Читать книгу Избранные рассказы - Саадат Хасан Манто - Страница 7

Спустя примерно пару лет после раздела 1947 года правительствам Индии и Пакистана пришло в голову осуществить обмен умалишенными – подобно тому, как обмениваются преступниками. Иными словами, мусульмане, пациенты сумасшедших домов в Индии, подлежали депортации в Пакистан, а индийцев и сикхов из психиатрических лечебниц Пакистана должны были отправить в Индию.

Трудно сказать, насколько необходимо было такое решение. Тем не менее после всестороннего обсуждения на нескольких научных конференциях оно получило поддержку, необходимую для его осуществления. Завершив все формальности, назначили день обмена. Мусульмане, у которых в Индии были близкие родственники, могли остаться, прочие подлежали принудительной отправке через границу. В Пакистане дело обстояло несколько проще. Практически все индийцы и сикхи давно покинули территорию этой страны. Однако тех немногих, которые еще жили в Пакистане, должны были передать индийским властям.

Не могу ничего сказать про Индию, но здесь, в Лахоре, известие о скорой депортации распространилось среди пациентов местной психиатрической лечебницы и вызвало настоящий переполох, послужив причиной для нескольких примечательных историй.

Сумасшедший мусульманин, являвшийся постоянным читателем издававшейся на урду ежедневной газеты Zamindar, на вопрос собрата по несчастью, что же такое Пакистан, немного подумав, ответил:

– Как ты можешь этого не знать? Место в Индии, известное производством бритв, которыми режут горло.

Товарищ, видимо, удовлетворился ответом и больше не стал задавать вопросов.

А один спросил у своего друга:

– Сардарджи, почему нас депортируют в Индию? Мы ведь даже не знаем их языка.

– Я прекрасно понимаю их язык, – самодовольно ухмыльнулся сардарджи, – но лишь при быстрой речи. Хорошо, что эти чертовы индийцы тараторят с дьявольской скоростью!

Совершая утреннее омовение, некий сумасшедший мусульманин закричал: «Пакистан Зиндабад!» – с таким неистовым рвением, что поскользнулся, упал на пол и потерял сознание.

Не все пациенты желтого дома действительно были умалишенными. Дабы избежать виселицы, многие убийцы через своих родственников подкупали нужных чиновников и признавались невменяемыми, после чего смертный приговор заменяли принудительным лечением. Разумеется, у таких душевнобольных было вполне реальное представление о происходящем в мире. Они знали, что Британской Индии больше не существует, почему образовался Пакистан. Однако новость о предстоящей депортации застала врасплох. Газеты об этом почти ничего не писали, а служащие психиатрической лечебницы были по большей части малограмотными и не могли ничего толком рассказать пациентам. С реальными больными дело обстояло намного хуже. Доподлинно было известно, что некий великий человек, именовавшийся Мухаммедом Али Джинной, добился создания для мусульман отдельной страны, которую нарекли Пакистаном.

Из-за нехватки объективной информации эти несчастные люди пребывали в состоянии глубокой растерянности, гадая, где именно располагается их лечебница – в Индии или в Пакистане? Если они сейчас в Индии, где тогда начинается территория Пакистана? Если они сейчас в Пакистане, почему еще совсем недавно были в Индии? Как могло случиться, что, будучи в Индии и никуда не перемещаясь, они вдруг очутились в Пакистане?

Один умалишенный оказался настолько сбит с толку, что у него случилось окончательное помутнение рассудка. Как-то раз, подметая улицу и думая об упомянутой проблеме, он внезапно отбросил метлу в сторону, забрался на дерево и около двух часов держал перед случайными прохожими вдохновенную речь, посвященную тонкостям индо-пакистанских отношений. В ответ на уговоры санитаров спуститься он вскарабкался еще выше и сделал такое заявление:

– Я не хочу жить ни в Индии, ни в Пакистане. Я построю свой собственный дом прямо здесь, на этом дереве.

Лишь совершенно замерзнув, он все же спустился и со слезами на глазах принялся обнимать знакомых сикхов и индийцев. Мысль, что в скором времени им придется уехать в Индию, оставив его тут одного, разрывала сердце этого человека.

