Читать книгу История Бастилии. Четыре века самой зловещей тюрьмы Европы. 1370—1789 - С. Д. Ахшарумов - Страница 11

Выше уже было сказано, что двор короля, состоявший прежде исключительно из баронов и прелатов, назывался парламентом. Эти бароны и прелаты были по праву рождения членами парламента и два раза в год являлись на заседания для разбора дел. Преобразования Филиппа IV не лишали их этого права, но в этом отношении мало-помалу произошла важная перемена. Уже в XIII в. в парламенте большим влиянием стали пользоваться легисты, то есть люди, знакомые с римским правом, изучение которого стало тогда распространяться во Франции.

Короли, видя в этом поддержку своей власти, поощряли этот процесс, и легисты, называемые также юристами, юрисконсультами, а также рыцарями закона (chevaliers es lois), вскоре сделались советниками королей. Уже при Людовике Святом они имели большое влияние на законодательство.

Сначала, однако, положение их в парламенте было весьма унизительное. Они должны были садиться на самую нижнюю ступень скамьи, чтобы дать возможность высшим феодальным сеньорам, садившимся на верхние ступени той же скамьи, совещаться с ними, не сходя с места. Специальное изучение римского права распространялось все более и более; процессы, решавшиеся на основании этого права, становились все запутаннее и запутаннее, причем во время производства тяжбы очень часто прибегали к выражениям, совершенно непонятным для феодальных сеньоров. Последние, чувствуя свою беспомощность, стали удаляться из парламента, а вместе с этим усиливалось влияние легистов, этих людей науки, и кончилось тем, что они одни стали заседать в парламенте. Особенным влиянием они пользовались при Филиппе IV. Он даже учредил в Париже особую палату Прошений, предназначенную для разбора дел на основании писаного, то есть римского права, которого придерживались в Лангедоке[7].

Наиболее выдающиеся легисты: Ангерран де Мариньи, Гийом де Ногаре, Пьер Флоте, Раваль де Прель, Пьер де Латильи с величайшей энергией работали с целью возвысить королевскую власть. Изучая римское право, они прониклись убеждением, что воля короля есть живой закон, и выразили это следующим образом: «Si veut le roi, si veut la loi»[8]. Неограниченная власть короля, которого они почитали изображением Бога на земле, была их принципом, к осуществлению которого они стремились. После Филиппа IV началась феодальная реакция, и легисты подверглись жестокому преследованию, но в конце концов одержали победу. Те же убеждения руководили парламентами, Счетными палатами и Государственным советом, и мало-помалу дворянство было совершенно устранено из этих учреждений, и его место заняли легисты.

Карл V (1364–1380) уступил парламенту старинный дворец Людовика Святого, и следует думать, что с того времени заседания парламента стали постоянными. Это было благодетельное нововведение, устранявшее медленность в парламентском делопроизводстве, а до тех пор некоторые дела тянулись там по двадцать лет и более.

Этот же король предоставил парламенту право по собственному своему выбору замещать вакантные места, а до того времени короли назначали юрисконсультов на каждую отдельную сессию. Короли покровительствовали парламенту, и вскоре члены его были освобождены от уплаты податей и от других повинностей.

Карл VII в 1453 г. учредил при парламенте Уголовную палату, которую называли Chambre criminelle de la Tournelle, потому что не было у нее постоянного личного состава, а он состоял из членов других палат, назначаемых туда по очереди (tour-à-tour). Сыну Карла VII Людовику XI парламент обязан введением несменяемости парламентских должностных лиц.

К сожалению, один из следующих королей, а именно Людовик XII, допустил продажу парламентских должностей. Ему в этом подражал преемник его Франциск I. Так как за эти должности платили очень много, а король нуждался в деньгах, он и увеличил личный состав парламента до 120 человек, а при вступлении на престол Людовика XI он состоял не более чем из ста человек.

