Читать книгу Всего лишь ремесло - С. В. Стреляев - Страница 3

Жалобно запищав, к земле полетело необъятное дерево. В последний раз с мясистых ветвей встряхнулся снег и еще долго парил в белом киселе, оседая на упавшего гиганта.

Александр умело отскочил в сторону – увернулся от опасности, заглушил двигатель. Эхо разнесло последний крик тополя. Где-то вдалеке сотни и сотни раз отзывалась его боль, предупреждающая собратьев о грядущей беде.

– Нравишься ты мне, парень! Сколько ни смотрю, все у тебя ладно получается…. А как пни весной корчуешь! Наверное, и своя землица имеется?

– Имеется, дядь Вань, имеется….

– Молодец, но больно усталый приезжаешь.

– Дома работы хватает. Да, чтоб сюда добраться, – скромничая, Александр взрыхлил сапогом снег, – в пять утра вставать приходится. Где тут не быть усталым? В выходные подрабатываю, – подумав, добавил с плохо скрываемой гордостью и принялся за следующее дерево.

Иван оценил трудолюбие напарника, многозначительно хмыкнув. Очередное дикорастущее нашло свой конец.

– А бутыль десятилитровый зачем домой таскаешь? Водопровода нет?

– Есть-то он, есть. Да из крана ничего толкового не вытекает, вода техническая….

– Тяжеловато, конечно. Ты насчет всего этого помалкивай, – осмотрелся Иван по сторонам, убедился в их одиночестве, – узнает начальство, что в своем доме живешь да на дорогу силы тратишь, а еще по хозяйству там…, уволят без разговоров.

– Не понял.

– Это ничего, после поймешь. Знаешь.… Не переживай, скоро снег немного сойдет и от дальних остановок автобусы пойдут. Оно и понятно: навалило, успевай хотя бы в городе расчищать.

– Ну, че там, Иван, рыба идет? – прохрипел спешащий мимо человек, полностью закутанный в одежды, узнаваемый исключительно по голосу.

– Идет, идет. Куда вона денется!

– Где?!

– Да на Синем озерце окунь пошел.

– Ясно.… Ну, бувайте. Смотри, никому не болтай. Накупили электроудок…, – бросил человек на прощанье и скрылся в лесной чаще.

– Ну так, что там насчет усталости?

– Сам соображай. Говорю же, после поймешь.… С молодости надорвешься и того…

– Не умеешь ты врать…, ну, не хочешь не говори. После, так после.

– Надо бы, – неопределенно закончил Иван, зашуршав прихваченным на участок пакетом. – Держи, старуха напекла.

– С чем пирожки? – сбросив рукавицы, Александр, не дожидаясь ответа, впился в уже обработанное морозом тесто.

– С музыкой.

На зубах противно похрустывал недоваренный горох.

Сонливость рассеивалась вместе с утренним туманом, настроение ползло вгору за жадным на теплоту солнцем. Жить становилось не так гадко, а окружающие и их разговоры не выводили больше из себя.

– И от других требуешь добросовестного исполнения, – продолжал Иван свои похвалы, – ясно, что не за зарплату, какая тут зарплата…. Так и надо: взялся – делай на совесть.

Собираясь поработать, Иван затушил окурок, кряхтя, поднялся с полуразвалившегося пня и уже трижды плюнул на мозолистые руки, как у Александра зазвонил телефон. Парню пришлось расстегивать тулуп и, морщась от холода, вынимать из внутреннего кармана трубку. Смотреть на экран смысла не было: Александр и без того знал, кто на другом конце провода.

– Не знаю, почему тебе не слышно…. Работаем, – махнул напарнику рукой, разрешая пилить.

– Ну-ка! Щас я это дело быстренько, в аккурат обделаю, – глядя на Александра, Иван заразился трудолюбием и с охоткой взял в руки инструмент.

