Читать книгу Сестры из Версаля. Любовницы короля - Салли Кристи - Страница 12

Версаль и Рамбуйе

1734 год

Длинный орлиный нос. Божественные, глубоко посаженные глаза – можно ли употреблять слово «божественный», когда говоришь не о Всевышнем? Светло-карие, как анжуйские груши в конце лета. Длинные восхитительные волосы, по цвету схожие с медвежьей шкурой, на удивление мягкие.

Кожа у него очень светлая, немного в родинках, но это лишь придает ему мужественности. Ему нравится, когда я щекочу его и целую в шею сзади и когда, едва касаясь, провожу пальцами по груди и спине. Он называет мои пальчики крыльями голубки.

Сперва они были неуверенные и пугливые. Людовик никогда еще не изменял жене, и эта новая роль тяжким грузом легла ему на плечи. Много ночей мы с ним не спали, а обсуждали его опасения, которые я так же разделяла.

– Не хочу походить на своего прапрадеда… столько женщин. Народ Франции… называл его распутником. И за это не любил.

– Но, Людовик, любовь моя, вы же мужчина. И вы любите меня. Разве это неправильно? Не стоит думать, что скажут люди. Вы же король!

Он тяжело вздыхает:

– С этим, моя любовь, я не могу согласиться. Флёри всегда говорит, что любовь народа – один из самых главных ингредиентов в этом роковом вареве, которое называется «королевское правление». Последнего короля просто обожали в молодости, но к концу его правления народ от него устал. Он был известен не только как «король-солнце», но и как «король-грешник». Не хочу, чтобы меня таким считали. Не хочу.

– Но, дорогой, народ любит вас!

И это чистая правда, народ обожает своего нового короля; его воспринимают как спасителя, который приведет Францию к былому процветанию, утраченному из-за бесконечных войн и множества фавориток короля. Не знаю, как он этого добьется: Людовик обычный человек, даже, можно сказать, немного ленивый, но я уверена, что Флёри что-то придумает.

Людовик вновь вздыхает; он бывает и угрюмым, иногда по нескольку дней и даже недель пребывает в глубокой депрессии. В эти мгновения он хочет быть один, насколько король может оставаться в одиночестве, и я изо всех сил пытаюсь его утешить и вернуть назад, в мир.

– Королева не должна ничего узнать, – заявляет Людовик с большей горячностью, чем проявил к чему-либо за весь день. – Я умру от страха и стыда. Любимая, грех не то одеяние, которое легко носить.

Я беру его руки в свои и заклинаю вернуться в кровать. Мы в его личных покоях, которые находятся намного выше, чем его официальная спальня. Мы одни в этом теплом уютном коконе. Он отмахивается от моей руки и продолжает угрюмо смотреть на огонь.

– Грех, Луиза, это не одеяние, – наконец произносит он, обращаясь к темноте и к преследующим его демонам. – Нельзя просто облачиться в него, а потом снять и опять быть безупречным. Раз я согрешил… мы согрешили… то возврата к праведной жизни больше нет.

Внезапно я чувствую холод при мысли о том, что меня снимут, повесят на крючок и больше никогда не наденут.

– Но, любовь моя, покаяние…

Он отмахивается от моих возражений:

– Покаяние. Как я могу покаяться, если живу во грехе? Нельзя же каяться постоянно. – К счастью для нас обоих, Флёри поддерживает нашу любовь. В конце концов, Флёри настаивал на том, чтобы свести нас вместе, и, будучи человеком Божьим, равно как и ближайшим моим советником, он имеет на короля огромное влияние.

Я молчу, не зная, что сказать или сделать. Людовик поставлен в тупик; за изысканными манерами прячется достаточно сложная натура. Он очень скрытен, наверное, из-за своей удивительной судьбы: в два года он внезапно осиротел, когда его родители и старший брат умерли от кори в течение нескольких месяцев, один за другим; когда король все еще был в нежном пятилетнем возрасте, умер его прапрадед, Людовик ХIV. Его любимая гувернантка, герцогиня де Вентадур, стала ему матерью, но в семилетнем возрасте его жестоко с ней разлучили и бросили в мир мужчин; и с тех самых пор его отцом стал Флёри, поэтому Людовик не доверял никому, только кардиналу.

