Читать книгу Французский шелк - Сандра Браун - Страница 4

– В последних трех делах тебе не удалось добиться обвинительного приговора.

Кассиди ожидал этого аргумента, но все равно критика была неприятна. Решив не обнаруживать волнения, он придал уверенности своему голосу:

– Все мы знали, Тони, что наши шансы в тех трех делах были слабоваты. В каждом из них адвокатам на суде нечего было говорить, кроме как: «Докажите». Я сделал все возможное при наличии того мизера доказательств, и ты знаешь это как нельзя лучше.

Окружной прокурор Энтони Краудер ощупал свой жилет короткими волосатыми пальцами и откинулся в кожаном кресле:

– Наш разговор несколько преждевременный. Полиция еще даже никого не арестовала. На поиски могут уйти месяцы.

Кассиди упрямо покачал головой:

– Я хочу заниматься расследованием параллельно с ними, чтобы быть уверенным, что ни одна улика не ускользнула.

– Но тогда у меня будут сложности с комиссаром полиции из-за твоего вмешательства в дело, касающееся сугубо их департамента.

– Я рад, что ты заговорил о комиссаре. Вы же приятели. Поговори с ним. Постарайся, чтобы назначили Говарда Гленна на расследование дела Уайлда.

– Этого убогого?

– Он был первым, кто прибыл на место преступления. И к тому же он хороший сыщик. Лучший.

– Кассиди…

– Не беспокойся, я не превышу своих полномочий. Пущу в ход все свои дипломатические способности.

– У тебя их вовсе нет, – напомнил ему прокурор. – За те пять лет, что ты работаешь в прокуратуре, кое-что ты сделал довольно неплохо, но вообще-то ты мне всегда доставлял головную боль, вмешивался куда не следует.

Кассиди самодовольно ухмыльнулся. Несмотря на грубоватое замечание Тони Краудера, он знал, как на самом деле относится к нему окружной прокурор. Негласно Кассиди считался наиболее вероятным преемником Краудера. И хотя он частенько сердил старика, Краудер не мог не признать, что Кассиди сочетает в себе ту же амбициозность, отвагу и выдержку, которые когда-то отличали его самого и определили его карьеру.

– Я выступал обвинителем и выиграл процессов больше, чем любой юрист в прокуратуре, – без ложной скромности сказал Кассиди.

– Знаю, – огрызнулся Краудер. – Не надо напоминать мне об этом. Но от тебя и неприятностей было больше.

– Нельзя добиться чего-то, если боишься поднять волну.

– У тебя не просто волны, а настоящий шторм.

Кассиди сел напротив и уставился на Краудера. Прямой взгляд его серых глаз всегда действовал безотказно, производя впечатление и на трудных свидетелей, и на циничных судей, и на скептиков-присяжных, а в обыденной жизни он придавал особую значимость даже пустяковой беседе.

– Отдай мне это дело, Тони.

Пока Краудер раздумывал, в дверях возникла голова секретарши.

– Ариэль Уайлд дает пресс-конференцию. Ее передают в прямом эфире по всем телеканалам. Подумала, что вам это может быть интересно. – Секретарша исчезла, закрыв за собой дверь.

Краудер потянулся к пульту и включил телевизор, стоявший в углу кабинета.

На экране возникло бледное лицо вдовы. Она выглядела такой хрупкой и беззащитной, словно сошедший на землю ангел, но в голосе звучали стальные нотки:

– Эта трагедия не сможет остановить крестового похода, который повел мой муж против слуг дьявола. – Преданные поклонники Уайлда, теснившие полицейских, репортеров, фотографов, плотным кольцом окружавшие вдову, приветствовали это заявление дружными возгласами «аминь». – Сатана видел, что мы одерживаем победу в этой борьбе. Ему пришлось пойти на отчаянные меры. Сначала он использовал этот город коррупции и разврата в качестве оружия против нас. Городские власти отказались обеспечить моему мужу круглосуточную охрану, которую он просил.

– Вот дерьмо, – простонал Краудер. – Зачем же позорить город? Ведь весь мир смотрит.

– Только ей одной известно зачем. – Кассиди встал со стула и пересел поближе к телевизору.

Вдова продолжала свою речь, и слезы текли по ее бледным щекам.

– Этот прекрасный город погряз в грехе и коррупции. Пройдитесь по Бурбон-стрит, и вы убедитесь, что дьявол мертвой хваткой держит в своих руках Нью-Орлеан. Джексон Уайлд был воплощенной совестью, он честно признавал то, что город превратился в выгребную яму, рассадник преступности и грязных нравов.