Дернул стартер. Тишину разрезал вой бензинового двигателя, по лесу пронесся рев выхлопных газов. Рысцой подбежав к дереву, резанул по стволу. Стальные зубы яростно вгрызлись в податливую древесину, запахло свежими опилками. Через секунду просвет в небе увеличился – упало еще одно дерево.

– Во как, и я еще на кой-че гожусь, – обтирая пот со лба, Иван ждал, пока парень спрячет телефон. – Глубже, к брюху засовывай. Погода, сам видишь…, враз батарейка закончится.

– Куда уж глубже! Я вот все хочу спросить, сколько тебе лет? А? – разобравшись с застежками, Александр принял инструмент – у Ивана тоже зазвонил телефон.

Мелодия на аппарате напарника была не менее тошнотворна и приелась Александру как своя собственная. И, вообще, он помнил наизусть, у кого и как именно в его окружении звонит телефон. Знал, что ответит любой, поднесший к уху трубку, кому прикажут купить хлеба, у кого спросят, зайдет ли он вечером…, и всегда одно и то же, походящее на бесконечно повторяющийся сон: опротивевший, примитивный, а потому никогда не забываемый.

– Сколько дашь? – Иван хитро прищурил глаза, хотя снег и без того ослеплял, и распознать лукавство в черных пуговицах зрачков было сложно.

Александр внимательно осмотрел еще крепкого в плечах, хорошо сложенного, уверенно стоящего на ногах, Ивана. Мысленно приплюсовал, накладывающий особый отпечаток, характер напарника, с которым они на удивление легко поладили: являясь заядлым одиночкой, парень предпочитал работать один, думать один, обедать один – все один; Иван не нарушал спокойствия, все больше молчал, а потому сразу приглянулся Александру.

– Не знаю. Вроде, стар, а вроде, и не особо.

– А так? – сбросил Иван шапку, скрывающую широкий лоб; легкий ветерок поднял редкие с проседью волосы, оголил сотни морщинок на коже.

– Одень, простудишься. Тогда почему не дед, а дядя Ваня?

– Может, не так и стар? – из-под бровей, давно сросшихся в одну кривую, посмеивались шаловливые глаза, никак не вяжущиеся с посеребренными висками.

– Да ну тебя! Устроил тут «верю-не-верю». Работать давай!

– Вот это правильно. Отработаем, денежку получим и вперед.… Покутим на славу! Уж скоро…, рука левая чешется, а народное еще никогда меня не подводило.

– У меня тоже чешется, – подхватил Александр, не верящий в приметы и постоянно высмеивающий считающих иначе, – и правая чешется, и нога, и….

– Это тебе, милый мой, помыться пора! – парировал Иван, подтверждая не только молодость своего тела. – Я тоже все спросить хочу: что за фамилия у тебя странная?

– Обыкновенная русская фамилия, Клот. Чем плоха? – пожал Александр плечами,

раскручивая инструмент и не желая больше разговаривать.

Приятнее было предвкушать вечер: сегодня им выплатят кровные, за месяц заработанные. В душе теплело, солнце припекло в спину как-то по-особому, прямо по-весеннему, и не ему одному. Раз в тридцать дней счастливые улыбки скользили по грубым лицам рабочих. Они меньше сорились, почти не ругались. Шутки из едко-колючих, оскорбляющих превращались в неназойливые, выражающие товарищеские чувства, излияния, порой вызывающие влагу на глазах. И после получки еще какое-то время царило всеобщее оживление, подпорченное изрядным похмельем. В такие дни даже Александру хотелось поговорить больше обычного, а звонки матери не так сильно раздражали. Он радостно представлял, на что и как потратит близкие деньги, и непременно надеялся отложить сотню-другую на черный день или подкопить на нечто стоящее. Но почему-то припрятанное всегда растрачивалось в течение недели, и пару сотен так и оставались одинокими, никак не желающими скапливаться в большие суммы. – Правда, сегодня нам их не видать. Сказал же директор: «Посреди недели никаких выплат». Прошлый раз помнишь…, никто толком не работал, так… полупьяными шатались…, – волновался Иван, желая девичьей памяти начальству. – Разве что, поздно вечером, дабы в обед не перепились.

