Читать книгу История Бастилии. Четыре века самой зловещей тюрьмы Европы. 1370—1789 - С. Д. Ахшарумов - Страница 6

В общих чертах всем известна его печальная история, но не всем известны подробности этого дела, а между тем они характеризуют Людовика XI и ту эпоху.

Жак д’Арманьяк был внуком знаменитого коннетабля[5] Бернара д’Арманьяка. В 1462 г., следовательно, еще до образования Лиги общественного блага Людовик XI возвел Жака д’Арманьяка в сан герцога Немурского, но последний принял участие в этой лиге и вообще постоянно действовал против короля. Д’Арманьяк владел городом Карлем и замком того же имени, находившимся близ этого города. Этот замок был одной из тех крепостей, в которых укрывалась феодальная аристократия. Последняя хоть и была побеждена, но, имея в своих руках такие убежища, могла при случае быть опасной, а потому короли стремились к уничтожению таких замков. После смерти графа де Сен-Поля – одного из бывших членов Лиги общественного блага, возведенного потом Людовиком XI в сан коннетабля и казненного в 1475 г. за новую измену, – герцог Немурский жил в замке Карля со своей супругой, двоюродной сестрой короля, и сыновьями: Жаном и Луи.

Последний был двумя годами младше своего брата. Жил там герцог, не принимая никакого участия в политических делах, но готовый начать войну, будь она объявлена. По всей вероятности, поэтому там имелось более чем на два года запасов всякого рода. Попросим теперь читателя мысленно перенестись в этот замок, так как сцена, которую мы собираемся теперь описать, происходила в один из последних июльских дней 1476 г. в зале этого замка, помещавшемся в rez-de-chaussèe[6]. Окна этого зала выходили в сад.

На стенах зала висели портреты предков д’Арманьяка, потому что род его был древний и вел свое начало с первых времен французской монархии. По стенам между окнами висели каски и доспехи, которые в описываемый нами момент были освещены лучами заходящего солнца. Перед одним из окон, в большом кресле, расположилась герцогиня. К ее обычному меланхолическому выражению присоединялось утомление и страдание, что объяснялось состоянием беременности. В противоположном конце комнаты сидел герцог. Жизнь в замке была весьма однообразна, и покой, на который он обрек себя, томил его после той тревожной жизни, которую он вел прежде. Будущее представлялось ему в мрачном свете, а потому он весьма естественно погрузился в воспоминания о делах своих предков. В описываемый нами момент младший его сын ласкался к нему и играл с его кудрями, а старший занялся тяжелым мечом коннетабля и своими ручонками старался поднять его. Наступал час, в который отец ежедневно давал урок истории старшему сыну. Тогда, поставив младшего на пол, он приказал старшему оставить забавы с мечом. По окончании урока герцог сказал своим сыновьям: «Наш род, самый древний во Франции, пережил и худые, и хорошие времена, испытал и невзгоды и счастье. Я сделал все от меня зависевшее, чтобы поддержать честь моих предков; надеюсь, вы сделаете то же»… В это время звук рога прервал слова герцога. Герцогиня задрожала. Она была испугана. Супруг старался ее успокоить, уверяя, что им нечего опасаться и что они не будут застигнуты врасплох. «Разве вы не слышите, что поднимают мост», – сказал он в заключение. В это время вошел Амелен – доктор и хранитель хартий в замке – и сказал, что четыре всадника едут по направлению к замку. Герцог попросил Амелена побыть с герцогиней, сказав, что сам желает посмотреть, что это за всадники. Старший сын попросил взять его с собой, на что отец не только согласился, но и пожелал, чтобы и младший пошел вместе с ними. Перед уходом детей герцогиня осыпала их поцелуями. Когда же они удалились, она вздохнула, и слезы навернулись у нее на глаза. Амелен сказал ей: «Почему вы так печальны? По-видимому, вы встревожены, хотя и не получили никакого неприятного известия, а опасаться вам нечего». Герцогиня отвечала: «Нет, но мне кажется – конечно, я ошибаюсь, – что в последний раз поцеловала своих детей». Амелен старался ее успокоить, но напрасно. Убедившись наконец, что не может достичь желаемого результата, он удалился, а герцогиня, оставшись одна, погрузилась в свои размышления и просидела так до самой ночи. Оставим на время герцогиню и посмотрим, что в это время происходило в другой части замка. С высоты укреплений герцог смотрел на приближавшихся всадников. Когда они подъехали ближе, он узнал в одном из них герцога Пьера де Бурбона, приказал опустить подъемный мост и вышел к нему навстречу. Когда д’Арманьяк узнал, что де Бурбон прислан королем, он воскликнул: «Значит, король объявляет мне войну!..»