Лишь те, кто пришел сейчас сюда, чтобы выразить свою скорбь по поводу кончины моего мужа, понимали и поддерживали Джексона, в то время как местные власти отвергали его, не ценя его кристальной честности.

Камера выхватила из толпы мрачные лица судьи, конгрессмена и нескольких городских чиновников. Краудер грубо прокомментировал:

– Тоже мне, политики.

– К моему мужу относились с безразличием, граничащим с враждебностью! – уже кричала Ариэль Уайлд. – Это безразличие к его безопасности стоило ему жизни!

Когда в толпе стих гул одобрения, она продолжила:

– И вот дьявол наслал одного из своих демонов, чтобы заставить замолчать преподобного Джексона Уайлда, сразив его пулей в сердце. Но нас не заставят молчать! – крикнула она, воздев свои тонкие руки и потрясая кулаками. – Мой любимый Джексон сейчас вместе с Господом. Возблагодарим Бога за дарованные ему покой и мир, которые он заслужил при жизни.

– Хвала Господу! – эхом откликнулась толпа.

– Но моя работа не закончена. Я продолжу крестовый поход, начатый Джексоном. Мы обязательно выиграем эту войну против грязи, которой оскверняют наши сердца и умы! Эта война не окончится, пока Америка не очистится от отбросов, заполонивших ее театры и книжные полки, пока ее музеи не освободятся от порнографии, именуемой сегодня искусством. Наша цель – превратить эту страну в идеал, которому будет следовать весь мир, в нацию, воспитывающую своих детей в чистоте и святости.

Разразился восторженный рев. Полиции с трудом удавалось сдерживать бушующую толпу. Ариэль Уайлд, явно выдохшуюся и находящуюся на грани срыва, увели под руки. Поклонники Уайлда сомкнулись защитным кольцом вокруг нее.

Крупным планом камера выхватывала заплаканные лица, горестные взгляды, губы, шепчущие молитвы. Скорбящие взялись за руки и запели в унисон гимн Джексона Уайлда «Вперед, солдаты Христа».

Тони Краудер выключил телевизор.

– Чертовы лицемеры. Если уж они так волнуются за нравственность своих детей, почему не сидят с ними дома и не учат их тому, что хорошо и что плохо, вместо того чтобы митинговать по поводу кончины святого? – Он вздохнул и спросил, кивнув в сторону телевизора: – Ты уверен, что хочешь ввязаться в эту историю, Кассиди?

– Абсолютно.

– Между нами говоря, это скорее всего будет напоминать цирк с тремя аренами, особенно когда полиция начнет задерживать подозреваемых.

– Число которых уже сейчас подходит к шестистам – всех, кто прошлой ночью находился в «Фэрмоне» и поблизости.

– Я бы быстренько сузил его до двоих – вдовы и пасынка.

– В моем списке они тоже лидируют, – усмехнулся Кассиди. – Так могу я считать, что дело числится за мной?

– Пока да.

– Ну же, Тони!

– Пока да, – громко повторил старикан. – Ты лезешь в пекло, а ведь будет еще горячее. Мне даже страшно подумать, что случится, если ты тронешь Ариэль Уайлд. Ее любят, обожают так же, как и мужа. Ты можешь спровоцировать грандиозные беспорядки, если вдруг случится так, что придется арестовывать ее за убийство.

– Да, придется побороться, я уверен. Но я готов к этому. – Кассиди вернулся к своему стулу и сел. – Я уже бывал в передрягах, Тони. Меня они не беспокоят.

– Не беспокоят, черт возьми. Да, ты преуспел в них изрядно.

– Мне нравится побеждать. – Кассиди смело встретил взгляд шефа. Ухмылка исчезла с его лица, а губы сжались в тонкую твердую линию. – Вот почему мне так необходимо это дело, Тони. Я уже не шучу. Мне нужна победа. Очень нужна.

Краудер понимающе кивнул, оценив искренность своего протеже.

– Есть не столь щекотливые дела, которые я мог бы предложить тебе, если победа – это единственное, что тебе нужно.

Кассиди покачал головой.

– Мне нужна блистательная победа, и в этом смысле привлечение к ответу убийцы Джексона Уайлда может стать одним из самых громких процессов года, если не всего десятилетия.

– Так тебя волнуют заголовки в прессе и крупные планы в шестичасовом выпуске новостей? – нахмурившись, спросил Краудер.