– Кстати, вон он, сюда идет начальничек. Давай заводи, а то подойдет, поздоровается за руку, а после ходи, неделю ее не мой, гордись.

За приятными мыслями и тяжелой работой прошел день. Александр возвращался домой, когда уже совсем стемнело. Обратный путь оказался из-за усталости труднее, а потому и длиннее проделанного утром. Где-то вдали выли волки.

«Хорошо, что звезды и луна», – проваливаясь в глубокий снег, он прекрасно понимал сложность своих путешествий без извечных спутников неба. Не каждая ночь выдавалась ясной. Довольно часто приходилось впотьмах, подсвечивая фонариком, отыскивать узкие тропы, оставленные прохожими еще днем, к вечеру уже порядочно прикрытые свежим снегом.

Лита уехала. Отведенная им неделя подошла к концу. Клот знал, что, вернувшись, уже не застанет девушку, но слабая надежда: «Что-то не дало, помешало ее отъезду», – теплилась в простуженной душе до последнего, до тех самых пор, пока окна не встретили зияющей темнотой.

«Уехала».

Громадина дома, зловеще чернея, выделялась среди остальных понурых и приземистых построек двора – сараев, подвалов. Входить не хотелось.

– Ну как ты, дружище? Устал я сегодня. Вот посижу немного с тобою и пойду, – Александр опустился на притоптанный снег рядом с Громом.

Пес устало вылез из своего домика, улегся рядом. С минуту покопошившись, наконец, устроился поудобнее: вытянулся во весь рост, положив мордочку на колени хозяина.

Мозолистая рука опустилась на красивую шерсть. Поджав задние лапы, собака придвинулась ближе, поделилась теплом пушистого тела.

– Ты тоже устал.

Словно соглашаясь, пес повторил его тяжелый вздох, поднял голову и лизнул лицо человека.

– Сколько уже тебе?

В памяти пролетали года очень похожие один на другой, не дающие никакой зацепки к разрешению вопроса.

– В общем, немало, – сдался парень. – Да ты стар, как тот Иван. Что он имел в виду? Что я узнаю? Ты не в курсе…? Помню, как брал тебя щенком. Ты тогда еще так молоком пах. Пузатый, смешной, – жалкое подобие улыбки мелькнуло на потрескавшихся губах.

Животное, слушая воспоминания хозяина, не сводило с него печального взгляда, видимо, по-своему припоминая прошлое.

– Тявкал без умолку, – продолжал Александр, – резвился. Мимо тебя пройти боялись: не укусишь, так лапами испачкаешь. Теперь и они состарились, – аккуратно приподнял одну из передних лап Грома: все еще очень крепкие, но с множественными ранками, поросшими шерстью, со счесанными когтями, не отрастущими вновь уже никогда, они выдавали приличный возраст собаки.

– Несешь тяжкую службу, сидя на цепи. Опять не напоминаешь! – полез Александр в сумку за остатками еды.

Гром понюхал предложенный ужин.

– Да, да, можно. Тебе. Молодец!

Дождавшись разрешения, пес запустил свою мордочку в замерзшую, кусковатую массу. Расхваливая друга, Клот продолжал гладить пушистую шерсть – любоваться. Пес, поглощая еду, не забывал отвечать на прикосновения дружелюбными взмахами хвоста.

Человек медленно протянул руку к тарелке – тишина. Аккуратно отвел ее в сторону. Гром смиренно проследовал за ней к новому месту и, повторно «спросив» разрешения, продолжил утолять голод.

– Молодец.

Снова и снова сыпались одобрения на благодушного малого, который скоро привыкал к людям, имел феноменальную память и узнавал людей не только по запахам, но и по голосу и даже по походке. Привилегия же находиться рядом во время работы массивных челюстей закрепилась исключительно за Александром, что льстило последнему. Любого другого, осмеливающегося посягнуть… или пройти рядом с едой, поджидали немилосердные клыки. Во всех остальных случаях Гром оставался покладистым псом и любил людей. К примеру, Лита лишь однажды при первой их встрече была удостоена зловещего рычания….

