышни встречались, – Иван Артамонович зажмурил глазки и, вероятно, предался воспоминаниям.

– Это что же за профессия у вас такая? – спросил я.

– Специфическая, – ответил Иван Артамонович. – Палачом всю жизнь трудился. Приступил к делу при императоре Николае Александровиче, продолжил при Керенском, при большевиках очень много работы было. Перед самой войной на пенсию вышел, в Гомеле поселился, в оккупацию попал. Немцы про меня вынюхали, в магистрат пригласили, вежливо так говорят: или мы тебя «руссиш партизанен» на виселице вздёрнем, или ты на нас работаешь. Жить-то охота, куда деваться. Когда наши Гомель освободили, меня шлёпнуть хотели, один полковник из НКВД моё дело изучил, велел не трогать, обратно меня к прежнему ремеслу вернули. В последние годы, я, правда, больше наставником у молодежи был.

– Да уж, ну и работёнка, – сказал я. – По мне лучше говно месить.

– Так я и месил, – сказал Иван Артамонович. – Кто говно, а кто нет, это каждая конкретная власть в текущем моменте определяла, у меня на каждый акт приказ был, никогда никакого самоуправства. И должен вам ответственно заявить, уважаемый, с совестью у меня всегда всё в порядке было, и сон нормальный, здоровый, без всякого алкоголя или снотворных. Нет на мне никакой вины, если Вы на это намекаете.

– Да мне, собственно, всё равно, – сказал я. – Ваша жизнь была, её уже не переделаешь. А какие всё-таки перспективы у этого нашего сидения? – Я посмотрел на пустой шкалик. – Определиться бы хотелось – в рай или в ад?

– Перспективы? – Иван Артамонович показал на высокую дубовую дверь. – Вот она, наша перспектива, ни ручек, ни замков, сколько лет здесь торчу, ни разу не видел, чтобы открывалась. Вот и все наши перспективы.

– Как-то это нечестно, – сказал я. – Не ожидал от бога такой подставы.

«Нечестно, милый мой, – невесело подумал Иван Артамонович и посмотрел на пустое место на стуле, где только что сидел человек. – Нечестно, это заставлять меня вас, дураков, в последний путь провожать. Господи, чертяка немилосердный, когда же ты наконец со мной определишься?..»