Читать книгу Лицо под вуалью - Рут Ренделл - Страница 4

Ее разложили на столе в комнате для допросов – штору, когда-то красивую, из плотного бархата табачно-коричневого цвета, подшитую и утяжеленную в двух углах нижнего края. В ее центре расплылось большое темное пятно, которое могло быть кровью, но Вексфорд уже убедился, что это была не кровь. Другие пятна появились позже, поверх этого, и создавалось впечатление, что первое пятно стало причиной того, что занавеску перестали использовать по назначению, и что после этого все последующие пятна на бархате уже не играли роли.

Дороти Сандерс смотрела на этот кусок бархата. Глаза ее блеснули, и когда она снова перевела взгляд на Вексфорда, он впервые заметил, что они имеют странный бледно-желтый цвет.

– Эта штора раньше висела на моей двери, – сказала женщина, а потом, не увидев никакой особенной реакции Вексфорда на ее долгий, ничего не выражающий взгляд, прибавила: – На ней еще сохранились крючки.

Старший инспектор продолжал стоять и наблюдать за ней, с ничего не выражающим лицом. Он лишь слегка кивнул с задумчивым видом. Бёрден хмурился.

– Откуда вы ее взяли? – спросила Дороти. – И что она здесь делает?

– Ею было накрыто тело миссис Робсон, – ответил Майкл. – Разве вы не помните?

Казалось, свидетельница получила удар током. Она отскочила назад и отдернула руки, словно ее пальцы прикоснулись к отбросам или к слизи. На лице ее вспыхнул темный румянец, а губы поджались. Женщина поднесла ладонь ко рту – характерный жест, подумал Вексфорд, – а потом отдернула ее, осознав, с чем ее рука только что соприкасалась. В тот момент старший инспектор получил представление о том, как эта медлительная, осторожная женщина способна превратиться в кричащее, обезумевшее создание, и впервые понял, что старик по имени Арчи Гривз, возможно, ничего не преувеличивал, рассказывая о ней.

– Вы раньше уже его трогали, миссис Сандерс, – сказал он. – Вы откинули его, чтобы посмотреть на ее лицо.

Дороти содрогнулась, вытянула вперед ладони и затряслась, как будто могла стряхнуть с себя руки и избавиться от них.

– Присядьте, миссис Сандерс, – предложил ей Весфорд.

– Я хочу вымыть руки. Куда можно пойти, чтобы вымыть руки?

Вексфорд не хотел, чтобы она убежала, но когда он снял трубку телефона, раздался стук в дверь и вошла констебль Мариан Бейлис. Она задала какой-то вопрос по текущим делам, а он кивнул в знак согласия и попросил:

– Проводите, пожалуйста, миссис Сандерс в дамский туалет.

Дороти привели обратно через пять минут, снова спокойную, с каменным лицом и свежей красной помадой на губах. Старший инспектор почувствовал за десять шагов запах жидкого мыла из туалета полицейского участка.

– У вас есть какие-то предположения, миссис Сандерс, по поводу того, как вашей шторой оказалась накрыто тело миссис Робсон? – поинтересовался он.

– Не я ее туда положила. В последний раз я ее видела, когда она находилась… – женщина заколебалась и продолжала, тщательно подбирая слова, – в комнате моего дома. Свернутая. На чердаке, они называют это чердаком. Возможно, мой сын поднимался туда – она могла ему зачем-то понадобиться, хотя он и не должен был этого делать… без моего разрешения. – Она мрачно нахмурилась.

Вексфорду раньше не приходила в голову такая возможность, но теперь пришла.

– Ваш сын живет вместе с вами, миссис Сандерс?

– Конечно, он живет вместе со мной. – Дороти говорила так, будто хотела сказать, что хотя, возможно, очень немногие взрослые дети, по причине общей развращенности или будучи сиротами, живут отдельно от родителей, такие ситуации весьма редко встречаются и вызывают недоверие и даже отвращение. Она говорила так, словно Вексфорд был испорченным невеждой, если считал иначе. – Конечно, он живет вместе со мной. А вы как считали?

