Читать книгу Город вторых душ - Рута Шейл - Страница 4

Машина была нужна ему, неживому, как ведьме метла – сгонять в незнакомую местность. Для всего остального имелись другие способы. В отличие от жены, которая каталась по городу исключительно на «Паджеро» и иного не представляла. Именно Вика официально значилась владельцем транспортного средства. Она вносила ежемесячный платеж по кредиту. И она же – к гадалке не ходи, – узнав об угоне, для начала озвучит весь свой обсценный лексический запас ночного бармена, а затем сломает о спину Северьяна швабру.

Думая об этом, он опять промахнулся: вышел из полупути не за дверью квартиры, а перед ней. В нос шибануло вонью кошачьей мочи и застоялого курева.

– Здра-ас-сте вам, батенька!

Именно так всегда и говорила. Будто подозревала, что никакого «батюшки» он не заслуживал. Прежде чем обернуться, Северьян нацепил на лицо выражение елейного благодушия, которое в моменты раздражения особенно ему удавалось. Соседка. Вечно бодрая до отвращения, – а бодрость в пять утра, считал он, нужно запретить законом – хозяйка трех котов и дрожащей собачонки – той самой, что терлась сейчас возле его ботинка.

– Соскучились? Своих приехали навестить?

– Первым поездом. Так бежал, что вещи где-то посеял.

Легенда была заготовлена заранее и по мере возможности поддерживалась каждым: Севером, Викой и самим Северьяном. Соседи знали его как «брата-близнеца, он священник, живет в Москве». Видели нечасто. В итоге даже Вика со своим ночным образом жизни вызывала гораздо больше вопросов, чем тихо присутствующий за стеной отец Северьян. Хочешь стать незаметным – оденься в черное. Хочешь исчезнуть вовсе – пусть этим черным будет ряса.

– Ну ничего. Брат-то поделится, – поддержала соседка. Северьян предпочел бы, чтобы вместо этого она оттащила собаку и отправилась восвояси. – Как же хорошо, когда братья так дружны! Время такое, что держаться нужно за родных, больше не за кого. А с женой его ладите?

– Вполне.

– Красивая девушка, но уж очень…

– Много работает! – раздалось за спиной вместе со скрипом гнилых лестничных ступеней. – Доброе утро, Нонна Карленовна.

Северьян почувствовал увесистый тычок в больную спину. Вика отперла дверь и втолкнула его в прихожую. Лязгнул засов, вспыхнула тусклая лампа. Вика сбросила кеды и, пока он разувался и снимал осточертевшее облачение, устало прошлепала в кухню. Утро развенчало ее грим: четче проступили морщинки, тушь не выдержала и осыпалась с накладных ресниц, поредевшие блестки-звездочки под глазами выглядели дешево и жалко. Оставшись в одних джинсах, Северьян подошел к ней, положил ладони на острые плечи и уткнулся носом в серебристый затылок – волосы пахли нескончаемым праздником коктейлей и шотов. Он попытался задержать ее, но она высвободилась из его рук – напряженная, трезвая и злая. Плеснула в чашку холодной вчерашней заварки, разбавила водой из остывшего чайника, сделала один глоток и оставила чашку на столе.

– Ключи от машины брось на тумбочку. Я спать.

– Вик…

Только когда Северьян протянул ей свернутые в несколько раз купюры, полученные от Вырыпаева, она наконец-то на него посмотрела.

– Что с лицом?

Он пощупал царапины: проклятье, совсем забыл…

– Есми.

Ее глаза вспыхнули недобрым огоньком.

– Это всё?

Признание в том, что его отходили по спине битой, влекло за собой разговор об угоне, но время для подобной откровенности выдалось явно неподходящее. Вика и так обо всем узнает. Погорюет денек, а к следующей встрече, глядишь, сподобится обсуждать проблему конструктивно. Все эти мысли пронеслись в его мозгу молниеносно. На смену им пришла обычно загнанная глубоко внутрь себя досада – Вика никогда не выказывала ни малейшей жалости, не предлагала помощь, не тащила лед и перекись водорода, ни одного клятого лейкопластыря на него не истратила. Все эти квохтанья наутро доставались Северу. Кто бы спорил – не слишком-то приятно засыпать, не зная, проснешься с расцарапанным лицом, сломанной рукой или выбитым зубом, да и проснешься ли вообще. В этом смысле Северьян своей дневной душе бледненько, но сочувствовал. Однако сочувствие не отменяло того, что двоедушник – это они оба и больно им обоим тоже, а впрочем, кого и когда это волновало.

– Ключи, – повторила Вика, прежде чем скрыться в спальне.

– «Ключи-и», – шепотом передразнил он и показал тому месту, где только что стояла жена, вытянутый средний палец.

Время поджимало. В темноте и тесноте ванной Северьян быстро разделся, бросил вещи на пол, включил ледяную воду и подставил ноющую спину под ее струи. «Что такое, нафиг, куделька?» – подумал он прежде, чем закрыть глаза, и уже не слышал, как переодевшаяся в пижаму Вика вначале постучала в дверь, а затем, не дождавшись разрешения, вошла и поддела ногой его скомканные джинсы. Сунув их в стиральную машину, она выключила душ, задернула влажную шторку, наспех умылась, почистила зубы и снова вышла.

