Читать книгу Голодная степь: Голод, насилие и создание Советского Казахстана - Сара Камерон - Страница 4

ВВЕДЕНИЕ

Оглавление

«Я был еще ребенком тогда, но я никогда этого не забуду, – говорит Ж. Абишулы (Ж. Әбiшұлы) о казахском голоде 1930–1933 годов. – До костей пробирает дрожь, когда я вспоминаю». Советские чиновники отняли у семьи Абишулы скот и зерно, оголодавшие люди бежали кто куда. Родственники его отца вообще покинули Cоветский Казахстан, перейдя китайскую границу. Для тех, кто остался, голод стал, по словам Абишулы, «молчаливым врагом». Он вспоминал арбу, которая собирала тела умерших, а затем вываливала их в братские могилы неподалеку от деревни. Много лет спустя, в годы Второй мировой войны, Абишулы довелось сражаться на передовой в рядах Красной армии. Несмотря на это, он считал, что «пережить голод было не легче, чем пережить войну»1. Нурсултан Абдиганиулы (Нұрсұлтан Әбдiғаниұлы), тоже переживший голод, помнит, как осенью 1932 года, когда он был семилетним мальчиком, несколько близких родственников умерли от голода прямо у него на глазах. Другие родичи бежали в Киргизию и погибли в горной долине. Абдиганиулы вспоминает, как в начале 1933 года «пришли настоящие черные тучи голода». Его семья переехала к югу, в Узынагаш, где его отец возглавил районную инспекцию. Хотя бабушка Абдиганиулы велела ему не вылезать из-под одеял, пока они будут путешествовать, потому что голодающие вполне могли похитить и съесть ребенка, Абдиганиулы выглядывал из-под одеял и видел разбросанные по земле трупы – мрачные вестники ужаса, царившего повсюду2.

Как видно из подобных воспоминаний, период с 1930 по 1933 год был в Советском Казахстане, тогда известном как Казакская Автономная Социалистическая Советская Республика, временем невообразимого горя. Голод погубил полтора миллиона человек, или четверть всего населения республики, и опустошил территорию размером с Европейский континент3. Он уничтожил жизни и семьи и привел к разрушительным последствиям. Под воздействием голода более миллиона жителей Казахстана бежали на соседние территории Советского Союза (в Киргизию, Узбекистан, на Среднюю Волгу и в Западную Сибирь), а также в Китай (в особенности в западную провинцию, известную как Синьцзян), спровоцировав беспрецедентный по масштабу региональный кризис4. Некоторые из них так и не вернулись в Казахстан. Поэтому и в наши дни в Синьцзяне, России, Узбекистане и Кыргызстане продолжает жить немалое число казахов – зачастую это потомки тех, кто бежал от голода5. Некоторые перебрались в другие районы Казахстана. К концу бедствия более половины населения республики сменили место жительства.

До голода многие казахи практиковали подвижное скотоводство, с началом нового времени года откочевывая по заранее определенному маршруту со своим скотом – овцами, лошадьми и верблюдами6. Этот образ жизни господствовал в Степи на протяжении более чем четырех тысячелетий7. Он позволял приспособиться к нехватке хороших пастбищ и воды. Кроме того, это был важнейший показатель национальной идентичности, позволявший определить, кто в степных землях является «казахом», а кто – нет8. Но голод заставил казахов осесть на землю или отказаться от кочевого скотоводства как от экономической практики. Это не только привело к кардинальным изменениям в экономической жизни Степи, но и полностью трансформировало казахскую культуру и идентичность.

Для тех, кто выжил, годы голода стали глубокой травмой. «Сегодня я говорю людям, что не помню голод», – сказал Д. Ауелбеков (Д. Әуелбеков), который, по его словам, почувствовал «вкус голода», пережив бедствие маленьким ребенком9. Одним из самых ярких последствий голода стало то, что выжившие казахи превратились в национальное меньшинство в собственной республике. На протяжении советской эпохи у казахов в Казахстане было своеобразное положение: они были одновременно титульной национальностью и национальным меньшинством. В последовавшие после голода десятилетия несколько волн переселенцев прибыло в Казахстан. Так демографическая политика властей привела к дальнейшему сокращению доли казахов в населении республики10. Лишь по переписи 1989 года казахи обогнали по численности русских (39,7 и 37,8%), и только перепись 1999 года, проведенная спустя восемь лет после распада СССР, зафиксировала, что казахи составляют более 50% населения Казахстана, к тому времени уже независимого государства11.

С точки зрения людских потерь голод в Казахстане, безусловно, был одним из самых гнусных преступлений сталинизма. Но история этого голода в большой степени осталась скрытой как в Казахстане, так и на Западе. Настоящая книга является попыткой рассказать эту историю и ответить на два вопроса, тесно связанные друг с другом: каковы были причины казахстанского голода 1930–1933 годов и как сведения об этом голоде, который долгое время практически не учитывался в нарративах о сталинской эпохе, влияют на наше понимание советской модернизации и национального строительства? Книга начинается с предпосылок голода, уходящих корнями в последние десятилетия Российской империи, и заканчивается медленным восстановлением республики в середине 1930-х, в годы, последовавшие за голодом. Я утверждаю, что причиной голода 1930–1933 годов в Казахстане стала решительная попытка Москвы превратить тюркоязычных мусульман-кочевников, известных как «казахи», вместе с конкретной территорией, Советским Казахстаном, в современную советскую нацию. Я прихожу к выводу, что казахский голод стал жестоким средством, позволившим создать Советский Казахстан как стабильную территорию с четко очерченными границами и как неотъемлемую часть советской экономической системы, а также выковать новую национальную идентичность казахов.

Однако эта проводимая государством модернизация была очень неравномерной. Во многих вопросах Москва так и не смогла достичь своих целей. Хотя в результате бедствия, в полном соответствии с целями московского «национального строительства», национальность стала главным маркером казахской идентичности, альтернативные формы этой идентичности исчезли не полностью. Да, казахские кланы трансформировались под влиянием голода и утратили связь со своими корнями, уходившими в систему кочевого скотоводства, но приверженность казахов тому или иному клану продолжала играть важную роль и после голода. Москва стремилась превратить Казахстан в центр производства мяса, способный соперничать с Чикаго, но радикальная программа преобразований под руководством государства привела к полному коллапсу скотоводческой экономики в республике12. К осени 1933 года более 90% животных в Казахстане погибли – удивительный поворот событий на территории, которая прежде была самым главным центром скотоводства в Советском Союзе13. Москва потратила более трех десятилетий на то, чтобы восстановить численность овец и крупного рогатого скота в республике до прежнего уровня14. В конечном счете, впрочем, ни Казахстан, ни казахов не удалось интегрировать в советскую систему в соответствии с первоначальными пожеланиями. Шрамы, оставленные событиями 1930-х годов, не давали покоя республике в советское время и способствовали ее трансформации в независимое государство в 1991 году.

Как получилось, что история казахского голода, одного из самых ярких следствий сталинской модернизации, оказалась оттеснена на задворки истории? Отчасти дело в том, что коллективизация, повлекшая опустошительный голод на Украине, в Казахстане, в бассейне Волги, на Дону и на Кубани, рассматривалась в основном с точки зрения земледельцев. В 1929 году Иосиф Сталин объявил первую пятилетку – радикальный план, согласно которому Советскому Союзу предстояло пройти индустриализацию и «догнать» капиталистический Запад. Основой этого модернизационного плана была коллективизация сельского хозяйства. Принуждая сельских жителей отказаться от своей земли и скота и вступить в колхозы, Москва стремилась взять под контроль продовольственные ресурсы страны и увеличить производство мяса и зерна, в первую очередь пшеницы. Введение колхозов позволяло Москве уничтожить местные учреждения, разорвать существующие связи между жителями и прочно установить советскую власть в сельской местности, так долго ускользавшей от контроля большевиков.

Рассмотрению этой атаки была посвящена обширная литература, сосредоточенная почти исключительно на советских крестьянах15. Подобный подход вполне оправдан: земледельцы составляли подавляющее большинство жителей СССР. Накануне Октябрьской революции 1917 года крестьяне насчитывали более 85% населения страны, в то время как доля промышленного пролетариата едва достигала 3%16. Большевики, захватив власть во имя «рабочего класса», обнаружили, что находятся во главе страны, по большей части состоящей из земледельцев. Во время нэпа (1921–1928) «крестьянский вопрос» был главной заботой большевиков, старавшихся обеспечить стабильные поставки хлеба из деревни в город и обсуждавших, как включить в государственные структуры эту идеологически подозрительную часть населения. Коллективизация была запущена Сталиным в разгар продовольственного кризиса, вызванного нехваткой зерна на государственных рынках, и имела целью заставить непокорных крестьян повиноваться власти.

Но из-за повышенного внимания к земледельцам другие грани коллективизации оказались в тени. На окраинах бывшей Российской империи большевики столкнулись с жизненными укладами, сильно отличавшимися от крестьянского: на Крайнем Севере преобладали охотники и собиратели, значительную часть населения Дальнего Востока составляли рыбаки и охотники, большинство населения Казахстана, Киргизии, Туркменистана, Кара-Калпакии, Бурят-Монголии и Калмыкии занималось кочевым скотоводством17. Если рассматривать историю коллективизации более широко, включая в нее и эти области, мы увидим, что Советский Союз был не только европейской, но и азиатской державой. Проводя коллективизацию, советская власть стремилась не только увеличить производство зерна, но и уйти от пастушеского скотоводства с далекими откочевками, заменив его сетью мясокомбинатов и скотобоен18. Подобно другим державам в межвоенный период, Советский Союз старался усилить государственный контроль над засушливыми областями и преобладавшими там кочевыми сообществами19.

Рассказы о голоде, который породила советская коллективизация, по большой части – особенно на Западе – посвящены украинцам20. Этому есть несколько причин. Прежде всего, от голода умерло больше украинцев, чем представителей какой-либо другой национальности. По подсчетам ученых, в годы коллективизации жертвами голода стали от 5 до 9 миллионов человек21. Многие из них были украинцами, составлявшими большинство населения Украины, а также значительную часть жителей Кубани. Считается, что только на территории Украины умерло от 2,6 до 3,9 миллиона человек (как украинцев, так и представителей других этносов)22. В абсолютных цифрах Украина в годы коллективизации пострадала больше всех.

На Западе внимание к украинскому голоду поддерживается украинской диаспорой. С точки зрения многих украинцев, голод сыграл решающую роль в формировании национальной памяти. Значительная часть работ ученых об украинском голоде посвящена вопросу, использовал ли Сталин это бедствие, чтобы покарать украинцев как этническую группу, и дискуссии по этому вопросу часто переходят в яростную полемику, подогреваемую как идеологическими разногласиями, так и политической напряженностью, царящей в нынешних российско-украинских отношениях23. Прозвучали призывы к международному сообществу признать украинский голод геноцидом и потребовать от России компенсации за страдания24. Дабы заявления, что Сталин использовал голод для наказания украинцев как этнической группы, звучали более убедительно, некоторые ученые стремятся подчеркнуть «уникальность» страданий украинцев, принижая или вовсе обходя молчанием ужасные беды, выпавшие в тот же период на долю других групп населения, в частности казахов25.