И он не хочет расстроить отца.

Я вспоминаю свою жизнь до Пюизё, до моего решения и желания быть верной и любимой в глазах Господа. Непорочной. Теперь кажется, что это было так давно, – просто фантазии маленькой девочки. Я не говорю, что больше не сожалею о своих грехах, и, конечно же, продолжаю посещать службу, но… от жизни не скроешься. Я думаю о своем супруге, Луи-Александре, и вздрагиваю. Разумеется, любовь и счастье не могут быть таким уж большим грехом! Наверняка Господь поймет. В камине падает полено, выводит Людовика из задумчивости. Он глубоко вздыхает. Мне больно видеть, как он страдает!

– Я лишь хочу, чтобы вы были счастливы.

– Я и так счастлив, Луиза, – серьезно отвечает он. – Но Он… там, наверху… рад ли Он за меня? Я не осмеливаюсь предположить. Я хочу, чтобы завтра ты помолилась за меня.

– Конечно же, любовь моя. Дорогой мой, иди в постель, скоро рассвет, я должна уйти. Иди сюда, пожалуйста. Хочу обнять тебя, утешить.

– Грешник, грешник, – бормочет он, взбираясь по ступенькам на кровать, и ложится рядом со мной.

К счастью, его плохое настроение быстро проходит, вскоре все сомнения рассеиваются. Идут месяцы, и мы познаем чистую, настоящую любовь. Я перестаю воспринимать его как короля. Теперь он просто Людовик, моя любовь. Любовь всей моей жизни. Как же я его обожаю! Жаль, что я не Мольер и не Расин, не могу писать, чтобы в полной мере выразить то, как я его люблю; единственное, что я могу сказать: он само совершенство. Само совершенство. От кончиков изящных пальцев с отполированными ногтями до самой макушки, от его восхитительных каштановых волос до маленьких волосков, которые растут только на большом пальце ноги, на остальных – нет. Я все в нем люблю.

И он любит меня. Называет «моя маленькая Бижу». Драгоценность. Разве это не божественно? И это ласковое обращение я не променяю ни на какие настоящие драгоценности в мире. Вот и хорошо, потому что у Людовика нет особых средств для покупки драгоценностей. Он не может быть щедр со мной, потому что наша любовь – строжайшая тайна, хотя Флёри время от времени передает мне немного денег. Но я стала любовницей Людовика не потому, что хочу иметь сотню платьев или десятки бриллиантов. Я его любовница, потому что сильно и искренне люблю его, и, даже будь он простым мойщиком посуды, я все равно любила бы его и мы бы спали на… кухне или где там спят все те, кто работает на кухне.

Но Людовик – король, и этого уже не изменишь.

Теперь мой мир разделен надвое – то время, которое я провожу с ним, и томительные часы без него. Хотя, к счастью, в основном государственными делами занимались Флёри и остальные королевские министры – Морпа, д’Анжервильер, Амело, – король все же должен был подписывать бумаги, встречаться с послами, проводить церемонии и смотр войск, посещать званые обеды. В те дни, когда монарший долг не позволяет нам встречаться, я ощущаю внутри такую пустоту, что в животе трепещут тысячи печальных бабочек. Но как только я вижу его вновь, на меня тут же нисходит успокоение. Он для меня настоящее лекарство, как индийский опиум, который, по рассказам, уносит человека в благословенный покой.

И только когда после долгого утомительного дня, проведенного у всех на виду, мы наконец-то остаемся одни, он может быть со мной самим собой. И тогда вокруг больше ничего не существует. Даже несмотря на то, что Людовик почти всегда на глазах общества, он очень замкнутый человек, и я знаю, что король так же, как и я, получает удовольствие от нашей тайны. В Версале он иногда приходит ко мне или я посещаю его личные покои под покровом ночи, спрятавшись за маской и облачившись в простой плащ своей служанки Жакоб. Когда королевский двор ежегодно выезжает в королевские замки Компьень или Фонтенбло, он и там следует строгим правилам Версаля. И только когда король путешествует неофициально, например выезжает на охоту или поразвлечься, мы можем провести всю ночь, а иногда и весь день вместе.

