Читать книгу Ментальное пространство России - С. А. Глузман - Страница 3

Каждый народ интуитивно чувствует свое историческое предназначение и направление своего исторического пути. Древние римляне искренне верили, что они рождены править миром. У арабов до сих пор нет сомнений, что их языком говорит Бог. Русские же, пытаясь назвать себя и определить собственное предназначение, повторяют сакраментальную тютчевскую фразу— «Умом Россию не понять…», ощущая в этих словах величественную тайну и тягостный внутренний разлом.

В истории человечества, наверное, не было народа, так остро ощущавшего в себе состояние внутренней раздвоенности, народа ищущего счастья одновременно на небе и на земле, в идеалистических грезах религии и кровавых идеях революции, в одновременном желании богатой, спокойной, сытой, но при этом непременно духовной жизни.

Русский народ-богоносец, названный так в XVI веке монахом Фило-феем, утверждавшим, что «Москва— третий Рим, а четвертому не бывать», принял свое пророческое имя и согласился со своей мессианской ролью, повторяя слова псковского старца уже полтысячелетия. Это, впрочем, не помешало ему стать первым на земле народом, разбившим алтари и отменившим Бога ради светлого будущего, которое впоследствии оказалось лишь темным прошлым.

Классики великой русской литературы, кожей чувствовавшие странные и страшные ментальные вихри, зарождающиеся над огромной страной, вновь и вновь воссоздавали эту удивительную двойственность, как будто являющуюся человеку едва очнувшемуся ото сна и с ужасом видящему в зеркале свое собственное, но уже совсем иное лицо.

Слова поэтов, давших имя и характеристику народу, сказанные как будто бы вскользь, без нажима, без обличения, западают в коллективную память и повторяются в виде идиом, в которых каждый человек и весь народ видит и находит себя. Здесь пушкинский «русский бунт, бессмысленный и беспощадный» соседствует с пушкинским же «народ безмолвствует», и все знают, что все это об одном и том же народе. И блоковское «Да, скифы мы! Да, азиаты мы, с раскосыми и жадными очами», но не одни, а со Христом «в белом венчике из роз», явившимся из другой поэмы, но из той же самой русской жизни. И у Достоевского святой бессребреник, князь Лев Николаевич Мышкин, лучшим другом своим имеет капиталиста и убийцу Парфёна Рогожина, а ницшеанствующий убийца Родион Раскольников любит святую проститутку Соню Мармеладову. Парадокс русской жизни состоит в том, что все это – сущая правда.

Лишь в русской истории могут одинаково почитаться лютые враги, жаждущие смерти друг друга— царь и декабристы, одновременно названные совестью нации. А сама эта коллективная совесть оказывается похожей на символическую птицу русского герба— двуглавого орла. Головы у этой двуглавой птицы смотрят в разные стороны.

Русский двуглавый орел рожден не только принципом двойственной монархической и религиозной власти, о чем говорит история его возникновения, но и глубоко интуитивным ощущением двойственности русской души. В России сошлись в едином потоке два мощных ментальных вихря – ветры Востока и Запада. Эти мощнейшие и разнонаправленные психологические потоки, рождавшие прежде, в разных частях света совершенно не похожие друг на друга цивилизации, над русской равниной и невскими болотами создали единое, но выходящее за рамки всякой однозначной логики общее психологическое пространство.

Являясь одновременно и Востоком, и Западом, Россия в конечном итоге оказывается ни тем, ни другим. События, в ней происходящие, труднообъяснимы как снаружи, иностранцами, так и изнутри, самим русским человеком, глядящим на свою жизнь то глазами западной цивилизации, то, восточной тирании.

Проблема русского менталитета— это объединение принципов восточного и западного мышления в одной удивительной культуре, странной политике и вечно умирающей от политической раздвоенности экономике.

Черты этой двойственности постоянно обнаруживаются в русской истории. Однако для того, чтобы отделить русский ментальный Восток от русского же Запада, нужно прежде отделить Восток от Запада в мировой истории и мифологии. Наиболее явно это разделение осуществляется по естественным цивилизационным направлениям «верха» и «низа», тоталитарной власти и коллективного демократического духа.

Мифология, а за ней культура и государственность Запада всегда создавались «снизу», народом, коллективом. Мифология и политика на древнем Западе всегда были общим делом. На Востоке же мифология и политика всегда начинались «сверху».

Родившаяся в древней Греции и Риме западная цивилизация у своих истоков всегда имела демократию и долго обходилась без тоталитарной монархической власти и тоталитарной религии— власти одного-единственного Бога.

Люди же Востока— например, арабы, в доисламский период, также были язычниками и жили в относительно демократическом обществе. Однако лишь монотеистическая религия и тоталитарная власть позволила им в раннем средневековье создать высочайшую культуру и относительно стабильное государство. Только услышав голос «сверху», голос Бога, озвученный устами пророка Магомета, как по мановению волшебного жезла превратившегося в царя, Восток пришел в движение и начал создавать культурное и цивилизационное пространство. В отсутствие же «голоса сверху» ничто не пошевельнется на бескрайних просторах Восточных пустынь и степей.

На Западе у каждого человека свой собственный «голос», оттого он не нуждается в тоталитарной власти, ибо внемлет себе, а не небу.

Языческий, западный миф Города, миф вечного Рима, рожденный вместе с самим римским государством, ведет западного человека по городским лабиринтам цивилизации.

Для великого философа, грека Аристотеля, человек по своей истинной природе горожанин. Для первого восточного средневекового социолога ибн Халдуна, человек по своей истинной природе бедуин, бездомный скиталец, нищий поэт. Его ведет по жизни миф Книги, священного Писания.

Город, для ибн Халдуна, – явление вынужденное, навязанное бедуину жизненной необходимостью, а оттого порочное, и, судя по всему, временное.

Несмотря на исторические перипетии связанные с географической миграцией глобального Восточного и Западного мифа, мифа Книги, спущенной «сверху», и Города, растущего «снизу», определявших ментальность людей различных культур, человек Запада всегда будет искать свой Город, а человек Востока, свою Книгу. Оставшись без них, и тот, и другой оказываются обреченными на медленную мучительную смерть.

Чего же ищет срединная, появившаяся между Востоком и Западом, Россия, пытающаяся совместить оба мифа и родить из них какую-то новую историю? Желает ли она создать книгу о Городе, или же написать историю Города, построенного по подобию Книги?

Подобное совмещение глазами внешнего наблюдателя – мифологический нонсенс, пугающий соседей и рождающий тяжкие трагедии на крутых поворотах долгого русского исторического пути. Однако, как показывает время, глубинная человеческая мифология не поддается изменениям. Она движется в сознании людей своими скрытыми внутренними путями и крайне трудно предсказать, куда выведет очередная, родившаяся в рамках этой мифологии, новая история.