Читать книгу Мальчик в свете фар - Самюэль Бьорк, Samuel Bjørk - Страница 18

Курт Ванг никогда не слышал такого голоса, как у нее. На пластинке – конечно, но вживую – никогда. Билли Холидэй. Радка Тонефф. Может, Эми Уайнхаус. Когда невысокая улыбающаяся девушка с длинными рыжими волосами подходила к микрофону и мягкий голос разлетался по большой гостиной, также служившей комнатой для репетиций, время будто останавливалось. Словно рассеивались облака. Словно холодная зима превращалась в лето. Словно мира снаружи не существовало. Курт даже не понимал, влюблен ли он в саму девушку или только в голос.

В нее. В нее. Конечно же, в нее. Он не мог спать. Не мог дышать. Он с трудом подносил саксофон к губам.

Квартет Нины Уилкинс.

Они встретились на джазовом отделении консерватории в Тронхейме. Лучшая школа в стране для молодых исполнителей его калибра. Взяли с первой попытки. Сколько саксофонистов было на пробах? Много, очень много. И кто поступил сразу же? Прошел все три пробы, легко и просто, да так, что ему аплодировали стоя? Он. Курт Ванг. Долговязый застенчивый парень из столичного района Манглерюд, где мальчики считались мальчиками, только если играли в хоккей. Его должно просто распирать от гордости. Ему дела не должно было быть до этой джазовой певицы, наполовину шведки. Таких было много в Тронхейме – очаровательных, очень талантливых девушек. Но нет. В первый раз, когда он услышал пение Нины Уилкинс, его колени превратились в желе, и с тех пор он чувствовал себя маленькой собачкой. Нет, господи, не собачкой, он был сам себе хозяин, просто несколько слабовольный.

И неспособный мыслить ясно.

Она предложила переехать в Осло, всей группой, и он кивал и говорил – да-да, конечно.

Хотя ему очень нравилось в Тронхейме. Квартира в Мелленберге, бары, клубы, кафе «Девять муз», букинистические магазины, неформалы… Потрясающий город. С чертовски вдохновляющей джазовой атмосферой.

Она предложила заменить Мюлле на другого ударника, португальца, о котором он даже не слышал. Да-да, конечно, Нина, если ты так хочешь.

Хотя они с Мюлле всегда играли вместе, они были как близнецы, импровизировали на пару, словно две головы на одном теле.

Она предложила, чтобы они играли больше на саксофоне сопрано, немного отложить тенор, подняться на октаву выше, светлее, резче, более неистово, как делал Джон Колтрейн в конце эпохи Майлза Дэвиса. Непременно. Конечно, Нина. Конечно, он будет играть на сопрано, он же всегда так и хотел, разве нет?

Нет, это его мать так хотела. Ян Гарбарек на виниле в гостиной в Манглерюде, сам он всегда больше любил полноту тенора.

Да, черт побери, ему нужно взять себя в руки. Больше так дело не пойдет. Квартет Нины Уилкинс. Нина. Нина. Нина. Голос, заполонявший его голову, где бы он ни был.

Во всяком случае, после того как португалец прибыл в Осло. Новый ударник. Достаточно хорош, безусловно, дело не в этом. Техничен. Мягок. Музыка во всем теле, но лучше ли Мюлле? Нет, он так не считал. Черт, каким же он был дураком. Он должен был предвидеть это за много миль. Нина с португальцем. Крепкие объятия на диване. Горячие поцелуи во время репетиций. Рука об руку они шли по улице в «Бло».

Ему следовало покончить с этим. Сказать, что с него хватит. Конечно же, следовало. Если он считает себя мужчиной. Но, черт, как он мог?!

Тот голос.

Боже, какой голос.

Как мед и наждачная бумага.

Как ответ на загадку.

Каждый раз, когда она начинала петь.

Поэтому он просто остался.

Идиот.

Квартет Нины Уилкинс.

К счастью, все разрешилось. Джаз-фестиваль в Восса в прошлом году. Они играли на одной из самых маленьких сцен, но получили лучшие отзывы. Хиппи пришли в неистовство. Потом фестиваль в Конгсберге. Там то же самое. Аншлаг, люди дрались за билеты. По плану они должны были сыграть только два отделения, но публика не отпускала их со сцены. Полный экстаз. Он плевал кровью, не чувствовал губ много дней, но оно того стоило. Естественно. А потом они должны были играть в Молде. Вишенка на торте. И не в одном из каких-то маленьких местечек, нет-нет, в самом соборе Молде. Если бы его мать была жива, она бы страшно гордилась им.