На этой неделе мы в Рамбуйе, небольшом, увитом плющом замке недалеко от Версаля, принадлежащем герцогу и герцогине де Тулуз. Некоторые пренебрежительно относятся к этой супружеской паре, называя их преданными фиглярами, но мне их преданность друг другу кажется просто очаровательной. Мне нравится герцогиня, добрая женщина, которая знает короля с тех пор, как тот был еще ребенком, а король, в свою очередь, просто обожает ее.

Когда она узнала нашу тайну, обняла меня и сказала, что очень за нас рада, а потом шепотом призналась, что уже давно не видела короля таким довольным и счастливым.

На этой неделе мы прибыли в Рамбуйе небольшой группой – Шаролэ, Жилетт, молодая и очень милая графиня д’Эстре, также принц де Сюбиз и еще пара ближайших друзей Людовика. Есть среди нас и те, кому наша тайна неведома. Башелье расселяет нас по комнатам. Мне достается небольшая комнатка прямо над покоями короля, наши спальни связывает потайная лестница, вырезанная в толстых каменных стенах древней башни. Моя комната декорирована в турецком стиле, стены щедро задрапированы голубым бархатом, на полу – толстый оранжевый ковер. Деревянный потолок расписан звездами, и ночью, когда король лежит рядом, я смотрю вверх и чувствую себя на небесах.

Днем, когда мужчины на охоте, я гуляю по саду, любуясь розами и последними летними бархатцами. Бесцельно прохаживаюсь вдоль реки, теряюсь в тихих отдаленных парках. У меня нет ни малейшего желания сидеть с остальными дамами и слушать их разговоры о том, какой же оттенок желтого больше подойдет брюнетке (хотя лично я думаю, что лимонный, а не горчичный, как утверждает Шаролэ) и кто же любовница короля.

Мало кто знает правду – нашу тайну мы бережем как зеницу ока, – все бдительно следят за тем, как часто король посещает супружеское ложе, и уже заметили, что его визиты стали намного реже, чем раньше. Все говорят, что королева постепенно стареет, увядает, отказывается, чтобы ее тревожили в святые дни, поэтому у придворных на устах застыл немой вопрос: «Где же король удовлетворяет свою страсть? Ведь такой молодой и здоровый мужчина должен где-то ее удовлетворять!»

– Должно быть, это Женевьева де Лораге. Эти ее аметистовые глаза! Разве можно перед ними устоять?

– Да, ее супруг не устоял. Лично я думаю, что это служанка или даже несколько – какие-то чумазые девчушки с кухни.

Взрыв смеха.

– Только не наш король, моя дорогая, только не наш король. Он никогда и пальцем не прикоснется ни к чему грязному и чумазому.

– А если вода и мыло не помогут? Как-то мой супруг волочился за одной служанкой с ужасающим гасконским акцентом. Мы не должны забывать, что король – мужчина, не больше и не меньше.

Очередной взрыв смеха.

– Измена! Государственная измена! А вы, Луиза, что скажете? Какие у вас предположения?

– Графиня де Лораге, – поспешно отвечаю я. – У нее такие прекрасные глаза.

Я веду себя непринужденно, встаю и покидаю дам, оставляя их сплетничать и строить предположения. Исчезаю на тропинке, заросшей кустами желтых роз, касаясь рукой бутонов, время от времени срывая несколько цветков. Я собираю букет и тайком поднимаюсь к себе в комнату, кладу его на кровать. Интересно, а до вечера они доживут?

Сейчас приближается ночь, гости разбредаются по комнатам, наевшись тушеного вепря и напившись шампанского, от которого клонит в сон. Король удаляется без лишних церемоний, только в сопровождении Башелье со свежей рубашкой; ночи здесь долгие и проходят уединенно.

Уединившись в своей спальне, я сбрызгиваю запястья и колени розовой водой, потом откатываю ковер и осторожно ложусь на пол. Прижимаюсь ухом к дубовым доскам; через трещины между старыми рассохшимися досками проникают звуки из комнаты подо мной. Я чувствую нашу близость, даже несмотря на то, что не вижу его.

– Хороший сегодня выдался день, – слышу я голос Башелье, который стряхивает пыль с сюртука.

– М-м-м, Бог мой, последний зверь оказался просто огромным. И хочу сказать слово о Паше – нельзя держать хромую лошадь.

