Читать книгу Очень-очень особенный детектив - Ромен Пуэртолас - Страница 2

Я все думаю: неужели китайским туристам никогда не приходило в голову, что сувениры, которые они покупают у нас в Париже, сделаны у них, в Китае?

Каждый раз, когда я вижу, что из автобуса высыпались китайцы и озабоченными муравьями мечутся у меня по магазинчику, мне хочется забрать у них брелоки для ключей с Эйфелевыми башенками, какие они успели нахватать из корзинки при входе, и сунуть им под нос надпись: «Made in China», которая красуется на колечке.

Но вместо этого я с дружелюбной улыбкой пробиваю чеки. А если в настроении, выдаю пару-тройку известных слов на языке мандаринов – я запомнил их из фильмов с Джеки Чаном: «Ни хао! Се се!»

Да и как иначе? Начни я отваживать покупателей, хозяин меня бы не одобрил. К тому же я сильно сомневаюсь, что сумел бы отговорить хоть кого-то от приобретения этих баснословных сокровищ из белого металла, ради которых они проехали больше десяти тысяч километров.

Здесь, на Монмартре, торгуют мечтами, и обходятся они недорого. Косточка гладко спилена – значит, утиная ножка точно с птицефермы, лягушачья лапка от шестилапой лягушки, их специально разводят для рестораторов, а домашний десерт, каким манит надпись мелком на грифельной доске у бистро, привезли утром замороженным вместе с остальными двадцатью тремя порциями в большой коробке. Конечно, из дома, и очень большого, и называется этот дом фабрикой-кухней.

В сущности, Монмартр – чудесная обманка, квартал из папье-маше, раскрашенный в розовые тона, что-то вроде Диснейленда, который находится от него всего-то в сорока километрах лёта для Базза Лайтера.

И в нашем бизнесе, я имею в виду продажу сувениров, тоже все неплохо налажено. Так называемые «оригинальные полотна» гонит для нас один знакомый художник, а «ручную» живопись на майки наносят вьетнамцы в тринадцатом округе, и попробуй скажи кто-нибудь, что они не руками работают, а настоящие парижские береты привозят нам на самолете из страны, названия которой я и запомнить-то не могу – но знаю, что оканчивается она на «-стан».

Короче, видя, до чего легко обдурить туристов, я иногда думаю: у кого же из нас голова не в порядке – у них или у меня?

Кстати, о порядке: мой хозяин Рашид снова опаздывает, и у меня из-за него опять проблемы. Не могу же я уйти и бросить магазин без надзора, а ждать, пока он появится, я тоже не могу: мне пора бежать на другую работу. Думал бы мой хозяин о последствиях своих поступков, Земля бы вращалась ровнее. Но он занят только своей мелкой выгодой. Он знает: я профессионал, я не закрою магазин, когда у дверей толпятся туристы. Это его устраивает, и он этим нещадно злоупотребляет.

Наняв трисомика, Рашид рассчитывал удвоить оборот. И ошибся. Благодаря мне он его утроил. Кто бы мог подумать, что и в XXI веке можно нажиться на человеческой беде? Хотя я вовсе не считаю, что я прямо-таки воплощение этой самой беды.

Мне вполне хватило бы и заработка в магазине, тем более что я до сих пор живу с родителями, так что не плачу за жилье, хотя время от времени я маме с папой помогаю. Мне уже тридцать, но они держат меня при себе – говорят, что хотят как можно лучше научить меня самостоятельности. По мне, так это парадокс. Но я с видом простачка не мешаю им соблюдать видимость контроля. Мне приятно их хоть чем-то порадовать.

Но однажды я все-таки уйду. И они ничего не смогут поделать. Я не буду больше для них обузой. Уйду и заживу своей жизнью. Своей собственной. Мама с папой меня оберегают и многого мне не говорят, но я понимаю, что я не такой, как все, и жизнь у меня никогда не будет вполне нормальной. У меня, например, никогда не будет детей, я это уже выяснил. Но если мне повезет – я поживу и полюбуюсь еще весен двадцать вишнями в цвету, хотя кометы Галлея, скорее всего, я не увижу: она пролетит здесь в 2061 году. Но что бы о нас ни думали, не такие уж мы беспомощные, и есть много занятий поинтереснее, чем сетовать на судьбу. Узнавать все больше нового, к примеру.