– Ты хорошо знаешь меня, так что я не стану комментировать твое замечание. С этого утра я принял дело Джексона Уайлда. Мне совсем не нравятся этот проповедник и его идеи. Фактически я не согласен ни с одной из них. Его понимание христианства противоречит тому, чему меня учили в воскресной школе.

– Ты посещал воскресную школу?

Кассиди проигнорировал и эту колкость и упрямо продолжил свою мысль:

– Каков бы ни был этот Уайлд, он все-таки был человек и имел право дожить до глубокой старости. Кто-то же лишил его этого права. Раздетый и беззащитный, он был убит кем-то, кому доверял.

– Откуда такое предположение?

– Ни на одной из дверей в номере не было следов насильственного вторжения. Замки не взломаны. Так что одно из двух: либо у убийцы был ключ, либо Джексон сам впустил его. Очевидно, Джексон лежал в постели – он или спал, или разговаривал с убийцей. Он был религиозным фанатиком, возможно, самым опасным со времен Распутина, но все равно он не заслужил того, чтобы кто-то хладнокровно пустил ему пулю в лоб.

– И в сердце, и в яйца тоже, – добавил Краудер.

Кассиди прищурился:

– Вот это-то и странно, не так ли? Выстрелов в голову и сердце было более чем достаточно, чтобы убить. Зачем же еще нужен был этот третий выстрел?

– Убийца был взбешен.

– Причем изрядно. Похоже на уязвленное самолюбие. Женская месть, может быть?

– Ты думаешь, жена его прикончила? Допускаешь, что у него, как и у многих праведников, под боком находилось какое-нибудь милое молоденькое создание и Ариэль стало известно об этом?

– Не знаю. Только у меня сильное подозрение, что убийцей была женщина.

– Почему?

– Это единственное разумное объяснение, – сказал Кассиди. – Если бы ты был женщиной и хотел отомстить мужчине, куда бы ты выстрелил?

Клэр едва дышала, когда наконец поднялась в свою квартиру, находившуюся в том же доме, где и офис «Французского шелка». Из соседней комнаты до нее доносился разговор матери с Ясмин, но она не стала к ним заглядывать, а незаметно проскользнула прямо в свою спальню, закрыв за собой дверь.

Появление Клэр и Ясмин вызвало необычайное оживление среди репортеров, окруживших здание. Как только женщины вышли из машины, они сразу же оказались в плотном кольце. Клэр попыталась было проскочить в здание, но потом поняла, что ее бегство лишь продлит осаду. Пресса не оставит ее в покое, пока она не сделает заявления. Репортеры будут мешать ей работать, раздражать соседей и, не дай бог, причинят беспокойство матери.

За высказывания Ясмин Клэр никогда не могла ручаться, так что она попросила подругу подняться домой и проследить, чтобы Мэри Кэтрин оставалась в неведении о происходящем. Покрутившись перед камерами, Ясмин удалилась.

На Клэр обрушился шквал вопросов, она едва успевала уловить обрывки одного, как тут же следовал другой. Ответить на все было невозможно, да этого и не требовалось. В конце концов она подняла руки, попросив тишины. Обратившись к микрофонам, Клэр сказала:

– Хотя преподобный Уайлд и объявил меня грешницей и своим врагом, я глубоко сожалею о его смерти. Приношу искренние соболезнования его семье.

Она направилась к входу в здание, но путь ей преградили горластые репортеры.

– Мисс Лоран, правда ли, что, несмотря на неоднократные приглашения, вы отказывались от дебатов с преподобным Уайлдом?

– Это были не приглашения, а вызовы на дуэль. Единственное, чего я хотела, так это чтобы меня оставили в покое и дали возможность заниматься делом.

– Как бы вы ответили на его заявления о том, что…

– Мне больше нечего добавить.

– Кто убил его, мисс Лоран?

Вопрос словно сбил ее с ног. Клэр в изумлении посмотрела на лысоватого репортера, задавшего столь грубый вопрос. Самодовольно ухмыляясь, он дерзко смотрел на нее. Вокруг все притихли в ожидании ответа.

И в это мгновение Клэр вдруг осознала, что ее конфликт с Джексоном Уайлдом не окончен. Он мертв, но она от него не избавилась. Более того, самое худшее могло быть впереди. Почему репортер задал ей вопрос об убийстве? У него что, есть надежный источник информации в полиции? Или он лишь передает слухи?

Хотя Клэр и старалась не подать виду, страх ледяными пальцами коснулся ее. Несмотря на жару и высокую влажность на улице, она почувствовала сильный озноб.

– Извините меня. Это все, что я могу сказать.

