Читать книгу Падение. Том 2 - Рустам Рустамов - Страница 9

Вскоре при очередной встрече Реван с Толиком сочинили первое письмо о несоответствии уровня зарплаты нормам потребностей для проживания среднего советского человека. Чтобы написать письмо, проделали определенную работу, рассчитали всю потребность по всем видам продуктов питания на одного матроса на месяц. Такой же расчет был проведен по всем направлениям потребления, и было сделано сравнение между уровнем зарплаты и расходами. Цены брали розничные, как говорится, прилавочные, и картина получилась удручающей. В начале письма как бы были адресованы редакции газеты или какому-нибудь советскому органу, а заканчивались почти всегда одинаково, словами: «Дорогой и горячо любимый Леонид Ильич, скажите, пожалуйста, как дальше жить в таких условиях?» Работа, конечно, была муторная, буквы выводили по трафаретным линейкам, их еще называли офицерскими, и по этой причине буквы получались квадратные или треугольные, одним словом, нестандартные. Наш герой всегда твердил: «Лучше немного помучиться, нежели угодить в психушку».

Такие письма по разным вопросам писались в разные газеты и журналы или советские органы с регулярностью два-три письма в месяц. Их старались отправлять из других областей, а еще лучше республик, передавали знакомым, отъезжающим за пределы края, также морякам, отбывающим в отпуск. Неоценимую помощь оказывала подруга Толика Надя, которая работала официантом в вагоне-ресторане поезда Харьков – Владивосток. При каждом ее приезде друзья передавали ей письма, и та сбрасывала их по пути следования в разных городах. Таким образом, как выражался в то время наш герой, начался период двуличности в жизни двух друзей.

Рещенко выражал свое отношение к тому, что они делали, словами:

– Этот режим – огромное дерево, так просто его не свалишь, нужно точить постепенно; мы выполняем роль червей, которые уничтожают дерево изнутри.

В ответ на это сравнение наш герой говорил:

– Смотри, как бы на дятла не нарваться, выклюет, и не почувствуешь.

На что тот парировал:

– Не бойся, мы – черви под надежным панцирем, клюв не каждого дятла нас достанет.

Тогда между ними завязался короткий диалог.

– Видишь ли, Толя, дело в том, что если что-то совершается тайно и касается общества, то это самый что ни на есть аморальный поступок. Я не говорю о тайне любви, например, или о чем-то сугубо личном для человека. Я имею в виду общественное деяние. Я уже говорил: мы с тобой безнравственные, беспринципные люди, может, даже трусливые. Почему мы скрываемся, если в чем-то не согласны, не говорим об этом открыто?

– Вопрос не в том, почему мы скрываемся, а в том, кто поставил нас и миллионы таких, как мы, в такие условия? Кто узурпировал все вокруг и лишил права голоса остальных? Кто навязывает свою идеологию, притом насильственно, другим людям, и не только внутри страны, но пытается это навязать всему миру? Ты найди ответы на эти вопросы, тогда не будешь рассуждать о них так, как сейчас. Так что хватит хандрить, надо заняться делом. Черт с ним, провалимся так провалимся, значит, так надо.

– Не бойся, не провалимся, мы на правильном пути; дело в том, что если постоянно уходить от противника в противоположную сторону, то обязательно столкнешься нос к носу, надо его вести за собой на расстоянии видимости и держать эту дистанцию под названием «осторожность», а мы даже не то что их водим за собой, мы идем с ними рядом; не волнуйся, держи руку на пульсе ситуации, и все будет как надо. И самое главное – запомни: в такого рода делах искренние люди никогда не провалятся, потому что они убедительны по обе стороны одной линии, которая называется линией совести. Когда ты искренен, она просто размывается.

– По-твоему, совестливые люди – самые подлые?

– Нет, просто совестливые люди подлость тоже делают по совести, извини за тавтологию.

До того распоясались, что в одном из писем предложили распустить одновременно блоки НАТО и Варшавского договора. Конечно, с позиции тех лет им казалось, что делают нечто важное, общечеловеческого масштаба дело, а по сути – занимались чистой ерундой, пустой тратой сил и времени; по сути, друг был прав: мелкие черви, точащие дерево изнутри.

Все письма друзья сочиняли, как говорится, с умом, то есть продумывали тему, обсуждали по несколько дней, а потом только писали. Но одно письмо написали и отправили слету.

Как-то во время прогулки по городу их внимание привлекла вывеска вновь открывшегося продуктового магазина для ветеранов войны. Их возмутило то, что людей, прошедших войну, унижают продуктами, заставляют их прятать глаза при покупке еды. Как выразился Толик, офицеров, деливших свой дополнительный паек с солдатами, превращают в фомензонов из Порт-Артура. Тогда наш герой спросил своего друга:

– Что за Фомензон из Порт-Артура?

– Был там такой офицер, солдаты его не любили. Когда сдали крепость, хотели его убить, но не нашли, потому что тот спрятался в сортире и залез по самое горло в нечистоты. Кстати, там были нерусские офицеры – тоже ваши, наверное.