– Вы уверены, что эта штора находилась в одной из комнат вашего дома? Она не могла лежать в багажнике вашей машины?

Свидетельница была неглупа. По крайней мере, соображала она достаточно быстро.

– Нет, если только он ее туда не положил, – ответила она. Кто скрывался за местоимением «он», было достаточно ясно. Дороти подумала, рассудила и кивнула. Она не из тех женщин, подумал Вексфорд с каким-то мрачным изумлением, которые готовы защищать своего ребенка даже ценой собственной жизни, независимо от того, преступник он или нет; не из тех женщин, которые скрывают разыскиваемого полицией сына или лгут, когда их допрашивают, насчет его местонахождения, которые считают сына не столько продолжением самой себя, сколько неизмеримо лучшим и более ценным человеком. – Наверное, он действительно положил ее туда, – добавила она, еще немного подумав. – Я заказала по каталогу настоящий чехол из нейлона для автомобиля. Из нейлона, или стекловолокна, или чего-то в этом роде. – Она имеет в виду заказ товаров по почте, решил старший инспектор. – Я выписала его добрых два месяца назад, но они не торопятся, эти люди. Наверное, ему надоело ждать.

Сандерс подняла на полицейского взгляд, заставив его в очередной раз круто изменить свою оценку человеческой натуры. На мгновение он почувствовал, что ничего не знает, что люди и их обычаи остаются для него такой же тайной, как всегда. По крайней мере, эта женщина выглядела человечной, говорила, как человек…

– Он не такой, как я, у него мало терпения, – продолжала она. – Он ничего не может с этим поделать. Наверное, он подумал, что просто возьмет с собой эту штору и воспользуется ею, когда наступят холода. Никого нельзя заставлять ждать вечно, правда? – Дороти бросила взгляд на свои наручные часы, вспомнив об этом устройстве для регистрации времени, когда говорила о задержках. Ее запястье напоминало моток проволоки с тонкой изоляцией.

Бёрден, шагая взад и вперед по комнате, подал голос:

– Это ваша машина. Но ваш сын пользуется ею?

– Это моя машина, – подтвердила свидетельница. – Я ее купила и заплатила за нее, я являюсь зарегистрированной владелицей. Но ему надо ездить на работу, не так ли? Я позволяю ему ездить на ней на работу, а потом, если хочу отправиться за покупками, он может меня отвезти и забрать из магазина. У него должно быть средство передвижения.

– Чем занимается ваш сын, миссис Сандерс? – продолжил расспрашивать ее Майкл.

Дороти была одной из тех, кто считает, будто все остальные хорошо знакомы с их частной жизнью и она не нуждается в пояснении, но демонстрируют возмущение, когда эти остальные обнаруживают знание, полученное благодаря чувствительности или интуиции.

– Он учитель, не так ли? – отозвалась она.

– Это вы мне скажите, – ответил Бёрден.

Ноздри Сандерс раздулись от отвращения.

– Он преподает в школе для детей, которые не способны сдать экзамены без дополнительных занятий.

Репетитор, сообразил Вексфорд. Вероятно, в школе Мюнстера в Кингсмаркхэме, на Хай-стрит. Его это немного удивило, и все же – почему нет? Клиффорд Сандерс, подумал он в свете этих новых сведений, должен быть одним из тех, кто жил дома, когда учился в университете, и ездил на занятия и обратно на автобусе. Было бы интересно узнать, верна ли эта догадка.

– Не на полной ставке, – произнесла Дороти, поразив обоих полицейских тем, что произнесла это тем же ровным, безразличным голосом. – Он бывает неадекватным.

– Что с ним не так? Он болен? – заинтересовался инспектор.

И женщина опять стала резкой и придирчивой.

– В наше время это называют болезнью. А когда я была молодой, это называлось отсутствием характера. – Темный румянец залил ее щеки, и они пошли пятнами. Сегодня женщина была одета в зеленое, в приглушенный темно-зеленый цвет, но туфли и перчатки у нее были черными. Когда ее румянец исчез, тусклый цвет морских водорослей, казалось, подчеркнул бледность ее кожи. – Вот где он был, не так ли, когда ему полагалось заехать за мной на автостоянку? Он находился у этого психиатра. Их называют психотерапевтами, но у них нет никаких дипломов.

