Читать книгу Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман - Страница 3

Весна 1788 года в Гульёнках[1] была поздней: уже стояли первые дни мая, а в помещичьем парке ещё только зацветали северные фиалки – бледные, непахнущие цветы, и весёлое галочьё ещё только готовилось устраивать гнёзда в дуплах старых парковых лип.

В этот день птицы с утра собрались огромной стаей на голых ещё и тёмных вершинах и о чём-то галдели, а потом вдруг притихли и расселись парочками по отдельным веткам.

За криками и вознёй галок наблюдали два мальчика. Один из них, постарше, лет двенадцати, в мягких сапожках, без шапки, со смуглым и смышлёным лицом, был Вася – барчук, глядевший чёрными блестящими глазами на птиц, на разлатые вершины старых деревьев. А другой, весь белый, с белыми волосами, с маленькими синими глазками, был дворовый мальчик Головниных Тишка, определённый тётушкой Екатериной Алексеевной в казачки к молодому барчуку. Одет он был в новенький мундир со светлыми пуговицами, из-под которого, однако, виднелся край длинной рубахи, сшитой из грубого домотканого холста нянькой Ниловной, – Тишка приходился ей внучатым племянником.

С различными чувствами наблюдали мальчики за этой галочьей вознёй и слушали весенний птичий гам в старом гульёнковском парке. Вася смотрел на столь обыкновенных птиц восторженно и немного грустно. Он прощался с ними. Через несколько дней он уезжает в Морской корпус, куда волей своего покойного отца и дядюшки Максима, жившего в Москве, он был предназначен уже давно.

А Тишка, который никуда не уезжал из родных Гульёнок, давно уже перестал смотреть на галок, так как не находил в них ничего интересного. Забравшись на ствол молодой черёмухи, поваленной бурей, он старался перебраться через яму, на дне которой ещё стояла лужа чёрной весенней воды.

– Гляди, гляди, Тишка! – услышал он вдруг крик барчука.

Тишка испуганно обернулся, ожидая увидеть либо няньку Ниловну, либо самоё тётушку Екатерину Алексеевну, потерял равновесие и шлёпнулся в грязную лужу.

Сначала Вася громко расхохотался, но, нагнувшись над ямой и взглянув на жалкое лицо своего казачка, на его новый мундир, залепленный грязью, сразу перестал смеяться и помог Тишке вылезти из ямы. Тишка заплакал, сгребая с мундирчика густую илистую грязь.

– Чего теперь будет? – хныкал Тишка. – Съест меня Ниловна! Чего ты меня зря напугал?

Вася нахмурился. Он не хотел его пугать, он хотел только показать на галок: какие они умные.

– А чего они сделали? – продолжая всхлипывать, спросил Тишка.

– А вон, гляди, у каждого дупла сидят по парочке, караулят отведённые им на сходке гнёзда. А до того слышал, как галдели? Это они сговаривались о дележе.

– Пропади они пропадом, эти галки! – плакался Тишка. – Открутит теперь мне уши Ниловна!

При этих словах барчук нахмурился ещё больше. Пухлые детские губы его приняли выражение твёрдости и даже упрямства.

– Я скажу тётушке, что это я тебя толкнул.

– Ты? – отозвался Тишка. – Она тебя и слушать не будет.

Вася задумался. То, что говорил Тишка, была сущая правда. Вася знал, что в родовом имении Головниных, Гульёнках, хозяйничает тётушка Екатерина Алексеевна, которая считает его мальчиком дерзким, непослушным и даже злым.

Подумав немного, Вася сказал:

– Никто ничего не узнает, Тишка. Мы пойдём на пруд, вымоем твой мундир и высушим его на солнце. Вот и всё. Не буду я тётушке ничего говорить. А ты пока в рубахе походи.

И мальчики побежали к пруду.

Пруд в Гульёнках был большой. Начинался он в парке, затем выходил далеко за его пределы, оканчиваясь где-то в заболоченном лесу, и потому никогда не пересыхал.

Мальчиков тянуло к воде, как уток. Летом они часами просиживали в пруду, ловя золотистых карасей в верши, сплетённые из лозы, и наблюдая за тем, как плотно наевшиеся гуси, затевая весёлую игру, носятся вперегонки по его зеркальной поверхности и, ленясь подняться на воздух, чертят лапками по воде.

– Ленивые, – говорил, глядя на них, Вася. – Смотри, как хорошо летают чайки, всё небо облетят кругом. А ты бы хотел быть птицей? – спросил он вдруг Тишку.

Оказывается, и Тишка хотел быть птицей. – Коли хочешь, так надо быть птицей, – уверял Вася. – А чего же зря хотеть?

Но Тишка в ответ только качал головой.