Но эмоциональными дискуссиями об украинском голоде оказались заслонены другие аспекты истории. Донские казаки и поволжские немцы тоже понесли несоразмерные с их численностью потери от голода26. Высокой была смертность от голода в таких средоточиях русского населения, как район Саратова. В Казахстане смертность от голода коррелировала с этнической принадлежностью: в то время как до его начала казахи составляли чуть меньше 60% населения республики, их доля среди умерших от голода достигала 90%27. Более миллиона казахов, или около 40% всех казахов республики, умерли от этого бедствия28. В конечном счете казахи потеряли от голода даже бóльшую долю своего населения, чем украинцы29.

В самóм Советском Союзе история казахского голода замалчивалась, подобно другим преступлениям сталинизма. Немедленно после бедствия московские власти обвинили первого секретаря ЦК Компартии Казахстана, Филиппа Голощёкина, снятого с должности в начале 1933 года, в самый разгар голода, за «ошибки» и «перегибы» на посту руководителя республики. Голощёкин был яркой фигурой. К моменту занятия руководящей должности в Казахстане этот «старый большевик» (один из немногих, кто состоял в большевистской партии еще до Октябрьской революции 1917 года), стоматолог по образованию, успел накопить впечатляющий опыт революционной деятельности. Ходили слухи, что он принадлежал к тому узкому кругу партийных деятелей, которые организовали выполнение приказа Владимира Ленина казнить царя и его семью30. Голощёкин был известен своей твердостью и горячей преданностью делу большевизма – говорили, что когда один из членов партии обратился к нему с просьбой освободить отца из тюрьмы, то получил такой ответ: «У коммунистов не бывает отцов»31. В 1941 году, через несколько лет после снятия с поста, Голощёкин был расстрелян, как и многие другие старые большевики, тоже погибшие во время сталинских репрессий32.

В последующие десятилетия деятельность Голощёкина на посту руководителя по-прежнему подвергалась критике, хотя сам голод официально не признавался33. В ходе подготовки к переписи 1937 года, первой после голода, чиновники обратили внимание на существенное сокращение казахского населения республики. Но скрыли голод, заявив, что в 1930–1933 годах значительное число казахов просто уехало на работу в соседние республики и изменение их численности объясняется исключительно этим. Таким образом, пропавшие казахи просто «переехали» – именно это объяснение демографических изменений в республике и стало господствующим34. Преемник Сталина, Никита Хрущев, в своем «секретном» докладе 1956 года осудил Сталина за множество преступлений, но обошел вниманием связанный с коллективизацией голод. Нурзия Кажибаева (Нұрзия Қажыбаева), пережившая казахстанский голод маленькой девочкой, вспоминала эти десятилетия: «Говорить о голоде в открытую было небезопасно: партия и власти осуждали подобные разговоры. Газеты, книги, школы и институты никогда не затрагивали эти вопросы»35. В последующие годы разговоры о перенесенных испытаниях велись частным порядком, а писатели вплетали тему голода в повести и рассказы на казахском языке36.

На общественном уровне голод в Казахстане стал обсуждаться в конце 1980-х – начале 1990-х годов, когда ученые «обнаружили» ужасающие людские потери республики37. В десятилетие после обретения в 1991 году независимости тема голода господствовала как в деятельности ученых, так и в средствах массовой информации. В 1992 году Нурсултан Назарбаев (Нұрсұлтан Назарбаев), президент Казахстана, сам наследник советских времен, дал добро на расследование, и комиссия сочла голод в Казахстане геноцидом38. На этой волне интереса в 1990-е годы вышел ряд важных исследований. Вместе с тем многие тогдашние публикации повторяли советское объяснение голода, вводя лишь косметические изменения: Голощёкина обвиняли в том, что он воспроизводил бесчеловечные методы Сталина, добавляя им интенсивности с целью покарать казахов как этническую группу39. Голод начали называть «голощёкинским геноцидом». Эта фиксация на образе Голощёкина отчасти подпитывалась антисемитизмом: Голощёкин был евреем из бедной семьи, проживавшей в Витебской губернии, на западных окраинах России40. Некоторые казахстанские авторы, описывая поведение Голощёкина в ходе голода, использовали антисемитские клише, стремясь показать зло более выпукло41.

До недавнего времени число научных работ на Западе, посвященных казахскому голоду, было незначительным; даже основные этапы бедствия и его причины оставались неизвестными42. Этому молчанию есть немало причин. В 1920–1930-е годы лишь немногие иностранные путешественники посетили Казахстан. Если кошмарный украинский голод стал известен на Западе благодаря валлийскому журналисту Гарету Джонсу, то в Казахстане подобного очевидца не нашлось43. Спустя примерно пятьдесят лет, в 1986 году, благодаря публикации эпохального труда Роберта Конквеста «Жатва скорби» украинский голод вновь вернулся под софиты. На фоне обострения холодной войны Конгресс США создал комиссию по расследованию украинского голода44. С тех пор благодаря активности украинской диаспоры, выделяющей гранты институтам и центрам украиноведения в Северной Америке, история украинского голода остается на переднем плане. А среди куда менее заметной казахской диаспоры подобного движения так и не возникло. Как следствие, казахский голод, в отличие от многих других преступлений сталинизма, так и не стал частью антисоветского нарратива холодной войны. Последняя глава настоящей книги подробно расскажет, как нынешнее руководство Казахстана – после огромного интереса к голоду, пробудившегося в 1990-е годы, – по большей части прекратило публичное обсуждение этой истории, дополнительно снизив вероятность, что ее подхватят на Западе.

Некоторое замалчивание голода в Казахстане может объясняться также другими факторами – например, остаточным влиянием эволюционной теории, подразумевающей, что исчезновение кочевых народов, превращение их в оседлые общества – неизбежное следствие современности. В научной литературе казахский голод часто оказывается «неправильным расчетом», «культурным непониманием» или списывается на «постыдное пренебрежение Москвы» к последствиям ее политики: подобная интерпретация, как представляется, затеняет насильственную природу этого бедствия45. Возможно, одна из причин того, что западные ученые так долго пренебрегали голодом в Казахстане, кроется в живучем, но ошибочном представлении, что коллективизация казахов была ненасильственной – или по крайней мере не такой насильственной, как сталинские преступления против оседлых обществ. Если голод среди казахов был отчасти вызван «естественными» причинами, то специалисты по советской истории должны прежде всего докопаться до тех преступлений, которые являются полностью рукотворными.

Сравнительно недавно свои труды о казахстанском голоде опубликовала международная группа исследователей – француженка Изабель Оайон, итальянец Никколо Пьянчола и немец Роберт Киндлер46. Опираясь на обширный круг архивных источников и используя разные подходы, в частности социальный, политический и экономический, они внесли важный вклад в понимание и главных этапов голода, и факторов, вызвавших его, и последствий голода для казахского общества. Труд Оайон включает в себя то, что она называет «социальной историей» перехода казахов к оседлой жизни при советской власти: особое внимание уделяется здесь не централизованному принятию решений, а катастрофическим последствиям насильственного перехода к оседлости для казахского общества47. Книга Пьянчолы, напротив, зиждется на экономической истории, и именно этот подход он использует, изучая трансформацию двух кочевых пастушеских обществ, казахского и киргизского, при советской власти48. Наконец, Киндлер в своем труде изучает роль насилия в казахстанском голоде, досконально разбирая, по словам самого Киндлера, как разные акторы использовали насилие для установления «порядка»49. Хотя эти ученые придерживаются разных точек зрения на то, в какой мере Москва осознавала размах кризиса, все они утверждают, что она стремилась использовать голод для полноценного включения казахов в государство, находящееся под властью партии50.

Настоящая книга, поддерживая этот вывод, вместе с тем представляет собой попытку пересмотреть подход и к самому голоду, и к этому периоду истории СССР в целом. Попытку понять, в какой именно форме ожидалось включение казахов в советскую жизнь, причем особое внимание уделяется советскому национальному строительству и советской модернизации51. Здесь отслеживаются трения между этими двумя проектами, нередко происходившие по мере того, как Москва пыталась превратить казахов в советскую нацию и направить республику в советский модерн, и изучаются результаты этих двух проектов – бескрайние людские страдания и тотальный экономический коллапс республики, но вместе с тем и создание казахской национальной идентичности. Помимо этого, бедствие рассматривается в контексте более длительной истории сельскохозяйственной трансформации Степи, с затрагиванием вопросов экологической истории, никогда прежде не удостаивавшихся внимания историков казахского голода. В то время как прежние работы западных историков по данной теме опирались только на русскоязычные источники, в настоящем исследовании используются источники как на русском, так и на казахском языке, что способствует более глубокому пониманию тяжелых последствий голода для казахского общества.

Тема казахского голода, так долго не привлекавшая внимания, на самом деле представляет собой идеальный оптический прибор, показывающий преобразования сталинской эпохи. Настоящая работа, обращаясь к незападному региону СССР, проливает новый свет на вопросы советской модернизации52.

В Казахстане советский модернизационный проект разительно отличался от такового в западных регионах СССР уже самим своим размахом: ставилась цель превратить в рабочих не просто крестьян, но кочевников, что означало куда более масштабный скачок по марксистско-ленинской исторической шкале. Первая мировая война сыграла решающую роль в преобразовании Европейской России, сделав вопросы политики актуальными для миллионов русских крестьян, служивших в армии, и заложив основу для наступления эпохи массовой политики. Однако в Казахской степи воздействие этого конфликта оказалось совершенно иным: подобно другим жителям Средней Азии, находившимся под властью Российской империи, казахи на протяжении большей части войны не призывались на боевую службу, а сама Степь лежала далеко от фронтовых линий53. Задачи Москвы усложняло и то, что казахская культура была в первую очередь устной, а не письменной. Уровень неграмотности в казахских аулах или кочевых лагерях превышал 90%54. Республика была огромной, но малонаселенной, а ее инфраструктура исчерпывалась небольшим количеством грунтовых дорог и телеграфных линий55. Газеты и другие материалы из Москвы достигали республиканской столицы, Алма-Аты, через 30–40 дней после того, как выходили в печать, а почтальонам порой требовалось проехать 300–400 километров по степи на верблюде, чтобы доставить письмо или посылку56.

Сроки и темпы московского проекта модернизации в Казахстане тоже были особыми. В 1928 году, то есть через одиннадцать лет после Октябрьской революции 1917 года, Голощёкин заявил, что казахскому аулу Октябрьская революция еще только предстоит. Он провозгласил начало «Малого Октября» (революции сверху в стиле Октябрьской), который, по его мнению, должен был наконец принести в Степь масштабные социальные изменения. Члены партии аргументированно заявили, что для того, чтобы казахи догнали в своем развитии оседлое население, потребуется исключительная скорость, и с началом первой пятилетки ЦК Компартии Казахстана предложил одновременно посадить казахов на землю и провести среди них коллективизацию57.

