Читать книгу Общая и прикладная этнопсихология - С. А. Таглин - Страница 11

Этнопсихологические идеи в XIX веке. Известно, что еще до Лацаруса и Штейнталя, а точнее в ноябре 1846 г., на втором собрании Русского географического общества выступил действительный член этого общества Н.И. Надеждин и, откликаясь на призыв К.М. Бэра о незамедлительной организации этнографических исследований всех наций и народностей России, изложил свое видение данного вопроса. Рассматривая, в частности, проблему предмета и методов этнографии, он высказал идею выделения в качестве одной из трех ее субдисциплин – этнографию психическую. Надеждин подразумевал под этим «исследование всех тех особенностей, коими в народах… знаменуются проявления «духовной» стороны природы человеческой, т. е.: умственные способности, сила воли и характера, чувство своего человеческого достоинства и происходящее отсюда стремление к беспрерывному самосовершенствованию» [18, с.76].

В дальнейшем под руководством Н.И. Надеждина была разработана программа комплексных исследований, где, в частности, предусматривалось изучение народной психологии в зависимости от этнической специфики быта, культуры, условий жизни, семейных отношений, воспитания и т. п. Свыше 7000 экземпляров этнографической программы разослали по всем регионам России, и с 1848 г. начался интенсивный сбор материалов. И хотя исследование велось посредством методического и категориального аппарата этнографии, тем не менее оно представляет огромный интерес, отражая начальный этап развития отечественной этнопсихологии.

Итак, проблема изучения этнопсихологии как предмета и соответствующих методов была поставлена в России еще в первой половине

XIX века, но тогда она не обрела еще достаточной остроты и значения. Позже один из активных деятелей Русского географического общества К. Кавелин попытался обосновать объективный, с его точки зрения, метод, который предполагал изучение психологии народа по продуктам его духовной деятельности – фольклору, верованиям и т. п. (позднее аналогичную идею реализовал в своих исследованиях В. Вундт). Кавелин писал: «Сравнивая однородные явления и продукты духовной жизни у разных народов и у одного и того же народа в разные эпохи его исторической жизни, мы видим, как эти явления изменялись, и выявляем законы этих изменений, которые в свою очередь служат материалом для изучения законов психической жизни» [10].

И. Сеченов выступил с достаточно резкой критикой идей К. Кавелина [22]. В своей программе он утверждал, что данная идея К. Кавелина несовместима с признанием процессуальности психики: изучать процесс деятельности по ее продуктам невозможно, а значит, такой подход не имеет смысла. В этом поединке идей К. Кавелин потерпел поражение, поэтому его метод в то время не нашел широкого распространения.

Развитие этнопсихологии в начале XX века. В 1920-х гг. вопрос о предмете и методе этнопсихологии вновь был поставлен на повестку дня. Было высказано несколько принципиально отличных подходов к пониманию и изучению этнопсихологии. Наибольшее внимание этому уделил в те годы известный философ Густав Шпет, который первым в России начал преподавать курс этнической психологии. Он же в 1920 г. организовал при Московском государственном университете первый в стране кабинет этнопсихологии, который был закрыт через несколько лет после изгнания Г. Шпета из университета по идеологическим мотивам. Именно Густав Шпет опубликовал в 1927 г. работу «Введение в этническую психологию» [26], где в форме полемики с В. Вундтом и основателями этнопсихологии М. Лацарусом и Г. Штейнталем изложил свои взгляды на предмет и основной метод этнической психологии.

Согласно Г. Шпету, этническая психология должна быть описательной, а не объяснительной наукой. Предметом этих описаний, классификаций и систематизаций должны стать «типичные коллективные переживания». Ученый объяснял это так: все социальные явления – язык, мифы, наука, религия и т. д. – вызывают у народа соответствующие переживания. Несмотря на то, что отдельные представители этноса могут существенно отличаться друг от друга и по-разному относиться к различным социальным явлениям, всегда можно найти нечто общее в их реакциях, что и составляет предмет этнической психологии. Общее, по Шпету, является не усредненным, не совокупностью подобий, всегда обедненным по сравнению с некоторыми индивидуальными составляющими. В понимании Г. Шпета, общее – это «репрезентант многих индивидов», «тип» (термин, использовавшийся для характеристики героев художественных произведений).