«Родственника из Москвы» там уже не было.

* * *

– Вик, ты, случайно, не знаешь, что такое куделька?

– М-м, – сказала она в подушку. – Общая могила для самоубийц? Нет, подожди. Я путаю со скудельней.

Север погладил ее по щеке.

– Люблю тебя за это. Спи еще, я тут пока…

– «Прясть кудель…» Что-то сказочное. Может, пряжа? Ведьма прядет кудель.

– Доброе утро, сказочница.

Медленно, чтобы ее не потревожить, Север выбрался из-под одеяла и попытался встать с постели, однако тут же со стоном повалился обратно.

– Что? – вскинулась Вика. Глаза в пол-лица, протянутые руки – сон слетел с нее мгновенно. – Где болит? Здесь? Или тут?

Ее пальцы касались то плеча, то груди, то живота. Несмотря на боль, Север ощущал блаженство, особенно острое сразу после пробуждения. Вика поняла это и тут же перестала его трогать.

– Принесу банеоцин, – пробормотала она и ушла, взъерошенная и неловкая без контактных линз.

Север привычно визуализировал морское побережье, подышал по методике квадрата, дотянулся до лежавшего на полу айфона и некоторое время пролистывал ленту «Инстаграма», механически расставляя лайки. К собственным снимкам прибавилось штук десять. Постоянные подписчики, не сразу увидевшие его обновления в ленте. И то хлеб.

«Куделька это…» – напечатал Север в строке поиска «Гугла».

– Асбест! – озвучил он для Вики. – Наверное, не то. Завиток волос, кудряшка. Синонимы: баранчики, божьи ручки, гарлупа.

– Только гарлупы нам и не хватало… – Жена присела рядом на кровать и щедро обсыпала его щеку толченым антибиотиком. В остальном еще предстояло признаться. – Северьян притащил?

– Да, такая мутная история… Есми сказал ему. Я не уверен, что Северьян понял, насколько это важно.

– Блин. – Вика устало потерла глаза. Она почти не спала. – Вот Северьян пусть и разбирается, ты-то здесь при чем?

Она упрямо делила его надвое, напрочь отказывалась принимать тот факт, что проблемы Северьяна – их общие. И наоборот. Странное словечко «куделька» не шло из головы, и там, в голове, оно было написано с большой буквы, как имя собственное.

– Что еще?

Милая Вика. Милая, нежная, умная Вика, которая вкалывала в чертовом баре так, как должен был вкалывать он сам, ради того, чтобы любимый гений каждый день мог творить свое пустое, тщетное, скучное – то, что он считал искусством, но никому, ровным счетом никому не мог этого доказать. Кадры, сделанные на улице камерой обыкновенного смартфона, практически украдкой, – в навыке незаметности Северу не было равных. Кадры в полупустом «Инстаграме». Кадры, брошенные в никуда. Милая Вика, нам обоим жилось бы легче, не будь ты настолько проницательна и дотошна.

– Северьяна избили и угнали машину, – выпалил он и мысленно сжался.

Надо было отдать ей должное – никаких истерик и паники. Ни проклятий, ни криков. Вика медленно села, так же медленно натянула на плечи простыню и повернула к нему убийственно спокойное лицо.

– Расскажи все, что ты видел.

– Двое ребят, – в тон ей ответил Север, мгновенно заражаясь ее уверенностью (вот только у нее было такое право, а у него – нет). – Подростки. Я запомнил номер мотоцикла.

– Отлично. Я позвоню Маге.

– Стой! – выкрикнул Север так, что сам себя испугался. Не обратив на него внимания, Вика невозмутимо отыскивала в списке номер своего шефа. – Отдай телефон. Не надо жертв. Это всего лишь машина!

– Это моя машина, – мрачно заметила Вика и жестом попросила его замолчать. – Мага, дорогой, – щебетнула она в трубку, но Север выхватил из ее руки телефон и по-детски спрятал его за спиной.

– Северьян все решит, – промямлил он, понимая, как жалко и неубедительно звучит. – Только попозже. Он знает, где искать эту девочку.

– Все, что делает Северьян… – недобро повысила голос Вика, – … превращается в цирк с конями! В комедию! Балаган! Наша гроза нечисти просто стоял и смотрел, как мамолетки уезжают на моей машине, я правильно понимаю?

– Северьян неспособен причинить вред живым людям.

– Так может, пора научиться?..

Швырнув простыню на кровать, Вика через голову стянула ночную сорочку, бросила ее следом и нагишом вышла из комнаты. Север слышал, как яростно гремит посуда, и даже кофеварка заворчала особенно зло, будто шипела и плевалась тем, что осталось непроизнесенным: «Т… нчтжств».

Он ненавидел ссоры. Она тоже. Оба знали, что скажут и сделают дальше.