Однако программа государственной модернизации, исходившая из Москвы, имела целью преобразовать не только казахское общество, но и саму Казахскую степь. Климат Степи, как и в других пустынных и полупустынных зонах, отличался крайней нестабильностью. Распределение осадков сильно варьировалось от года к году. Нестабильным было и соотношение хороших и плохих почв: во многих местах земля постепенно засаливалась. Сухие ветры (суховеи), дувшие по всей Степи, периодически приводили к изменению формы и размеров степных водоемов. Мало того что подобный климат был незнаком советским экспертам, не укладываясь в их систему координат, основанную на представлениях о Европейской России, – его экологическая нестабильность бросала вызов марксистско-ленинским идеям экономического развития, основанным на представлении о стабильных и непрерывно растущих урожаях. Непредсказуемый степной климат означал, что сразу за обильным урожаем может последовать катастрофически малый.

Эта нестабильность была настоящим проклятием для тех, кто стремился превратить Степь в земледельческий регион. Первые волны русских и украинских крестьян, осмелившихся переселиться туда в годы Российской империи, пережили столь ужасные лишения из-за плохих урожаев, что Степное генерал-губернаторство временно закрыло Казахскую степь для дальнейшей колонизации. В начальные годы советской власти специалисты, ссылаясь на эту историю, предупреждали, что превращение казахов в оседлое население и дальнейшая аграрная колонизация Степи чреваты опасными последствиями. Но Центральный комитет решил, что возможность собрать великолепный урожай зерна в одном году перевешивает риск катастрофического урожая в году следующем. Летом 1931 года, когда опустошительная засуха еще усугубила голод, начавшийся зимой 1930/1931 года из-за коллективизации, ЦК потерпел поражение в этой игре, ставкой в которой были человеческие жизни. В своих планах заготовки зерна Москва так и не учла фактор экологической нестабильности, и казахам пришлось компенсировать недостачу из своих средств, что сделало голод еще более страшным.

В наши дни Казахстан занимает лидирующие позиции в мире по экспорту пшеницы – главного сельскохозяйственного товара в стране58. После падения Советского Союза некоторые деревенские домохозяйства в Южном Казахстане вернулись к пастушескому скотоводству, но животноводство играет куда менее важную роль в экономике страны, чем производство пшеницы59. Это крутое изменение системы землепользования, от кочевого скотоводства к оседлому земледелию, началось еще при Российской империи и резко ускорилось в годы сталинской коллективизации. Однако, несмотря на многочисленные заявления советских специалистов, что за годы первой пятилетки советская власть «покорит» природу, подчинив ее социалистическим целям, СССР подобно другим государствам, пытавшимся преобразовать засушливые земли, не преуспел в переделывании Казахской степи по своей мерке60. Голод прекратился, но земледелие в регионе оставалось непростым предприятием. Программу Никиты Хрущева по освоению целины (1954–1960), имевшую задачей увеличить количество возделываемых земель в Северном Казахстане и других регионах, пришлось прекратить в силу ряда факторов, одним из которых стали проблемы с урожайностью61. В 1960–1970-е годы земледелие в Казахстане страдало от регулярных засух, песчаных бурь и неурожаев62. Развитие Казахстана, как и других периферийных регионов СССР, оказалось в зависимости от природных факторов63.

Пример кочевников-казахов показывает, какую огромную важность Москва придавала своему проекту национального строительства и какой разрушительный потенциал таился в этом проекте. Исходя из смеси практических и идеологических соображений, большевики замыслили разрешить национальный вопрос, или проблему этнического разнообразия бывшей Российской империи, отчасти поддержав это разнообразие. Москва даровала некоторым группам различные национальные формы, с национальными территориями, языками и культурами, стремясь превратить эти группы в сплоченные советские национальности64. Со временем этот масштабный проект начал включать в себя такие действия, как создание национальных учреждений образования, обучение и продвижение национальных кадров, стандартизация национальных языков, проведение национальных границ и написание национальных историй.

Но вся эта национальная политика была не столько четко очерченным планом действий, сколько рабочим набором идей и представлений о советской нации, который за время существования СССР не раз уточнялся. Основные принципы национальной политики были сформулированы в резолюциях, принятых на XII съезде РКП(б) и на специальной конференции ЦК в 1923 году. Сталин в своих речах периодически прояснял или пересматривал различные вопросы, связанные с национальной политикой, заявляя, что советские нации должны быть «национальными по форме, социалистическими по содержанию»65. Но в этих документах не содержалось подробных инструкций, как следует осуществлять национальное строительство66. Не могли в них быть предусмотрены и все те конфликты, к которым привели попытки создать нации, по самой своей природе склонные предпочитать собственные интересы, – создать их в рамках социализма, нацеленного на всеобщность. Советский проект национального строительства в очень значительной степени зависел от местных инициатив и от участия населения.

Идея, что казахи составляют нацию, пришла в Степь в конце XIX века. После Октябрьской революции 1917 года небольшая группа оседлых русскоязычных казахов сформировала политическую партию под названием Алаш-Орда и провозгласила казахское автономное государство с центром в городе Семипалатинске, на северо-востоке Степи. В 1919 году члены Алаш-Орды сдались большевикам и неохотно заключили союз с режимом, стремясь продвигать собственные автономистские идеи с опорой на большевистские обещания национальных свобод67. Но для большинства казахов на заре советской власти национальность совершенно не играла какой-то важной роли в повседневной жизни: например, Нурзия Кажибаева вспомнила, что ее семья в 1917 году слышала о таких казахских политических партиях, как Алаш-Орда, но заметила, что «их идеи и их образ жизни были непонятны обычным кочевникам-казахам»68. Понятие «казах» было прочно связано с кочевым образом жизни, не позволявшим сформировать тесную связь с «нацией», ассоциируемой с конкретной территорией. Термин «казах» был одновременно социальным и этническим: он указывал не только на этническую принадлежность, но и на образ жизни – кочевое скотоводство69.

Хотя идея национальности была несовместима с кочевой жизнью, Москва пошла на исключительные усилия, чтобы превратить казахов в нацию. Власти стремились задействовать, мобилизовать и преобразовать казахов даже в самых отдаленных уголках республики70. Этот проект столкнулся с множеством трудностей, главная из которых заключалась в том, что культура в Казахской степи была тесно переплетена с экономикой. Поскольку большинство казахов были скотоводами-кочевниками, судьба их образа жизни при советской власти была одновременно вопросом экономическим (является ли кочевое скотоводство самым эффективным вариантом использования степных ресурсов?) и национальным (следует ли продвигать кочевое скотоводство, определяющий элемент казахской идентичности, как часть «национальной культуры» казахов?). Хотя на первых порах Москва прибегла к противоречивому подходу, поддерживая некоторые аспекты кочевого скотоводства и препятствуя другим, к 1928 году «национальные» и «экономические» цели пришли в соответствие друг другу. Кочевое скотоводство было провозглашено экономически неэффективным и противоречащим дальнейшему развитию казахской национальной культуры.

Этот факт позволяет по-новому взглянуть на затянувшуюся дискуссию о голоде на Украине. Большинство научных трудов, посвященных украинскому голоду, можно условно разделить на два противоположных лагеря – «национальный» и «крестьянский»71. Ученые, придерживающиеся второго подхода, считают, что голод, связанный с советской коллективизацией, был частью более обширного наступления на социальную группу – крестьянство. И заключают: хотя украинцы пострадали больше других, это было связано с тем, что большинство украинцев были крестьянами, а не с тем, что существовало какое-либо намерение покарать украинцев как группу72. Сторонники первого подхода, напротив, указывают на историю сложных отношений между украинцами и режимом и считают, что именно национальный вопрос, или желание Сталина покарать украинцев, привел к ужасающему числу жертв73.

В Казахстане, как и на Украине, существовала очевидная связь между национальной идентичностью и социальной. Большинство казахов были кочевниками, а большинство украинцев, живших на Украине, – крестьянами. Дискуссия подразумевает, что у Москвы могли быть разные цели, вытекавшие из использования двух разных категорий, национальной и социальной. Либо Москва стремилась использовать голод в качестве оружия, чтобы покарать украинцев как национальную группу, либо же она стремилась использовать голод, чтобы покарать крестьян. Но, как показывает пример казахов, национальный и социальный подходы не обязательно противостояли друг другу, а могли служить взаимодополняющим и усиливающим друг друга целям. В ходе кризиса с беженцами Голощёкин и иные руководящие лица предпочитали называть голодающих казахов не беженцами, а откочевщиками, подразумевая, что те поднимаются на «более высокий» уровень национального развития, переходя к оседлой жизни. Представив кризис с беженцами важнейшим этапом национального развития, требующим повышенной бдительности с целью обеспечить переход казахов на следующий уровень, чиновники использовали одновременно язык советской экономической политики и советской национальной политики, оправдывая насилие против голодающих казахов.

Более комплексный взгляд на советскую национальную политику позволяет увидеть, как она могла быть в одно и то же время прогрессивной и в высшей степени разрушительной. Использование насилия против национальных групп не всегда указывало на отход от советского национального строительства, а, напротив, порой означало попытку консолидации национальных идентичностей и приведения их в соответствие с политическими целями СССР. Например, в самый разгар бедствия тысячи голодающих казахов были убиты при попытке бежать через китайско-казахскую границу в Синьцзян – край, имевший тесные исторические и культурные связи с Казахской степью, край, который многие казахи регулярно посещали в ходе сезонных откочевок. Хотя у решения об их убийстве было множество причин, в том числе страх со стороны Москвы, что беженцы установят контакты с врагами советской власти в Китае, руководство обосновало свою жестокость важнейшим догматом советского национального строительства – о связи национальности и территории74.

В историографии приверженность советской власти национальному строительству считается не связанной непосредственно с главными направлениями большевистской политики – индустриализацией и коллективизацией. Существует представление, что национальная политика Москвы была той паллиативной, или «мягкой» мерой, которая позволяла представить главные устремления Кремля в более привлекательном свете75. Но руководители, действовавшие в Казахстане, вероятно, не видели никакого различия, считая, что вопросы экономики и «национальный вопрос» тесно переплетены друг с другом76. Квалификация национального строительства как «мягкой» политики тоже вызывает сомнения, поскольку сами казахи не всегда приветствовали советские инициативы в сфере национального строительства. Эта книга подтверждает, что казахский голод оказался столь разрушительным не вопреки советскому национальному строительству, а отчасти вследствие его.