Внезапные мысли о девушке растворили приятные воспоминания в реальности. Клот очнулся.

– Ну, да ладно, пойду спать. Еще один тяжелый день позади.

Поднявшись, Александр поскользнулся, пытаясь не упасть, ухватился за будку и очутился в сугробе вместе с отломанной дощечкой в руках.

– На днях починю.

Тихонько помахивая хвостом, Гром согласился с очередным обещанием. Тяжело ступая по сугробам, парень добрался до двери и, прежде чем зайти в дом, еще раз оглянулся на овчарку.

– Спокойной ночи. Ложись отдыхать.

Пес, «пожелав» ему того же, свернулся калачиком прямо на снегу (ему тоже не хотелось домой), прикрыл лапами нос и жалобно взвизгнув, погрузился в сон.

Очутившись на стуле в прихожей, Клот избавил натруженные ноги от промокшей обуви, напихал в ботинки газет. Взгляд уперся в развешенные на стенах плакаты неизменного содержания, как и в коридоре, как и в спальне…. На них соблазнительно, позируя, девушки с дикими, вожделенными взглядами и практически отсутствующей одеждой добивались поставленных целей – будили в мужчинах животные чувства, возбуждали страсть, стремление к наслаждениям, и все то, о чем вслух не принято говорить.

Хоть Лита и была ничем не хуже этих девушек: имела в своем арсенале такую же родинку, как у многих обладательниц прекрасных тел и смазливых личиков, и уж точно не уступала в стройности самым шикарным моделям, а также носила не менее заманчивое кружевное белье, все это для Александра было не то: она ведь принадлежала ему. К тому же парень замечал ее маленькие морщинки у глаз, царапинки на руках и не совсем такую, как мечталось, белизну кожи. Но и Лита обладала преимуществами перед плакатами: никто не рассматривал откровенных фотосессий с ее участием – их просто не существовало. Знаменитости манили Александра наготою своих тел, и ею же отталкивали от себя.

«Когда теперь увидимся», – надежда застать Литу иссякла, его встречала тишина. Вернулось знакомое одиночество, навалилась заядлая грусть.

Прохаживаясь по комнатам, Александр зажигал в каждой из них свет. Всюду чувствовалась нежилая прохлада, заброшенность. Остановившись в спальне около постели, вспомнил утро. Тишина начинала биться о стены, превращаться в гул – звенело безмолвие.

«Если бы ты не заправила постель, я бы тоже не решился». Присев на кровать, он погладил подушки, прижался к ним щекой. Они все еще издавали слабый аромат духов, но больше не хранили Литеного тепла. Зажмурив глаза, Клот услышал ее звонкий смех, нежный голос. На самом деле все оставалось мертво, печально и чересчур тоскливо.

– Ничего, я добьюсь. Мы будем вместе. Скоро, очень скоро расстояния для нас перестанут существовать. Добьюсь! Тогда как решим: захочешь ко мне переедешь или я к тебе, а может, и вовсе в другой город переберемся, подальше от прошлого. Что угодно, ведь деньги станут не проблемой. Нуждаться ты ни в чем не будешь.

Александр так думал и так говорил Лите несколько лет подряд. В ответ девушка молчала. Наверное, сомневалась в правдивости его заявлений. Да парень ее за это и не винил: сам часто не верил в себя, свой успех. Да и как на него надеяться, ничего не предпринимая, а лишь мечтая об осуществлении задуманного?