Стиснув зубы, Север изо всех сил сдерживал за ними слова. Слова были настойчивы. Слова оказались сильней. Будешь молчать, намекнули они, застрянем у тебя в глотке. Тебе ведь нужен воздух? Ну же, воздух, совсем немного воздуха, всего глоточек…

– Признайся, тебе ведь нравится! – выкрикнул он. – Цирк, комедия, балаган – нравятся! Ты жить без всего этого не можешь!

– Слабые духом восстают, чтобы падать, – огрызнулась с кухни Вика и замолчала.

Тишина. Бывает же такая тишина… Кран в ванной снова течет: кап, кап-кап, кап-кап-кап. Последний ремонт делали еще при жизни бабушки. Десятилетний Север до осточертения долго соскребал старые бумажные обои, размачивая их водой из пульверизатора. Здесь, в этой самой комнате. В том, чтобы превратить заплесневелую коробчонку в серо-шершавое пустое пространство, ощущался своеобразный азарт. В наушниках тогда плотно поселился «Мумий Тролль». Смысла некоторых песен Север не улавливал, но вероятный визит лунных девиц завораживал. «Карнизы шаткие ведут туда, где тротуаров нет», – от этих строк сквозило свободой. И пока Север в своем воображении лихо преодолевал[4]«парсек за пять» сек, скребок работал веселей.

Сейчас в том, чтобы что-то здесь чинить, не было никакого резона. Дом аварийный. И сами они – двое, нет, трое молодых Арсеньевых, – на грани краха. Заведомо предназначены под снос с тех пор, как Вика поняла правила игры и сделала вид, что приняла их. «Я справлюсь, – уверяла она. – Главное, вместе. Это же не навсегда? Рано или поздно он уйдет, и ты станешь нормальным». И тут же: «Прости, прости. Ты не ненормальный. Всего лишь двоедушник».

Да, и не прикоснусь к тебе ни до, ни после свадьбы. Но вот он… Нет, давай называть его по имени, абстракции порождают суеверия. Северьян. Я просто пытаюсь сказать, что не буду против, если вы… Он – меньшее из зол, я смогу с этим смириться, ты не обязана записываться в монашки вместе со мной, это не брак, а извращенная пытка какая-то получается.

Представьте, что некая Вика живет с близнецами. Один ее любит, другой с ней спит.

Господи, до чего больно.

Все еще разбитый и слабый, Север поднял себя с кровати и подтащил к окну. Барак, в котором они жили, не подразумевал внятного вида. Прямо напротив чернел кривой сарай в два уровня. Север не помнил, чтобы когда-нибудь видел его открытым. В детстве, да и теперь, подспудно, он был уверен, что внутри вповалку сложены трупы. Зачем еще нужно было строить нечто настолько уродливое, как не для долгой, стыдной и мучительной смерти? Сарай несколько раз поджигали бомжи, но и после этого он уцелел. Уличные художники расписали обугленный торец развалюхи в монохром – белые фигуры на темном фоне: девочка-лебедь, мальчик – воздушный шар, смерть в балахоне и керосиновая лампа. Севера паранойило. Будто кто-то нарисовал их жизнь, жизнь Арсеньевых. Мальчик с головой-шаром держал в руке точно такой же, со своим лицом – они улыбались друг другу: «I’m OKAY!». Девочка-лебедь лукаво посматривала на сторону, лампа не давала света, смерть обулась в «конверсы» и вот-вот воспарит… Нужно купить баллончик и закрасить нахрен. У меня такое глупое лицо… Дебильная улыбка придурка. Зачем это все?..

Я вижу вас. Но не его глазами, а сверху, словно я уже умер, обутый в «конверсы», и воспарил: всю эту вашу ночную возню на простынях вижу, первый раз думал – вскроюсь. Ничего, не вскрылся. Проснулся, позавтракал, вышел на улицу, фотографировал людей. Так за них цеплялся… Обычные люди. Нормальные. Живут, ходят. Мечтают о чем-то обычном. Нормальном. Вернулся потом, сварил гречки. Сидел, жевал ее и твердил про себя – гречка, гречка, гречка… Пиво, пиво, пиво. Дым, дым, дым. Фокус в том, чтобы забить себе голову и перестать думать. Не возвращаться в прошлое. Сидишь ты здесь, видишь красный карандаш – и он есть. А того, что было, – нет. Но к этому нужно еще приноровиться, поэтому приходится напоминать себе: карандаш, карандаш, карандаш. Держаться за то, что можно потрогать руками. Непридуманное. Твердое.

– Дождь, – пробормотал Север, ни к кому не обращаясь. – Дождь будет. Дождь.

Вчерашние футболка и джинсы свисали со спинки стула. Север осторожно оделся, сунул в правый карман свой телефон, а в левый – на всякий случай – телефон Вики и вышел в прихожую. Натягивая кроссовки, он посматривал в кухню. Вика голым вопросительным знаком застыла возле окна с кружкой в руках. Она наверняка приготовила бы ему завтрак, но просить не хотелось, а если бы он начал жарить яичницу сам, это выглядело бы так, будто он обижен. Сейчас ему лучше было убраться и позволить ей отдохнуть после ночной смены. Кофе и бутерброды можно перехватить по дороге.

