Читать книгу Запомни меня навсегда - Сабин Дюран - Страница 6

Лиззи

– Ясное дело, если бы я могла выбирать, то предпочла бы труп.

Кроме шуток! Вчера меня вызвали на происшествие в ресторане «Тадж Махал» – какой-то умник откусил своему приятелю ухо. Так пока я снимала показания, этот парень согнулся пополам и заблевал мне все ботинки! Саму едва не вырвало! У вас такое случалось? Когда другого тошнит, меня тоже выворачивает.

Морроу, мой инспектор-психолог, сидит за кухонным столом. Перед ней чашка чая, но она к ней и не притронулась. Она вжимает голову в плечи и держится руками за живот, чтобы изобразить свои незабываемые впечатления.

Они сидят уже не меньше часа и болтают без умолку. А от меня осталась лишь бледная тень. Я их почти не слышу.

Домой я вернулась уже в темноте, в девятом часу. Джейн ждала у порога, вышагивая перед дверью взад-вперед, чтобы согреться. Морроу приехала следом за мной. Хотя она и не официальный соцработник, зато в отличие от меня располагает необходимыми ресурсами – инспектор все-таки! Это может пригодиться.

Она ни на минуту не замолкает. Так было и в ту роковую ночь, когда она постучала в мою дверь. Тогда ей было всего двадцать пять. Даже представить не берусь, каково ей приходится. Морроу несла полнейшую чушь вроде того, что она в тот день ела, что говорила или думала ее мать. Поначалу мне хотелось закричать, настолько глупой казалась мне эта болтовня. За последний год она купила собственную квартиру, похудела на пять фунтов и коротко постриглась. Теперь я понимаю, что она делает. Это стратегия борьбы со стрессом. Так она снижает накал эмоций.

В прошлом месяце ее шеф, инспектор полиции Периваль, читал в нашей школе лекцию по интернет-безопасности, и я сказала ему, что восхищаюсь Морроу, тем, как она сохраняет спокойствие при любых обстоятельствах. Он презрительно фыркнул и заявил, что молодые офицеры сострадают потерпевшим гораздо глубже, чем более опытные сотрудники. Он так и выразился: сострадают.

Морроу пришла, хотя сегодня у нее выходной.

– Ты смеешься?! – восклицает она. – Я чуть не рехнулась со скуки! Заняться нечем, по телику только «Антикварные гастроли»[2]. Выбор был невелик: либо приехать к тебе, либо позвонить маме.

– Ухо-то удалось спасти? – Джейн кладет руку мне на колено.

На ней платье в стиле пятидесятых и чулки в сетку. Похоже, собиралась приятно провести вечер. Джейн похлопывает меня по коленке, чтобы показать: она про меня не забыла.

– Официант сунул его в пакет с замороженным горошком. Кто мог подумать, что в индийском ресторане есть зеленый горошек! Кстати, индусы кладут его в матар панир[3]. Короче, отправили парня в реанимацию, и дело с концом! – Морроу берет чашку, отпивает и ставит обратно на стол. – Поразительно, сколько крови натекло из одного уха. Правда, не так много, как на прошлое Рождество, когда пострадавшего огрели замороженной индейкой. И все равно гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Причем кровь была самая настоящая, а не красная краска.

Она заговорщицки подмигивает, я опускаю голову. Внезапно на меня накатывает усталость, словно богатый на события день растянулся до неимоверных пределов, и с тех пор, как я позвонила Джейн и сообщила, что возвращаюсь, что непременно буду останавливаться и набирать ее каждые полчаса, прошли не пара часов, а пара дней. Какой-нибудь час, который я просидела, трясясь мелкой дрожью на кухне с Джейн и Морроу, по чьей просьбе полиция проверила студию Зака, показался мне длиною в несколько дней. Наконец они перезвонили и вынесли свой вердикт: на стенах не кровь, а краска. Вероятно, в студию вломились с целью грабежа, хотя вроде бы ничего не пропало…

Я сижу, не поднимая головы. На мне старая мамина юбка. Она грязная, в пятнах травы и следах собачьих лап. Когда я успела испачкаться? У дерева на месте аварии или пока бежала с холма сегодня утром? Снимаю с плеча побег ежевики. Под свитером – рубашка Зака. Та самая, с чернильным пятном. Надо снова попробовать отстирать. На ногах резиновые сапоги. Неужели я вела в них машину?! Как же я переключала скорости и нажимала на тормоз? Морроу меня за это точно не похвалит. Не хочу ее сердить. Только не сейчас.