Поднявшаяся шумиха окончательно свела с ума бывшего радиоинженера с дипломом магистра, тихого, замкнутого мусульманина, любившего подолгу гулять в одиночестве. Сняв одежду, он совершенно голый принялся бегать по улице.

Тучный мусульманин из Чинота, бывший некогда активным деятелем Мусульманской лиги и мывшийся по пятнадцать или шестнадцать раз в день, внезапно отказался от водных процедур. Поскольку его звали Мохаммедом Али, он заявил, что является не кем иным, как Мухаммедом Али Джинной. Следуя его примеру, один сикх объявил себя Мастером Тара Сингхом, лидером сикхов. Их столкновение вполне могло привести к кровопролитию. Но прежде чем они смогли предпринять какие-либо реальные действия, главный врач признал обоих сумасшедших особо буйными пациентами и их принудительно поместили в изолированные одиночные палаты.

Среди душевнобольных был индийский адвокат из Лахора, тронувшийся умом в силу безответной любви. Он испытал настоящий шок, узнав, что Амритсар, где жила его возлюбленная, стал частью Индии. Из уст этого человека сыпались постоянные ругательства в отношении всех индийских и мусульманских политиков, пришедших к соглашению разделить Индию на две части, сделав, таким образом, его любовь индианкой, а его – пакистанцем. Когда переговоры об обмене подошли к концу, несколько сумасшедших постарались взбодрить своего товарища, сказав, что теперь он сможет отправиться в Индию, в тот самый чудесный город Амритсар, где живет дама его сердца. Однако внезапно выяснилось, что молодой юрист не очень-то и хочет уезжать из Лахора, не будучи уверенным в том, что сможет наладить успешную адвокатскую практику в Амритсаре.

В палате для европейцев располагались два англичанина с индийскими корнями. Когда им сообщили, что Великобритания признала независимость Индии, они принялись часами обсуждать проблемы, с которыми им предстояло столкнуться. Упразднят ли отделение для европейцев? Сохранят ли завтраки? Будут ли им давать вместо нормального хлеба презренные индийские чапати?

В лечебнице также имелся один сикх, которого поместили сюда около пятнадцати лет тому назад. Он мог часами бормотать всякую бессмыслицу в духе: «Наверху гур гур пристройка бай дхаяна мунг дал лалтаин». Санитары утверждали, что за все эти годы он ни разу не сомкнул глаз ночью и никогда не ложился в постель. Даже днем, когда сон все же одолевал его, этот пациент предпочитал спать стоя, прислонившись спиной к стенке. От постоянного стояния его ступни распухли, а икры посинели, однако, несмотря на испытываемую агонию, он наотрез отказывался прилечь хоть на минуту.

Сикх самым внимательным образом слушал все разговоры об обмене умалишенными между Индией и Пакистаном, а когда кто-то спрашивал его мнение по этому вопросу, он с серьезным видом отвечал: «Упер гур гур аннекс бай дхаяна мунг дал правительства Пакистана».

Вскоре он начал именовать пакистанское правительство Тоба-Тек-Сингх – в честь своего родного города. Затем принялся постоянно спрашивать, где сейчас находится Тоба-Тек-Сингх. Однако никто не мог дать исчерпывающего ответа. Некоторые пытались ему помочь, но с первых же слов начинали путаться. Княжество Сиалкот, всегда считавшееся индийской территорией, каким-то образом вошло в состав Пакистана. В подобной обстановке казалось, что даже располагавшийся в Пакистане Лахор вполне может перейти под власть Индии. Да что там Лахор. Кто знает, может, завтра вся Индия вдруг станет Пакистаном? И вообще, разве можно было с уверенностью утверждать даже то, что оба этих государства не исчезнут завтра с лица Земли? Все было крайне запутанно.

Сикх был принципиальным противником бритья и стрижки, мылся тоже довольно редко. Из-за этого он имел весьма устрашающий вид. Однако на деле этот несчастный был совершенно безобиден. За пятнадцать лет, проведенных в лечебнице, он ни разу ни с кем не поссорился.