– Пойду дрейфовать, – как можно более дружелюбно сообщил он Викиной спине.

– Ага, – сказала Вика.

– Пока.

– Ну пока.

Собаку, что ли, завести? Гулять с собакой – не то же самое, что слоняться по улицам, фотографируя дома и прохожих. В прогулке с собакой есть хоть какая-то, пусть и самому себе придуманная обязанность. Жить от одной прогулки с собакой до другой – в этом просматривалась цель. А еще собаки любят людей. Да, они же любят людей! Собаки преданны людям и всегда в хорошем настроении.

Случайная идея вдруг перестала казаться Северу абсурдной. Спускаясь по лестнице, он пытался представить собаку – их с Викой собаку. Ничего не понимая в породах, Север воображал ее длинноухой, золотистой и в меру лохматой, чтобы жене не приходилось убирать отовсюду шерсть. Есть ли у Вики аллергия? Что, если у нее аллергия?..

Но как хорошо, должно быть, когда в доме есть кто-то живой и веселый.

А потом, возможно…

И внезапно он почувствовал в своей ладони маленькую ладонь, увидел беззубую улыбку одними деснами и круглые глаза, в которых нет ничего, кроме радости и любопытства, и даже запах ощутил – трогательный сладкий запах…

Свой маленький человек. Тот, кому можно подарить целый мир, показать и рассказать, как сложно, запутанно, но интересно тут все устроено. Научить словам и звукам. Видеть, как он становится самим собой. Подарить миру – его…

А вдруг он родится больным? Вдруг двоедушникам вообще не дано становиться родителями?

Чушь. Главное, избавиться от Северьяна. Потому что если собака – это просто дорого, то ребенка еще нужно сделать.

Каждую ночь Север ложился спать в надежде, что для Северьяна она окажется последней. Скольких Есми он должен отправить на изнанку города, чтобы наконец уйти туда самому? Примерно триста шестьдесят пять душ в год, прикидывал Север, в течение девятнадцати лет – это почти семь тысяч, население небольшого города. На самом деле, конечно, меньше: Северьян находил недоумерших вовсе не каждую ночь. Но даже если их было шесть тысяч. Пять. Неужели этого мало, чтобы вторая душа освободилась от своей повинности?

Северьян точного числа тоже не знал, но любил пошутить про миллион. Выходит, прежде чем стать свободным, Северу придется прожить двоедушником три тысячи лет. Всякий раз при мысли об этом он почти решался выпить уксус.

Впрочем, в отличие от него, Северьян приносил в дом деньги. Не пойми кто, мертвецкая сущность – и то зарабатывал…

Выдрав себя из тоски, Север обнаружил, что сидит на пустой детской площадке. К подъезду трусила соседская собачка. Следом появилась Нонна Карленовна. Север помахал ей, и она тут же сменила курс. Он был этому рад: кто-кто, а Нонна Карленовна никогда не поддавалась унынию. Схоронила пьяницу-мужа, дочь, маленького внука: дикая, нелепая история – мальчик погиб, катаясь с горки в детском саду, удавился шарфом. Север хорошо его помнил. Тёмка, серьезный и взъерошенный, как воробей, не выпускал из рук детской лопатки и вечно потихоньку что-то копал. Мать его, Лина, не сдюжив похорон, той же ночью выпила бутылку водки вперемешку со снотворным, уснула и не проснулась. Ее он помнил тоже – худенькая, утонченная, несмотря на простоту. Разбавленная немецкая кровь. С такой же неизменной улыбкой…

– Здравствуй, Севочка!

– Доброе утро, Нонна Карленовна. – Он встал – сидеть казалось невежливым – и потрепал за ухом кроху-пса. – Как здоровье?

– Ноги по утрам немеют. Только бы совсем не отнялись. Вышли вот с Лютиком. Дождь, наверное, будет.

– Обязательно, – сказал Север. – В такую жару не повредит.

– Вот надо же, – сказала Нонна Карленовна. – Все-то тебе хорошо. Все-то правильно. Два брата – а такие разные.

Они улыбнулись друг другу.

– Дорого стоит такая собачка?

Лютик замер у Севиных ног, высунув крошечный розовый язык, и глядел выпуклыми глазенками.

– Дорого. Мне же зять купил, сама бы я взяла в приюте какого-нибудь бездомного бедолагу, но он настоял – померанский шпиц, родословная…

– Ну сколько?

– Сказал, пятьдесят тыщ.

Вика пошлет его к черту. И родители Вики, которые переводили ей на карту по двадцатке в месяц. А первым его пошлет Северьян.

Приют – это отличная идея. Столько животных нуждается в доме, но не находит его, потому что кому-то важна родословная. А детям нужна семья…

– Бальзамин твой посадила, – как оказалось, продолжала Нонна Карленовна, – и львиный зев.

– Антирринум не забудьте проредить, – машинально отозвался Север, глядя на окна своей квартиры на втором этаже, прямо над острым козырьком подъезда.