– Миссис Сандерс, вы хотите сказать мне, что ваш сын находился на автостоянке в торговом центре «Баррингдин», когда вы там были? – уточнил Майкл.

В Дороти боролись разные чувства, скрытые сначала румянцем, а потом сменившей его бледностью, а также ширмой зеленого и черного цветов. Но она не собиралась выдавать их. Потребность защищать сына была не настолько ей чужда, как сначала подумал Вексфорд: он даже заметил, как страстно, недоверчиво, испытывая отвращение к себе, эта дама любит своего ребенка. Но, вероятно, она не смогла устоять перед искушением сделать выпад против профессии, которую не одобряла. Теперь она говорила с крайней осторожностью, и темп ее речи снизился, как в электронном устройстве, чтобы облегчить понимание.

– Он должен был находиться там, но его не было. Он приехал, и наша машина стояла там, но его… – она сделала паузу и тяжело вздохнула, – его там не было.

* * *

Дальше Сандерс объяснила, что хотела сказать, то и дело запинаясь. Сначала, когда она увидела машину и тело, то решила, что это Клиффорд лежит там мертвый. Она не видела покойницу, поскольку тело было накрыто, и, думая, что это ее сын, откинула коричневый бархат с его лица. Это был не Клиффорд, но она все равно испытала большое потрясение. Ей пришлось сесть в автомобиль и отдохнуть, прийти в себя. Сын собирался заехать за ней, как делал всегда по четвергам – всегда. Их договоренность оставалась прежней, хотя его расписание в школе могло меняться. Произнося эти слова, Дороти бросила взгляд на свои часы. Клиффорд отвозил ее в торговый центр, ехал на встречу со своим психотерапевтом, а потом возвращался за ней. Она не умеет водить машину. В этот четверг они договорились, что сын приедет на второй уровень автостоянки к шести пятнадцати. Оказавшись в торговом центре, она сделала прическу в салоне Сюзанны на верхнем этаже центра – еще одна неизменная привычка, – а затем сделала покупки и вернулась на автостоянку в двенадцать минут седьмого.

Испытав шок от вида мертвого тела, а потом немного придя в себя – Вексфорду с трудом верилось в такую ее слабость, – свидетельница пошла искать Клиффорда. Она ходила и искала его, и эти ее слова подтверждал Арчи Гривз. В конце концов она пошла к воротам для пешеходов.

– У меня был нервный срыв, – произнесла она, с одинаковым монотонным нажимом выговаривая каждое слово.

– Где тогда находился ваш сын? Нет, вам не нужно отвечать на этот вопрос, миссис Сандерс. Вы ему скажите, что он нас интересует, и нам придется поговорить с ним позже, – сказал Дороти Вексфорд. – Мы все сделаем перерыв, и он сможет подумать. Как вам такое предложение?

Женщина двинулась к двери, сказав, что кто-нибудь должен отвезти ее домой. Она двигалась, словно сомнамбула, или как будто скрывая почти все свои мысли и чувства – может быть, важные и поразительные. Миссис Сандерс была такой худой и жилистой, что можно было ожидать от нее быстрых движений, однако она двигалась так же медленно, как какое-то скользкое, шарообразное морское создание. Как только она вышла, Бёрдон сказал:

– Она хочет сказать, что он чокнутый?

– Я считаю, это зависит от того, насколько ты строг и… – Вексфорд с легкой улыбкой посмотрел на коллегу, – насколько несовременен. Он явно способен удержаться на своей работе, и водить машину, и вести нормально беседу. Ты это имеешь в виду?

– Ты же понимаешь, что не это. Судя по ее словам, он очень похож на роль кандидата в психопаты Лесли Арбел.

