Читать книгу Дорогие гости - Сара Уотерс - Страница 3

Часть I
1

Оглавление

Барберы обещали приехать к трем.

«Маемся, как перед дальней дорогой», – подумала Фрэнсис. С самого утра они с матерью ежеминутно поглядывали на часы, ничего не могли с собой поделать. В половине третьего она в смутной тоске обошла дом, точно в последний раз. После этого нервное напряжение сначала возросло, потом сменилось апатией, и сейчас, в пять без малого, Фрэнсис снова прислушивалась к эху собственных шагов, не испытывая ни малейшей любви к cкупо обставленным комнатам и страстно желая лишь одного: чтобы чета Барберов поскорее прибыла, вселилась – и дело с концом.

Она остановилась у окна самой большой комнаты, до недавних пор служившей материнской спальней, а теперь переделанной в гостиную для Барберов, и задумчиво уставилась на улицу. Вечер был солнечный, но пыльный. Порывы ветра взметывали клубы пыли с мостовой и тротуаров. Особняки напротив выглядели по-воскресному пустыми – впрочем, как и в любой другой день недели. Прямо за углом находился большой отель, и время от времени по улице проезжали автомобили и таксомоторы, направлявшиеся туда или оттуда. Изредка мимо неспешным прогулочным шагом проходили люди. Но в целом Чемпион-Хилл казался тихим и сонным. Огромные сады, густые деревья. «Даже и не подумаешь, – мелькнуло у Фрэнсис в уме, – что грязный Камберуэлл совсем рядом. Даже и не представить, что всего в миле-другой к северу отсюда – Лондон, жизнь, блеск и все такое».

Услышав шум мотора, она повернула голову. К дому приближался торговый автофургон. Неужели они? Да нет, быть не может. Фрэнсис ожидала, что они прибудут на грузовой подводе, ну или даже пешком, – но да, фургон, резко скрежеща тормозами, останавливался у обочины тротуара, и теперь она различала лица в кабине, чуть наклоненные вперед и пристально смотрящие на нее: водитель, мистер Барбер – и миссис Барбер между ними. Чувствуя себя как в ловушке, в окне у них на виду, Фрэнсис приветственно подняла руку и улыбнулась.

«Так вот, значит, как, – сказала себе она, продолжая улыбаться. – На самом деле похоже не на начало путешествия, а на самый конец долгого пути, когда не хочется выходить из поезда». Она отошла от окна и, спустившись в холл, по возможности веселее крикнула в гостиную:

– Мам, они приехали!

Ко времени, когда Фрэнсис открыла входную дверь и вышла на крыльцо, Барберы уже выгружали вещи из фургона. Им помогал водитель, молодой парень в почти таком же, как у мистера Барбера, спортивном пиджаке с полосатым галстуком, такой же узколицый и с такими же свободно растрепанными волосами – Фрэнсис не сразу и поняла, кто из них двоих мистер Барбер. Прежде она видела чету Барберов всего один раз, почти две недели назад, дождливым апрельским вечером. Муж тогда приехал прямо со службы, в макинтоше и котелке.

Но теперь она вспомнила эти рыжеватые усы и темно-золотистые волосы. У водителя волосы посветлее. Жена, тогда одетая строго и довольно безлико, сейчас была в юбке с бахромой, на добрых шесть дюймов выше щиколоток, и малиновом свитере – длинном и просторном, под которым тем не менее ясно угадывались все изгибы тела. Как и мужчины, она была с непокрытой головой. Коротко остриженные темные волосы вольно вились у щек, но плотно облегали затылок подобием черной шапочки.

И какими же юными все они казались! Мужчины выглядели ну просто мальчишками, хотя при первой встрече Фрэнсис решила, что мистеру Барберу лет двадцать шесть-двадцать семь, то есть как ей примерно, а миссис Барбер где-то двадцать три. Но сейчас она усомнилась. Шагая по вымощенной дорожке через палисадник, она услышала возбужденные, несдержанные голоса. Молодые люди вытащили из фургона дорожный сундук и кое-как опустили наземь, при этом мистеру Барберу, похоже, придавило пальцы. «Вот только смеяться не надо!» – комически-жалостно возопил он, обращаясь к жене, и Фрэнсис вспомнился показательно-изысканный тон, каким они с ней разговаривали в прошлую встречу.

Миссис Барбер взяла его руку:

– Дай-ка посмотрю… Да ну, ничего страшного.

Он вырвал руку:

– Это пока ничего страшного. А ты погоди маленько. Ой, больно-то как!

Водитель потер нос:

– Эй, вы там… это…

Он заметил Фрэнсис у садовой калитки.

Барберы обернулись и поздоровались сквозь смех – и она отчего-то тоже рассмеялась, хотя и несколько неловко.

– Ну вот и вы, – сказала она, выходя к ним на тротуар.

– Ага, вот и мы, – откликнулся мистер Барбер, все еще хихикая. – Уже портим репутацию вашей улицы, как видите.

– О, мы с матерью только этим и занимаемся!