Таким образом, согласно Шпету, этническая психология должна позаимствовать у этнологии классификацию социальных явлений и поставить вопрос следующим образом: А как это переживает народ конкретной эпохи? Что он любит? Чего боится? Чему поклоняется и т. п. Густав Шпет, как многочисленные его предшественники и современники, абсолютизировал роль языка как источника этнопсихологических различий, однако в рамках развиваемого им подхода изучение языка обрело специфическую окраску. По Шпету, определяющим здесь является изучение того, как конкретный народ относится к языку как социальному явлению в соответствующую историческую эпоху («как переживается язык как социальное явление данным народом в данное время»).

Против гиперболизации значения языка и с совершенно иным видением предмета этнопсихологии выступил В.М. Бехтерев [4]. Полемизируя с В. Вундтом о необходимости изучения мифов, обычаев и языка как основных источников этнопсихологических знаний, В.М. Бехтерев подчеркивал, что это изучение «ничуть не представляет собою не только единственного, но даже главного источника изучения коллективной деятельности» [4, с.27]. Он резко критикует не только объекты непосредственного изучения, но и понятийный аппарат своих предшественников, всех тех, кто проявляет с его точки зрения субъективизм, говоря о «народной душе», «народном чувстве», «народном духе».

В.М. Бехтерев противопоставляет им свое видение психологии народов, полагая, что ею должна заниматься особая наука – коллективная рефлексология. Для этой науки не обязательно изучение мифов, обычаев и языка, поскольку цель ее «не столько исследование племенных особенностей соотносительной (психической) деятельности, сложившихся под влиянием ряда исторических событий и условий климата и местности, в которых данный народ живет и развивается, сколько определение общественных настроений, общественной же творческой работы и общественных действий» [4, с.28]. Язык же, и особенно мифы и обычаи, идущие из старины, не могут служить основным материалом для характеристики современной жизни народа.

В.М. Бехтерев считал, что каждая нация имеет свой темперамент и свои особенности умственного развития, которые наследственно закреплены и, соответственно, передаются генетически. А вот «все остальное, что характеризует нацию, зависит от ее общественной жизни и ее уклада, сложившегося веками» и в принципе может быть изменено.

В своих работах В.М. Бехтерев, одним из первых в России, обращается к вопросу о национальной символике. Согласно его представлениям, жизнь любой группы, и народа в том числе, полна символизма. Это не случайно, ведь символ «облегчает усвоение сложных соотношений путем их замещения сравнительно простыми и легко воспроизводимыми знаками, часто имеющими историческое значение» [4, с.393]. В качестве символов может быть использован очень широкий круг предметов и явлений: язык и жесты, флаги и гербы, подвиги исторических лиц, выдающиеся исторические события и т. п. Основная их функция – выступать средством согласования коллективной деятельности, а отсюда и важность той роли, которую они играют в жизни народа.

В конце 1920-х годов проблемы этнопсихологии оказались в поле зрения культурно-исторической школы, во главе которой стоял Л.С. Выготский. Как известно, одна из основных идей Выготского – идея опосредованности – заключалась в том, что психическая деятельность человека в процессе культурно-исторического развития начинает опосредываться психологическими орудиями. Такое опосредование, принципиально перестраивая структуру психической деятельности, дает возможность более совершенного овладения своим поведением. Разрабатывая и пропагандируя так называемый инструментальный метод, суть которого заключается в исследовании «поведения и его развития при помощи раскрытия психологических орудий в поведении и создаваемой ими структуры инструментальных актов», Л.С. Выготский отмечал, что главными областями его применения являются, прежде всего, «область социально-исторической и этнической психологии, изучающая историческое развитие поведения, отдельные его ступени и формы». Здесь важно подчеркнуть, что под этнической психологией он понимал «психологию примитивных народов», считая одной из важнейших задач психологии сравнительный анализ психической деятельности «культурного» человека и «примитива».