Трансформация казахов в новую советскую нацию не была чем-то исключительно навязанным сверху. Она происходила при участии самих казахов, и эта книга показывает, как сами казахи повлияли на интеграцию Советского Казахстана в государственные структуры. Их участие в проекте национального строительства не ограничивалось такими задачами, как стандартизация национального языка или написание национальной истории77. Эта книга показывает, что Москва предоставила самим казахам осуществить ряд наиболее разрушительных ударов по их собственному обществу, доверив им определять, кого считать баем (кочевым «эксплуататором»), а также как проводить заготовки зерна и мяса на местном уровне78. Хотя такие учреждения, как Красная армия, где решительно доминировали чужаки из Европейской России, сыграли немалую роль во многих нападениях на казахов, ОГПУ стремилось разнообразить рядовой состав армии, считая, что более активное участие казахов сделает данные нападения более «эффективными»79. Поощряя казахов к участию в осуществлении этих кампаний на местном уровне, Москва сумела вбить клин в казахское общество, разрушая прежние связи и сея ожесточенную вражду в аулах.

Но национальность была сама по себе могучим орудием, и Москва не всегда могла его контролировать. Понятия национальных прав и национальных территорий, пущенные в оборот, могли использоваться разными акторами для продвижения целей, часто противоречащих целям режима. Многие национальные кадры, получившие благодаря национальной политике СССР возможность проводить кампании насилия на местном уровне, использовали эти кампании в своих личных интересах. Во время голода обострилась борьба за ресурсы, и некоторые группы прибегали к языку «национальности», чтобы оправдать нападения на других, в то время как режим пытался удержать растущее насилие под контролем. Идея, что Москва могла в любой момент отыграть назад свою национальную политику, представляется ошибочной: со слишком большими трудностями столкнулись власти, пытаясь противодействовать некоторым нежеланным последствиям своей национальной политики.

Каковы были причины казахского голода? Важнейшей из них, как и в других случаях голода в 1930-е годы, была насильственная коллективизация с ее изнуряющими требованиями по заготовке мяса и зерна. Но казахский голод, охвативший кочевое общество, имел черты, отличавшие его от тех бедствий, что свирепствовали в западной части Советского Союза. Местные кадры, от которых власть настойчиво требовала хлебозаготовок, в свою очередь выставили огромные требования по зерну кочевникам-казахам, потреблявшим пшеницу, но обычно не выращивавшим ее80. Чтобы выполнить эти требования, казахи наводнили рынки скотом. Как это случается, когда голод охватывает кочевое население, продавать скот стало невыгодно: хлеб очень подорожал, а животные сильно подешевели, и казахи оказались вынуждены продавать еще бóльшую долю своего скота81. Огромные нормы мясозаготовок еще больше разорили казахских скотоводов, лишив их средств к существованию – сезонных откочевок со стадами скота. Наконец, закрытие республиканских, областных и районных границ означало, что казахи не смогут добираться до пастбищ, необходимых, чтобы прокормить скот. Вместе с тем, хотя главной причиной казахстанского голода была политика Сталина, наследие Российской империи тоже следует признать важным фактором. Интенсивное заселение Казахской степи крестьянами в конце XIX – начале XX века привело к изменению маршрутов откочевки и структур потребления, сделав казахов более уязвимыми для голода.

Официальная политика Москвы по превращению казахов в оседлое население не была одной из главных причин казахстанского голода82. Власть выделила на нее незначительные ресурсы, и планы заставить казахов осесть на землю быстро провалились. Однако тяжелейшие требования по заготовке мяса и зерна, сопровождавшие коллективизацию, сделали то, чего не могла добиться официальная политика, – заставили казахов в силу полного и абсолютного их обнищания отказаться от кочевой жизни. После того как зимой 1930/1931 года начался голод, включились и другие факторы, сыгравшие важную роль в кризисе, в том числе засуха лета 1931 года, усугубившая бедственное положение казахов83.

Относительная отсталость Казахстана также способствовала разрастанию бедствия. Москва, сосредоточившись на осуществлении головокружительной программы государственной модернизации, проигнорировала все предупреждения врачей, которые, обращая внимание на нехватку современного медицинского обслуживания в республике, призывали партию выделить больше ресурсов на здравоохранение и программы вакцинации84. Вместе с голодом распространились эпидемии тифа, оспы, туберкулеза и холеры. Главной причиной этих болезней был голод, но еще более губительными их сделали связанные с голодом побочные факторы – массовое перемещение населения и антисанитария85. Множество казахов умерло от болезней, сыгравших в казахском голоде куда бóльшую роль, чем в аналогичных бедствиях в западной части СССР. Там был более высокий уровень медицинской помощи и большинство жертв умирало именно от голода86.

Хотел ли Сталин голода в Казахстане? Очевидно, что главной целью режима было радикальное преобразование казахов и Казахстана и власть не была обеспокоена тем, что этот процесс может привести к огромным людским потерям. Советские специалисты по сельскому хозяйству, многие из которых впоследствии окажутся в лагерях или будут расстреляны, предупреждали об опасностях насильственного превращения казахов в оседлое население или распространения земледельческих хозяйств в областях, подверженных засухе. Сталин несколько раз, в ключевые моменты, получал сведения о бедственном положении казахов: в конце 1930 года, когда голод только начинался, в январе 1931 года, когда стартовала вторая кампания по коллективизации, и, наконец, в конце 1932 года, когда кризис казахских беженцев достиг максимального размаха. После начала голода правительство приняло меры, усугубившие тяжелое положение казахов: республика получила ужасающий по объему план хлебо- и мясозаготовок, голодающих казахов выселяли из городов, убивали тысячи казахских беженцев при попытке пересечения ими китайской границы, отдельные районы республики «заносили на черную доску», что означало полный запрет на торговлю и на продовольственные поставки.

Всеобъемлющая программа государственной трансформации Казахстана была, безусловно, нацелена на культурное разрушение казахского общества, и, как я пишу в заключении, есть достаточно данных, указывающих, что казахский голод подпадает под более широкое определение – геноцид. Но не существует никаких данных, что Сталин планировал этот голод или стремился уничтожить всех казахов. Многие важнейшие события, связанные с голодом, от массового оттока беженцев и до катастрофического уменьшения численности скота, были контрпродуктивны с точки зрения интересов режима и представляли собой непредвиденные последствия кампании по коллективизации. Когда начался голод, власти в первую очередь уделяли внимание не умирающим от голода казахским кочевникам, а нуждам других групп населения республики – крестьян и рабочих, чей труд в полях и на фабриках играл решающую роль в выполнении первой пятилетки87. С огромным запозданием Москва выделила небольшую продовольственную помощь республике, но мало что из этой помощи достигло голодающих беженцев.

Сталин не предвидел масштабов кризиса. Вместе с тем история казахского голода должна заставить нас пересмотреть ряд допущений по поводу сталинизма и связанного с ним насилия. Сталинское правление в Казахстане часто представляется иным, не таким, как на западе СССР: называется хрупким и даже отсутствующим. Историки отмечают, что сталинское насилие в первую очередь отрабатывалось в западной части СССР, но эта книга показывает, что спектр насилия при Сталине был шире, чем считалось раньше88. Восток СССР тоже генерировал важные методы контроля над обществом и обменивался опытом управления населением с западом страны. При этом, когда Сталин начал свою жестокую политику, приведшую к казахскому голоду, он, видимо, не следил за развитием событий в Казахстане столь же внимательно, как за тем, что происходило в главных зерновых регионах, таких как Украина. Согласно журналу посещений Сталина, Голощёкин за весь период своего руководства в Казахстане встречался с ним всего дважды, и мало кто в ближнем кругу Сталина имел хорошее представление о республике89. Когда началась коллективизация, Измухан Курамысов (Ізмұхан Құрамысов), заместитель Голощёкина с 1929 по 1931 год, шутил, что некоторые московские руководители даже не могут показать Казахстан на карте. Другие, как он отметил, регулярно путали «казахов» и «казаков»90.

Казахский голод ставит под вопрос и некоторые из наших представлений о сталинских иерархиях. Советское общество часто видят как иерархию страданий, в которой никто не страдал больше, чем заключенные в ГУЛАГе91. Но голодающих казахов согнали с их земли в Центральном Казахстане прямо в разгар голода, чтобы очистить место для строительства Карагандинского исправительно-трудового лагеря (Карлага), и они умирали от голода и болезней у самых ворот лагеря, в котором трудились заключенные. Казахский голод служит примером того, как многие, очень многие советские граждане сгинули в годы сталинского правления – не за стенами лагерей, не в массовых расстрелах Большого террора, а в канавах и покинутых деревнях, от голода, вызванного коллективизацией92.

Почему казахи не сопротивлялись? И почему местные руководители продолжали осуществлять столь разрушительную политику? Как показывает эта книга, многие казахи сопротивлялись. В Казахстане, как и в других регионах, пострадавших от голода, в годы коллективизации были массовые восстания, и властям пришлось приложить немало усилий, чтобы их подавить. Мотивация местных руководителей могла быть самой различной. Некоторых принудили к сотрудничеству запугиванием. Другие стремились сделать карьеру в партии. Третьи верили в дело коммунизма, например Шафик Чокин (Шапық Шокин), казах, родившийся в крайней бедности и ставший президентом Академии наук Казахстана. В юности Чокин был представителем режима и в годы голода занимался конфискацией зерна и другого имущества казахов. Его действия получили высокую оценку начальства, и он поступил в Среднеазиатский институт инженеров и техников ирригации (САИИТИ) в Ташкенте (Узбекистан). Там он встретил казахских беженцев, умиравших от голода на городских улицах. Тем не менее Чокин впоследствии вспоминал: «Кто бы мне сказал тогда, что голод дело и моих рук, я не только бы не поверил, но и посчитал за оскорбление, мерзкую клевету». И заканчивал так: «Был уверен: мы несем не просто новый уклад, но и новую, самую справедливую модель жизни»93.

Данное исследование опирается на источники и историографию на русском и казахском языках, собранные в ходе длительного полевого исследования в Казахстане и России, включавшего работу с документами в бывших партийных и государственных архивах в Алматы и Москве, а также в региональных архивах в Алматы и Семее. Задействован широкий круг опубликованных источников, в том числе выдержек из газет, этнографических описаний и сельскохозяйственных журналов. Многие из этих материалов, включая и документы бывшего партийного архива в Казахстане (теперь известного как Президентский архив), а также казахскоязычные источники, почти не использовались западными учеными94. Эти материалы проливают свет на ряд неизученных аспектов казахского бедствия. Архивные документы показывают, что Сталин был в курсе страданий казахов – ему об этом сообщали несколько раз, в ключевые моменты голода, – а кроме того, демонстрируют жестокость режима в отношении голодающих беженцев-казахов. Знакомство с исследовательской литературой на казахском языке позволяет начать диалог о голоде с казахстанскими учеными, многие из которых публикуются исключительно на казахском, а не на русском. Изучение же таких казахскоязычных источников, как устные рассказы, дает возможность услышать голоса тех, кто пережил голод, – голоса, которые практически не слышны в архивных источниках или мемуарах.