– «Наиболее явной особенностью характера является эмоциональная незрелость в самом широком и самом полном смысле этого слова. Такие люди импульсивны, беспомощны, не желают признать результаты опыта и не способны извлекать из них выгоду… – Вексфорд на мгновение замолчал, а потом продолжил: – иногда они могут приложить большие усилия, но у них совершенно отсутствует настойчивость, говорят правдоподобно, но неискренне, требовательны, но равнодушны к призывам о помощи, и можно быть уверенным только в том, что в них нельзя быть уверенным. Они верны лишь своей неверности, не имеют корней, непостоянны, мятежны и несчастны».

Бёрден приоткрыл рот.

– Это ты придумал?

– Конечно, нет. Это определение Дэвида Стаффорд-Кларка, данное психопату, – по крайней мере, часть определения. Я выучил его наизусть, потому что подумал, что оно может пригодиться, но не помню, чтобы оно когда-нибудь мне понадобилось. – Вексфорд ухмыльнулся. – И еще мне понравилась эта проза.

Выражение лица Майкла указывало на то, что он не знает, что такое проза.

– Думаю, оно очень полезное, – заметил он. – Хорошее. Мне понравилась эта часть: «Можно быть уверенным только в том, что в них нельзя быть уверенным».

– Оксюморон.

– Это еще одно психическое заболевание? – поинтересовался инспектор, и Вексфорд лишь покачал головой. Тогда Бёрден спросил: – Эта твоя цитата – так написано в книге? Можно мне ее прочесть?

– Я тебе одолжу свой экземпляр. Думаю, ее уже не издают: прошло лет двадцать с тех пор, как я ее прочел. Но ты не сможешь применить это к Клиффорду Сандерсу, знаешь ли. Ты с ним почти не разговаривал.

– Это можно исправить, – мрачно ответил Майкл.

* * *

Было темно, когда Вексфорд проехал по улице, на которой жил, и подъехал к своему дому. На дорожке к гаражу стояла машина «Порше» Шейлы. Полицейский ощутил маленький перебой в сердце и тут же упрекнул себя. Он очень нежно относился к своим дочерям, а Шейла была его любимицей, но на этот раз он не горел желанием ее видеть. Тихий вечер, вот что предвкушал старший инспектор: возможно, он станет последним спокойным вечером на долгое время, так как Вексфорд не верил в предсказание Бёрдена насчет несложности этого дела. А теперь ему предстоит тратить время не просто на разговоры, а на разговоры о серьезных вещах.

Эту первую вспышку огорчения вскоре сменило раздражение совсем другого рода. Шейла поставила свой автомобиль на дорожке, ведущей к гаражу, потому что полагала, что отец уже дома – она даже предположила, что это его выходной, как и должно было быть, и что его машина уже стоит в гараже. Теперь ему придется бросить автомобиль на улице. Что ж, возможность излить душу матери важнее всего. Вексфорд представил себе, как его дочь каждые десять минут говорит, что ей нужно бежать и переставить машину раньше, чем дорогой папочка приедет домой…

Эта мысль его развеселила, и он улыбнулся про себя, слыша внутри себя очаровательный, слегка задыхающийся голос Шейлы. Он ничего не скажет, решил Вексфорд, о тех статьях, где говорилось о перерезанной проволоке и о ее предстоящем разводе, он не скажет ни слова упрека и, конечно, не поделится своим разочарованием или огорчением, от которого помрачнеет ее лицо. Проходя мимо, полицейский слегка провел рукой по «Порше», по его длинному, сверкающему, почти горизонтальному заднему стеклу. Неужели она ездит на нем на демонстрации? Хотя это был всего лишь маленький «Порше», к тому же черный…

Может, она подойдет и поцелует его в щеку? Или проявит сдержанность? Знать это заранее было невозможно. Хозяин дома вошел с черного хода, прошел по коридору на кухню, повесил куртку и услышал, как ее голос в гостиной – голос Беатрис Санси, Антигоны, Норы Хелмер, а теперь еще и леди Одли – задрожал и умолк. Вексфорд вошел в комнату, и дочь сразу же бросилась к нему, в его объятия.

Поверх ее плеча он увидел слабую, саркастическую улыбку на лице Доры. Полицейский поцеловал Шейлу и, когда она расслабилась, отстранил ее от себя на длину вытянутой руки и спросил:

– Как ты?