Таким образом, предметом этнопсихологии Л.С. Выготский считал кросс-культурные и, прежде всего, межэтнические сравнительные психологические исследования представителей «традиционных» и «цивилизованных» обществ, а основным методом этнопсихологии – инструментальный метод. Развивая эту идею с точки зрения изучения, например, познавательных процессов, ученый неоднократно высказывал мысль о том, что между мышлением «примитива» и мышлением «культурного» человека существуют качественные отличия: «Примитив мыслит не в понятиях, но в комплексах. Вот самое существенное отличие, которое отделяет его мышление от нашего».

С позиций культурно-исторической концепции Л.С. Выготским в конце 1920-х гг. была подготовлена программа научно-исследовательской работы по педологии национальных меньшинств [7]. Специфика его подхода к изучению детей различных народностей заключалась в том, что в противовес широко распространенным и популярным в то время тестовым испытаниям, он предлагал на первое место поставить изучение национальной среды, ее структуры, динамики, содержания, т. е., по мысли ученого, всего того, что и определяет этническое своеобразие психических процессов. Еще одна особенность предлагаемого подхода – это изучение психики детей национальных меньшинств не в сравнении с психикой «стандартного» ребенка (ведь под «стандартом» обычно подразумевался ребенок западноевропейской или американской культуры), а в сравнении с психической деятельностью взрослого той же этнической группы, принадлежащего к той же культурной среде.

Экспериментальная проверка идей культурно-исторического подхода была осуществлена в ходе экспедиции 1931–1932 гг. в Узбекистан, во главе которой стоял А.Р. Лурия. Задачей экспедиции был анализ социально-исторического формирования психических процессов. Учеными была выдвинута и в результате проведенного исследования доказана гипотеза, согласно которой изменения общественно-исторических укладов и характера общественной практики вызывают коренную перестройку психических процессов узбеков. Эта перестройка заключается в переходе от неопосредованных психических процессов к опосредованным формам психической деятельности. Проведенные группой А.Р. Лурии исследования познавательных процессов (восприятия, мышления, воображения), а также самоанализа и самооценки выявили изменения как формы, так и содержания сознательной деятельности.

Материалы этой экспедиции были опубликованы только через 40 лет [16]. Начавшиеся в начале 1930-х гг. гонения на некоторые отрасли науки затронули и этнопсихологию, прервав естественный ход ее развития в СССР на несколько десятилетий. Процессу искусственного торможения науки не смогли помешать даже покаянные публикации в научной прессе того времени, пронизанные подчеркнуто классово-партийной фразеологией. Ярким примером подобных работ может служить статья «Вопросы конструирования национального теста» [1]. Она начиналась декларативным заявлением, хорошо отражающим дух того времени, согласно которому «тест должен быть социалистическим, пролетарски-классовым по содержанию и национальным по форме». Статья призывает к беспощадной борьбе с проявлениями левого и правого уклонов при формировании тестов. Авторы тщательно и планомерно разбирают примеры ошибок подобного рода, выступая с критикой как чужих, так и своих прошлых работ.

Даже такие публикации не в состоянии были, тем не менее, остановить изгнание этнопсихологии с научной арены. Она была надолго записана в разряд «буржуазных наук» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Показательно, что даже в Энциклопедическом словаре 1964 г. издания дается определение этнической психологии как «одной из ветвей буржуазной психологии».

Таким образом, естественное развитие этнопсихологии в царской России и в первые годы советской власти связано с попытками определения ее статуса, предмета, методов, понятийного аппарата, привлечением профессиональных психологов к этнопсихологической проблематике и проведением первых полевых эмпирических исследований. Сложная общественно-политическая ситуация 1930-х гг., когда был провозглашен новый идеологический лозунг о «новой исторической общности – советском народе», следствием которого не могло быть поощрение исследований и внимательного рассмотрения этнически пестрой картины населения СССР, а также некоторые иные как объективные, так и субъективные факторы не благоприятствовали распространению этнопсихологических исследований. Этнопсихология была провозглашена «буржуазной наукой», работы были свернуты, и сами воспоминания о них казались крамольными.