Старые служащие больницы помнили, что когда-то пациент их учреждения был состоятельным человеком, которому принадлежал крупный земельный надел в Тоба-Тек-Сингхе. Затем он внезапно сошел с ума. Родные привезли его в желтый дом закованным в цепи и оставили там. Раз в месяц кто-то из них обязательно приходил его навестить. Так продолжалось на протяжении многих лет, вплоть до начала индо-мусульманских волнений, после которых визиты родственников прекратились.

Его звали Башан Сингх, но все почему-то обращались к нему не иначе, как Тоба-Тек-Сингх.

Он никогда не знал, какой сегодня день, месяц и сколько лет ему довелось провести в лечебнице. Тем не менее этот человек каким-то сверхъестественным чутьем угадывал, когда к нему должны были прийти посетители, о чем всегда заблаговременно извещал санитаров. В подобные дни он долго принимал ванну, тщательно расчесывал волосы, обильно нанося на них гель, и неизменно надевал чистую одежду. Если близкие люди спрашивали его о чем-то, он хранил молчание или выкрикивал какую-нибудь бессмыслицу вроде: «Наверху гур гур аннекс бай дхаяна мунг дал лалтаин».

У Тоба-Тек-Сингха была дочь. За пятнадцать лет она успела стать взрослой девушкой, милой и привлекательной. Тоба-Тек-Сингх не узнавал ее. Еще будучи ребенком, она горько плакала, глядя на обезумевшего отца, и, даже повзрослев, не могла сдержать слез при встрече с ним.

Не получив ответа на свой, казалось бы, простой вопрос – где находится Тоба-Тек-Сингх? – больной стал нервничать. И без того тревожное состояние, вызванное отсутствием посетителей, заметно усилилось на фоне этой проблемы. Он очень скучал по своей семье, по подаркам, которые ему приносили, по участию, с которым родственники вели с ним беседы. Он был непоколебимо уверен, что уж они бы точно смогли ему поведать, находится Тоба-Тек-Сингх в Индии или в Пакистане – ведь сикху казалось, что близкие навещали его, приезжая именно из Тоба-Тек-Сингха, родимого края, где у него была своя собственная земля…

Один умалишенный считал себя богом, и Башан Сингх решил обратиться к нему с мучившим его вопросом. Внимательно выслушав собрата по несчастью, этот человек в свойственной ему манере одарил визитера раскатами громкого смеха:

– Его нет ни в Индии, ни в Пакистане. Его вообще сейчас не существует ни в каком месте, ибо я до сих пор не принял окончательного решения, где ему лучше находиться.

Башан умолял человека, называвшего себя богом, сделать необходимые распоряжения и решить этот вопрос. Увы, бог был сильно занят иными делами. В конечном счете терпение Башана Сингха подошло к концу, и он разразился бранью:

– Наверху гур гур пристройка мунг дал гуруджи да Хальса и гуруджи ки фатеходжо болей со нихал сат шри акал! – На деле это означало: «Ты не отвечаешь на мои молитвы, потому что являешься мусульманским богом. Если бы ты был сикхским божеством, наверняка бы помог мне!»

За несколько дней до того, как должен был состояться обмен, его пришел навестить один мусульманин из Тоба-Тек-Сингха, с которым они некогда были хорошими друзьями. Ранее он никогда не посещал лечебницу, в которой содержался старый товарищ. Увидев посетителя, Башан Сингх не признал в нем своего давнишнего приятеля и попытался скрыться, но санитар преградил ему дорогу:

– Этот человек пришел именно к тебе. Его зовут Фазал Дином, он твой друг.

Башан Сингх украдкой взглянул на Фазал Дина, после чего принялся без остановки что-то бормотать себе под нос. Фазал Дин примирительно положил ему руку на плечо.

– Я давно собирался тебя навестить, – произнес он, – но все как-то не хватало времени. Твоя семья здорова и благополучно переехала в Индию. Я помогал им всем, чем только мог. Твоя дочь, Руп Каур…

– Дочь Руп Каур, – машинально повторил Башан Сингх, что-то смутно припоминая.

– Да, она здорова, ей ничто не угрожает, твоя дочь уехала вместе со всеми, – сказал Фазал Дин, немного поколебавшись.