– Ну, я не знаю, – хихикнула молодая актриса. – Не совсем. Не совсем в порядке. У меня ужасные неприятности. А мама меня презирает. Она ужасно ко мне относится.

Ее грустная улыбка показала старшему инспектору, что она говорит это не совсем искренне. Это было глупо, и Вексфорд всякий раз это понимал, но когда он смотрел на дочь вот так, то невольно снова любовался ее прекрасным, светлым, чувствительным личиком, ясными, как у ребенка, и такими же голубыми глазами. Но на самом деле они не были глазами ребенка. На левой руке Шейлы теперь не было обручального кольца, но она часто не надевала никаких колец, почти всегда оставляя свои экстравагантные одежды для появления на публике или в рекламе. Джинсы на ней казались поношенными, по сравнению с джинсами Бёрдена. Она надела голубой свитер такого же оттенка, как и джинсы, и нитку деревянных бус.

– Ты вернулся, дорогой, – сказала Дора, – и мы можем выпить вместе. Мне это точно необходимо. Собственно говоря… – Она тактично перевела взгляд с мужа на дочь, понимая, что им, наверное, нужно остаться на несколько минут вдвоем, – я сейчас принесу.

Шейла снова упала на стул, с которого вскочила.

– Ты не собираешься спросить меня, почему? – поинтересовалась она. – Почему, почему, почему, почему все это?

– Нет, – коротко ответил ее отец.

– Ты слепо веришь в правильность всего, что я делаю?

– Ты же знаешь, что это не так. – Вексфорду хотелось сказать о муже, которого она бросила, «мне нравился Эндрю», но он не стал этого делать. – О чем мы говорим, между прочим? О каком из твоих сенсационных поступков?

– Ох, папа, я должна была перекусить проволоку! Я это сделала не в приступе истерики и не по недомыслию, не для рекламы или в качестве вызова, ничего такого. Я должна была это сделать. Я так давно подготавливала себя к этому… Люди обращают внимание на мои поступки, видишь ли. Я имею в виду не только себя, я имею в виду любого в моем положении. Они как будто говорят: «Если Шейла Вексфорд делает такое, в этом, наверное, есть некий смысл. Наверное, в этом должен быть смысл, если такая известная личность, как она, это делает».

– Что же там случилось? – Старшему инспектору было искренне любопытно.

– Я купила кусачки в магазине «Сделай сам» на Ковент-гарден. Нас было десять человек, все – члены организации «Панда», сторонников активных действий в борьбе против ядерного вооружения, только я в ней была единственным известным человеком. Мы поехали в один городок в графстве Нортгемптоншир под названием Лоссингтон, поехали на трех машинах, в том числе на моей. Там база Королевских ВВС, где стоят устаревшие бомбардировщики. Значение этого места неважно, понимаешь – это жест…

– Конечно, понимаю, – нетерпеливо перебил Вексфорд.

– Там такая мрачная равнина с парой бетонных домиков и ангарами, а вокруг трава и грязь, и ржавая ограда, целые мили ограды. Она достаточно высокая, чтобы останавливать теннисные мячики, если играть внутри. Ну, мы все встали вдоль проволоки, и каждый из нас перекусил несколько проволочек, и большой кусок ограды отвалился. Потом мы поехали в ближайший город, в полицейский участок, вошли и рассказали им, что мы сделали, и…

Вошла Дора с напитками на подносе – пиво для Вексфорда, вино для себя и для дочери. Услышав последние слова, она сказала:

– Ты могла бы немного подумать о своем отце.

– Ох, папа, сначала мы собирались перекусить проволоку на базе ВВС в Майрингфорде, но я возражала – из-за тебя, потому что он на твоем участке. Я думала о тебе. Правда. Но я должна была это сделать, должна была – неужели ты не понимаешь?

На секунду гнев главы семейства одержал над ним верх.