Возрождение этнопсихологии. Возврат к этнопсихологической проблематике связан в нашей стране с появлением после войны работ Д. Лихачева и В. Мавродина, посвященных национальному сознанию, с выступлениями Б. Поршнева и А. Прангишвили в 1964 г. на 7-м Международном конгрессе этнографов и антропологов, а также с дискуссией, посвященной проблемам нации, развернувшейся в 1966–1967 гг. на страницах журнала «Вопросы истории». Среди многого в дискуссии был затронут следующий вопрос: является ли психический склад этноопределяющим фактором. В процессе его обсуждения большинство исследователей согласились с тем, что этническая психология, несмотря на неоднозначные трактовки этого понятия, является онтологической реальностью, подлежащей тщательному изучению. Тем самым формально было снято табу с этнопсихологических исследований, однако неразработанность методического и категориального аппарата, отсутствие подготовленных специалистов и некоторые другие факторы обусловили крайне медленные темпы возрождения этнопсихологии. Тем не менее, в 1970-х гг. начали появляться отдельные теоретические и экспериментальные работы по данной тематике.

Теоретические работы (например, Н. Джандильдина [9], С.И. Королева [11] и др.) были посвящены преимущественно разбору и критике зарубежных концепций, а также дискуссиям о категориальном аппарате этнопсихологии. Экспериментальных исследований было немного. Условно их можно разделить на три группы. К первой группе относятся труды, являющиеся составной частью различных социологических исследований, в которых преимущественно рассматривались социально-психологические проблемы этнопсихологии. В качестве примера можно привести исследования, выполненные под руководством Л.М. Дробижевой и Г.В. Старовойтовой. Вторая группа работ была связана с этнопсихолингвистической тематикой. Примером служат исследования национально-культурной специфики вербального и невербального поведения, проводившиеся в те годы сотрудниками Института языкознания АН СССР [20]. К третьей группе относятся исследования культурной специфики познавательных процессов. Наиболее интересными в данном направлении является изучение вербального мышления, проводившееся П. Тульвисте и Т. Тульвисте [25] в русле идей, заложенных культурно-исторической школой Выготского.

Новый импульс развитию в СССР этнопсихологии дала дискуссия, состоявшаяся в июле 1982 г. в Институте этнографии АН СССР. Она была инициирована редакцией журнала «Советская этнография» и посвящалась непосредственно данной науке. Представители различных отраслей знания, интересующиеся подобной проблематикой, подвели итоги предшествующего развития этнопсихологии, обсудили препятствия, стоящие на пути ее возрождения, определили свое понимание ее предмета, методов и основных задач.

Дискуссионным оказался вопрос о дисциплинарной принадлежности этнической психологии. Одни исследователи (С.А. Арутюнов, А.М. Решетов) высказались за то, чтобы считать этническую психологию разделом этнографии. Л.М. Дробижева подчеркнула необходимость союза этнопсихологов, прежде всего, с социальными психологами. Г.В. Старовойтова выступила за то, чтобы этнопсихология была разделом, пусть специфическим, имеющим социально-психологические проекции, но, тем не менее, разделом общей психологии. Оригинальное решение предложил А.А. Леонтьев. Разделив область, подлежащую изучению, на две достаточно независимые зоны, он вычленил, соответственно, из этнической психологии два раздела, т. е. две самостоятельные дисциплины – национальную психологию и этнопсихологию (каждая из которых должна разрабатывать свою тематику). Леонтьев отнес их к разным отраслям психологии: национальную психологию – к социальной, а этнопсихологию – к общей. При этом вопрос о воссоздании целостной науки может, с его точки зрения, быть поставлен лишь после того, как будут объединены общая и социальная психология.