Расталкивая репортеров, она с трудом добралась до входной двери и почувствовала себя в безопасности, лишь когда оказалась наверху, в своих апартаментах. То, с чем она только что столкнулась, взволновало ее до дрожи. Одежда прилипла к ее взмокшему телу, и она быстро сорвала все с себя. В ванной, наклонившись над умывальником, она прохладной водой ополоснула лицо, плечи, грудь и руки.

Слегка посвежевшая, Клэр надела хлопчатобумажный спортивный костюм – одну из наиболее популярных моделей летнего каталога «Французского шелка» – и стянула волосы в конский хвост. Выйдя из ванной, она задумчиво посмотрела на массивный платяной шкаф вишневого дерева, стоявший в ее комнате.

Три года назад, когда она выбрала это помещение старого склада под офис «Французского шелка», его верхний этаж переоборудовали под жилые апартаменты. Всего лишь второй раз в жизни Клэр меняла место жительства. До этого переезда она жила в доме тети Лорель на Ройал-стрит рядом с Эспланадой.

После смерти тети Лорель Клэр и Мэри Кэтрин уехали из ее дома, но Клэр все никак не могла решиться вывезти оттуда все вещи и продать дом. Она не могла позволить себе избавиться от вещей тети Лорель, ведь эта смешная леди, которую так недобро за глаза называли старой девой, испытывала огромную радость от своих безделушек – наверное, потому, что они заменили ей и мужа, и детей. Так что все в доме на Ройал-стрит осталось в неприкосновенности.

Шкаф вишневого дерева был единственным исключением. Лишь его Клэр перевезла с собой на новую квартиру. Она всегда восхищалась им. Его линии прекрасно вписывались в современный дизайн квартиры. Клэр даже попросила архитектора сделать специальный проект для спальни с учетом габаритов шкафа.

Клэр подошла к нему, открыла дверцы и, опустившись на колени, потянула нижний ящик. Пришлось приложить усилие – настолько он был тяжел, набитый доверху вырезками из газет и журналов. Даты, проставленные на них, относились к последним семи годам.

Несколько часов провела Клэр, склонившись над этими вырезками, читая и перечитывая их, вновь переживая все с ними связанное. Ей было жаль расставаться с этой коллекцией. Ведь за последние годы она стала ее хобби – увлекательным и волнующим.

Но сейчас, пожалуй, лучше было бы избавиться от этого. Причем немедленно. Было бы безрассудством хранить эти печатные свидетельства каждого шага преподобного Джексона Уайлда.

Номер в отеле превратился в проходной двор. Какие-то люди беспрерывно сновали туда-сюда. Одни приходили просто полюбопытствовать, другие искренне пытались помочь. Все, казалось, были обескуражены внезапной потерей лидера и бесцельно слонялись по комнатам, собираясь небольшими группками и вновь разбредаясь, качая головами, со слезами в голосе повторяя одно и то же: «Просто не верится».

После беседы с Кассиди Ариэль пришлось покинуть номер «Сан-Луи». Ее новые апартаменты были меньше и гораздо скромнее. В покое ее не оставляли. Постоянный поток скорбящих сводил с ума. Ариэль дала знак Джошу, который оказался рядом. Они о чем-то быстро и взволнованно переговорили, и Джош, повысив голос, попросил всеобщего внимания:

– Ариэль крайне утомлена. Не могли бы мы попросить вас освободить сейчас номер, дав ей возможность немного отдохнуть? Если нам что-то понадобится, мы дадим вам знать.

Поклонники Уайлда вышли из комнаты, потерянные и несчастные. Они с сочувствием смотрели на вдову, которая сидела, забившись в угол дивана, поджав под себя ноги. Ее черное платье, казалось, поглотило ее, она словно растаяла в нем, убитая горем.

Как только Джош закрыл дверь за последним посетителем, Ариэль выпрямилась и спустила с дивана ноги.

– Слава богу, ушли. И выключи эту чертову штуку. Я не хочу смотреть на нее. – Ариэль кивнула в сторону телевизора. Звука почти не было слышно, а на экране крупным планом показывали лицо женщины, которая пыталась избежать коварных расспросов репортеров.

– Кто это? – спросил Джош.

– Эта штучка из «Французского шелка». Минуту назад ее имя светилось на экране.

– Так это, значит, и есть Клэр Лоран, – сказал Джош, немного отстранившись от телевизора, чтобы получше разглядеть Клэр. – Мне было интересно, как она выглядит. У нее вовсе нет рогов и острого хвоста, как убеждал всех отец. Не похожа она и на распутную женщину. Я бы даже сказал, совсем наоборот.