– Ты не Антигона, как бы часто ты ее ни играла. Ты не Баньян. Не надо твердить, что ты должна была это сделать. Ты действительно веришь, что если вы перекусите проволочную ограду вокруг базы устаревших бомбардировщиков или чего-то вроде этого, это приведет к полному запрещению атомного оружия? Ты знаешь, я его не люблю, и думаю, никто его не любит – я вообще его боюсь. Когда вы с Сильвией были маленькие, меня мучил страх за вас. И если мирное время продержалось сорок пять лет, это ничего не значит, и уж конечно, это не значит, что оно продержится девяносто лет. Но я достаточно умен, чтобы не поверить, будто такие действия повлияют на правительство.

– Что еще мы можем сделать? – просто спросила Шейла. – Я часто думаю о том, что тоже не верю в это, но что еще мы можем сделать? Они все считают, что запрет на ракеты дальнего радиуса действия все решит, но они избавляются от менее чем десяти процентов мирового арсенала. Альтернатива этому – впасть в апатию и притвориться, будто все проблемы решены.

– Ты хочешь сказать, что «для торжества зла нужно только, чтобы хорошие люди ничего не делали»? – спросил Вексфорд.

Но тут Дора резко вмешалась в их спор, спросив:

– Или ты хочешь сказать, что между сигналом тревоги и взрывом бомбы у тебя будет десять минут, и ты успеешь поздравить себя с тем, что не вела себя как страус?

Шейла выпрямилась и некоторое время молчала. Казалось, что замечание матери не тронуло ее – словно она вообще его не услышала. А потом девушка заговорила очень тихо:

– Если ты человек, ты должен выступать против атомного оружия. Это… нечто вроде определения. Как… как «млекопитающие кормят своих детенышей грудью» и «у насекомых шесть ног». Определением человека является следующее: это тот, кто ненавидит атомное оружие, боится его и хочет избавиться от него. Потому что оно – зло, оно – это современный эквивалент дьявола, антихриста, оно – это все, что нам дано знать об аде.

После этого, как Вексфорд заметил жене, когда Шейла вышла, чтобы сделать некий таинственный секретный телефонный звонок, больше говорить было не о чем. Пока, во всяком случае. Дора вздохнула.

– Она говорит, что Эндрю – из правого крыла, что его интересует только капитализм и у него нет никакой внутренней жизни.

– Надо полагать, все это она знала до того, как вышла за него замуж, – сказал старший инспектор.

– Она больше не влюблена, а это всегда меняет дело.

– Мы живем скорее в идеалистическом обществе, а не в обездоленном. Ожидают, что люди должны любить своих партнеров всю жизнь или порвать с ними и начать жизнь сначала. Ты все еще любишь меня?

– Ох, дорогой, ты знаешь, что я очень тебя люблю, я тебе предана, я бы без тебя пропала, я…

– Вот именно, – со смехом сказал ГЛАВА семьи и вышел, чтобы взять себе еще бутылку пива.

* * *

Ничего не было сказано насчет того, останется ли Шейла ночевать. Она приехала в четыре часа и при обычных обстоятельствах уехала бы в Лондон часов в девять – до него было около часа езды. Но после разговоров по телефону девушка передумала – по крайней мере, так казалось. Она вернулась в гостиную с довольным видом, выглядя более веселой, чем все время после приезда домой Вексфорда, и заявила, что если мать с отцом не возражают – и это с уверенностью всегда любимого ребенка, который никогда не сталкивался с возражением родителей, – она останется у них до завтра и, может быть, даже уедет только после ланча.

– Только мама из всех, кого я знаю, до сих пор готовит ростбиф и йоркширский пудинг на ланч в воскресенье, – добавила Шейла.

Вексфорд решил, что сейчас вопрос о том, где она живет, едва ли можно счесть вмешательством в ее дела, но поборол в себе желание сказать, как ему всегда нравился дом в Хэмпстеде.

– Мне пришлось оттуда уехать, – рассказала его любимица. – Не могла же я продолжать жить на Дауншир-Хилл, в доме Эндрю, за который он заплатил, а его выгнать! Кто-то сказал ему, что дом стоит два миллиона. – Она села на пол, обхватив руками колени. – Такие деньги не для меня. Я сняла квартиру в Блумсбери, на Корэм-Филдз, и она мне подходит, она даже весьма роскошная. – Девушка сверкнула улыбкой в сторону отца. – Тебе понравится.