При обсуждении трудностей, вставших на пути развития этнопсихологии, а, следовательно, и мер по их преодолению, были высказаны также различные точки зрения. Так, согласно В.И. Козлову, причины неудовлетворительного развития этнопсихологии заключаются в ошибочном направлении исследований. Их задачей необходимо признать не изучение психического склада или национального характера, само содержание которых достаточно неопределенно и, более того, само существование которых остается под вопросом, а надо изучать «отдельные стороны психики у людей, образующих этносы». В свою очередь, А.А. Леонтьев высказал мнение, что многие сложности в развитии этнопсихологии связаны с употреблением вместо понятий, действительно наполненных конкретно-научным содержанием, понятий чисто декларативных, метафорических, т. е. выражений типа «национальные потребности».

С точки зрения И.С. Кона, корни существующих проблем лежат в нарушении логики исследований. Вместо того, чтобы начать с вопросов и гипотез – существуют ли психические различия между народами, в чем они проявляются, как их можно изучать и т. п. – идет спор об определении понятий типа «психический склад», «национальный характер» и им подобных. То есть вместо того, чтобы вначале провести конкретные исследования и констатировать наличие этнопсихологических особенностей, а затем уже переходить к их объяснению, часто начинают с конца, споря лишь о предполагаемых явлениях, наличие которых надо еще экспериментально доказать.

В целом дискуссия показала неоднозначность понимания многих вопросов, в той или иной мере связанных с этнопсихологией. Тем не менее, все участники обсуждения были едины в понимании важности и значимости объекта исследования, едины в желании обеспечить максимально свободное развитие этой науки.

Современное состояние этнопсихологии. С конца 1980-х и в первой половине 1990-х гг. интерес к этнопсихологии резко вырос и, соответственно, усилился поток теоретических и эмпирических работ. Этому способствовало начало политики гласности, снявшей многие официальные и неофициальные запреты с этнопсихологических исследований; возникновение в различных регионах страны очагов межнациональной напряженности, продемонстрировавших острую необходимость в психологических разработках, связанных с разными формами межнационального взаимодействия; подъем национального самосознания и распад Советского Союза. Все вышеперечисленное привело к тому, что этнопсихология постепенно начала организационно оформляться. Это выразилось в следующем:

• на психологических факультетах университетов Москвы, Санкт-Петербурга, Киева и Харькова были введены соответствующие курсы и спецкурсы;

• были опубликованы первые учебные пособия и учебники [5,13, 21, 24];

• в журналах (в частности, в «Психологическом журнале») были введены специальные рубрики по этнопсихологии, облегчающие публикацию результатов эмпирических исследований и теоретических разработок;

• был проведен ряд этнопсихологических конференций (Днепропетровск, 1992, 1994; Москва, 1997) и отдельных секций в рамках съездов и конференций (Харьков, 1993);

• вышли первые тематические сборники и монографии [23, 28].

Таким образом, начался и активно продолжается процесс реального организационного возрождения этнопсихологии. Вместе с тем, вышеперечисленные положительные изменения вовсе не означают ясности и однозначности в решении концептуальных вопросов этнопсихологии: о предмете данной науки, ее методах, категориальном аппарате, ее дисциплинарной принадлежности и т. п. На сегодняшний день здесь можно отметить множество «белых пятен». Возникает, наверное, больше вопросов, чем ответов, что дает право некоторым исследователям [8] ставить под сомнение само существование этнопсихологии как науки на данном этапе ее развития, независимо от того, каким именем они ее называют (этнопсихология, культурно-историческая психология или как-либо еще).

Очень условно можно говорить о трех основных направлениях в развитии этнопсихологии на территории постсоветского пространства [21]:

• Первое и наиболее представительное направление сближает этнопсихологию с социальной психологией. В рамках этого направления работают, в основном, специалисты, пришедшие к изучению этнопсихологии из традиционной социальной психологии (Н.М. Лебедева; Г.У. Солдатова; Т.Г. Стефаненко и др.). Они рассматривают психологические аспекты разных процессов и форм межнационального и межэтнического взаимодействия на групповом уровне. В поле их интересов лежат вопросы формирования и трансформации этнической и национальной идентичности; формы и механизмы межэтнического и межнационального восприятия; способы прогнозирования, профилактики и урегулирования межэтнических и межнациональных конфликтов; проблемы и способы адаптации к новой культурной среде и т. п.