Бишан Сингх хранил молчание, и Фазал Дин продолжил свою речь:

– Твоя семья хотела, чтобы я удостоверился, что с тобой все в порядке. Вскоре ты отправишься в Индию. Передай, пожалуйста, от меня нижайший поклон брату Балабир Сингху, брату Вадхаве Сингху и сестрице Амрит Каур. Сообщи брату Балабир Сингху, что у Фазал Дина все хорошо. Две бурые буйволицы, что он оставил, живы и здоровы. Они родили по теленку, к несчастью, один из них помер… Скажи, что я скучаю и часто думаю о них, скажи, если я могу им хоть чем-то помочь, достаточно написать мне об этом, я тут же сделаю все, что в моих силах… Вот, я тут принес тебе немного слив.

Башан Сингх молча взял подарок и передал его санитару:

– Где Тоба-Тек-Сингх? – спросил он.

– Как это где? Там же, где и всегда.

– В Индии или в Пакистане?

– Вроде бы в Индии… нет, нет, на самом деле в Пакистане.

Не сказав больше ни единого слова своему старому товарищу, Башан Сингх быстро ушел, что-то недовольно бормоча себе под нос: «Вер гур гур пристройка бухта дхьяна мунг дал в Пакистане и в Индии дур фиттей маун».

Наконец все приготовления подошли к концу. С обеих сторон произошел обмен списками умалишенных, подлежавших депортации, после чего было назначено точное время для обмена уже самими пациентами.

Холодным зимним вечером сопровождаемые полицейским конвоем грузовики с сумасшедшими индийцами и сикхами выехали с территории психиатрической лечебницы Лахора, направившись в сторону границы. Дабы устранить любые формальные препятствия, на границе присутствовали высокопоставленные чиновники. Стороны встретились на контрольно-пропускном пункте Вагах, подписали документы, и передача началась.

Как оказалось, вытаскивать сумасшедших из грузовиков и передавать через таможню – дело весьма утомительное. Одни наотрез отказывались покидать машины, другие разбегались, третьи буйствовали, срывая с себя одежду. Они ругались, пели, дрались друг с другом. Несколько человек принялись плакать. Кругом царил настоящий хаос. Сумасшедшие женщины, которые также подлежали обмену, вели себя еще более шумно, чем мужчины. Как назло, в это время холода ударили с такой силой, что многие клацали зубами.

Казалось, большая часть умалишенных выступала категорически против всей этой затеи. Им было совершенно непонятно, почему их хотят насильно увезти в какое-то далекое место. Началось скандирование лозунгов «Пакистан Зиндабад!» и «Пакистан Мурдабад!» Лишь своевременное вмешательство должностных лиц предотвратило серьезные столкновения между сумасшедшими мусульманами, индуистами и сикхами, славшими благословения и проклятья в адрес Пакистана.

Наконец дошла очередь до Башана Сингха. Чиновник громко произнес его имя, чтобы отметить в реестре, но он не торопился с ответом:

– Где Тоба-Тек-Сингх? В Индии или в Пакистане?

– В Пакистане, конечно, – рассмеялся офицер.

Услышав это, Башан Сингх развернулся и побежал в сторону своих товарищей. Пакистанские пограничники устремились вслед за ним и попытались вернуть, но Башан Сингх не дал им этого сделать.

– Это Тоба-Тек-Сингх, – объявил он, – над гур гур пристройкой бе дыхана мунг дал Тоба-Тек-Сингх и Пакистан.

Вновь и вновь ему терпеливо объясняли, что жители Тоба-Тек-Сингха уже находятся в Индии, а те, кто еще не уехал, скоро там окажутся. Но эти увещевания не привели ни к какому результату. На своих опухших ногах он стоял на земле с такой твердостью, что казалось, будто в мире нет силы, способной сдвинуть его с места.

Вскоре сотрудники таможенной службы, у которых и без того было много дел, оставили его в покое. Так он простоял на протяжении всей ночи.

С первыми лучами рассвета Башан Сингх издал ужасающий крик. Когда все бросились к нему, человек, вот уже пятнадцать лет твердо стоявший на своих ногах, рухнул, словно подкошенный. С одной стороны за колючей проволокой находились сумасшедшие из Индии, а с другой стороны, за такой же колючей проволокой, находились сумасшедшие из Пакистана. Между ними на клочке земли, у которого не было имени, лежал Тоба-Тек-Сингх.