Забыв раздеться, Клот бросился к письменному столу. По пути включил телевизор, нашел музыкальный канал: с песнями казалось веселей. Схватил исписанные неделю назад листы. Жадно вчитываясь, он торопился нагнать упущенное за время оправданного безделья – ведь у него гостила Лита, и все внимание уделялось ей. Не вдумываясь, не вникая в смысл, Александр пробегал по строчкам глазами – все получалось довольно сносным, порою идеальным. Часто отвлекаясь, вслушивался в понравившуюся песню, бежал в зал посмотреть клип. Затем нехотя возвращался к покинутой работе. Снова читал, нежно поглаживал стопки «перепачканной бумаги», останавливался, выходил курить, опять возвращался, продолжал…

Радость от уже достигнутого переполняла душу, клокочущая энергия убеждала в реальности больших свершений, обещала силы и успех на любом поприще.

«Может, после и сценарии к своим книгам попросят написать. Справлюсь. Снимусь в главной роли – получится. Попробую писать во всех жанрах, и стихи не забуду, а может, даже эротику приплюсую», – ускоряя мысль, он летел по накатанной мечтами дороге, и ее бесконечная широта представала знамением, подтверждающим правильность выбранного пути.

Уходя в сказку, Александр забывал о причинах и видел только следствие. Крутясь на стуле, рассматривал недостаточно большие комнаты своего дома. Обдумывал, как расставит приобретенную благодаря творчеству новую мебель и технику, решал, где именно во дворе разобьет красивый газон, из чего построит беседку. Дело оставалось за малым….

С такими мыслях пришла глубокая ночь. Около двенадцати Александр закончил толком не начатые дела и, по обыкновению, заскочил на ежедневно посещаемый им сайт: просмотрел последние решения правительства, видящего своей основной задачей ухудшать благосостояние людей, повозмущался на запланированный рост цен, ознакомился с другими новостями, безуспешно поискал продолжение любимого сериала о звездах. «Когда же уже…?» – бурча себе под нос проклятия, Александр пытался угадать дальнейшее развитие сюжета, затем подошел к полке с дисками. Несмотря на позднее время, привычка брала свое: перед сном обязательно нужно расслабиться – хоть десять минут посмотреть, не важно что. Большая часть из отведенных десяти минут уходила на выбор фильма. Все они казались интересными, по меньшей мере, занятными, нередко дающими толчок к написанию нового рассказа. Но стоило ему нажать «Play», и интерес тут же пропадал. Старые картины и близко не стояли с современными. Они только в памяти Александра оставались увлекательными – дань прошлому, ностальгия; и любовь он испытывал не к фильмам, а к временам, в которые, по случайности те были отсняты. Былое являлось красивой сказкой, и все, способное пробудить память, протянуть к ней нить, являлось таким же…. Большинство записанного так и пылилось на полках, ни разу не попав в проигрыватель.

– Пусть будет. Может после когда-нибудь…, – говорил Клот, прекрасно понимая, что никогда не настанет этого самого «когда-нибудь».

Из соседней комнаты доносилось мерное жужжание вентиляторов, напоминающее о работе, остановленной и брошенной вдруг.

«Завтра», – сказал парень, включил фильм и направился к постели. Он так долго жил один, что уже привык разговаривать сам с собой. И, если случалось остаться в гостях на ночь, забывшись, Клот нередко выкрикивал целые фразы, неизвестно кому предназначенные. На утренние смешки хозяев приходилось изворачиваться, врать: «Во сне разговариваю», – объяснял он срывающиеся задолго до прихода сновидений слова.

В безмятежную дремоту врывалась весна, приносила синее небо с причудливыми барашками облаков. Возвращался отец, уводящий его за руку в лес, туда, где прозрачный, быстрый ручеек с чистой вкусной влагой, поросший по берегам пышной травой, ароматными цветами, кружащими голову; садящееся, украденное темнотой, солнце, поселившийся в зарослях мрак; приветливые кусты и деревья, безобидные днем, на закате пугающие своей чернотой; ветер, раскачивающий их стволы, жуткими щупальцами шевелящиеся длинные тени – все вокруг мерещилось враждебным, иным….