– Сегодня ничего не получается, – пробормотала Нина и отошла от микрофона.

Жестом показав, что с нее хватит, она украдкой бросила взгляд на ударника и получила в ответ понимающий кивок.

Снова.

Это стало происходить все чаще и чаще, и ему это не нравилось.

Билли Холидей делала это.

Чарли Паркер.

Колтрейн.

Майлз.

Что это за чертов аргумент?

«Да мы же не колем его, Курт, чего ты бесишься?»

Да какая разница, слабая доза или нет, укол или трубка?

Да, он был влюблен.

Да, у нее был голос, как у ангела.

Но героин?

Ни за что, черт возьми.

Он даже не мог находиться в комнате с ними. Всегда выходил на улицу, когда они дули. А когда возвращался, они уже витали где-то взглядом и бессмысленно улыбались. И ведь они даже не играли лучше, хотя так считали. Они просто чувствовали себя лучше, только и всего, черт, да героин не имеет ничего общего с музыкой. Ему намного больше нравился ее голос, когда она была чиста. А португалец? Нет, он даже не в силах был вступать вовремя. Всегда опаздывал на полтакта. Или на четверть спешил.

Нет, он больше не мог.

После Молде.

Дальше он не пойдет.

У него другие проекты.

Много проектов.

Он же как-никак Курт Ванг.

Нина с португальцем пробрались на кухню, опять рука об руку, и она, хихикая, прижималась губами к его щеке. Курт посмотрел на себя в зеркало в коридоре, покачал головой и завязал на шее шарф. Чертова подготовка. На улице вечер, прохладно, но он не выдерживал этого запаха. Жженый героин на фольге. Нет, твою мать, его в первый раз чуть не вырвало, когда португалец поднес зажигалку к коричневому комочку в фольге.

Твою мать.

Курт прикурил сигарету и ощутил, что на этот раз он действительно решился. Он больше не хочет это терпеть. Ни за что. Ну его, этот голос. И влюбленность тоже. Это пройдет, разве нет? Ведь уже пять лет. Должно же скоро пройти? Закончить эту репетицию, и он позвонит Мюлле. И они возродят трио. Если он возьмет трубку, конечно. Четыре месяца ни слова. И его можно понять, естественно.

Нина. Нина. Нина.

Мюлле выскочил из комнаты с пеной у рта.

Черт, как холодно. И темно. Разве весна не должна уже наступить? Курт Ванг натянул рукава свитера на пальцы и бросил сигарету на асфальт, как вдруг перед ним возник человек.

– Извините, вы… Курт Ванг?

Перед ним стоял молодой мужчина его возраста, с лицом, спрятанным под большим капюшоном парки.

– Да? – отозвался Курт и достал пачку сигарет из куртки, чтобы зажечь еще одну.

Откуда этот парень знает его имя?

Фанат?

Он улыбнулся, почувствовал, что это немного греет, хоть он давно уже решил, что ему дела нет до таких вещей.

Музыка прежде всего.

– Где ваш саксофон? – спросил мужчина и с любопытством выглянул из-под капюшона.

– Что вы имеете в виду? – улыбнулся Курт.

Очевидно, фанат. Курту, конечно же, не следовало обращать на такое внимание, но он заметил, как ему стало приятно. Его узнают на улице. Значит, все-таки кое-что он делал правильно. Нет, черт побери, он решился, он это чувствовал.

С него хватит.

– Он наверху, в репетиционной комнате, – сказал Курт, все еще улыбаясь. – Я не знаю, вы что, хотите автограф? Извините, но я сейчас немного занят, так что если…

– Все нормально. У меня есть то, что нам нужно, – сказали глаза из-под капюшона.

– В смысле?..

Дальше он не договорил.

Курт вдруг почувствовал что-то мокрое на лице.

– Не воспринимайте это на свой счет, – донесся издалека голос, который всего несколько секунд назад был рядом.

Но что за чертовщина?..

Курт ясно увидел свою сигарету, но она была уже не в его руке.

У нее появились крылья, и она летела на четвертый этаж. Все еще дымясь, она постучалась в окно и попала в кухню, где смешалась с фольгой и стала трубочкой из оригами, похожей на колибри, сидящую на дереве, полном меда и наждачной бумаги, а затем она запела во весь голос.

Губами, говорящими по-португальски.