– Лучше бы ты дождалась, пока я за тобой приеду! – восклицает Джейн.

Я качаю головой.

Она улыбается и трет мою щеку. Наверное, там красная помада с ее губ. Я глубоко вздыхаю и оглядываю кухню. В раковине грязная посуда от вчерашнего завтрака. На столе крошки. С тех пор как умер Зак, я особо не слежу ни за кухней, ни за квартирой вообще. Деревянные панели побурели, возле мусорного бака засохшие брызги и пятно от чайного пакетика, брошенного мимо. Нужно устроить уборку.

– Вы обе думаете, что я сошла с ума.

– Нет, – отвечает Морроу и внимательно на меня смотрит.

– Я уверена, что Зак жив! – Стараюсь говорить спокойно. У моих ног Говард лениво жует сапог. На столе ноутбук. – Откуда его ноуту взяться в Галлзе? И некоторые вещи пропали. Нет его резиновых сапог. Я нашла их в Сэнд-Мартине! Они стояли на полке с обувью.

– В Сэнд-Мартине? – переспрашивает Морроу.

– Понятия не имею, как они туда попали. В прошлый раз, когда мы ездили в Корнуолл, сапоги были в Галлзе. Так что это неспроста. Есть и другие признаки. Кое-что пропало: одежда, сумка, фонарик, деньги, отложенные на всякий случай, и вроде бы картина.

– А ты хорошо обыскала дом? – спрашивает Морроу. Она откидывается на спинку стула, поднимает колени к краю стола. – Ты ведь давно там не была.

– Полиция считает, что студию взломали, – добавляет Джейн. – В Галлзе никто не появлялся целый год…

– У дерева лежали чужие цветы – лилии. Кто-то ведь их там оставил! Плюс серебристый внедорожник, который я видела не раз и не два! – Я трясу головой, пытаясь собраться с мыслями. – Может, это и не имеет отношения к делу.

Я все делаю не так. Надо вести себя осторожнее, иначе они поймут меня превратно.

Чтобы как следует все обдумать, я встаю, вынимаю сапог из зубов Говарда и открываю дверь. В саду темно и ветрено. Пес исчезает в кустах. Я возвращаюсь на свое место, сажусь прямо. На ноге подрагивает мышца.

– Я написала ему письмо, – говорю я. – Когда приехала в Галлз, оно было распечатано. Он его прочел.

– Какое письмо? – спрашивает Джейн.

– Что ты ему написала? – интересуется Морроу.

– Понимаете, в последнее время у нас было не все гладко. Я никак не могла забеременеть, а Зак… Зак вел себя несколько… В общем, он стал слишком деспотичным. Я написала то, чего не следовало. Что хочу разъехаться.

От каждого слова в горле встает ком. Я кашляю, пытаюсь рассмеяться и нервно верчу в руках старую чашку. Джейн накрывает мою ладонь своей и пожимает. Лак на ногтях бледно-серый, как у монашки.

– Письмо у тебя с собой? – как ни в чем не бывало спрашивает Морроу.

– Нет. Сожгла. – Я не могу поднять глаз. – Единственное, что меня утешало весь этот год, – Зак не прочел письмо. Но он прочел. Должно быть, добрался до Галлза раньше, чем сказал мне. Он там точно был, понимаете? Доехал до своего бунгало (поэтому его ноут и остался там) и прочел письмо. Он так разозлился, что разгромил свою студию. – Я поворачиваюсь к Джейн: – Представляешь, разнес все в щепки. И да, не кровь – краска по всем стенам. Словно он был в бешенстве. Должно быть, потом он взял себя в руки и солгал мне по телефону. Он оставил мне послание на картине.

– На какой картине?

– Какое послание? Зашифрованное?

– Углем. Он нарисовал, как плывет в новую жизнь без меня. Знал, что я пойму. Потом он запер дом и…

У Джейн такое лицо, будто ее ударили. Глаза широко распахнуты, щеки горят. Я перевожу взгляд на Морроу и вижу, как нелепо изогнулись ее губы. Джейн убирает руку и прикрывает рот, с тревогой глядя на меня. Обе молчат.