Его балконные клумбы и правда притягивали взгляд. Пожалуй, они были единственным, что его здесь притягивало – нежно-плетистая эшшольция, усыпанная крошечными белыми звездочками цветов. Разноцветный портулак. Годеция Майден Блаш, тагетес тонколистный. Два островка рукотворного рая. Цветоводство Север полюбил внезапно – точно так же, как понял, что хочет завести собаку. Увидел на рынке, куда часто приходил за колоритными кадрами, прилавок с яркими пакетиками. Рука потянулась сама, будто к игрушке – в детстве. Семена стоили копейки. Что делать со всем этим богатством дальше, Север не представлял, но добросовестно очистил заросший участок земли возле дома от одуванчиков и разбил цветник. Огородил его обломками кирпича и каждый день с удивлением поглядывал на свой рукотворный черный квадрат то с мыслью о том, что прямо сейчас где-то там зарождается жизнь, то с боязнью, что жизнь умерла только потому, что ей не повезло попасть в его неопытные руки – и чувством вины за это.

Однако жизнь оказалась сильней – и победила, проложив себе путь к свету: однажды утром удивленный творец увидел над поверхностью ее крошечные радостные ростки. В тот миг Север почувствовал, что с него будто спало невидимое проклятие. Жизнь крепла, вбирая в себя дождь, солнце и ветер. Она не боролась за себя, не рефлексировала, не сомневалась – просто была. Фацелия, календула, кларкия, годеция… Девчонки в ярких платьях (косички, самокаты и банты), они кому-то неудачно преградили путь. Нога в ботинке сорок шестого размера, не меньше, превратила Севину клумбу в утоптанный армейский плац быстрее, чем он успел выложить в «Инстаграм» очередные кадры быта местных маргиналов.

На следующий день он купил два глубоких пластиковых ящика с металлическими скобами для крепления и подвесил их под окнами. Жизнь, которая не могла защитить себя сама, нуждалась в его защите.

Хлопнула дверь подъезда. Жену он узнал бы, даже облачись она в рясу Северьяна. Натянутый на лицо капюшон толстовки тем более ее не спасал.

– Вик, Вика-а!

Она не остановилась и не обернулась, наоборот – ускорила шаг.

– Извините, – пробормотал он. – Я… Мне надо… – и бросился в погоню.

Догнал за углом, схватил за рукав. Вика выдрала руку и замерла напротив, подбоченясь.

– Ты далеко?

– Хлеб закончился.

Она помахала перед его лицом икеевской авоськой, с которой ходила в магазин из соображений заботы об окружающей среде. Не так давно Вика начала практиковать веганство, и Север, рассудив, что это меньшее зло, чем то, которое он причиняет ей фактом своего существования, отказался от мяса тоже. Это не было чем-то сложным или наоборот значимым. Он не чувствовал никакой осознанности. Ему было все равно. Готовила Вика так себе. С тех пор как на их столе окончательно воцарились овощи и крупы, она хотя бы стала вкладывать в их обработку чуть больше фантазии.

– Сказала бы – я б купил…

– Ну что ты, как можно, – состроила рожицу Вика, и он понял – началось то, чего она обещала не делать. Неизбежное. – Ведь ты же… Творишь. Работаешь.

– Верно, – сказал он. – Верно. – И отступил, ссутулил спину в попытке стать незаметней и для нее, и для себя, и для одышливого краснолицего толстяка, который притулился к стене и скручивал крышку с полторашки пива «Охота», чтобы столь же незаметно для Севера его употребить.

Он шел, загребая кроссовками пыль с невыметенных тротуаров, почти не глядя по сторонам: ноги, ноги, ноги, пыль, пыль, пыль. Нужна выставка, хоть какая-то выставка, где угодно – не в «Арсенале», так в «Нижполиграфе», в любой затрапезной кафешке, готовой повесить у себя его постеры с бомжами, нищими и рыночными торговками. Глянцевые журналы, куда он отправлял снимки, хранили надменное молчание. Выставка. Может, красиво поснимать Вику? В подъезде или заброшке. Ню на битом кирпиче. Ничего нового…

– И пачку стиков «Хитс». Фиолетовых. Спасибо.

Выйдя на улицу, Север с недоумением посмотрел на маленькую бутылку вина в руке. Плохое, очень плохое решение… Зато можно обойтись без штопора.

В ожидании нагрева стика Север открыл бутылку и украдкой сделал глоток из горлышка. Глянул на моргающий диод «Айкоса» и выпил оставшееся почти залпом. Пустая тара полетела в урну возле «Черниговского». Закуривая кислый привкус вина ягодным дымом, Север сбавил шаг и уже не спеша всматривался в непрозрачные от грязи окна бывших особнячков и доходных домов на своей Черниговской. Сами по себе здания не слишком его интересовали, сталкером он себя не считал. В каждой истории должен быть персонаж. Север рассказывал о людях. Кому? Ответа на этот вопрос у него пока не было.