– Знаю, Мехмандаров, Шыхлинский, Садыгов.

– Подожди, еще был один… Забыл, потом скажу. Не читал книгу «Порт-Артур»?

– Нет, но обязательно теперь прочту.

– Откуда тогда знаешь?

– Источник же не одна книга, есть другие. – Ничего не стал говорить о записях учителя.

Через некоторое время решили расширить поле деятельности. Надумали выпускать листовки, однако дело было более рискованным, но и гораздо более интересным. Нужно было обдумать, как бы не попасть в поле зрения конторы.

Однажды, когда они сидели вдвоем, Рещенко сказал:

– Слушай, боец незримого фронта, как ты смотришь на то, чтобы печатать листовки?

– Давай уточним один вопрос, потом скажу. Этот эпитет относится к гэбэшникам, при чем тут я?

– При том, ты есть боец незримого фронта, и самое главное – одновременно нескольких. Ты хоть сам знаешь, кто ты есть в самом деле?

– Слушай, теперь у тебя очередной приступ совестливости, надоело уже, хватит. Да, я многоликий, врун, если хочешь услышать, подлец, говорю одно, делаю другое. Знаешь, как иногда приятно видеть, как тебя принимают за порядочного человека, на их взгляд, а ты выслушаешь, соглашаешься, а потом бац – делаешь все наоборот. Черт побери, сколько партийных решений я таким образом прокатывал, не перечесть! Тебя перед тайным голосованием обрабатывают, за какое решение нужно голосовать, ты киваешь головой, обещаешь, что поговоришь с надежными товарищами, и действительно говоришь, но только так, как тебе нужно. Это особое удовольствие – видеть провал предварительного решения, чтобы понять: надо быть участником. Предположим, секретарь парткома мне предлагает поступить подло, я ему обещаю, но поступаю в отношении его тоже подло, не сдерживаю своего слова. Голова ломается: где правда, где ложь, и вообще на фиг все это нужно; но проходит немного времени, успокаиваешься и получаешь удовольствие, что провел такого же подонка, как сам. Вот чем привлекает меня это членство, именно членство в этой членовой партии. Дорогой, если хочешь знать, подлец – тоже особое состояние души. Ты лучше меня знаешь про лагерь АЛЖИР. Знаешь, что там было. Когда этих заключённых женщин выводили на прогулку, местные казахские пацаны выстраивалась вокруг забора из колючей проволоки и с криками: «Смерть женам врагов и изменников нашей великой родины! Да здравствует наш отец и учитель, товарищ Сталин!» – забрасывали их «камнями». Это были особые камни, съедобные. Они таким образом спасали заключённых от голодной смерти.

– Что за камни были съедобные?

– Сушеные шарики из простокваши, «курут» называется, чтобы тебе было просто понять. Древние тюркские народы изготавливали их таким образом: обезвоживается сначала простокваша, затем делают из этой массы небольшие шарики диаметром примерно пять сантиметров и потом их на солнце сушат. Получается действительно как камень, не отличишь, но можно облизывать и, если крепкие зубы, погрызть. Скажи, пожалуйста, эти родители не понимали, какому риску подвергают себя и своих детей, или дети не понимали, что кидают? Все шли на ложь, а теперь посуди сам – и меня, и себя, и этих людей, всех. Слушай, не раз тебе говорил: вся история этой страны базируется на лжи, так что не парься, двумя мерзавцами больше или меньше – никакого значения не имеет.

– Откуда про это знаешь?

– Господи, у меня в свое время служили матросы, их отцы и деды проделывали все эти фокусы.

– Да, может, ты и прав.

– А что касается листовок, смотрю вполне нормально, если ты сопрешь с корабля какую-нибудь маленькую, списанную, но все еще находящуюся в рабочем состоянии пишущую машинку.

– А почему ты даже не удивился вопросу, а сразу ответил, ждал что ли?

– И ждал, и думал об этом.

– Почему тогда сам не предлагал?

– Ждал, когда созреешь, зачем торопить события. Время подошло – сам сказал, знал, что когда-нибудь скажешь об этом сам.

– Если бы не сказал? Самому не дано было говорить?

– Нет, не дано. Такие вещи делают оба, согласованно.

– Черт побери, если согласованно, то почему должен говорить именно я, а не ты?

– Понимаешь, я к тебе отношусь как к другу, с полным доверием, боюсь предложить непосильную ношу: ты откажешься, и я разочаруюсь, не обижайся. И потом, куда торопиться, успеем все.

Через некоторое время Рещенко действительно спер пишущую машинку с корабля, выменял у боцмана за две бутылки шила, то есть спирта. Когда «печатный станок» был доставлен к месту, с тревогой сказал:

– Слушай, боцман как бы между делом сказал, что по почерку можно определить машинку, это правда?

– Абсолютно.

– Тогда какой черт она нам нужна?