– Кого волнует твое мнение! – Ариэль прошла к телевизору и выключила его.

– Разве тебе не интересно, что скажет мисс Лоран? – спросил Джош.

– Ничуточки. Она свое получит, но только не сегодня. Всему свое время. Закажи мне что-нибудь поесть, хорошо? Я ужасно голодна. – С этими словами она исчезла в соседней комнате.

Джошуа Уайлд, двадцативосьмилетний сын Джексона Уайлда от первого брака, набрал телефон ресторана и заказал для мачехи легкий ужин. Он подумал, что безутешная вдова вряд ли испытывает волчий аппетит. Себе он заказал муффулетту – нью-орлеанский сандвич, который ему очень полюбился.

Ожидая, пока принесут заказ, он подошел к окну и посмотрел вниз, на улицу. Люди спешили по своим делам, как будто ничего и не произошло. Неужели они не слышали? Джексон Уайлд мертв.

Джош до сих пор еще не осознал этого, хотя видел и тело, и залитую кровью постель. Он, правда, не ожидал, что уход отца станет столь значительным событием. Никогда больше не ощутят они его бешеной энергии, не услышат его голоса – звонкого и чистого в молитве, резкого в гневе и негодовании. Никогда больше Джош не встретит холодного, пристального взгляда отца, который выражал то разочарование, то отвращение, но всегда был критикующим.

Семь лет назад умерла мать Джоша, Марта, умерла так же тихо, как и прожила свою жизнь. Джош получил известие о ее внезапной кончине от сердечного приступа, когда находился в Нью-Йорке, где учился в консерватории. Ему не удалось приехать проститься с матерью. Жизнь этой бедной женщины была такой тусклой и малозначимой, что ее кончина никоим образом не нарушила привычного ритма отцовского предприятия. Как раз в это время Джексон активно работал над расширением сферы своего влияния, завоевывая кабельное телевидение. Он был неистощим, одержим работой. Сразу же после похорон жены Джексон вернулся в офис, чтобы наверстать упущенное за то время, что провел на траурной церемонии.

Джош так и не простил отцу такой бессердечности. Потому сейчас и не чувствовал вины за разыгравшийся аппетит, от которого буквально сводило желудок, хотя всего лишь несколько часов назад он видел окровавленное тело отца.

Потому и не было стыдно за адюльтер со второй женой отца. Джош считал, что бывают грехи оправданные, хотя и не мог сослаться на библейские заповеди, подтверждающие эту его мысль.

Ариэль была всего лишь на два года старше Джоша, но сейчас, вышедшая из спальни в облегающей майке, с собранными на затылке волосами, выглядела на несколько лет моложе. Ариэль была босиком.

– Ты заказал что-нибудь на десерт?

Джексон всегда поддразнивал жену-сластену и своими колкостями портил ей настроение, доводя дело до конфликтов.

– Шоколадный торт, – ответил Джош.

– Вкусно.

– Ариэль?

– Да!

Он подождал, пока она повернется к нему лицом.

– Всего лишь несколько часов назад ты обнаружила тело своего мертвого мужа.

– Ты что, пытаешься испортить мне аппетит?

– Пожалуй, да. Ты хоть немного огорчена происшедшим?

Ариэль помрачнела и ответила с вызовом:

– Ты же знаешь, сколько слез я пролила.

Джош невесело рассмеялся:

– Ты их льешь с того самого вечера, как пришла к отцу с просьбой помолиться за твоего братца, которому вынесли пожизненный приговор. Ты тронула сердце отца и на следующей же службе пела на подиуме.

Я замечал, что тебе удается очень умело использовать свои слезы. Другие могут принимать их за искренние, но я-то знаю правду. Ты плачешь только тогда, когда это тебе выгодно или что-то нужно. И никогда потому, что просто грустно и хочется плакать. Ты слишком эгоистична, чтобы печалиться о чем-то или о ком-то. Злая, ревнивая – может быть, но печальная – никогда.

Ариэль за годы замужества заметно похудела, но соски оставались большими и выпуклыми. Джош ненавидел себя за то, что обратил на это внимание, разглядев их под мягкой тканью майки. Ариэль уперла руки в бедра.

– Джексон Уайлд был злобный, подлый, самодовольный сукин сын. – Ее голубые глаза смотрели не мигая. – Его смерть не испортит мне аппетит, потому что я ничуть не огорчена тем, что он мертв. Единственное, что меня сможет огорчить, – так это если пошатнутся наши дела.

– Но ты уже обо всем позаботилась во время пресс-конференции.