В скупых комментариях под фото его работы называли чернухой и обвиняли в том, что он выставляет город с непривлекательной для туристов стороны. Еще б туристы об этом знали…

На Рождественской Север свернул в одну из любимых подворотен – вот она, изнанка города: стоит только нырнуть под арку, и с парадной, мощеной булыжником улицы ты попадаешь в темноту и сырость, где те же самые дома, что красуются перед приезжими отреставрированными фасадами, гниют, рушатся и плесневеют. Внутренний дворик Блиновского пассажа кровоточил нарисованными на стенах ссадинами – целая галерея ран и царапин, обнаженных тел, лиц и конечностей, стоит только задрать голову и посмотреть наверх. Заброшенные купеческие склады напоминали о себе арочными дверными проемами, часть из которых еще сохранила ворота и засовы. Остальные были забиты хламом. Солнце проникало сюда настолько редко, что в одном из таких провалов до середины мая никак не таял огромный ноздреватый сугроб.

Ничего особо важного не предвиделось, однако айфон по привычке лежал в ладони, и как только во двор, сверкая спицами, вкатилось кресло-коляска, Север несколько раз нажал на кнопку регулировки звука. Со стороны это выглядело как если бы он просто держал телефон у груди. Парень в кресле внезапного папарацци не заметил. Казалось, он кого-то ждал. Севера заворожило некрасивое, вытянутое лицо инвалида. Неестественно опущенные уголки глаз придавали его выражению гротескное уныние. Черные цыганские локоны свисали до плеч и, похоже, давненько не знали стрижки, хотя сам он одет был неплохо, пожалуй, даже лучше Севера – белая футболка, такие же джинсы и кроссовки, и все бы хорошо, но лицо… Кем бы он мог быть? В голову приходило одно непотребство. Полету фантазии помешала девчонка с прозрачным целлофановым пакетом в руках, которая выскочила из дверей безжизненного с виду офиса или магазинчика – Север понятия не имел, чем занимались те, кто снимал здесь помещения в аренду, – и устремилась навстречу колоритному уроду с улыбкой, очевидно отрицающей его возможные перверсии. Человек как человек. Просто не повезло с фасадом.

Неуместно топтавшийся на месте Север сделал еще несколько кадров, развернулся и, уткнувшись в телефон, побрел обратно. Вдвоем они выглядели лучше. По пути он обработал выбранный снимок фильтрами в VSCO и сразу выложил его в «Инстаграм». Красавица и раненое чудовище на фоне своего полуразрушенного, но не взятого замка…

Чуть дальше Блиновского пассажа, если идти в сторону площади Народного Единства, среди множества столовых и баров – а Рождественская была словно создана для того, чтобы здесь бухать, – скрывался еще один бар, «для своих». Попасть туда можно было только по приглашению кого-то из завсегдатаев: ни вывески, ни рекламы, вход через ресторан грузинской кухни, секретная дверь со звонком, лестница и, наконец, комнатушка, больше напоминавшая чулан – возможно, бывшая прислужницкая тех самых купцов, что владели особняком до революции. Специально приглашенный из Германии дизайнер превратил ее в пространство, напоминавшее палату для умалишенных: те же мягкие стены, железные койки и тумбы вместо привычной мебели, пластиковые шторки, которыми можно было отгородиться, чтоб никто не видел слез, оброненных в коктейль. Замазанные белой краской стекла не пропускали свет – его вообще было маловато. Вечная ночь, тусклые лампы в металлических плафонах и царство депрессии. Называлось все это «Яд Ракедров», и именно здесь работала барменом Вика. Владел небольшой персональной психбольницей щуплый мальчик по имени Мага с выбритыми висками и хвостом на макушке. Вещи от молодых российских дизайнеров и белоснежный Tesla Performance – где он только его заряжал в этом городе? Разве что в другом. Кажется, Вика говорила, что ее босс учился в МГИМО…

Денег не было, поэтому Север решил зайти. Бар еще не работал, но на дребезжание звонка из-за двери высунулся долговязый Константин – администратор, который торчал здесь почти всегда. Блик лампы сыграл на узких стеклышках его очков, на мгновение превратив их в непрозрачные.

– Вики нет, – сообщил он хмуро.

– Я знаю. А чего-нибудь получше?

Константин посторонился, впуская гостя, и запер за ним дверь. Сверху приглушенно долбило что-то по традиции безысходное.

– Новое? – поинтересовался Север. Константин терпеливо ждал, пока он поднимется. Железные светильники, прикрученные к стене, почти не разгоняли темноту, а ступени были настолько продавленными и узкими, что скатиться по ним не составляло труда.

– «Barbie Trip To Hell», – с безупречным произношением сказал администратор.

Когда оба оказались в «палате», Константин изобразил в воздухе скупой жест одним указательным пальцем, и громкость звука плавно увеличилась. Музыка отправляла прямиком на дно. Север с размаху бросился на койку и замер со сложенными на груди руками. Пружинная сетка мягко покачивала его вверх и вниз.

– Что будешь?

В своем отглаженном медицинском халате поверх рубашки, с прямым носом и твердыми скулами Константин отчаянно напоминал перспективного гарвардского аспиранта.

– Ну такое, – задумался Север. – Для вдохновения.