Они шли дальше, папа начинал что-то грустно и вдохновенно читать, слова крепли, напитывались смыслом. Мальчик еще не разбирал их целиком, но уже догадывался о скрытой в них тайне… Еще немного и он услышит их:

Звонкая трель вырвала ребенка из леса, заставила мгновенно повзрослеть.

– Да, мам.

– Ты с работы домой добрался?

– Уже сплю.

– Небось, опять ноги вымочил? Купи себе нормальную обувь.

– Деньги дадут, куплю. Я сплю…, – взмолился парень, призывая к тишине.

– Ладно, завтра позвоню, отдыхай…. Лита уехала? – услышал он за секунду до отключения вызова и ответить уже не успел.

«Лита! Она с каждой минутой дальше и дальше. Спит, наверное. Или смотрит в окно на бесконечные фонарные столбы, проносится мимо чьих-то жизней», – Александр попытался представить любимую в купе мерно покачивающегося вагона, угадать ее мысли.

«Позвоню», – взглянул на часы. Полночь – предупреждали они. С минуту посомневавшись, отложил телефон в сторону.

Взяв с полки первый попавшийся диск, уселся на диван. Под ногами раздался мягкий шелест. Не зажигая лампы, поднял смятый обрывок бумаги. Слабого мерцания экрана хватало – Александр без труда разбирал красивый почерк девушки: «Люблю тебя. Звони почаще и не думай ни о чем. Ты мне нужен какой есть», – грустно улыбаясь, перечитал он несколько раз.

«Почему сразу не позвонил?»

Спустя несколько минут начинали слипаться глаза, но Клот не спал. Нужно было встать, прекратить бессмысленное лежание на диване и выключить телевизор. Борясь с оцепенение, он все же прошелся за пультом до тумбочки, прервал давно не воспринимаемые им сцены.

Ночь выдалась тихая, не слишком морозная. Александр постоянно просыпался охваченный мутными снами из детства. Они беспокоили душу и не признавались, почему щемят, чем тревожат. Тонкая нить ответов то и дело ускользала от сознания, оставляя горький осадок. Пробуждаемые грезами воспоминания относились к давно ушедшему, когда Александр еще верил в будущее, а не рассматривал осколки своей мечты. Это после пришло разочарование, и ждать стало нечего, но остались стихи, неизвестно, откуда приходящие: толи он сам их сочинял, толи где-то слышал и запомнил, а быть может, их продолжал читать отец, уводящий все дальше и дальше ребенка в лес.

Приподнимаясь в постели на локтях, Клот смотрел в окно: туда, где заливаемый луной, дремал Гром. Припускался мелкий снежок, мягко ложился на лохматую шерсть. Снежинки покрупнее не таяли от тепла его тела и понемногу укрывали пса одеялом, придавая ему особую живописность. В желтых отблесках небес переливались кристаллики льда, повисшие в воздухе. Призрачный снег оживал, забавлялся, танцевал на спящем животном. Иногда, обеспокоенный далеким звуком, Гром вскакивал и подолгу вслушивался, его службу никто не отменял. Убедившись в отсутствии опасности, он зло вгрызался в цепь, пытаясь ее перекусить. Рвался из стороны в сторону в надежде разорвать кольца или ошейник. Мимо по улице пробегали свободолюбивые дворняжки, умело шныряющие носами под снегом, выискивающие пропитание. Они быстро съедали найденное и шли дальше. Скрывались за поворотом, уходили в свои неведомые дали. Лай срывался на вой – Гром, завидовал им всем сердцем, осознавая, как мал его собственный мир, состоящий из полуразвалившегося дома и возложенной на него обязанности, скрепленной внушительной цепью. За лишения ему, конечно, причиталась награда – две миски каши в день – невкусной, едва поддерживающей жизненные силы, еды. Вскоре, не являясь глупцом, прекрасно понимая, что за поворотом улицы для него ничего нет, Гром обретал покой. Приспосабливаться к новому было поздно.

Сон пропал. Нащупав под подушкой пульт, Александр снова включил телевизор. Вставать и идти к письменному столу не хотелось. И опять внезапные мысли прерывали сюжет фильма, затем неожиданно отступали в никуда, возвращая к событиям на экране.