Однако из дальнейшего разговора выяснилось, что Людовик XI зовет его к себе, а герцог де Бурбон уверял д’Арманьяка в милостивом к нему расположении короля и требовал, чтобы д’Арманьяк немедленно отправился с ним к королю в замок Плесси-ле-Тур. На это д’Арманьяк возразил: «Но, конечно, Людовик не думает, что я это сделаю, не имея никаких гарантий. Какие же гарантии вам поручено представить мне? Вы об этом не сказали».

Тогда Боффиль де Жюж, один из спутников герцога де Бурбона, подал письмо короля, в котором Людовик сообщал д’Арманьяку, что помирился с ним и отказывается от всякого намерения мстить. При этом Боффиль де Жюж поклялся в том, что король действует чистосердечно. Луи де Гравилль, другой спутник герцога де Бурбона, клятвенно подтвердил его слова. Жак д’Арманьяк все еще колебался, а потому, обращаясь к герцогу де Бурбону, сказал: «Дайте мне клятву в том, что дети мои не осиротеют, если я отправлюсь с вами. Тогда я с вами поеду, полагаясь на слово короля». – «Клянусь», – сказал герцог де Бурбон. «Клянусь и я», – повторили вслед за тем Боффиль де Жюж и де Гравилль. «Вы говорите, что сегодня же вечером я должен отправиться в путь», – сказал д’Арманьяк. «Сегодня же вечером, если вы на это согласны, – отвечал герцог де Бурбон. – Не забудьте, – продолжал он, – что король тяжело болен, что он ожидает вас, чтобы сообщить вам о своих намерениях и что промедление на несколько часов может быть пагубно». Тогда д’Арманьяк согласился на немедленный отъезд и хотел идти к жене, чтобы проститься с ней, но, боясь расстроить ее личным свиданием, решил написать ей письмо, в котором извещал о своем отъезде. Он просил Амелена передать это письмо герцогине, но тогда только, когда они покинут замок. Вскоре после этого они выехали из замка. И Амелен некоторое время сопровождал их.

Между тем наступила ночь, и мягкий лунный свет освещал местность. Впереди всех шел пешком Амелен рядом с проводником, за ними ехал де Гравилль; д’Арманьяк ехал между Боффилем де Жюжем и герцогом де Бурбоном. На одной лошади с д’Арманьяком сидели его сыновья. Младшего отец посадил впереди себя, а старший сидел позади, держась за отца. В таком порядке они доехали до того места, где две дороги соединялись и в нескольких шагах от них был небольшой лес. Тут де Гравилль вдруг пронзительно свистнул.

«Что это?» – спросил д’Арманьяк, обернувшись, но в это мгновение Боффиль де Жюж и Пьер де Бурбон схватили его, а из лесу показались семь человек с обнаженными саблями и бросились к д’Арманьяку. «Измена!» – воскликнул последний и хотел схватиться за свой меч; но так как был стеснен в движениях сыновьями, не мог оказать сопротивления. «Жак д’Арманьяк, герцог Немурский, именем короля я объявляю вас пленником!» – сказал герцог де Бурбон. «Именем Бога, который меня слышит и будет нас судить, я объявляю вас изменником, клятвопреступником, а ваш поступок бессовестным», – отвечал д’Арманьяк.