Спустя минуту в его руку легла колба с бесцветной жидкостью. На шот это походило мало. Север повел носом и неуверенно пригубил.

– Водка, что ли?

– Чистая. Сам же просил – для вдохновения. Запишу на счет Вики.

Совсем не хочет работать, чистоплюй. Впрочем, в настроение, как обычно, попал.

– Где ты учился? – спросил Север, когда колба опустела наполовину. Молчаливый Константин все это время полировал мягкой тканью стекло витрины, за которым поблескивали бока разнокалиберных бутылок.

– ННГУ, – ответил он после секундной паузы. – Отделение психологии.

– То есть ты здесь практически по специальности?

– Абсолютно.

Севера в качестве клиента он не рассматривал и выслушивать его проблемы не собирался. Похоже, для этого нужно было заплатить за коктейль.

Внутреннее наконец-то пришло в соответствие с внешним: Север расслабленно смотрел в потолок и моргал все медленней. Казалось, еще немного, и он поймет нечто очень важное. Значимое не только для себя. Расскажет об этом – и его наконец услышат.

– Константин, – произнес он вяло – мысль наползала на мысль, как волны прибоя у паромной переправы на Волге. – Скажите честно – Мага к моей подкатывает?

Краем глаза он заметил, как администратор оторвался от своего увлекательного занятия и выпрямил спину. Музыка снова поутихла и шептала теперь чуть слышно.

– Рад, что ты переживаешь за Вику, но у Маги есть бойфренд.

Север растянул губы в усмешке – подобного варианта он не предполагал, однако тот, пожалуй, мог считаться идеальным.

– А ты?..

– А я, – терпеливо ответил Константин, – и есть его бойфренд.

Внезапно развеселившись, Север сменил положение так резко, что перед глазами на мгновение поплыло.

– То есть, выпивая тут с тобой наедине, я нахожусь в гипотетической опасности?

– Не более чем любая малопривлекательная девушка, которая выпивает наедине с тобой, когда ты выполняешь свои рабочие обязанности.

Самое пуританское в мире общество Севера ничем не угрожало даже его жене, но Константин об этом, разумеется, не знал.

– Твоя философия о том, – продолжал он нудеть, – что все люди при определенных обстоятельствах готовы вступать в интимные отношения с кем угодно, ущербна. А вот фотографии талантливы, поздравляю.

Север тут же вцепился в комплимент хваткой профессионального попрошайки:

– Тебе нравится? Я рад! Есть уникальная возможность организовать выставку прямо в «Яде». Станете первооткрывателями нового имени, таким у нас везде почет.

– Заманчиво, – не оборачиваясь, бесстрастным тоном телефонной помощницы Алисы произнес Константин. – Мы подумаем.

– Хей-хо! – с нарочитым воодушевлением воскликнул Север и задернул шторку, пока этот гад не заметил, в какое отчаяние поверг его своими словами.

Оставшись в относительном одиночестве, Север прилег и поудобней устроил голову на сложенных лодочкой руках. От выпитого неимоверно клонило в сон. «Только не засыпа…», – сказал он себе и немедленно вырубился.

Внутренний оператор ловко перевел камеру из режима субъективной съемки на общий план. Север увидел и Константина, который как раз в этот момент оторвался от разглядывания журнала и бросил пристальный взгляд на шторку, за которой спал он сам, и отчего-то абсолютно голого и мокрого Северьяна – вторая душа явно не понимала, где и почему оказалась. Но как только почуявший неладное Константин подошел убедиться, что незваный гость беспробудно дрыхнет, на полу возле кровати остались только отпечатки влажных ног.

Чего у Северьяна не отнять, так это скорости реакции.

Свой способ передвижения в пространстве он называл «хождением тропами соблазна», «божественной телепортацией» и иногда «полупутем». Сцена поменялась: затемнение, квартира Арсеньевых, кухня.

– Твою мать! – вскричала героиня и выронила авоську.

– И тебе день добрый.

Взяв кухонное полотенце, Северьян неторопливо промокнул им волосы. Вика наблюдала за ним с недобрым прищуром.

– А где Север?

Вторая душа хранил таинственное молчание. Своих он не сдавал.

– Надрался и спит?

Северьян бросил полотенце обратно, открыл дверцу холодильника и созерцал полки с таким видом, будто стоял перед витриной французской буланжери.

– В «Яде»?..

Ничто не предвещало беды – Север и сам не понял, с чего вдруг в его дражайшую супругу вселился бес, но через секунду она уже колотила Северьяна по плечам и спине, а тот с хохотом уворачивался, однако теснота кухни не позволяла ему избежать побоев окончательно.

– Вик, – твердил он. – Вика!

Она не унималась, хоть и явно подустала.

– Больше никогда, никогда! – разобрал Север сквозь всхлипы, которыми сопровождалась сцена домашнего насилия. – Сволочь, ну какая сволочь!

Видимо, все еще переживала из-за угона. Пожалуй, ее можно было понять.

– Ненавижу тебя, ненави…

И если вначале Северьян поддавался и выглядел добродушно, то теперь мгновенно переменился – поймал Вику за запястья и прижал к себе так, что она почти не могла шевелиться.