«Куплю новую цепь на пилу, а то когда еще выдадут. Старой работать уже мочи нет…, жует дерево. Ах ты! Забыл смазать жиром», – подскакивал парень в постели и тут же улаживался обратно. – Завтра с утра…. Быстрее бы утро. Ржавеет. Может сейчас сходить? Да кто ж пустит? Охрана прогонит. Ночь. Скорее бы утро».

Стоило прикрыть глаза и перед ними вставали площадки, усеянные почерневшими пнями, мерещились новые участки деревьев, которые еще только предстояло вырезать.

«За каждое я получаю по двадцать.… А если постараться, смогу валить тридцать в смену. Это ж сколько денег!» – подсчеты будоражили, вливали в тело адреналин, мешали уснуть. Хотелось прямо сейчас приступить к работе. «Завтра же выходной, никак не смажу, – вырывала из подступающей дремоты тревожная мысль. – Может сходить, пустят? Нет. С утра еще на стройку, до обеда точно не успею, а после не пустят», – оставалось одно – смириться и, сожалея о загубленном инструменте, дожидаться вторника. Но все обстояло не так уж и плохо, утешение нашлось быстро – на строительной площадке также пришло время зарплаты: «А значит, к часу дня буду на рынке…».

– Далось мне смотреть допоздна, – утром все повторялось вновь.

Он пытался припомнить, что смотрел накануне, искал оправдания своему недосыпанию. Его не было. Большая часть предыдущей ночи прошла за механическим перелистыванием каналов и в пустых мечтаниях.

Превозмогая сопротивление желудка, Александр как всегда выпивал противный кофе и шел в темноту. Во время ежедневной, а потому успевшей превратиться в бесконечный путь, дороги тишина ненавязчиво наполняла голову мечтами (если, конечно, погода оказывалась тихой, и не требовалось отдавать все силы на преодоление ее капризов). Видения, порою яркие и красочные, иногда скупые и одеревеневшие, врезались в его мир, разрастаясь, вытесняли из него обыденность. Клоту представлялись выгоды, сулимые достижением цели; время, когда отпадет необходимость ежедневной борьбы со стихией, недосыпанием, извечной потребностью куда-то идти, кому-то подчиняться. Снова и снова Александр вспоминал, как вчера удалось, пусть и немного, посидеть за письменным столом. Он перебирал, сравнивал свои повествования с давно прочитанными, являющимися образцами высокого. Сегодня думалось, что и у него получается.… Одна за другой вспоминались удачные фразы собственного сочинения: «Вскоре будут спорить, обсуждать меня».

Александр видел победу, достигнутую ради Литы, рухнувшие благодаря всеобщему признанию преграды. В подробностях проступал их будущий дом, подмечалась каждая мелочь шикарного интерьера – совместного счастья: бассейны, блестящие автомобили, цветочные поляны, разбитые перед окнами. А после – смерть. Конечно, он уйдет первым, оставив все накопленное Лите – немалые богатства. Затем докучливые журналисты, откроют ей любимого в новом свете, покажут настоящего, доселе неизвестного Александра. Тогда девушка задумается, с кем разделила судьбу, воспылает гордостью с примесью сожаления (поздно поняла, недооценила, не сделала большего для его обожания), станет рассказывать миру, как Александр творил, какое лицо! Грусть и целеустремленность, боль за весь мир отражались в его глазах во время бесчисленных часов, проведенных гением за письменным столом. Всем откроется, как за внешней простотой скрывался тот великий, ушедший в века, но вселившийся в сердца и память навсегда. Те же, кто посмеивался и не верил в его талант, прикусят свои злые языки. Естественно, будут сравнивать достигнутый им триумф, гремящий по всему миру, со своими мизерными победами, о которых никто и не знает, которые ничего не значат и вообще никому не нужны. Завистники проживут для себя; так себе проживут. А он будет жить для других, и жить красиво, ни в чем себе не отказывая.