– Теперь-то понимаете? – повторяю я.

Морроу сухо кивает:

– Он прочел письмо и распереживался. Потом напился, чтобы залить горе. И отправился в Лондон. Это объясняет его маршрут. Он вовсе не проехал нужный поворот. Он помчался на встречу с тобой, злой и пьяный. Возможно…

Джейн опустила руку.

– Ах, бедный Зак! Он…

– Нет! – кричу я. – Он не убил себя! Это вовсе не самоубийство! В машине его не было! Там был не он!

Джейн отодвигает стул, садится на корточки рядом со мной. Она обнимает меня, и я плачу в голос.

– Тела-то не было! – говорю я.

– Как? – удивляется Джейн. – Милая, тело было.

– Нет! Нет!

Морроу тоже встает, открывает заднюю дверь. Наверное, решила впустить Говарда. Пес обнюхивает мои ноги, кладет голову мне на колени. Борода его мокрая и слипшаяся. Морроу берет чайник, возвращается к столу и наливает чай.

– Проводить экспертизу ДНК не требовалось. Послушай меня, Лиззи! Его мобильник нашли в машине. На камерах видеонаблюдения видно, как он оплачивает бензин. Ты сама сказала, что тем вечером он был за рулем. Экспертиза проводится лишь в том случае, когда есть сомнения. У нас же не было ни малейшего сомнения.

Я вспоминаю, как она появилась тогда у меня на пороге. Новенькая форма, волосы аккуратно собраны в конский хвост. Сказала, что должна задать мне несколько вопросов. Кому принадлежала машина? Кто был за рулем? Это точно? Теперь я понимаю – она искала доказательства. Ее слова повисли в воздухе. Я закрыла уши, чтобы ничего не слышать. Морроу протянула фото Зака, сделанное с изображения камер на заправке: «Это он?» Я смяла фотографию и попыталась вытолкать инспектора за дверь.

Я сморкаюсь. Джейн опускает голову, подозрительно смотрит на меня и пододвигает стул ближе.

Похороны прошли в крематории Патни-Вейл. Под проливным дождем машина медленно ехала между могил. Мы опаздывали, следующие клиенты уже ждали, расхаживая возле часовни. Множество цветов. Полупустая церковь. Пегги с Робом, несколько художников из студии, где работал Зак. Запах сандала, шорох пластиковых жалюзи. Гроб казался практически невесомым, нести жалкие останки было совсем нетрудно. Плетеный ивовый гроб был так мал, что в нем мог бы поместиться ребенок.

– Кто был в машине, Лиззи? Если не Зак, то кто же? – очень тихо спрашивает Джейн.

– Зубы и кости! – грубо отвечаю я. – Даже не кости, а их осколки.

– Лиззи, в машине кто-то был, – говорит Морроу.

– Похоже, он инсценировал аварию. Как – не знаю. Стоял сильный туман, машина превратилась в огненный шар. Зак был умен, гораздо умнее меня. Он вполне мог все спланировать.

Джейн чуть отпрянула:

– Хочешь сказать, он кого-то убил?

– Нет, конечно, нет. – Мысли путаются. – Возможно, он кому-то одолжил свою машину, а когда случилась авария, просто воспользовался подвернувшимся шансом. Это вполне на него похоже. Зак любил рисковать. Он считал себя не таким, как все, ему нравилось разрушать стереотипы. Прецедентов немало. Помните людей, которые воспользовались обрушением башен-близнецов и начали новую жизнь?

– И где же, по-твоему, Зак теперь? – спрашивает Джейн.

– Да где угодно, бродяжничает или… В детстве он часто ходил в походы. Он взял вещи, которые могут пригодиться на природе: фонарик, сапоги. Живет где-нибудь у моря. Он обожает море.

– А как же бунгало? Разве он не там жил?

Я рассматривала и такой вариант. В Галлзе стоял затхлый запах. От чайника до окна паук сплел паутину.

– Нет. Думаю, он где-то совсем рядом со мной. Послушайте, все сходится! Не зря мне казалось, что за мной следят! И это не разыгравшееся воображение! Помните ту кражу со взломом? Вор зашел через парадный вход, как к себе домой! Это мог быть Зак.