– Мы договаривались не бросаться такими словами, – сказал он с жутковатой серьезностью.

– А бросаться машинами можно? – пискнула она из своего заточения, но уже без злости. Скорее жалобно.

Пока Северьян молча что-то себе прикидывал, Север мысленно умолял их обоих остановиться и не поступать с ним так хотя бы сейчас, посреди дня, когда он был к этому не готов и смотрел на них из фальшивой больничной палаты, отделенный от Константина с его «камингаутом» всего лишь тонкой клеенчатой шторкой.

Они не послушались. Как, впрочем, и всегда.

«Мне больно», – скажет он вместо «привет», когда вернется и найдет Вику в постели все еще довольной и расслабленной. «Прости», – скажет она, засыпая обратно, и даже не выругает его за то, что напился до обеда, а он выйдет на балкон, чтобы укрыть от дождя свои клумбы, и вдруг увидит нечто, не замеченное раньше – их возвращенную машину.

Так. Это моя история, и я придерживаюсь абсолютной правды: Ликачка продает ту́ловца. Она рада мне, а я ей. Ликачка выходит и обнимает меня: «Саша!» Смотрит на меня и все понимает про Сплюшку – думаю, она беспокоится о том, кому будет продавать туловца, если я вдруг самоуничтожусь или сломаюсь. Иногда жизнь настолько гротескна, что вам остается либо смеяться, либо плакать. Я? Обычно я начинаю хихикать и выгляжу настолько глупо, что унижаю тех, кто рядом. «Ничего, ничего», – говорит она и гладит меня по голове.

С самого утра я чувствовал себя так, будто лег в гроб, опустил крышку и защелкнул замки, но Ликачка обняла меня, и я перестал думать о Сплюшке, а потом она отдала мне пакет с фарфоровыми туловцами, за которые я выложил хорошие деньги. Это были самые прекрасные туловца с пробочками в горловинах, которые могла изготовить Ликачка, и сейчас они лежат у меня на коленях, а я собираюсь уезжать. Осталось дождаться Люс. Мы еще немного болтаем и курим, пока не начинается дождь. Ликачке надо работать: она помогает мне заехать под арку, чтоб я не промок, целует меня в щеку и убегает. Люс не появляется. Льет все сильнее. Мне холодно. Я пытаюсь пожалеть себя – представляю, что я пес, который вынужден выходить из дому, питаться и требовать игр, но рядом нет никого, кто может все это дать, и прямо вижу эти огромные проникновенные глаза под густыми собачьими бровями. Ничто не заставляет его радостно повилять хвостом. Едва ли в моей жизни есть что-то, что заставило бы меня повилять хвостом, даже если бы он у меня был.

С обеих сторон вода. Мне хорошо одному, но люди приходят – мокрые и пьяные, они веселятся, от их голосов у меня начинает болеть голова.

Люс все еще нет. Мы не виделись вчера, когда я должен был заниматься сакреацией, но она не торопится, будто бы ей глубоко лениво, хотя мне не хочется думать, что это на самом деле так. Обычно я избегаю поездок в одиночестве, только если Люс будет со мной, а она обещала. Очень сложно, когда твое кресло застревает в дверях автобуса или ты не можешь попасть на другую сторону улицы из-за припаркованных машин. Вот бы Люс надевала джинсы, а не короткие юбки – когда на нее смотрят, никто не понимает, что она моя девушка. Думают, это милая социальная работница выгуливает своего подопечного, лишь бы заработать на красный дипломчик в институте и больше с этим говна куском ничего общего не иметь. А я жарю ее, как хочу, вгоняю так, что треск стоит. Все должны узнать. Но я боюсь попросить ее переодеться.

Если бы люди ушли, я мог бы отлить прямо здесь. Они говорят, открывают пиво, говорят еще громче. Ужасно неудобно.

Я уже почти решаюсь, когда купол зонта раздвигает поток воды, и под ним оказывается Люс. Она стряхивает зонт, хватает пакет с головами и оседлывает меня, как обычно, но сейчас я сталкиваю ее с коленей.

– Обиделся, что ли?

Ее голова тоже кукольная, волосы слева коротко острижены, а справа длинные, в носу, прямо посередине – колечко, и сиськи как мячики. Я нашел ее в «Тиндере», вернее, ее подругу, но подруга заболела и не пришла, а вместо нее пришла Люс. Мы давно вместе, у нас отношения.

– Ссать хочу, – говорю.

– Ну так давай.

Люс настойчиво пытается расстегнуть мне ширинку, я отпихиваю ее руки, пакет с туловцами болтается в одной из них. Сейчас она по-настоящему меня бесит, и я нарочно щипаю ее, а потом наезжаю коляской ей на ногу. Пакет падает на асфальт.

– Урод, – шипит Люс и поддает его ботинком.

Я лавирую, чтобы дотянуться, а когда снова смотрю на Люс, она взасос целует одного из пьяной компании, притиснув его к кирпичной стене.

Некоторые дни просто дерьмо.