Он так же видел собственные похороны, не ясно как, да Клот и не задумывался о подобных тонкостях; им не отводилось места среди посетившей романтики смерти. Благоговейно наблюдал товарищей, торжественно несущих его гроб; как позади с опущенными головами бредут тысячи и тысячи поклонников. «Каков гений…, один на столетие бывает», – перешептываются знакомые критики и писатели. Молча, в слезах идут женщины, девушки. Они оплакивают его по-своему, убиваются, что не долюбили, чего-то ему не додали.… Молят всевышнего о втором шансе, но уже поздно. Многие замечают на торжественно-спокойном лице Александра, застывших в мягкой улыбке устах таинственную печать, такую же, как на лицах великих поэтов в предсмертный час, отправившихся в вечность, ставят его рядом с ними, а порой даже выше и значимее…. Надрывается оркестр, рыдания толпы усиливаются. Кто-то, не сдерживая слез, произносит душевную речь. Превозносит погибшего, укоряет живых – не уберегли, не оценили. Но каждый верит, что Клот не помнит зла, иначе великие люди и не могут, они высятся над обычными смертными, прощают им их пороки и ошибки….

Представляемая картина оказалась настолько реальной, что Александр на минуту в нее поверил, стало тяжело дышать, он искренне желал, чтоб все так и случилось. Так отрадно оказалось воображать свой уход из жизни, чувствовать, как, наконец, признают тебя несправедливо обиженным, пожалеют и оценят.

Затем он возвращался к живым, ведь страсть как хотелось взглянуть на лица своих бывших в тот момент, когда, развернув газету, они заметят его фото – и везде трубят исключительно о нем, чтят его гений. Или, еще лучше, вернется ребенок из школы и за выполнением домашних заданий прочтет стихи Александра. Взглянув на строгий портрет в учебнике, ОНА спрячет нечаянные слезы, раскается в совершенных когда-то ошибках: «Ребенок мог быть и от Александра, а не от этого храпящего, в дым пьяного мужика на диване…».

Подбодренный очередной порцией радужных эмоций, Клот бойко шагал вперед, надеясь на скорые и легкие победы. Ожидания счастья делали мир восхитительным, переполненным высокого смысла. Вся планета, каждый человек в отдельности крутились вокруг него, существовали и создавались только для него. Естественно, покидаемый им на время поселок переходил в режим ожидания, а оставленные в нем люди засыпали. Казались, невозможны их разговоры, которых он не услышит, какие-то их дела, о которых ему не узнать. Александр искренне верил в это заблуждение и недоумевал, если по возвращении с работы замечал свежевыкрашенное соседское окно или новосрубленный амбар. Как что-то могло появиться в его отсутствие? Как все вокруг способно жить без его участия? А уж тем более каким образом мир останется на месте и не померкнет после его ухода? Из области фантастики кручение механизмов Вселенной во время остановки его собственного сердца.

Клот верил…. Он так долго мечтал о признании, что надежда уже не могла умереть, ей оставалось крепнуть, перерастать в уверенность, ничем не подкрепленную, но непременно осуществимую. «Что-то должно вскоре случиться, и случится именно хорошее», наконец-то вырывающее его из пасти гнетущей нужды…

Незаметно утихали возвышенные мечты, аккуратно подступалась повседневность. Мысли устремлялись к насущным проблемам, выискивали решения для ежедневного существования: «Приготовить обед, починить Грому будку…». Замечая, что думает о мелочах, Клот одергивал себя, злился: «Хватит. Растрачиваю энергию…. Где тут великое? Ну что из сделанного мною за последние десять лет, да за всю время, вспомнят спустя столетие!? Думать противно об этих никчемных делах, они призваны сжигать меня в ничтожном прозябании».

Александр сопротивлялся, отказывался от реальности…, но стоило ему на мгновенье ослабить контроль и она, таща за собой скупость, возвращалась обратно.