Борьба была неравная: герцога обезоружили и связали, также связали и его сыновей. Д’Арманьяка, впрочем, связали так, чтобы он мог управлять лошадью, но он заявил, что не сделает далее ни шагу. Так как он был отличным наездником, борьба могла бы продолжиться, но его враги прибегли к самому варварскому средству, чтобы заставить герцога повиноваться. Боффиль де Жюж нанес сильный удар в лицо Жану д’Арманьяку, а де Гравилль – его брату. Желая спасти своих сыновей от подобных страданий, д’Арманьяк заявил, что не будет более сопротивляться. Затем вся группа быстро поскакала далее, ибо боялась погони из замка, и вскоре достигла гор, где ей уже нужно было опасаться преследования. Амелен, когда схватили Жака д’Арманьяка, понял, что его заступничество не принесет никакой пользы, и побежал к замку, прежде чем похитители успели его задержать, надеясь вовремя прийти с достаточным числом людей, чтобы спасти герцога и его сыновей. Герцогиня же, когда узнала о случившемся, пришла в такое отчаяние, что в ту же ночь умерла. Ее супруга отвезли сначала в замок Пьер-ан-Сиз (в Лионе), а оттуда перевели в Бастилию, где он был заключен в железную клетку. Над ним был назначен суд. К сожалению, не существует более документов, относящихся к суду над д’Арманьяком, но и тех немногих документов, касающихся этого дела, которые до нас дошли, достаточно, чтобы привести в ужас всякого.

В Бастилии д’Арманьяк узнал о смерти своей жены и о том, что его владения конфискованы. Последнее повергало его детей в нищету. Горячая любовь к ним и опасения за них более, чем его собственные страдания, побудили его написать письмо королю, в котором он просил милости себе и своим детям, но Людовик был непреклонен. Судьям, которым было поручено дело д’Арманьяка, приказали признать его виновным. Это были палачи, назначенные для того, чтобы во имя закона убить д’Арманьяка. Он был присужден к смертной казни, и казнь эта сопровождалась ничем не оправданными жестокостями. Его посадили на лошадь, покрытую черной попоной. Во время шествия на казнь д’Арманьяк постоянно просил, чтобы ему позволили проститься с детьми. Палач отвечал ему, что он их увидит. Когда герцог взошел на эшафот и ему намеревались связать руки, он оттолкнул исполнителя этого и воскликнул: «Детей моих, из сострадания, детей моих!» Палач сказал ему: «Посмотрите», и тогда он увидел, что их ведут в белых одеждах. На минуту они остановились перед эшафотом и протягивали к отцу руки. Д’Арманьяк, увидев их, воскликнул: «Дети мои, о боже! Неужели они должны погибнуть вместе со мной!» – и хотел к ним броситься, но его схватили, связали руки за спиной, завязали глаза и поставили на колени. В это время сыновей его поставили под эшафот и привязали к скамьям. Д’Арманьяку отрубили голову, и кровь его капала через отверстия между досками на его детей. Когда вся кровь вытекла, их вытащили из-под эшафота полумертвыми, водили потом по улицам и, наконец, отвели обратно в Бастилию, где поместили в такие тюрьмы, в которых нельзя было ни встать, ни лечь. Эти тюрьмы имели форму корзины. В то время губернатором Бастилии был Филипп Юилье. Он два раза в неделю приказывал привязывать их к столбу и бичевать в своем присутствии, а в три месяца раз вырывать им по одному зубу. Хотя Жан д’Арманьяк был более крепкого сложения и старше брата, но он не выдержал истязаний и скончался в умопомешательстве. Луи же д’Арманьяк был освобожден в 1483 г., после смерти короля. При Людовике XII он был в Неаполе вице-королем и пал в сражении при Сериниоле. С ним прекратился род д’Арманьяков, один из самых могущественных феодальных родов во Франции.

Этим мы и окончим рассказ о Бастилии в правление Людовика XI, полагая, что вышеизложенное дает понятие о том, что такое была Бастилия при этом короле.