– Ты прав, Джош. Я заложила основу для продолжения нашего предприятия. Должен же хоть кто-нибудь думать о будущем, – язвительно добавила она.

Словно почувствовав головную боль, Джош прижал кончики своих длинных тонких музыкальных пальцев к вискам и зажмурился.

– Боже, как ты холодна. Всегда все рассчитано, спланировано. Неутомима.

– Я всегда была вынуждена быть такой. Я не росла в роскоши, как ты, Джош. Ты вот называешь поместье своего деда под Нэшвиллом фермой. – Ариэль усмехнулась. – У моей семьи была настоящая ферма. Грязная и провонявшая навозом. Я не помогала конюху ухаживать за породистыми лошадьми, как это делал ты – по настроению. Хотелось мне этого или нет, я должна была полоть сорняки, лущить горох, носить похлебку борову, чтобы к ноябрю, когда придет пора его резать, он набрал хороший вес.

У меня была лишь одна пара туфель. Девчонки в школе смеялись надо мной, над моими обносками. С двенадцати лет мне уже приходилось по субботним вечерам отбиваться от грязных мужиков, а на следующее утро, когда я пела на воскресной службе, лицезреть с церковных хоров их самодовольные рожи. О да, мы всегда ходили в церковь по воскресеньям и слушали проповеди, восхваляющие бедность. Но я никогда не верила ни единому их слову.

Она тряхнула длинными прямыми светлыми волосами:

– Я была бедной, Джош. А бедность делает тебя злым. Вселяет отчаяние. И доходишь до того, что уже готова на все, лишь бы вырваться из нищеты. Вот почему мой братишка оказался в тюрьме и просидит там до конца своей жизни. После того как его осудили, я поняла, что мне нужно предпринять что-то кардинальное или я закончу еще хуже, чем он. Так вышло, да, но я пошла к твоему отцу, вся в слезах. И даже если бы он попросил меня подтереть ему зад или трахнуться с ним тут же, на месте, я бы и это сделала.

Я узнала от него, что все в этом мире решают деньги. Быть богатым и подлым намного лучше, чем бедным и подлым. Когда ты беден, ты расплачиваешься тюрьмой за свою подлость, но, если ты богат, можно делать все, что тебе нравится, и никто не посмеет тронуть тебя. Да, я практична, согласна. Но я такой и останусь до конца своей жизни, потому что не собираюсь возвращаться к бедности.

Ариэль сделала паузу, чтобы перевести дух.

– Не пытайся убедить меня, что ты огорчен смертью отца, Джош. Ты ненавидел его так же, как и я, если не больше.

Джош боялся посмотреть в ее сторону, чтобы не встретиться с ее прямым взглядом.

– Я понимаю, что со стороны могу показаться неискренним. Я не чувствую угрызений совести. Но не чувствую и облегчения, которого ожидал.

Ариэль подошла к нему и обняла.

– Неужели ты не понимаешь, Джош? Если мы хорошо сыграем свои роли, это может стать началом новой жизни для нас обоих. Публика нас любит. Мы можем продолжать наше дело и жить гораздо лучше, без его вечных придирок и наставлений.

– Ты что, в самом деле думаешь, что наша обожаемая публика примет нас как супружескую пару, Ариэль? – Он невольно улыбнулся ее наивности. А может быть, его позабавила ее ненасытность?

Но ведь он и в самом деле не вправе упрекать ее за это. Ей не выпало в детстве тех привилегий, которыми пользовался он, принимая их как должное. Еще до того, как слава Джексона Уайлда стала столь громкой, у него уже были преданные и щедрые почитатели. Доход его всегда был значительным, а с наследством Марты стал еще более весомым. Так что Джош никогда ни в чем не нуждался.

В первый раз, когда он увидел Ариэль, на ней было дешевое, кричащих оттенков платье, и вся она была увешана незатейливой бижутерией. Ее речь и грубый акцент резали слух. Но, несмотря на это, Джош был восхищен ее смелостью, когда она подошла к отцу, попросив помолиться за ее осужденного брата.

Теперь она была совсем другой – изящной, ухоженной, речь ее стала чистой и правильной. Но Джош знал, что, глядя на себя в зеркало, Ариэль по-прежнему видела пухленькую, взъерошенную, растерянную девчонку, отчаянно пытающуюся изменить свою жизнь. Когда она смотрела на свои пальцы с безукоризненным маникюром, она все еще видела под ногтями садовую грязь.