Последний пункт очень важен и показывает ряд важнейших методологических различий между исследованиями казахского голода и некоторых других преступлений сталинского режима, таких как система лагерей, система спецпоселений или даже украинский голод. В случае казахского голода подавляющее большинство жертв были неграмотны, а такие источники, как прошения, на которые историки привыкли опираться, чтобы получить картину происходившего, попадаются крайне редко. Многие исследователи собирали воспоминания об украинском голоде, чему отчасти способствовало расследование украинского голода Конгрессом США в 1980-е годы95. Аналогичная деятельность по сбору свидетельств о казахском голоде была гораздо более ограниченной и в целом началась намного позже, когда в живых оставалось уже гораздо меньше людей, переживших голод96. К моменту взятия интервью многие из них, в годину бедствия бывшие маленькими детьми, уже находились в преклонном возрасте и с трудом вспоминали события, связанные с голодом97. После крушения Советского Союза стали доступны многочисленные мемуары, дневники и письма людей, переживших украинский голод или ГУЛАГ, но не казахский голод98. Отчасти причиной этому была разница в уровне грамотности: процент тех, кто мог описывать события по мере их развертывания, был среди казахов существенно ниже. Но, вероятно, свою роль сыграло и более сдержанное отношение к теме голода в современном Казахстане. Тем не менее, создавая настоящую книгу, я стремилась по мере возможности учитывать и собственно казахские источники.

Основанная в том числе на архивных документах и этнографических исследованиях Российской империи и Советского Союза, эта книга обращает особое внимание на трудности, связанные с рассмотрением жизни кочевников через призму оседлого мира. Многие российские и советские чиновники считали поселение казахов на землю «правильным» с эволюционной точки зрения, частью поступательного движения истории, и приветствовали подобную перспективу. Эти чиновники были склонны изображать Российскую империю или Советское государство единственным движителем перемен в жизни кочевников, «современным» оседлым обществом, которое вступило в контакт с «отсталым» кочевым миром. Однако эти наблюдатели обратили внимание и на некоторые изменения в кочевой жизни, произошедшие до запуска Советским Союзом форсированной коллективизации в 1929–1930 годах, на те изменения, важную роль в которых сыграли экологические и экономические факторы. Более того, некоторые из этих изменений, произошедших до коллективизации, не были чем-то новым: например, растущая роль земледелия в жизни кочевников-казахов наблюдалась на протяжении долгого времени, по мере того как кочевники приспосабливали свои методы скотоводства к политическим и экологическим трансформациям. Будучи попыткой понять кочевую жизнь казахов, настоящая книга содержит анализ самих категорий, которые создавали чиновники (таких, как «полукочевой»), и выявляет, чтó эти категории могут рассказать о жизни кочевников, а также о взглядах на кочевой мир, превалировавших в Российской империи и Советском Союзе.

Настоящая книга выстроена в хронологическом порядке, в ней по очереди рассматриваются важнейшие события и факторы, ставшие причиной голода в Казахстане. Глава 1 посвящена Казахской степи под властью Российской империи. В частности, обнаруживается, что период массовой крестьянской колонизации Казахской степи в конце XIX – начале XX века привел к далекоидущим переменам в жизни кочевников и в экологических характеристиках самой Степи. Эти перемены, как заключается в главе 1, сделали казахов более уязвимыми для голода, что усугубило последствия беспощадной коллективизации, осуществленной советским режимом. В главе 2 рассматривается период с 1921 по 1928 год, изучается то, как советские чиновники и этнографы пытались вписать кочевников-казахов и природу Степи в свои марксистско-ленинские координаты. К 1928 году под влиянием масштабных изменений в Советском Союзе этот плавный период окончился: пастушеское скотоводство было признано экономически отсталой формой производства, к тому же препятствующей дальнейшему развитию казахов как советской нации. В главе 3 рассматривается первый этап натиска властей на кочевую жизнь казахов, натиска в рамках «Малого Октября», той запоздалой социальной революции в стиле Октябрьской, что началась в 1928 году. Здесь показано, как Москва приветствовала и поощряла участие самих казахов в этой кампании, позволявшее начать разрушение казахского общества изнутри. В главе 4 подробно изучается запуск форсированной коллективизации в 1929–1931 годах и выявляется, что он сопровождался более масштабным натиском на культуру и образ жизни кочевого общества. Из этой главы видно, что власти раз за разом игнорировали предупреждения об опасности расширения земледельческого фронтира республики в регионы, подверженные засухе. К зиме 1930/1931 года начался голод. Глава 5 рассказывает о борьбе Москвы за контроль над казахстанско-китайской границей в 1931–1933 годах, когда сотни тысяч голодающих казахов пытались бежать через границу и найти убежище в Синьцзяне. В отличие от западных рубежей СССР, на которых применялись менее жесткие методы контроля, советские пограничники начали стрелять в тех, кто пытался бежать из страны, что привело к ухудшению отношений с республиканским Китаем. В главе 6 изучается кризис беженцев в 1931–1933 годах – событие, вызванное экономическим коллапсом республики и еще усугубившее его. Эта глава показывает, как кризис способствовал тому, что на местном уровне стала распространяться идея национальности, хотя и не всегда в той форме, на какую надеялась Москва. Лишь в 1934 году голод наконец закончился – благодаря некоторому везению (в том числе прекрасной погоде и хорошему урожаю), а также возобновившемуся вниманию ряда столичных государственных ведомств к таким проблемам, как распространение болезней. Заключение посвящено развитию республики после голода. Кроме того, здесь рассматривается вопрос геноцида, а также показано, что именно может поведать нам о других случаях голода, связанного с советской коллективизацией, голод в Казахстане. Эпилог рассказывает, как этот голод увековечивали и вспоминали в Казахстане, ставшем независимым государством.


Карта 2. Зоны растительности Казахской степи и Закаспийской области


1

Абішұлы Ж. Өткеннің өксігі // Қызылдар қырғыны / Ред. Б. Хабдина. Алматы, 1993. С. 57.

2

Әбдiғаниұлы H. Қызыл қырғынның қасіреті // Қызылдар қырғыны. C. 37–39.

3

Чтобы установить численность жертв казахского голода, потребуется всеобъемлющее исследование, но очевидно, что он унес ошеломляющее количество жизней. Недавно вышло демографическое исследование, авторы которого, используя такой метод определения численности населения, когда из общего числа смертей вычитаются те, которых без голода не случилось бы, оценили избыточную смертность Казахстана (то, что они назвали «прямыми потерями») за 1932–1934 годы в 1,3 миллиона человек и численность не рожденных в эти годы детей («непрямые потери») в 228 тысяч человек. Вместе с тем авторы предупредили, что это лишь частичная оценка, поскольку масштабный голод в республике начался уже до 1932 года. См.: Rudnytskyi О. et al. Famine Losses in Ukraine in 1932 and 1933 within the Context of the Soviet Union // Famines in European Economic History / Eds. D. Curran et al. New York, 2015. P. 208, 210. Стивен Г. Уиткрофт и Р.У. Дэвис, отчасти опираясь на официальные данные по смертности в Казахстане в период голода, считают, что жертвами казахского голода стали от 1,3 до 1,5 миллиона человек. См.: Wheatcroft S.G., Davies R.W. The Years of Hunger. New York, 2009. Р. 412.

4

Исходя из данных Президентского архива в Казахстане, издатель одного собрания документов утверждает, что за период с 1929 по 1933 год из республики бежали 1 миллион 130 тысяч человек. См.: Левон Мирзоян в Казахстане: Сборник документов и материалов (1933–1938 гг.) / Отв. ред. Л.Д. Дегитаева; отв. сост. Е.М. Грибанова. Алматы, 2001. С. 292. Жетпис Талдыбаев, изучавший архивы госбезопасности, называет близкую к этому цифру (Талдыбаев Ж. Аштықтан келген демографиялық апат // Abai. 2000. № 1. С. 28–33).

5

О казахской диаспоре см.: Мендикулова Г. Казахская диаспора: История и современность. Алматы, 2006.

6

Как объясняется в настоящей книге, сам термин «кочевник» является спорным и разные наблюдатели определяют его по-разному. Тем не менее советская статистика позволяет составить определенное представление об экономической деятельности казахов накануне коллективизации. По данным 1929 года, 26,9% казахов были оседлым населением, в то время как остальные в той или иной форме придерживались кочевого образа жизни. См.: Родневич Б. От колониального вырождения к социалистическому рассвету. М., 1931. С. 15.

7

О долгой истории кочевого скотоводства в степном регионе см.: Frachetti M.D. Pastoralist Landscapes and Social Interaction in Bronze Age Eurasia. Berkeley, 2008.

8

Масанов Н. Кочевая цивилизация казахов: Основы жизнедеятельности номадного общества. Алматы, 1995, репринтное издание 2011. С. 548. Об истории термина «казак» как социальной категории см.: Самойлович А. О слове «казак» // Казаки. Антропологические очерки / Под ред. С.И. Руденко. Л.: АН СССР, 1927. С. 16.

9

Әуелбеков Д. Тышқан етін жегізген // Қызылдар қырғыны. С. 73–75.

10

Эти программы включали в себя депортацию так называемых спецпереселенцев, депортацию различных национальностей, эвакуацию заводов и других промышленных центров в Среднюю Азию в ходе Второй мировой войны, а также выдвинутую Никитой Хрущевым программу освоения целины, в результате которой в 1950-е годы сотни тысяч переселенцев приехали заниматься сельским хозяйством в Казахской степи. См.: Peyrouse S. The Russian Minority in Central Asia: Migration, Politics, and Language. Washington, DC, 2008. Р. 2.

11

Согласно переписи 1999 года, казахи составляли 53% населения Казахстана: Ibid. P. 1.

12

О сравнении Казахстана и Чикаго см.: Pianciola N. Sacrificing the Kazakhs: The Stalinist Hierarchy of Consumption and the Great Famine in Kazakhstan of 1931–1933 // Thirty Years of Crisis: Empire, Violence, and Ideology in Eurasia from the First to the Second World War / Ed. T. Uyama. Sapporo, в печати.

13

В докладе, составленном ОГПУ в октябре 1933 года, подсчитано, что численность животных в республике по сравнению с 1929 годом сократилась на 90,8%. В кочевых районах, где потери были еще более тяжелыми, они оценивались в 99,5%. См.: Центральный архив ФСБ РФ [далее – ЦА ФСБ РФ]. Ф. 2. Оп. 11. Д. 1050. Л. 53–56 (Спецсообщение ПП ОГПУ по Казахстану о состоянии животноводства в республике, 25 октября 1933 г.) // Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927–1939. Документы и материалы / Под ред. В. Данилова, Р. Маннинг, Л. Виолы. М.: РОССПЭН, 2001. Т. 3. С. 811.

14

О падении численности скота в республике см.: Behnke R.H., Jr. Reconfiguring Property Rights and Land Use // Prospects for Pastoralism in Kazakstan and Turkmenistan: From State Farms to Private Flocks / Ed. С. Kerven. New York, 2003. Р. 76.