– Разве мы не решили, что перед сном ты не заперла дверь? Оставила ее на защелке или вообще не закрыла! – напомнила Морроу.

– На тот момент другого объяснения мне в голову не приходило. Но если у Зака был ключ…

– Ничего не понимаю, – тихо сказала Джейн. – Лиззи, ведь речь идет о Заке! Неужели ты думаешь, что муж, который тебя обожал, способен устроить тебе такой ад? Следить за тобой?

– Послание на картине! Возможно, он хотел дать мне знать, что жив. И это не упрек, а ободрение. Или и то, и другое.

– Даже если так, то вряд ли бы он тебя покинул. Какой человек способен на такое? Разве стал бы он тебя так терзать?..

– Он… – Я не могу им объяснить. – У него был непростой характер…

Морроу доедает остатки печенья, ломая его на кусочки. Она говорит как ни в чем не бывало:

– Он не смог бы раздобыть новые документы. Раньше это было несложно: заказываешь копию свидетельства о рождении человека, с которым родился в один год и который потом умер. Полицейские так и делали. Только лазейку прикрыли, теперь вся информация находится в единой компьютерной базе. Поверь, Лиззи, это не так-то просто. – Она качает головой, смахивая крошки с губ.

– Зак не раз говорил, что не прочь пожить вне системы!

Джейн встает. Проходя мимо, похлопывает меня по плечу. Загружает чашки и тарелки, оставшиеся с завтрака, в посудомоечную машину. Тряпкой смахивает крошки со стола и со стойки.

Ее движения точны. Джейн из тех энергичных и сметливых людей, которые делают все быстро и при этом неторопливо. Будто специально себя чуть останавливают. Тем временем Морроу ласково мне улыбается.

Вспоминаю наши предыдущие беседы. Она всегда заносит в блокнот мельчайшие детали. Сегодня не написала ничего. Я знаю, что ни подруга, ни инспектор-психолог не верят ни единому моему слову. Они считают, что я все выдумала. Их беспокоит вовсе не местонахождение Зака, а мое душевное состояние. Мои сомнения. Они пытаются вести себя очень осторожно. На мгновение я теряюсь. Сижу и понимаю, что они не воспринимают меня всерьез. Они не знают его, как я! Он не стал их плотью и кровью. Не притаился за их губами, за веками. Я совсем одна! Глупо ждать от них помощи. Мне никогда их не убедить. Это касается только меня и Зака.

В кухне повисает тишина. Вдруг в замке поворачивается ключ, и все мы вздрагиваем.

Пегги взяла с собой двух детей из трех – Алфи пять лет, Гасси три года.

– Ты дома! – восклицает она, вталкивая детей в кухню. – С тех пор как позвонила Джейн, я места себе не нахожу! Ты ехала так долго!

Она обнимает меня, мы с Джейн испуганно переглядываемся. Я не просила звонить сестре. Не знаю, что она ей сказала. Подруга чуть качает головой.

Гасси карабкается мне на колено и трогает меня влажными ладошками. Она легонько целует меня в губы. Щекочет лицо кудрявыми, как у мамы, волосами. Алфи в костюме Бэтмена играет с Говардом. Я их очень люблю, но сейчас мне хочется лишь положить голову на стол и закрыть глаза.

– Привет, Джейн! – говорит Пегги и тоже обнимает ее. – Привет, наш дорогой инспектор! Как мило, что ты пришла. Отличная стрижка! Выглядишь шикарно!

Поток слов выдает легкое недовольство Пегги, которое она испытала, увидев у меня обеих женщин.

Она усаживается на стойку. Волосы Пегги заплетены в две косы вокруг головы.

– Лиззи, я так рада, что ты вернулась! Подумать было страшно, как ты там одна, вся в мыслях о Заке! Ты должна быть в кругу семьи! – Еще одна шпилька.

Гасси требует поиграть «по кочкам, по кочкам», я качаю коленом вверх-вниз, держу ее крепко, прислонившись щекой к детской спинке. Вся в мыслях о Заке, как просто это звучит. Девочка пищит от радости.

– Еще! Еще!

– Гасси с удовольствием останется у тебя ночевать, – говорит Пегги. – У своей любимой тетушки.

– У своей единственной тетушки, – добавляю я.