– Со временем люди смирятся с нашими отношениями, – говорила Ариэль, – если мы почаще будем упоминать имя Господне. Мы можем сказать, что пытались побороть в себе романтическую любовь друг к другу, потому что это казалось нам грехом. Но мы молились, изучали Библию, и Господь убедил нас, что на все его воля. Публика это проглотит. Все же любят счастливый конец. – Она нежно коснулась его губ, слегка поддразнивая легким поцелуем. – Ты нужен мне сейчас, Джош.

Он крепко зажмурился, пытаясь побороть в себе желание, которое уже начало овладевать им.

– Ариэль, нам не следует быть вместе какое-то время. Подумают…

Она теснее прижалась к нему:

– Кто и что подумает?

– Полиция… этот Кассиди из прокуратуры. Мы же в числе подозреваемых.

– Не будь глупцом, Джош. У нас же есть алиби, ты что, забыл?

Ее беспечность раздражала, но побороть соблазн было трудно. Вместо того чтобы оттолкнуть, он приподнял ее майку и обхватил за талию, грубо прижав к себе. Их губы сомкнулись. Его язык впился в ее влажный, алчущий рот, а пальцы нежно гладили ее бедра.

Его член уже был влажным и горячим. Одежда мешала и раздражала. Но стоило ему потянуться к «молнии» на джинсах, как в дверь постучали.

– Принесли обед, – вздохнула Ариэль. Она еще раз поцеловала Джоша, провела рукой по расстегнутой ширинке и высвободилась из его объятий. – Попроси официанта отнести поднос в спальню. Сначала поедим.

– Кассиди?

– Слушаю. – Он ловко зажал между плечом и подбородком телефонную трубку, пытаясь одновременно приглушить звук телевизора и избавиться от крошившегося сандвича и банки с пивом.

– Это Гленн. Меня официально назначили на расследование дела Уайлда.

Хорошо, подумал Кассиди, Краудеру все-таки удалось это. Детектив Говард Гленн будет тем самым связующим звеном между ним, Кассиди, и полицейским управлением. Раз Гленн уже набрал себе команду и приступил к расследованию, он, Кассиди, начнет получать самую свежую информацию о ходе дела.

Кассиди знал, что с Гленном работать тяжело. Но он также знал, что необязательность и неаккуратность детектива распространяются на все, что угодно, кроме работы, поэтому согласен был закрыть глаза на изъяны его характера, отдавая должное компетентности и профессионализму Гленна.

– Что-нибудь уже есть? – спросил Кассиди, откладывая безвкусный сандвич.

– Отчет из лаборатории. Мы его как раз сейчас изучаем.

– Ну и что там интересного на первый взгляд?

– Никаких отпечатков, кроме его собственных, жены и горничной, обслуживавшей этот номер. Конечно, есть сотни следов, которые принадлежат всем тем, кто останавливался в номере раньше.

Кассиди нафантазировал себе более волнующие известия, так что услышанное разочаровало его.

– Есть какие-нибудь сведения об оружии?

– Ничего. Убийца унес оружие с собой.

Отсутствие орудия убийства осложняло дело, и все говорило за то, что впереди настоящая схватка. К счастью, Кассиди любил схватки – и чем жестче, тем лучше.

– Как скоро вы сможете установить подслушивающие устройства на телефонах? – спросил он детектива.

– Завтра с самого утра и поставим. Кому еще, кроме жены и сына?

– Утром обсудим. Держи меня в курсе событий.

Кассиди повесил трубку, откусил от сандвича, запив тепловатым пивом, и вновь уставился в телевизор. Днем он звонил на студию кабельного телевидения, которая транслировала программы Джексона Уайлда, и запросил у них копии всех сохранившихся записей этих передач. Дирекция студии срочно доставила пленки в офис Кассиди. И вот он принес их домой, где мог просмотреть, не отвлекаясь.

Программы были подготовлены профессионально. Уайлд выпускал захватывающие шоу с белыми голубями, и оркестром, и хором из пятисот голосов, и золоченой кафедрой, и зеркальным роялем Джоша.

Сценарий передач никогда не менялся. Программа обычно открывалась громким звуком трубы, возвещающим о Втором пришествии. Вступал хор, выпускались белые голуби, и по витой лестнице спускался Уайлд, всем своим видом давая понять, что только что беседовал со Всемогущим, о чем и сообщал доверительно во вступительной речи.

На заднем плане под трепетные переливы труб появлялась Ариэль, неизменно одетая в белоснежное платье; из украшений – лишь золотое обручальное кольцо и пара незаметных жемчужных сережек. Уайлд подчеркивал, что единственным богатством, которое они скопили, были духовные ценности. Затем на экране крупным планом показывали Джошуа Уайлда, аккомпанировавшего пению Ариэль.