15

Davies R.W. The Socialist Offensive: The Collectivisation of Soviet Agriculture, 1929–1930. London, 1980; Fitzpatrick S. Stalin’s Peasants: Resistance and Survival in the Russian Village after Collectivization. Oxford, 1994; Graziosi А. The Great Soviet Peasant War: Bolsheviks and Peasants, 1917–1933. Cambridge, MA, 1996; Lewin М. Russian Peasants and Soviet Power: A Study of Collectivization. New York, 1968; Merl S. Bauern unter Stalin: Die Formierung des sowjetischen Kolchossystems 1930–1941. Berlin, 1990; Viola L. The Best Sons of the Fatherland: Workers in the Vanguard of Soviet Collectivization. New York, 1987; Eadem. Peasant Rebels under Stalin: Collectivization and the Culture of Peasant Resistance. New York, 1996.

16

Viola L. Peasant Rebels under Stalin. Р. 15.

17

В западной части Советского Союза тоже существовали мобильные группы некрестьянского населения, например ромы. О ромах см.: O’Keeffe В. New Soviet Gypsies: Nationality, Performance, and Selfhood in the Soviet Union. Toronto, 2013.

18

О глобальном сдвиге в сторону производства мяса для «рынка», а не для личного потребления см.: Lee P.Y., ed. Meat, Modernity, and the Rise of the Slaughterhouse. Durham, NH, 2008; Otter С. Planet of Meat: A Biological History // Challenging (the) Humanities / Ed. T. Bennett. Melbourne, 2013. Р. 33–49.

19

Об усилиях шаха Резы по государственному строительству в Иране см.: Cronin S. Tribal Politics in Iran: Rural Conflict and the New State, 1921–1941. London, 2007. О действиях Британской империи по установлению контроля над бедуинами см.: Fletcher R.S.J. British Imperialism and «The Tribal Question»: Desert Administration and Nomadic Societies in the Middle East, 1919–1936. Oxford, 2015.

20

Исключением является: Wheatcroft S.G., Davies R.W. The Years of Hunger.

21

Омельян Рудницкий и его соавторы оценивают «прямые потери» за период с 1932 по 1934 год в 8,7 миллиона человек (Rudnytskyi О. et al. Famine Losses in Ukraine. Р. 208). Уиткрофт и Дэвис оценивают избыточную смертность за период с 1930 по 1933 год в 5,7 миллиона человек (Wheatcroft S.G., Davies R.W. The Years of Hunger. P. 415).

22

Фокусируясь на периоде с 1932 по 1934 год, Рудницкий и его соавторы оценивают «прямые потери» Украины в 3,9 миллиона человек, а «непрямые» – в 600 тысяч (Rudnytskyi О. et al. Famine Losses in Ukraine. Р. 208, 210). Жак Валлен и его соавторы, тоже опираясь на метод реконструкции населения, оценивают прямые потери Украины из-за голода в 2,6 миллиона человек (Vallin J., Meslé F., Adamets S., Pyrozhkov S. A New Estimate of Ukrainian Population Losses during the Crises of the 1930s and 1940s // Population Studies. 2002. Vol. 56. No. 3. P. 249–264). Некоторые исследователи украинского голода приводят более высокие цифры: Роберт Конквест утверждает, что 5 миллионов этнических украинцев умерли на Украине и еще миллион – на Северном Кавказе (Conquest R. The Harvest of Sorrow: Soviet Collectivization and the Terror-Famine. New York, 1986. P. 303).

23

Обзор политики памяти, связанной с украинским голодом, содержится в статье Джона-Пола Химки: Himka J.-P. Encumbered Memory: The Ukrainian Famine of 1932–1933 // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2013. Vol. 14. No. 2. Р. 411–436.

24

Большинство российских исследователей при поддержке правительства России отрицают, что голод являлся геноцидом. См.: Голод в СССР: 1930–1934 гг. Сборник документов / Сост. О.А. Антипова и др. М.: Федеральное архивное агентство, 2009; Кондрашин В.В. Голод 1932–1933 годов: трагедия российской деревни. М.: РОССПЭН, 2008; Голод в СССР, 1929–1934: в 3 Т. / Отв. сост. В.В. Кондрашин. М.: Федеральное архивное агентство, 2011–2013.

25

См., например, вступление к кн.: The Holodomor Reader: A Sourcebook on the Famine of 1932–1933 in Ukraine / Eds. B. Klid, A.J. Motyl. Edmonton, 2012. Р. xxxiv–xxxvii, где заявляется, что украинский голод рассматривается на фоне последствий коллективизации в целом, но где нет ни одного упоминания о голоде в Поволжье, на Дону или в Казахстане.

26

Мы по-прежнему очень мало знаем об обоих этих случаях. Важным исключением является следующая статья: Penner D’Ann R. Stalin and the Ital’ianka of 1932–1933 in the Don Region // Cahiers du monde russe. 1998. Vol. 39. No. 1–2. Р. 27–67.

27

Согласно советской переписи 1926 года, последней перед наступлением голода, казахи составляли незначительное демографическое большинство в республике (57,1%), в то время как русские (19,6%) и украинские (13,2%) поселенцы составляли крупные этнические меньшинства. См.: Всесоюзная перепись населения 17 декабря 1926 г.: краткие сводки. Народность и родной язык населения СССР. М., 1927. С. 82.

28

Рудницкий и его соавторы не делят тех, кто умер в Казахстане, по этнической принадлежности. Уиткрофт и Дэвис заключают: «Число казахов, умерших от голода 1931–1933 годов, вероятно, превышало один миллион, а общее число жертв, вместе с русскими и другими жившими в Казахстане национальностями, вероятно, составляло от 1,3 до 1,5 миллиона» (Wheatcroft S.G., Davies R.W. The Years of Hunger. P. 412). По оценке Марты Брилл Олкотт, голод унес жизни 1,5 миллиона этнических казахов (Olcott M.B. The Collectivization Drive in Kazakhstan // Russian Review. 1981. Vol. 40. No. 2. P. 122–142). Некоторые казахские исследователи считают, что общее число жертв было куда более значительным. В 1992 году Нурсултан Назарбаев, президент Казахстана, разрешил провести расследование голода, и специальная комиссия определила, что от голода погибло 2,2 миллиона этнических казахов. О результатах расследования, осуществленного этой президентской комиссией, см.: Насильственная коллективизация и голод в Казахстане в 1931–1933 гг.: Сборник документов и материалов / Под ред. М.К. Козыбаева; сост. К.С. Алдажуманов и др. Алматы, 1998. С. 15. Макаш Татимов и Ж. Алиев считают, что жертвами голода стали 2,5 миллиона этнических казахов (Татимов М., Алиев Ж. Дербестимиз – демографияда. Алматы, 1999. С. 216).

29

US Commission on the Ukrainian Famine. Investigation of the Ukrainian Famine, 1932–1933: Report to Congress. Washington, DC, 1998. P. 136; Conquest R. The Harvest of Sorrow. P. 198.

30

Slezkine Y. The Jewish Century. Princeton, 2006. P. 178–180 (см. рус. пер.: Слёзкин Ю. Эра Меркурия: евреи в современном мире / Авторизир. пер. с англ. С.Б. Ильина. М.: Новое литературное обозрение, 2005. С. 234, 237).

31

Эту историю рассказал в своей автобиографии Максут Джелисбаев. См.: Красный террор: из истории политических репрессий в Казахстане. (Сборник документальных материалов 20–50-х годов ХХ века) / Сост. М. Койгельдиев, В.И. Полулях, Ш.Б. Тлеубаев. Алматы, 2008. С. 113.

32

Кто есть кто в Казахстане: Биографическая энциклопедия / Сост. Д.Р. Ашимбаев. Алматы, 2010. С. 287.

33

Советские историки не упоминали о голоде, хотя и признавали «ошибки» и «перегибы» в ходе коллективизации, в каковых в первую очередь винили неправильное руководство, которое осуществлял Голощёкин. См.: Турсунбаев А.Б. Казахский аул в трех революциях. Алма-Ата, 1967; Он же. Коллективизация сельского хозяйства Казахстана, 1926–1941 гг. Алма-Ата, 1967; Он же. Победа колхозного строя в Казахстане. Алма-Ата, 1957; Дахшлейгер Г.Ф., Нурпеисов К. История крестьянства Советского Казахстана. Алма-Ата, 1985.

34

О дискуссиях по поводу переписи 1937 года см.: Hirsch F. Empire of Nations: Ethnographic Knowledge and the Making of the Soviet Union. Ithaca, 2005. P. 282.

35

Nurtazina N., ed. Great Famine of 1931–1933 in Kazakhstan: A Contemporary’s Reminiscences // Acta Slavica Iaponica. 2012. Vol. 32. P. 127.

36

См., например: Елубаев С. Ақ боз үй. Алма-Ата, 1989; Мекебаев А. Құпия қойма. Алма-Ата, 1979; Қыдырбекұлы Б. Алатау. Алма-Ата, 1986.

37

См., например: Абдирайымов С., ред. Голод в казахской степи: письма тревоги и боли. Алматы, 1991; Абылхожин Ж.Б., Козыбаев М., Татимов М.Б. Казахстанская трагедия // Вопросы истории. 1989. Вып. 7. С. 53–71; Абылхожин Ж.Б. Традиционная структура Казахстана: Социально-экономические аспекты функционирования и трансформации. Алматы, 1991; Омарбеков Т. Зобалаң: күштеп ұжымдастыруға қарсылық 1929–31 жылдары болған халық наразылығы. Алматы, 1994; Idem. 20–30 жылдардағы Қазақстан қасіреті. Алматы, 1997.

38

Комиссия заключила: «Размах трагедии был столь чудовищным, что мы можем с полным моральным правом назвать ее проявлением политики геноцида». См.: Насильственная коллективизация и голод в Казахстане. С. 6.

39

См., например: Абдирайымов С., ред. Голод в казахской степи; Абылхожин Ж.Б., Козыбаев М., Татимов М.Б. Казахстанская трагедия.

40

Вполне вероятно, что его первоначально звали не Филипп Исаевич. По ряду сообщений, настоящие имя и отчество Голощёкина были «Шая Ицович-Исакович». См.: Центральный комитет КПСС, ВКП(б), РКП(б), РСДРП(б): Историко-биографический справочник / Сост. Ю.В. Горячев. М., 2005; Кто есть кто в Казахстане. С. 287. Подобно другим революционерам, представителям этнических меньшинств, Голощёкин, возможно, решил выбрать имя, которое звучало бы по-русски. Неясно, была ли его фамилия настоящей.