– Не сегодня, – заявляет Джейн.

– Может быть… – начинаю я.

– Нет! – твердо говорит Джейн. – У Лиззи был тяжелый день.

– Я не подумала, – отвечает Пегги, мило улыбаясь. – В другой раз, крошка.

Алфи спускается со второго этажа с коробкой капиллярных ручек Зака. Он открывает крышку, переворачивает упаковку вверх ногами и высыпает ручки на стол.

– Молодчина! – восклицает Пегги. – Отличные маркеры. Попроси у тетушки Лиззи бумагу.

– Где взял? – спрашиваю я. У всех перья разной толщины. Зак обращался с ними очень аккуратно, чтобы не затупить, в коробке есть свое отделение для каждой. – Вообще-то они не для игры.

– Лиззи, он же ребенок! – вступается Пегги.

– Подаришь? – спрашивает Алфи, снимая колпачки.

– Может быть, когда подрастешь… – отвечаю я, не глядя на сестру.

Мне чудится, что она фыркает. Что ж, может, она и права.

– Ну, мне пора. – Морроу встает. – Так и не позвонила маме. Через пару недель у нее день рождения, и мы готовим вечеринку.

Я спускаю Гасси с колен и провожаю Морроу. Как же хорошо на улице! Ночной воздух холодит шею, забирается под свитер, щиплет голые ноги. Инспектор оставила мопед у паба в конце улицы. Это тупик возле перекрестка рядом с магистралью, по которой вечно с оглушительным ревом несется транспорт. Уличный фонарь раскачивается в такт гулу автострады. Она отстегивает шлем, стоя ко мне спиной, и я оглядываю захудалый пустырь впереди – трава, деревья, заросли ежевики. За ним светится Вандсуортская тюрьма. Тысяча шестьсот заключенных, и у каждого свое преступление, свои нездоровые увлечения, свои ошибки. Само здание вызывает ужасные чувства. В свете прожекторов оно выглядит особенно зловеще, тут и там зияют темные провалы окон.

Морроу мучается со шлемом, пытаясь застегнуть его на подбородке. Потом смотрит мне в глаза и спрашивает:

– Ты вообще ешь хоть что-нибудь? Выглядишь совсем отощавшей.

Я уверяю, что ем, хотя уже забыла, когда это было в последний раз.

– Ну ладно. Так что ты написала в письме?

– Как и у многих пар, у нас были свои взлеты и падения…

Я размышляю, не посвятить ли ее в некоторые специфические особенности характера Зака. К примеру, ему не нравилось, когда я читаю в его присутствии, и он мог выбить газету у меня из рук или спрятать книгу так, что невозможно было найти. Простое действие вроде закрытия посудомоечной машины – и он уже буквально искрит злобой. Мне следовало крайне внимательно подбирать одежду, вести себя как можно осторожнее, и поэтому я дико боялась бывать на людях, особенно на вечеринках, где так легко попасть впросак и разозлить его своим поведением.

– Так, пустяки, ничего особенного.

– Знаешь, твоя идея насчет Зака…

Я машу рукой, признавая собственную глупость.

– Знаю! Идея бредовая…

– Точно. – Она многозначительно смотрит на меня. – Держись!

Морроу трогается с места и машет мне рукой. Она сидит в комичной позе (человек на скутере всегда выглядит нелепо), доезжает до конца улицы, возле тюрьмы включает правый поворотник и исчезает. Если она не поможет, сама справлюсь.

Я стою, чувствуя присутствие Зака за оградой. Он наблюдает за мной из темноты, из деревьев позади двора. Воздух вибрирует, будто наэлектризованный или где-то дрожит тончайший лист металла. Я прислушиваюсь, стараясь не обращать внимания на шум проезжающей машины, чтобы разобрать звук его дыхания. Я закрываю глаза и раскидываю руки.

– Приди ко мне! – шепчу я. – Если ты здесь, то приди! Ну же!

Так ничего и не дождавшись, возвращаюсь домой.