Ее голос усиливался звучанием оркестра, хором и звуковой системой, умопомрачительная стоимость которой могла бы в значительной мере восполнить прорехи в национальном бюджете. Ариэль мило улыбалась мужу, Джошу, публике и, конечно же, небесам. Неизменно к концу песни хоть одна слезинка, да скатывалась из ее небесно-голубых глаз.

Кассиди был скептиком по натуре и редко принимал все на веру. Великодушно прощая проповеднику проведение таких мероприятий, он тем не менее не мог понять, как могли интеллигентные люди подпадать под воздействие этих шоу. Проповеди Уайлда явно искажали Евангелие. С гораздо большим пылом ратовал он за наказание, нежели за прощение, проповедовал ненависть вместо любви, обещал огонь ада, но не милость божию. Чаще говорил он о сатане, нежели о Христе. Вот почему священнослужители из наиболее организованных христианских общин презирали и осуждали Уайлда.

Кассиди было совершенно ясно, как Уайлду удавалось вбить свои фанатичные идеи в узкие лбы своих приверженцев. Все было просто: он говорил им в точности то, что они хотели услышать, – что правы они, а все, кто не согласен с их мнением, ошибаются. Ну и, конечно же, Господь был всегда на их стороне.

Просмотрев несколько раз пленки, сделав по ходу кое-какие записи, Кассиди выключил телевизор и направился в спальню. Проверив наличие чистых рубашек и трусов, он убедился в том, что визит в прачечную можно отложить еще на пару дней.

Когда он был женат, его гардеробом занималась Крис, впрочем, как и всеми другими домашними делами, покупками, стряпней. Развод их произошел не потому, что Крис была неряшлива или пренебрегала своими обязанностями по дому. Да и Кассиди, по общим меркам, считался вполне хорошим мужем. Он всегда помнил праздничные даты и дни рождения. И у него было какое-то шестое чувство, подсказывавшее ему, когда секс неуместен, и в такие дни он даже не заикался об этом.

Разрыв их четырехлетнего супружества был вызван скорее апатией, чем враждебностью. Под давлением внешних обстоятельств брак дал трещину, а их любовь друг к другу была недостаточно сильна, чтобы скрепить разваливающийся союз. Крис даже не хотела обсуждать проблему разъезда, и только после того, как в карьере Кассиди наметились решающие перемены, он настоял на том, чтобы они разъехались.

Как только до него дошли слухи об открытии прокуратуры в Орлеанском округе, штат Луизиана, Кассиди в тот же день отправил заявление о приеме на работу и подал на развод. Последнее, что он слышал о Крис, это то, что она все еще живет в Луисвилле, очень удачно вышла замуж, счастлива и ждет второго ребенка. Кассиди искренне желал ей счастья. Безусловно, не ее вина была в том, что работа для него оказалась важнее, чем она, и, когда его карьера начала рушиться, он пытался переосмыслить свою жизнь, включая и их брак.

В некотором смысле Кассиди до сих пор был пленником своих прежних ошибок. Вот уже пять лет он тщетно старался убежать от них. Может, ему это никогда и не удастся. Во всяком случае, он вспоминал свою бывшую жену, лишь когда очень хотелось заняться сексом, а никого рядом не было или когда кончались чистые рубашки. Это было несправедливо по отношению к Крис. Она заслуживала лучшего отношения. Но тем не менее все было так, как было.

Он разделся и лег в постель, но мозг был слишком загружен, чтобы он мог уснуть. К тому же он с удивлением обнаружил, что член его находится в возбужденном состоянии. И это было вызвано вовсе не желанием женщины. Просто реакция на напряжение – моральное и физическое.

Не в силах сомкнуть глаз, он вновь и вновь перебирал в памяти подробности дела Уайлда, признавая, что их было чертовски мало. Единственное, в чем он был уверен, так это в том, что дело будет трудное, неимоверно трудное, и, может быть, займет в его жизни месяцы и даже годы.

Нисколько не смущаясь такой перспективой, Кассиди был готов ринуться в бой. Он уже просмотрел и подготовил к выпуску пресс-релиз по факту убийства. Теперь он официально объявлен руководителем расследования и обвинителем, в случае если дело дойдет до суда. Кассиди сам просил дать ему этот шанс, и ему пошли навстречу. Он должен доказать Краудеру, что доверие к нему не напрасно. Кассиди должен доказать это и себе самому.