В интернете я прочитал, что не меньше десятка людей с синдромом Дауна прекрасно учились вместе с нормальными студентами и даже получили дипломы в приличных университетах.

А еще я узнал, что в 2008 году некий Берт Холбрук, американец, попал в «Книгу рекордов Гиннесса» как самый старый человек, живущий с трисомией 21. Он скончался 14 марта 2012 года в возрасте 83 лет. Так что есть о чем помечтать!

Я сразу записал все это в свою зеленую тетрадочку, куда записываю только хорошее: что помогает мне верить в будущее и придает сил.

Так что я вкалываю, надеясь со временем купить себе приличную квартирку в Париже и попрощаться с мамой и папой. Но не могу же я целыми днями обжуливать туристов на Монмартре, мне совестно, так что во второй половине дня с 13:00 до 16:00 я работаю «носом» в одной очень известной фирме, производящей дезодоранты. Туда-то я и опоздаю, если хозяин не появится прямо сейчас.

На второй моей работе никто не выставляет меня напоказ и не пытается заработать на моей внешности, хотя я и на Рашида не обижаюсь, он ведь это не со зла, а по глупости. В лаборатории, чтобы делать деньги, хватает моего носа, и мне кажется, что это куда благороднее.

Природа подсунула мне лишнюю хромосому в двадцать первую пару, поскупилась для меня на слух, который мне лечат с младенчества, но зато наградила обонянием гораздо выше среднего, почти как у Жана-Батиста Гренуя из «Парфюмера» Зюскинда. Уравновесила, черт ее подери, ничего не скажешь. Задница она вонючая за такие эксперименты!

В общем, если собачья чуйка равна миллиону человеческих носов, то мой нос равен примерно дюжине. Охранник супермаркета, который ходит с большой немецкой овчаркой, однажды сказал мне, что у собаки обонятельная мембрана – сто тридцать квадратных сантиметров (то есть она примерно с почтовую открытку), а у человека – всего три квадратных сантиметра (то есть примерно с почтовую марку). Мне стало жутко интересно, какая же мембрана у меня? Мне от этой информации ни жарко ни холодно, но я записал ее в зеленую тетрадочку – из чистого любопытства.

Так вот, значит, я – «нос» знаменитой марки дезодорантов. Теперь упоминать названия марок запрещено. Даже по телевизору майки показывают с изнанки, чтобы, не дай бог, не подумали, что они рекламируют чей-то товар. Да мы-то все равно узнаем их с первого взгляда, так что трудно понять, чего они все из кожи вон лезут. По сути, если называть вещи своими именами, я – «обнюхиватель подмышек». Вторая моя профессиональная деятельность как раз в том и состоит, что после использования дезодоранта я приближаю нос и обнюхиваю подмышку – десяток в день, пятьдесят в неделю, две сотни в месяц.

Подмышки, хотя и чисто вымытые – условие оговорено в контракте, – все равно бывают с душком, который не истребишь ни мытьем, ни дезодорантом. Отличаются этим чаще мужчины, как раз те самые «крутые мужики», а я, увы, и работаю в мужской секции с крепышами. Но шеф обещал в самое ближайшее время перевести меня в женский отдел.

И тут вдруг я узнаю, что несколько месяцев назад в Сингапуре одного паренька приговорили к восемнадцати палочным ударам и четырнадцати годам тюрьмы за то, что он обнюхал подмышки у двадцати трех женщин в таких скверных местах, как лифты и полутемные паркинги. Мне страшно даже вообразить, что ожидало бы меня у них в стране – если я обнюхаю больше трех тысяч шестисот за год.

В панике я записал эту информацию в красную тетрадочку, куда записываю дурные вести, и поскорее закрыл, как будто из нее вот-вот выскочит дьявол. Вот уж никогда не поеду в Сингапур…