У Доры на коленях лежала «Радио таймс».

– Сейчас начнется «Леди Одли», – сказала она. – Я не хочу пропустить серию, так что, если тебе не нравится смотреть на себя, придется отправить тебя спать.

– Ох, мама! Ты и вправду воображаешь, что я ее не видела? Я не против того, чтобы еще раз посмотреть ее вместе с тобой, но я, конечно, видела трейлер. Послушай, я только должна сбегать на улицу и переставить свою машину, чтобы папа загнал свою в гараж. Нет, я передвину свою машину, а потом загоню его. Неважно, если я пропущу начало…

– Я переставлю машины, – вмешался Вексфорд. – У нас еще пять минут. Дай, пожалуйста, ключи, Шейла.

Дочь выудила ключи из кармана джинсов. Автомобиль старшего инспектора был широковат для гаража, и он предложил это не столько из альтруизма, сколько из опасения, что она поцарапает его новый «Монтего». Дора включила телевизор. Ветер стих, ночь была темной, тихой и довольно туманной, и все уличные фонари окружал желтый ореол. Между садом и пустым соседним участком, который так и не застроили, забор накренился, а местами даже лег на цветочную клумбу, куда его повалил ветер. Последние несколько листьев на вишне на лужайке перед домом сморщились от ранних морозов, но все еще цеплялись за почти голые ветки. Опавшие же листья лежали повсюду; темные и мокрые, они почерневшим ковром укрывали дорожку и тротуар. Кто-то нашел вязаную цветную детскую варежку на этом ковре из листьев и положил ее на низкую стенку. На улице было пусто, а в окне эркера на противоположной стороне улицы, между темными вечнозелеными кустами, вытянувшимися наподобие часовых, и между открытыми шторами было видно, как сияние голубого экрана вдруг стало цветным, и его заполнил крупный план лица Шейлы.

Дочь Вексфорда не заперла свой «Порше», так что он просто открыл дверцу и сел за руль. По иронии судьбы, его гораздо более дешевый и менее престижный автомобиль имел автоматическую коробку передач, а на этой машине стояла механическая. Можно было предположить, что Шейле так больше нравится. «Монтего» принадлежала старшему инспектору только шесть месяцев, и это был первый автомобиль с коробкой-автоматом, какой у него когда-либо был, но он все равно уже почти забыл, как отпускать сцепление и передвигать ручку. До такой степени забыл, что, включив зажигание, не заметил, что оставил машину на малой скорости. Она подпрыгнула – этот спортивный автомобиль брал с места, как норовистая лошадь, – и заглохла. Вексфорд усмехнулся про себя. Прощай его убеждение, что он более осторожный водитель! Еще два дюйма, и «Порше» врезался бы в двери гаража.

Полицейский поставил рычаг на нейтраль и еще раз завел мотор. Держа ногу на педали сцепления, он начал включать заднюю передачу – и вдруг почувствовал нечто странное, какое-то необъяснимое ощущение необычной настороженности, живости. Словно он снова стал молодым юношей, обладающим энергией и беззаботностью молодости. Казалось, какой-то укрепляющий эликсир хлынул по его жилам. В эту сырую, темную ночь, когда он так устал в конце длинного, тяжелого дня, к нему на миг вернулось обновление молодости и силы, пружинистость мышц и нервов, как у молодого спортсмена.

Все это продолжалось всего несколько мгновений, оказавшись лишь вспышкой – и одновременно пронзительным лучом озарения. Услышал ли он что-нибудь? Тиканье механизма, похожего на часовой, – или это было воображение, какая-то вибрация у него в мозгу? Рычаг встал в положение задней передачи, щелкнул, и полицейский, сам не зная почему, ни секунды не раздумывая, распахнул дверцу автомобиля и изо всех сил выбросился горизонтально наружу, а позади него что-то взревело, произошло землетрясение, и раздался самый громкий и яростный взрыв, какой он когда-либо слышал.

Это произошло одновременно, все это – взрыв бомбы, прыжок из обреченной машины и резкая, слепящая боль, когда он врезался головой во что-то холодное, вертикальное и твердое, как железо.