Молчание.

– Думаю, голубая. – Я представляю себе, как он надевает рубашку и халат.

Вновь молчание и звук того, как застегивается одеяние.

– Только одну свечу.

– Сир, мне осветить вам путь?

– Не нужно, буду руководствоваться носом.

Двое мужчин смеются, я заливаюсь румянцем – это хорошо или плохо? Я слишком много душусь? Или, наоборот, мало?

– Сир, я буду здесь, если вам понадоблюсь.

Надеюсь, Башелье снизу не слышно так же хорошо, как мне слышно сверху. Я встаю, открываю дверцу, спрятанную за висящим на стене гобеленом.

– Бижу, – приветствует он, входя в комнату и нежно целуя меня в губы. – Ты восхитительно пахнешь.

Я забираю у него свечу, ставлю ее на стол у кровати.

– Поцелуй меня еще раз, – велит король и, притянув меня к себе, шепчет: – Наконец-то.

Мое сердце начинает учащенно биться.

– Как хорошо, что вы не разделись.

– Конечно нет. Вы же так это любите.

Он приступает к делу: развязывает банты на моем платье, расшнуровывает корсет, отвязывает юбки. Брови его решительно сдвинуты, пальцы нетерпеливо подрагивают. Желание мое растет, как и его.

– Проклятые банты! – ругается он, я хихикаю. Ему это нравится – вызов для мужчины, которому всю жизнь прислуживали, всегда и во всем.

– Ничем не могу помочь, блеск очей моих, я знаю, что вы это запретили.

«Блеск очей моих» – так я его ласково называю, потому что глаза его блестят, как звезды. Он считает это восхитительным.

Наконец он дергает последний шнурок и я обнажена, мое платье и нижние юбки кипой лежат на полу.

– Победа! – негромко произносит он. – Вы представить себе не можете, как я этого ждал. – Он тянет меня на кровать. – Весь ужин я не сводил глаз с этого платья и понимал, сколько хлопот оно мне доставит. Но теперь вы – моя.

«Я – ваша. Я вся ваша», – радостно думаю я.

Порыв ночного ветра неожиданно задувает свечу на столе, и все погружается в кромешную темноту. Людовик хочет, чтобы я отправилась в коридор и взяла свечу из канделябра, но я противлюсь. Немножко. Для меня это в новинку. Такая власть над мужчиной. Такая власть над королем.

– Нет, подождите, – отвечаю я. – Давайте насладимся темнотой.

– Я покоряюсь вашему желанию.

Мы лежим не двигаясь, в объятиях друг друга, в окружении черного бархата ночи. Вскоре в комнате светлеет, когда серебряный лучик луны проникает внутрь. Людовик проводит руками по моему лицу, я улыбаюсь в ответ.

– Я люблю вас, – произносит он, и я знаю, что он не лжет.

– Я тоже вас люблю.

О небеса! После занятий любовью я лежу рядом с ним, а он начинает похрапывать, когда же он крепко засыпает, я выскальзываю из теплой постели и молюсь Всевышнему – как поступаю каждый вечер, – чтобы у нас родился ребенок. Тогда мое счастье станет полным, а мир – идеальным.

Пюизё – помните его? – сообщил мне, что его назначили послом в Неаполь. Он горячо уверял, что останется и проигнорирует приказ, стоит мне только слово сказать. Разумеется, мы не были близки с тех пор, как я стала любовницей Людовика, но, по всей видимости, он все еще надеется на примирение.

Никогда.

Я была с ним довольно холодна и, если честно, не помню, почему решила, что в него влюблена. Конечно же, он привлекательный мужчина, но по сравнению с королем – ничто. Ничто. Я просто пожелала ему счастливого пути и ушла, а он так и остался стоять на коленях. Я рада, что он будет находиться в Италии, а не отираться при дворе, заставляя меня чувствовать себя неловко.

Я еще никогда так сильно не любила; мои чувства к Людовику не идут ни в какое сравнение с тем, что я чувствовала к Пюизё. То была одержимость, то была обязанность – если у каждой дамы должен быть любовник, как это заведено в Версале, то на эту роль он подходил отлично. Но это! Ох. Разве можно себе представить такое благословение?