Тишка хорошо знал, что он крепостной человек и что птицей ему быть не дозволено.

– Ну, если птицей не можно нам быть, – задумчиво отвечал Вася своему другу, – то начнём плавать на нашем славном корабле «Телемаке».

Так он называл старый плоскодонный дощаник[2], уже давно валявшийся в одном из заливчиков пруда в полузатопленном виде.

Немало трудов потратил Вася вместе с Тишкой, чтобы втайне от тётушки превратить это дырявое корыто в «бриг[3] с парусами, послушный океанским ветрам».

К сожалению, под парусом можно было плавать по пруду только при юго-западном ветре, который сравнительно редко бывал в той части Рязанской губернии, где находилось имение Головниных.

Но сегодня такой ветер как раз начинался, когда мальчуганы вышли на берег пруда.

Едва Тишка успел снять свой мундир, сполоснуть его в воде и повесить на куст, как стеклянная до того гладь пруда начала морщиться, постепенно покрываясь густой рябью.

– Тишка! – крикнул Вася. – Зюйд-вест! Выводим бриг из гавани! Ветер между тем крепчал, порывами налетая на пруд. Дощаник был вытащен из зарослей ивняка. Отпихиваясь длинными шестами, мальчики вывели его на ветер.

– Поднять паруса! – скомандовал Вася, стоявший за штурвалом, сделанным из колеса старой прялки.

Тишка быстро распустил парус. Он сразу наполнился ветром. Дощаник накренило и потащило боком.

– Понимаешь ты, почему наш бриг идёт боком? – спрашивал Вася у Тишки, на этот раз шедшего в «плавание» без всякого воодушевления, ибо его мысли были заняты вовсе не тем.

– А чего тут понимать-то? – отвечал Тишка. – Гонит ветром, вот и всё.

– Но боком почему? Боком?

– А кто его знает!

– Вот дурень, сказано тебе было: потому, что киля нет. Гляди вперёд, гляди вперёд!

Тишка испуганно взглянул по ходу дощаника.

– На нас идёт эскадра! Гляди зорчей! – командовал Вася.

Тишка даже плюнул с досады:

– Какая там эскадра! Гуси плывут. Кши ты, красноглазый!

И Тишка замахнулся на длинношеего белого гуся, подплывшего к самой лодке и косившего на Тишку ярко-голубым, а вовсе не красным глазом.

Когда вышли «на траверз «Зелёного мыса», как Вася называл болотистый выступ парка, поросший густым ивняком, ветер хватил с такой силой, что дощаник зачерпнул не только бортом, но и парусом.

При виде этого Тишка поспешил скинуть с себя рубашку.

– Трус! – с возмущением крикнул Вася, стараясь выправить крен неповоротливого дощаника.

– Там поглядим ещё… – ответил Тишка. – Може, и ты, барчук, портки скинешь.

Налетел новый порыв ветра, ещё более сильный. Дощаник накренило ещё резче и до половины наполнило водой.

– Ну? – в свою очередь не без торжества спросил Тишка.

– Все наверх! Пустить помпы! – скомандовал Вася.

Тишка, отлично знавший значение этой команды по прошлым плаваниям, подхватил черпак, всплывший посредине лодки, и начал вычерпывать из неё воду.

– Раздевайся, барчук, – посоветовал он. – Плыть придётся далеко.

Вася, стоявший в воде чуть не по колена, не тронулся с места. «Где же это видано, чтобы капитан корабля во время бури снимал с себя панталоны! Даже когда корабль гибнет, он велит привязать себя к мачте и идёт вместе с ним на дно».

Но вскоре Вася должен был пожалеть, что пренебрёг советом Тишки, так как новый порыв ветра опрокинул дощаник.

И тут Тишка вдруг преобразился. Его синие глаза, глядевшие до этого немного сонно, вдруг оживились. В них блеснула сила. Он поддержал Васю за плечо и помог ему ухватиться за опрокинутый дощаник.

– Лезь на днище! – командовал он теперь, хотя Вася свободно держался на воде.

Вася вскарабкался на осклизлые доски дощаника.

– Разоблачайся! – продолжал командовать Тишка. Отфыркиваясь и дрожа от холодной весенней воды, Тишка помог барчуку освободиться от сапог и мокрой одежды.

Потом мальчики поплыли к берегу, бросив на волю судьбы славный корабль «Телемак» с парусом и колесом от прялки. Плыли сажонками[4], легко и свободно, хотя Тишка держал в зубах барские сапоги.

А на берегу всё было по-прежнему спокойно: пели птицы, в зелени сосен дрались звонкоголосые иволги, где-то баба шлёпала вальком, где-то звонко ржал жеребёнок.