41

См.: Михайлов В. Хроника великого джута. Алматы, 1990, репринтное издание 1996; Қуандықов Е. Сұрең салған сұрқия саясат: ғылыми мақалалар мен зерттеулер. Алматы, 1999. Михайлов, журналист, потомок спецпереселенцев, опубликовал свой текст о голоде на русском языке в 1990 году. Затем этот текст был переведен на казахский язык, несколько раз переиздавался на русском и стал одним из самых широко известных повествований о казахском голоде. В настоящий момент книга переведена на английский. Из нее были вычеркнуты несколько самых яростных антисемитских высказываний, но некоторые были сохранены (Голощёкина Михайлов называет «большевиком-цареубийцей» и сравнивает с «вампиром», жаждущим «крови»). Издатели, прославляя эту книгу как новаторскую, не обращают внимания на ее очевидные антисемитские нотки. См.: Mikhailov V. The Great Disaster: Genocide of the Kazakhs / Transl. by K. Judelson. London, 2014. P. 100, 113–114. Антисемитизм сыграл роль и в памяти об украинском голоде. См.: Himka J.-P. Encumbered Memory.

42

Важное исключение из правила – следующая статья: Olcott M.B. The Collectivization Drive in Kazakhstan. Олкотт, не имевшая доступа к казахстанским или российским архивам, считает, что катастрофа в большой степени стала результатом ошибок Сталина и других московских руководителей, которые, по ее мнению, плохо понимали сложность экономики кочевого скотоводства. В небольшом разделе, посвященном казахскому голоду, Роберт Конквест в значительной степени опирается на работу Олкотт и приходит к аналогичным выводам (Conquest R. The Harvest of Sorrow. P. 189–198).

43

Cherfas Т. Reporting Stalin’s Famine: Jones and Muggeridge. A Case Study in Forgetting and Rediscovery // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2013. Vol. 14. No. 4. Р. 775–804.

44

В 1988 году эта комиссия в числе прочего вынесла решение, что «Иосиф Сталин и его окружение осуществили геноцид украинцев в 1932–1933 годах». См.: US Commission on the Ukrainian Famine. Investigation of the Ukrainian Famine. P. vii.

45

В кратком очерке о казахском голоде Норман М. Наймарк пишет: «В данном случае важнейшей причиной голода были не намеренные кровожадные действия со стороны властей, но постыдное невнимание Москвы к последствиям разрушения кочевой экономики в результате ее [Москвы] принудительной политики „седентаризации“» (Naimark N.M. Stalin’s Genocides. Princeton, 2010. P. 76). Роберт Конквест утверждает, что казахское бедствие было вызвано экономическими и политическими ошибками, а на более глубоком уровне – «непониманием культур в широчайшем смысле этого слова» (Conquest R. The Harvest of Sorrow. P. 194).

46

Американский ученый Мэтью Пэйн тоже работает над монографией, посвященной голоду.

47

Ohayon I. La sédentarisation des Kazakhs dans l’URSS de Staline: Collectivisation et changement social (1928–1945). Paris, 2006.

48

Pianciola N. Stalinismo di frontiera: Colonizzazione agricola, sterminio dei nomadi e costruzione statale in Asia centrale, 1905–1936. Rome, 2009.

49

Kindler R. Stalins Nomaden: Herrschaft und Hunger in Kasachstan. Hamburg, 2014. P. 16. Английский перевод книги Киндлера должен скоро выйти в издательстве Питтсбургского университета. Рус. пер.: Киндлер Р. Сталинские кочевники: власть и голод в Казахстане / Пер. с нем. Л.Ю. Пантиной. М.: РОССПЭН, 2017.

50

Пьянчола называет этот процесс «этатизацией», которую определяет как «включение казахов в государство, управляемое из Москвы» (Pianciola N. Famine in the Steppe: The Collectivization of Agriculture and the Kazak Herdsmen, 1928–1934 // Cahiers du monde russe. 2004. Vol. 45. No. 1–2. Р. 147). Киндлер называет этот процесс «советизацией при помощи голода», определяя его как «большевистскую программу по принуждению людей к вступлению в подданство при помощи провоцирования кризиса» (Kindler R. Stalins Nomaden. Задняя сторона обложки).

51

Сравните мой взгляд с подходом Роберта Киндлера, утверждающего, что ученые, которые фокусируют свое внимание на советской политике национальностей, занимаются «ориентализацией» Средней Азии, искусственно выделяя ее из общего советского мира. По мнению Киндлера, национальное строительство никогда не играло более важной роли, чем построение социализма. См.: Kindler R. Stalins Nomaden. Р. 25–26.

52

Литература о советской модернизации была в основном посвящена западной части Советского Союза и игнорировала восточную. Исключением из этого правила является книга Слёзкина: Slezkine Y. Arctic Mirrors: Russia and the Small Peoples of the North. Ithaca, 1994 (рус. пер.: Слёзкин Ю. Арктические зеркала. Россия и малые народы Севера / Пер. О. Леонтьевой. М.: Новое литературное обозрение, 2008).

53

О роли Первой мировой войны в политизации русского крестьянства см.: Kotkin S. Modern Times: The Soviet Union and the Interwar Conjuncture // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2001. Vol. 2. No. 1. Р. 127. Казахов, как и других жителей Средней Азии, не призывали на военную службу до 1916 года – пока не пришел приказ призвать мужчин Средней Азии в трудовые батальоны, действующие за линией фронта. Этот приказ спровоцировал массовое восстание против призыва в армию. О восстании 1916 года см.: Brower D.R. Turkestan and the Fate of the Russian Empire. New York, 2003. Chap. 1 and 6; Happel J. Nomadische Lebenswelten und zarische Politik: Der Aufstand in Zentralasien 1916. Stuttgart, 2010; Sokol E.D. The Revolt of 1916 in Central Asia. Baltimore, 1953.

54

Согласно статистическим данным партии, в 1920-е годы 93% казахов и 98% казашек были неграмотны. См.: Архив Президента Республики Казахстан [далее – АПРК]. Ф. 141. Оп. 1. Д. 1643. Л. 104 [Стенографический отчет заседания бюро крайкома ВКП(б)].

55

В 1926 году население Казахстана равнялось 6,5 миллиона человек. См.: Всесоюзная перепись населения 17 декабря 1926 г. С. 82.

56

Эта почтовая система была не слишком эффективна: случалось так, что в июле аул получал циркуляр, рекомендующий отпраздновать 8 марта Международный женский день. См.: Кучкин А.П. Советизация казахского аула. М., 1962. С. 112.

57

Об использовании аналогичной риторики в отношении охотников и собирателей Севера см.: Slezkine Y. Arctic Mirrors. Р. 220.

58

US Department of Agriculture (USDA). Foreign Agricultural Service. Commodity Intelligence Report: Kazakhstan Agricultural Overview. https://www.pecad.fas.usda.gov/highlights/2010/01/kaz_19jan2010/.

59

На 2002 год в Казахстане производством скота занимались 80 тысяч «частных семейных фермеров». См.: Jungbluth F., Van-Veen T.S. Kazakhstan’s Livestock Sector: Supporting Its Revival. Washington, DC, 2004. О современной практике подвижного пастушества в Южном Казахстане см.: McGuire G. By Coin or By Kine? Barter and Pastoral Production in Kazakhstan // Ethnos. 2016. Vol. 81. No. 1. Р. 53–74.

60

Об идее природы как препятствия, которое следовало «покорить», см.: Weiner D.R. Models of Nature: Ecology, Conservation, and Cultural Revolution in Soviet Russia. Bloomington, 1988. Р. 168–171. Об усилиях колониальных держав по трансформации засушливых регионов см.: Davis D.K. The Arid Lands: History, Power, Knowledge. Cambridge, MA, 2016.

61

Pohl М. The Virgin Lands between Memory and Forgetting: People and Transformation in the Soviet Union, 1954–1960. PhD diss., Indiana University, 1999.

62

Elie М. Desiccated Steppes: Droughts, Erosion, Climate Change and the Crisis of Soviet Agriculture, 1960s–1980s // Eurasian Environments: Nature and Ecology in Imperial Russian and Soviet History / Ed. N.B. Breyfogle. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 2018. P. 75–93; Stebelsky I. Wheat Yields and Weather Hazards in the Soviet Union // Interpretations of Calamity from the Viewpoint of Human Ecology / Ed. K. Hewitt. Winchester, MA, 1983. Р. 202–218. Производство пшеницы в независимом Казахстане продолжает страдать от частых засух, а Министерство сельского хозяйства США назвало Казахскую степь «зоной рискованного земледелия». См.: USDA Foreign Agricultural Service. Commodity Intelligence Report: Kazakhstan Agricultural Overview. https://www.pecad.fas.usda.gov/highlights/2010/01/kaz_19jan2010.

63

Другие исследования периферии Советского Союза тоже подчеркивают важную роль, которую отношения с окружающей средой сыграли в жизни СССР. Энди Бруно выдвинул идею, что сама природа участвовала в коммунистическом проекте. См.: Bruno А. The Nature of Soviet Power: An Arctic Environmental History. Cambridge, 2016.

64

О советской политике национальностей с точки зрения центра см. в числе прочих: Hirsch F. Empire of Nations; Martin T. The Affirmative Action Empire: Nations and Nationalism in the Soviet Union, 1923–1939. Ithaca, 2001 (рус. пер.: Мартин Т. Империя «положительной деятельности». Нации и национализм в СССР, 1923–1939. М., 2011); Suny R.G. The Revenge of the Past: Nationalism, Revolution, and the Collapse of the Soviet Union. Stanford, 1993; Slezkine Y. The USSR as a Communal Apartment, or How a Socialist State Promoted Ethnic Particularism // Slavic Review. 1994. Vol. 53. No. 2. Р. 414–452 (рус. пер.: Слёзкин Ю. СССР как коммунальная квартира, или Каким образом социалистическое государство поощряло этническую обособленность // Американская русистика. Вехи историографии последних лет: Советский период: сборник Самара, 2001. С. 329–374).

65

Martin T. The Affirmative Action Empire. P. 9, 12.

66

О Советском Союзе как о незавершенной работе см.: Hirsch F. The Soviet Union as a Work-In-Progress: Ethnographers and the Category Nationality in the 1926, 1937, and 1939 Censuses // Slavic Review. 1997. Vol. 56. No. 2. Р. 251–278.

67

Аманжолова Д.А. На изломе: Алаш в этнополитической истории Казахстана. Алматы, 2009; Kendirbaeva G. «We Are Children of Alash…» // Central Asian Survey. 1999. Vol. 18. No. 1. Р. 5–36. О происхождении Алаш-Орды см.: Rottier Р. Creating the Kazak Nation: The Intelligentsia’s Quest for Acceptance in the Russian Empire, 1905–1920. PhD diss., University of Wisconsin, 2005; Sabol S. Russian Colonization and the Genesis of Kazakh National Consciousness. New York, 2003.

68

Nurtazina N., ed. Great Famine of 1931–1933 in Kazakhstan. P. 113.

69

В своих воспоминаниях Мухамет Шаяхметов свидетельствует, что перед тем, как начался голод, кочевое скотоводство играло центральную роль в жизни его семьи (Shayakhmetov М. The Silent Steppe: The Story of a Kazakh Nomad under Stalin / Transl. by J. Butler. London, 2006. P. 3–10).