• Второе направление связывает этническую психологию с общей психологией и сближается с идеями культурной и кросс-культурной психологии. Его сторонники видят свою цель в построении теоретических концепций взаимодействия культуры и психики, а также в выявлении с помощью психологических методов исследования конкретных проявлений, особенностей формирования и протекания разнообразных психических процессов и состояний у представителей разных этнокультурных групп (В.Н. Павленко; С.А. Таглин и др.).

• Третье направление в этнопсихологии тяготеет к более тесным связям с этнографией (С.В. Лурье; М. Гримич и др.). Его представители работают преимущественно этнографическими методами. Материалом их исследований являются разнообразные продукты жизнедеятельности народа: фольклор, мифы, обычаи, ритуалы и т. п. Задачу же свою они видят в том, чтобы, анализируя данный материал, вычленить какие-либо психологические особенности народа, создавшего его, вне зависимости от того, что рассматривается первичным, а что вторичным – особенности культуры или психики.

При всем разнообразии взглядов на предмет этнопсихологии объективные этнические отличия психической деятельности продолжают существовать как научная проблема. Решение этой проблемы, безусловно, связано с широкой программой описательных и констатирующих исследований, однако не исчерпывается ими. Важно знать и конкретные параметры течения психических процессов у представителей разных этносов, и особенности динамики психической деятельности в условиях перехода из одной культуры в другую. Научный анализ полученного в таких работах материала даст возможность, в конце концов, подойти к выявлению более или менее общих законов функционирования индивидуального и общественного сознания в их этническом аспекте, продемонстрирует пространственно-географические и национально-культурные особенности психической деятельности. После выхода на этот уровень обработки материала этнопсихологию можно будет считать научной дисциплиной, поскольку она будет описывать общие закономерности специфической этнопсихической деятельности. Но, даже обретя данный статус относительно собственного эмпирического материала, этнопсихология еще не достигнет уровня теоретической дисциплины, а значит, не станет собственно «Общей этнопсихологией». Последний переход будет возможен только при условии, что этнопсихология создаст собственную концепцию явлений, которые она изучает, т. е. создаст общую концепцию формирования этнической специфики психической деятельности.

Таким образом, общая этнопсихология – это наука об общих механизмах этнопсихогенеза. На сегодняшнем уровне развития этнопсихологии можно говорить только о закладывании фундамента будущей общей этнопсихологии, ее основных составляющих. Такое понимание общей этнопсихологии дает возможность, в свою очередь, осуществить следующий этап утверждения дисциплинарного института этнопсихологической науки, т. е. довести ее самоопределение уже до состояния разделения на общую и прикладную этнопсихологию как определенных противоположностей. Понятно, что, определив этнопсихологию как науку об общих механизмах этнопсихогенеза, перед прикладной этнопсихологией мы ставим проблему реализации соответствующих общеконцептуальных представлений в разных сферах культурного бытия этноса, связанных с формированием, функционированием и корректированием этнического сознания. Среди таких сфер выделяются (хотя и не исчерпываются последними) следующие области знаний:

• этнопедагогика как система этнически традиционных представлений и практических способов воспитания детей;

• этноконфликтология как система народных способов предотвращения конфликтных ситуаций разного уровня и их урегулирования;

• этнопсихиатрия как система этноспецифических представлений о норме и патологии, способов нормализации отклонений, обусловленных нервно-психическими заболеваниями, и корректирования патологии психической деятельности соматогенной природы;

• этнопсихолингвистика как система знаний об этнических особенностях языка и речевого развития.

В каждой из перечисленных сфер мы сталкиваемся как с очевидной зависимостью практики этноса от особенностей психической деятельности его членов, так и с фактами противоположного характера, т. е. с действующим механизмом этноспецификации психики; поэтому наше определение этнопедагогики, этноконфликтологии, этнопсихиатрии, этнопсихолингвистики и т. п. как собственно прикладной этнопсихологии содержательно оправдано.