– Не волнуйся, есть способ уйти от этого, только надо купить хороший фотоаппарат, и все будет нормально. Ты вроде как-то хвастался, что фотографией увлекался некоторое время, в кружок ходил, так ведь? Вот и ладненько, покажешь свой талант. Одно условие: ты с этим фотоаппаратом нигде не должен светиться, и никто не должен знать, что у тебя он вообще есть и что ты умеешь фотографировать. Сначала печатаешь текст, потом обводишь все буквы, вплоть до знаков препинания, химическим карандашом, затем фотографируешь – и все в лучшем виде, ничего не невозможно определить.

– Как распространять будем? По тем местам, куда ходим?

– Нет. Подгоним под прибытие какого-нибудь конкретного поезда из Москвы. Ведь она же источник всех зол. Один раз в месяц штук пятнадцать – двадцать листовок-фотографий достаточно. Надо же сузить круг поиска и дать правильное направление ему.

– Почему Москву называешь источником всех зол? Просто интересно!

– Ты знаешь, как расшифровывается ЦК КПСС?

– Нет, скажешь – буду знать, опять придумал какую ахинею?

– Нисколько, просто правильная трактовка, меняю только одно слово, и вся суть раскрывается. ЦК КПСС – это центральное кладбище КПСС, только одно слово поменяешь и получаешь правильное значение, которое соответствует сути. Обрати внимание: могилами партийных вождей обложена вся стена вокруг Кремля, а сам Кремль, со времен древних царей, – могильник, там только могильники располагались. А подавление Стрелецкого бунта, сколько крови тогда пролилось! Одним словом, брат, в Кремле или над Кремлем, как хочешь, так и принимай, витает дух убиенных – тысячи непосредственно там, а также тех миллионов, на убийство которых отписывались распоряжения. Там принимались решения об уничтожении Кавказа и Украины, да и не только их, о депортации народов. Ты знаешь, что Кремль построил азербайджанский архитектор из Шемахы, Али Керемли? Отсюда и пошло название «Кремль». Если интересно, можешь прочитать об этом у нашего поэта Расула Рзы. Таким образом, первым невинно убиенным в Кремле был его строитель, и его неприкаянная душа по сей день вращается над ним – так же, как и всех последующих. Ты после всего этого думаешь, что у этой страны будет какое-то благополучие? Я очень сомневаюсь. По дурости там еще построили Дворец съездов, по какой черт? Ведь и над ним витают души убиенных. Любая мысль, исходящая из Кремля, обволакивается духом смерти, и потому она не может быть реализована.

– Ну и ты завернул. Что же предлагаешь? Сносить Кремль?

– Весь Кремль не надо, а вот Дворец съездов я бы снес, создал бы там музей истории России и Москвы под открытым небом. Это было бы и правильно, и справедливо, потому что освободило бы страну от духа смерти, витающего над ней.

– Может, найдем хороших ребят и привлечем тоже, все-таки легче будет и с печатанием, и с распространением, как ты думаешь?

– Никак не думаю, а если думаю, то очень отрицательно. Толя, по-моему, я тебе уже об этом говорил, но не пояснял, объясняю, не будем никого привлекать. Потому что, когда народу много, кто-то предает – это первое, и потом, если лично я провалюсь, никакой пытки не выдержу и более того не допущу, тут же все выложу. Зачем мне стать причиной ломки жизни людей? Что касается нас двоих, договариваемся так: при провале рассказываем все, нас всего лишь двое, не нужно себя мучить, играть в героя. Еще один момент, если когда-нибудь кто и вспомнит, просто скажут: «Двое друзей делали то и то и провалились». Никто не будет искать предателя, а если нас будет хотя бы трое, уже будут искать предателя, понимаешь?

– Слушай, ты это серьезно? Просто так возьмешь и выдашь меня?

– Да, и тебе говорю делать то же самое, если не сделаешь, сам приду, понял? Если не устраивает, закрываем лавочку.

– Нет, не закрываем, пусть будет по-твоему, все равно не переубедишь тебя.

– Тогда поздравляю! С открытием филиала бакинской типографии «Нина» во Владивостоке начинается новая жизнь. Это дело надо отметить.

– Знаю, слышал про вашу типографию «Нина», читал в каком-то революционном романе. Говорят, Сталин открывал, ну, в смысле организовал ее.

– Не знаю, но то, что организовали ее большевики, бесспорно. Что касается Сталина, то он со своей бандой снабжал их деньгами; занимались, в основном, грабежом как частных миллионеров, так и государственных организаций. Я еще в детстве фильм смотрел, «Камо», там показывают, как они банк или почту, не помню уже, грабят. Так вот, один дяденька в селе говорил, что одним из бандитов был Сталин.

Друзья вскоре приобрели фотоаппарат, и открылось новое направление в поле их деятельности. Наш герой и сам научился фотографировать, и даже можно сказать, у него неплохо стало получаться, со временем приобрел себе фотоаппарат. Впоследствии услышал отголоски этой деятельности – выпуска листовок-фотографий – от первоисточника, из конторы.