70

Хотя империи тоже стремились использовать категории идентичности для управления различными группами населения, пример кочевников-казахов, вероятно, лучше всего иллюстрирует исключительную важность, которую Москва придавала своему проекту национального строительства. Официальные лица Британской империи, к примеру, однозначно отвергали идею, что из кочевников-бедуинов можно создать национальность. По этому вопросу см.: Fletcher R.S.J. Running the Corridor: Nomadic Societies and Imperial Rule in the Inter-War Syrian Desert // Past and Present. 2013. No. 220. P. 185–215.

71

Есть незначительное количество работ, авторы которых не согласны ни с одной из этих двух интерпретаций. Так, Тимоти Снайдер утверждает, что Сталин использовал голод для решения двух срочных проблем, а именно «угрозы» войны с Польшей и дефицита хлеба (Snyder T. Sketches from a Secret War: A Polish Artist’s Mission to Liberate Soviet Ukraine. New Haven, 2005. Chap. 5). Марк Б. Таугер, отвергая идею, что украинский голод был рукотворным, считает причиной голода реальную нехватку хлеба, вызванную плохим урожаем 1932 года (Tauger M.B. The 1932 Harvest and the Famine of 1933 // Slavic Review. 1991. Vol. 50. No. 1. P. 70–89).

72

См.: Wheatcroft S.G., Davies R.W. The Years of Hunger; Мерль Ш. Голод 1932–1933 годов – геноцид украинцев для осуществления политики русификации // Отечественная история. 1995. № 1. С. 49–61.

73

Об украинском голоде написана обширная литература, в значительной части на украинском языке. Первопроходцем стал Роберт Конквест: Conquest R. The Harvest of Sorrow. См. также: Applebaum А. Red Famine: Stalin’s War on Ukraine. New York, 2017; Hryn H., ed. Hunger by Design: The Great Ukrainian Famine and Its Soviet Context. Cambridge, MA, 2008; Isajiw W.W., ed. Famine-Genocide in Ukraine, 1932–1933: Western Archives, Testimonies, and New Research. Toronto, 2003; Кульчицкий С.В. Почему он нас уничтожал? Сталин и украинский Голодомор. Киев, 2007; Sysyn F., Makuch A., eds. Contextualizing the Holodomor: The Impact of Thirty Years of Ukrainian Famine Studies. Toronto, 2015. Терри Мартин считает, что национальность не была первичным фактором и непосредственной причиной голода, но стала играть важную роль в ходе кризиса, приведя к национальному террору против Украины и Кубани в 1933 году (Martin T. The Affirmative Action Empire. P. 273–307).

74

О связи между национальностью и территорией в советском контексте см.: Reeves M. Border Work: Spatial Lives of the State in Rural Central Asia. Ithaca, 2014. Chap. 2.

75

Терри Мартин утверждает: «Партийное руководство помещало свою политику национальностей не в большевистские/небольшевистские рамки, а скорее в рамки жесткой и мягкой политики. Жесткая политика включала в себя главные задачи большевиков, а мягкая создавалась, чтобы сделать эту политику приемлемой для широких кругов населения» (Martin T. The Affirmative Action Empire. P. 21).

76

Отмечая, что в той или иной форме скот выращивают 90% казахов, республиканские чиновники указывали: вопрос развития скотоводства в республике является не только экономическим, но и национальным. См.: Материалы к отчету Казакского краевого комитета ВКП(б): на VII Всеказакской партконференции. Алма-Ата, 1930. С. 6.

77

В недавних трудах подчеркивается широкое участие масс в советском национальном строительстве, но не рассматривается конкретно вопрос насилия. См.: Edgar A.L. Tribal Nation: The Making of Soviet Turkmenistan. Princeton, 2004; Fowler М.С. Mikhail Bulgakov, Mykola Kulish, and Soviet Theater: How Internal Transnationalism Remade Center and Periphery // Kritika: Explorations in Russian and Soviet History. 2015. Vol. 16. No. 2. Р. 263–290; Khalid А. Making Uzbekistan: Nation, Empire and Revolution in the Early USSR. Ithaca, 2015; O’Keeffe В. New Soviet Gypsies. Отчасти исключением является Мартин, отметивший роль «народной этнической враждебности» в проведении границ (Martin T. The Affirmative Action Empire. Chap. 8).

78

Здесь я вступаю в дискуссию с литературой, подразумевающей, что натиск Москвы на конкретные национальности осуществлялся чужаками – русскими или чиновниками, присланными из Москвы. Классический пример подобного подхода – книга Конквеста (Conquest R. The Harvest of Sorrow). Литература о насилии против национальных групп в СССР часто мало что говорит о том, как подобный натиск происходил на местах. Об отсутствии внимания к вопросу о действиях на местном уровне в случае украинского голода см.: Himka J.-P. Encumbered Memory. P. 424–425.

79

Об усилиях ОГПУ по более широкому использованию единственной казахской конной дивизии в Красной армии см.: АПРК. Ф. 141. Оп. 17. Д. 465. Л. 136; Попов В. Походы далеких дней // Чекисты Казахстана: Сборник воспоминаний и очерков / Сост. Н.И. Милованов, А.Ф. Минаичев. Алма-Ата, 1971. С. 53, 61.

80

Пьянчола стал первым, кто разработал и объяснил этот сюжет. См.: Pianciola N. Famine in the Steppe. P. 148–152.

81

Об ухудшении условий торговли между пастухами и земледельцами в ходе эфиопского голода 1972–1974 годов см.: Sen А. Poverty and Famines: An Essay on Entitlement and Deprivation. Oxford, 1981. Chap. 7.

82

Противоположный взгляд см. в работе: Payne M.J. Seeing Like a Soviet State: Settlement of Nomadic Kazakhs, 1928–1934 // Writing the Stalin Era: Shelia Fitzpatrick and Soviet Historiography / Eds. G. Alexopoulous, J. Hessler, K. Tomoff. New York, 2011. Р. 59–86.

83

Данные по температуре и осадкам в Казахстане в этот период указывают на то, что климатические условия не играли какой-либо важной роли в казахском голоде, за вычетом лета 1931 года, когда количество осадков в Северо-Западном Казахстане (важном зерноводческом районе) было очень незначительным. Более подробно данный вопрос рассмотрен в главе 4.

84

В 1928 году партийный специалист по здравоохранению отметил, что затраты Казахстана на душу населения в сфере здравоохранения – одни из самых низких в Советском Союзе. Если в Казахстане разгорится эпидемия, предупреждал он, то она станет самой настоящей бурей. См.: Виленский М.М. Здравоохранение в Казакстане. Кзыл-Орда, 1928. С. 4.

85

О связи между болезнями и голодом см.: Sen А. Poverty and Famines. Р. 50.

86

О роли современных медицинских услуг в изменении природы смертей, связанных с голодом, см.: Ó Gráda С. Famine: A Short History. Princeton, 2008. Р. 108–128.

87

Пэйн и Пьянчола оба подчеркивают этот момент. Пэйн утверждает, что после того, как у кочевников-казахов изъяли весь скот, местные кадры стали воспринимать их как «лишних людей» (Payne M.J. Seeing Like a Soviet State. Р. 70). Пьянчола утверждает, что беженцы-казахи занимали самый нижний уровень в иерархии полезной производительности с точки зрения государства (Pianciola N. Famine in the Steppe. P. 190). Точка зрения, что сталинский режим выстроил «иерархию потребления», используя еду в качестве политического инструмента, позволявшего отдавать предпочтение одним группам и карать другие, изложена в кн.: Осокина Е.А. Иерархия потребления: о жизни людей в условиях сталинского снабжения 1928–1935 гг. М., 1993.

88

Тимоти Снайдер подчеркивает важность «кровавых земель» – региона между Россией и Германией, где власть удерживали Гитлер и Сталин (Snyder Т. Bloodlands: Europe Between Hitler and Stalin. New York, 2010; рус. пер.: Снайдер Т. Кровавые земли. Европа между Гитлером и Сталиным. Киев, 2015).

89

Возможно, в журнале посещений Сталина отмечены не все его встречи, поскольку за период с 1924 по 1927 год записи являются фрагментарными. Тем не менее здесь указано, что за время пребывания Голощёкина в должности секретаря ЦК Компартии Казахстана Сталин и Голощёкин встречались дважды: 28 июля 1928 и 17 сентября 1932 года. Также возможно, что Голощёкин встречался со Сталиным во время посещения им Сибири в 1928 году. В любом случае редкость их встреч впечатляет. О записях журнала посещения Сталина см.: На приеме у Сталина. Тетради (журналы) записей лиц, принятых И.В. Сталиным (1924–1953 гг.). Справочник / Науч. ред. А.А. Чернобаев. М., 2010.

90

7-я Всеказакская конференция ВКП(б): Стенографический отчет. Алма-Ата, 1930. С. 48–49.

91

Уделяя особое внимание Карлагу в Центральном Казахстане, Стивен Барнс утверждает, что узники лагерей были наименее важными членами советского общества (Barnes S.A. Death and Redemption: The Gulag and the Shaping of Soviet Society. Princeton, 2011. Р. 42).

92

Николя Верт подчеркивал исключительную важность случаев рукотворного голода 1930-х годов в более широкой картине коммунистического насилия. См.: Werth N. Keynote Address for the Holodomor Conference. Harvard Ukrainian Institute, 17–18 November 2008 // After the Holodomor: The Enduring Impact of the Great Famine on Ukraine / Eds. A. Graziosi, L.A. Hajda, H. Hryn. Cambridge, MA, 2013. P. xxx–xxi.

93

Чокин Ш. Четыре времени жизни: Воспоминания и размышления. Алматы, 1992, репринтное издание 1998. С. 27.

94

Из тех книг западных ученых, что посвящены казахскому голоду, лишь в одной – Kindler R. Stalins Nomaden (рус. пер.: Киндлер Р. Сталинские кочевники) – широко используются материалы Президентского архива. Хотя работа Киндлера была опубликована раньше моей, в 2014 году, тем не менее мы проводили наши исследования независимо друг от друга, и моя диссертация, на которой в большой степени основана настоящая книга, была закончена в 2010 году, раньше, чем диссертация Киндлера, завершенная в 2012-м.

95

US Commission on the Ukrainian Famine, Investigation of the Ukrainian Famine.

96

Исключением из этого правила является уже упоминавшийся сборник устных сообщений, записанных в 1991 году: Қызылдар қырғыны.

97

Лишь в 2008 году начались попытки собрать устные воспоминания людей, выживших во время казахского голода. См.: Трагедия казахского народа: Сборник документов и материалов. Голод 20-х, 30-х годов ХХ века в Казахстане / Ред. М. Тахаева. Алматы, 2010.

98

Из этого правила есть лишь несколько исключений: Чокин Ш. Четыре времени жизни; Шаяхметов М. Судьба: Документальная повесть. Алматы, 2002. Англ. пер.: Shayakhmetov М. The Silent Steppe.

Голодная степь: Голод, насилие и создание Советского Казахстана

Подняться наверх