Еще при первых королях дома Валуа роль парламента была чисто судейская, и на этом поприще он пользовался большим авторитетом и внушал к себе уважение, но парижский парламент сумел постепенно приобрести также и политическое влияние. Он считал себя представителем парламента того времени, когда это учреждение ведало и делами политическими, и этот взгляд старался распространять в обществе. При этом парламент очень ловко воспользовался одной формальностью, которую должен был соблюдать при издании ордонансов, то есть законов, касавшихся всего государства. Книгопечатания тогда еще не было, а потому, чтобы судьи могли увязать суждения с ордонансом, его прочитывали в парламенте и затем вписывали в особые парламентские тетради, именовавшиеся реестрами (registres). Это называлось enregistrement. Сначала это было только формальностью, доказывавшей, что парламент слушал королевский ордонанс и занес его в свои реестры, чтобы соотноситься с ним при вынесении решений. Во время же анархии, бывшей в XV в., парламент стал претендовать на то, что будто бы имеет право вносить или нет в свои реестры королевские ордонансы и таким образом делать их недействительными. Когда короли встречали сопротивление со стороны парламента, они в подобных случаях каждый раз давали особые приказы, чтобы принудить парламент к повиновению. Тогда парламент, внеся в свои реестры ордонанс, приписывал: «Du très exprès commandement du roi»[9]… Иногда же в подобных случаях, чтобы сломить сопротивление парламента, короли назначали lit de justice. Так назывались особенно торжественные заседания парламента, во время которых король, окруженный герцогами, пэрами и другими знатнейшими лицами государства, восседал на особого рода троне из целой груды подушек, над которой был балдахин.

Первоначально название lit de justice относилось только к этому трону, но впоследствии его распространили и на сами заседания. Когда король назначал lit de justice, чтобы принудить парламент к повиновению, он приказывал ему в своем же присутствии занести в реестры то, что требовал. Было бы, однако, ошибочно думать, что lit de justice называлось всякое заседание парламента, на котором присутствовал король, – это название относилось только к тем заседаниям, на которых присутствовал король и для которых был установлен особенный, строго определенный торжественный церемониал. С занесением в парламентские реестры королевских ордонансов тесно связано право протеста против занесения тех из них, которых парламент не одобрял.

В таком случае, прежде занесения королевского приказа в реестры, парламент представлял королю свои соображения, почему считает это вредным. Такой протест назывался remontrance.

Хотя это право тоже не имело исторической почвы, но во многих случаях оказывало благодетельное влияние. Так, оно неоднократно удерживало королей от чрезмерных расходов, на которые склоняли их любимцы. Оно было благодетельно и во многих других случаях, хотя справедливость требует сказать, что иногда оно задерживало и самые благотворные преобразования, как, например, Нантский эдикт, и возбудило беспорядки, известные под именем Фронды. Людовик XIV отнял в 1673 г. у парламента право протеста, и тот был лишен его в течение всего царствования этого короля. По смерти Людовика XIV парламент уничтожил его завещание и снова приобрел право протеста, а вместе с тем и прежнее влияние. Имея в своем ведении общегосударственную полицию, он мог вмешиваться во все административные дела и продолжал свою оппозицию. Он прекратил ее на короткое время (1761–1763) для изгнания иезуитов, но в то же время присуждал сочинения философов к сожжению через палача.

Парламентская оппозиция стала еще сильнее после того, как министр Шуазель впал в немилость, и канцлер[10] Мопу, обязанный своим возвышением графине Дюбарри – фаворитке Людовика XV, предпринял преобразование в деле отправления правосудия. Мопу хотел решительным образом освободить короля от парламентов, и кончилось тем, что парижский парламент был в 1771 г. заменен особой комиссией. Вскоре были закрыты и другие парламенты. Вместо парламентов были учреждены высшие советы (conseils supérieurs). При этом продажа должностей была отменена, и правосудие отправлялось безвозмездно. Общественное мнение было на стороне парламентов, несмотря на то что прекращение продажи парламентских должностей и безвозмездное отправление правосудия – были меры очевидно благотворные; мадам Дюбарри покровительствовала Мопу; она же содействовала и падению Шуазеля, а вместе с ним и парламентов. Дело происходило следующим образом. Шуазель – единственный сановник, который не оказывал почтения этой всесильной фаворитке, и было много попыток низложить этого государственного человека. Попытки эти были безуспешны; тем не менее враги Шуазеля не дремали.

Мы видели, какую сильную оппозицию оказывал парижский парламент. Провинциальные парламенты действовали в том же духе, а Шуазель затруднялся решительно выступить против них, чем и навлек на себя неудовольствие двора. Вот за это обстоятельство и ухватились его враги и при этом воспользовались мадам Дюбарри. В ее уборной поставили портрет казненного английского короля Карла I, и как раз против того места, на которое обыкновенно садился Людовик XV. Увидев этот портрет, он сделал на его счет какие-то замечания, а мадам Дюбарри, хорошо знавшая свою роль, оказалась в этом случае сведущей и по части истории. Сообщив королю все, что касалось дела, она прибавила: «Ваши парламенты хотят поступить с вами так же, как английский парламент поступил с королем Карлом, а Шуазель заодно с ними». Слабохарактерный Людовик XV с ужасом посмотрел на портрет и боязливо ощупал свою голову.