Зак

Ноябрь 2009

Сначала я счел кандидатку под номером четыре (Беззаботная 201) нахальной кокеткой. В отличие от остальных номер телефона она дала сразу. Услышав ее голос, понял, что девушка вовсе не напористая, просто наивная. Довольно застенчивая, немного заикается. Низший слой среднего класса, в своей профессии добилась успеха. Подумать только, библиотекарь! Я спросил, где она живет, на что девушка ответила: в Вандсуорте, возле тюрьмы. Снимает жилье с кем-то или живет одна? Одна. Пока мы болтали, я открыл карту района. Чуть западнее того места, где я встретил сладкую парочку, обнимавшуюся прямо на улице, но район тот же.

Вместо банальной встречи в баре я предложил славную долгую прогулку. Она задумалась и с восторгом воскликнула:

– Это гораздо лучше, чем бар! Какой ты молодец, что придумал!

Еще бы. Я ведь слышал, как лаяла собака, а голос девушки стал тише, будто она придерживала трубку подбородком, пока открывала дверь.

Первое впечатление оказалось так себе. Чудаковатая бесцветная птичка, одета в мешковатые джинсы и флисовую кофту, на поводке огромная зверюга, с которой она едва справляется. Хотя девушка описала себя в анкете как «любительницу путешествий», вряд ли она выбиралась дальше пригородов Лондона. Увидев меня, вспыхнула до корней волос. Я продумал свой наряд (на этот раз никаких рубашек от Пола Смита), вещички из «Эйдж-Консерн», которые вполне понравились бы девушке, близкой к литературным кругам. С погодой не угадал – было слишком тепло. Вдобавок чертова сумка художника здорово отравляла мне жизнь на нашей «славной долгой прогулке».

По дороге к Вандсуортскому парку изо всех сил пытался ее расшевелить. То и дело смотрел на нее краем глаза, потом заметил, что она тоже за мной наблюдает. Как ни странно, это меня тронуло. При ближайшем рассмотрении у нее обнаружилось довольно милое личико и неплохая фигурка. Самое приятное, что она сама об этом не догадывается. Девушка грызла ногти, и мне пришлось взять ее за руку, чтобы прекратила.

Спросила про мою жизнь, я напустил туману. Уставившись вдаль, чтобы показать, как тяжело мне об этом говорить, признался, что отец был буйным алкоголиком, потом я много переезжал с места на место, работал за границей, нигде не мог обосноваться надолго. «Мне очень жаль!» – воскликнула она. Ее детство было вполне безоблачным, хотя в разговоре вскоре всплыло, что отец умер от инфаркта, когда ей было всего пять. Хм, значит, оптимистка. Интересно.

Наконец мы перебрались через железную дорогу, прошли мимо пруда и детской площадки, и я спросил, нельзя ли зайти к ней домой, чтобы выпить. Она засомневалась. Я позволил ей помучиться, пока мы шли к тюрьме – серая крыша с башнями, огромные запертые ворота, смахивающие на зубастую пасть, крикетная площадка на другой стороне улицы. Покинув парк, мы прошли по проулку с викторианскими особняками и свернули перед шумной улицей, которая справа раздваивалась до четырехрядной магистрали.

– Мне туда, – указала она на маленький переулок, – но лучше посидеть в пабе, если ты не против. У них и кофе есть.

Она указала на заведение на другой стороне.

Я игриво ответил, что против, однако ничего не вышло. Кстати, при чем тут кофе? За кого она меня принимает? Господи! Я дал ей понять, что мне не помешает кое-что покрепче. Она не дрогнула. Только покраснела до ушей и сказала, что можно зайти в следующий раз – «если он будет».

Ну и ладно. Я и так неплохо изучил окрестности. Она живет в одном из тех викторианских коттеджей, вероятно, построенных в свое время для тюремных служащих или садоводов. Красивая кирпичная кладка, кругом зелень, старинные фонари. Славный тупичок, хотя шум с магистрали и доносился, зато здесь практически никто не ездит. Престижный райончик, вломиться в дом непросто. Знаем-знаем, спрос превышает предложение.

Попрощавшись, я обнял ее за талию, наклонился и поцеловал, и она громко вздохнула. Похоже, к ней долго никто не прикасался. Думаю, она изнывает от желания.

Расставшись с нею, я поймал себя на том, что улыбаюсь. Ее губы на вкус как сахарные мышки, которых раньше продавали в деревенских лавках – розовые и сладкие. Слегка прикусив их напоследок, я ощутил упругую мягкость. Восхитительно!

Наш первый поцелуй не выходит у меня из головы.