– Извините за опоздание, мисс Рэй, – заговорила миссис Барбер, более серьезно. – Время ведь летит – не замечаешь. Надеюсь, мы не заставили вас ждать? Можно подумать, мы добирались из Джон-о'Гротс[1] или откуда-нибудь вроде.

Они приехали из Пекхам-Рая, что находился милях в двух отсюда.

– Самый короткий путь – иногда самый долгий, верно? – сказала Фрэнсис.

– А в случае с Лилианой – всегда, – кивнул мистер Барбер. – Мы с мистером Уисмутом уже в час были готовы выехать. Это мой друг Чарльз Уисмут, который любезно разрешил нам воспользоваться для переезда фургоном своего отца.

– Да ничего подобного! – возмутилась миссис Барбер, в то время как мистер Уисмут с улыбкой шагнул вперед и пожал Фрэнсис руку. – Не были они готовы, мисс Рэй, честное слово!

– Были-были! Сидели ждали, пока ты там возилась со своими шляпками.

– Так или иначе, теперь вы здесь.

Вероятно, голос Фрэнсис прозвучал суховато. Трое молодых людей заметно смутились, и мистер Барбер, коротко взглянув на свои ушибленные костяшки, вернулся к задней дверце фургона. Поверх его плеча Фрэнсис мельком увидела, что там внутри: куча битком набитых чемоданов, беспорядочная груда столов и стульев, бесчисленные тюки с постельным бельем и коврами, патефон, плетеная птичья клетка, псевдобронзовая напольная пепельница на псевдомраморной подставке… При мысли, что все эти вещи сейчас перетащат в ее дом и что чета Барберов – которые оказались не совсем такими, как она помнила, а моложе и нахальнее – разместит их там по своему усмотрению и беспардонно совьет среди них свое гнездо… при одной этой мысли Фрэнсис испытала приступ паники. Господи, да что же она натворила? У нее внезапно возникло ощущение, будто она впускает в свой дом грабителей и захватчиков.

Но если она хочет сохранить дом, ничего другого просто не остается. С решительной улыбкой Фрэнсис подошла к фургону, намереваясь помочь с разгрузкой.

Мужчины не позволили.

– Не беспокойтесь, мисс Рэй. Правда не беспокойтесь, – сказала миссис Барбер. – Лен и Чарльз сами справятся. Здесь вещей-то всего ничего.

Похлопывая пальцами по губам, она задумчиво обвела взглядом тюки, чемоданы и предметы мебели, постепенно скапливающиеся вокруг нее на тротуаре.

Теперь Фрэнсис вспомнила эти губы – вывернутые наружу, как она для себя сформулировала. В отличие от прошлого раза, сегодня они подведены помадой, и брови у миссис Барбер выщипаны в ниточку по последней моде. Эти стильные штрихи образа, наряду со всем прочим, заставили Фрэнсис почувствовать неловкость, заставили осознать, что она выглядит настоящей старой девой со своими заколотыми в пучок волосами, со своей угловатой худобой, в своей старомодной блузке, заправленной в юбку с высоким поясом, как носили во время войны, которая закончилась уже четыре года назад. Увидев, как миссис Барбер берет поддон с комнатными растениями и одновременно неуклюже пытается подцепить на запястье ротанговый портплед, она воскликнула:

– Позвольте мне взять сумку, по крайней мере!

– Ах, не стоит, право слово!

– Нет, я все-таки должна взять хоть что-нибудь!

Наконец, когда мистер Уисмут в очередной раз высунулся из фургона, она выхватила у него из рук кошмарную напольную пепельницу и пошла с ней через сад, чтобы настежь открыть дверь дома. Миссис Барбер, осторожно ступая, поднялась вслед за ней на крыльцо.

У самого порога, однако, она нерешительно остановилась и заглянула в холл поверх своих папоротников:

– Очень мило! В точности как я помню!

Фрэнсис резко обернулась:

– Правда?

Сама она видела здесь сплошной обман: повсюду потертости, царапины и дыры, кое-как закрашенные, замазанные или залатанные; зияющая брешь на месте высоких стоячих часов, которые пришлось продать полгода назад; отполированный до блеска обеденный гонг, в который уже давным-давно не звонили.

Миссис Барбер все еще топталась на крыльце, не осмеливаясь войти.

– Ну же, входите, – пригласила Фрэнсис. – Теперь это и ваш дом тоже.

Миссис Барбер приподняла плечи, закусила губу и вскинула брови, всем своим видом выражая восторг. И осторожно вступила в холл, где сразу попала каблуком на шаткую плитку черно-белого пола и смущенно хихикнула:

– Ой, мамочки!

Из двери гостиной тотчас появилась мать Фрэнсис. Вероятно, она давно уже стояла за ней, настраиваясь на подобающий радостный лад.

– Добро пожаловать, миссис Барбер! – Она с лучезарной улыбкой двинулась навстречу. – Ах, какой чудесный папоротник! Кроличья лапка, да?

Миссис Барбер произвела некоторые маневры с подносом и портпледом, чтобы протянуть руку для пожатия.

– Честно сказать, понятия не имею.

– Она самая, наверняка. Кроличья лапка, это ж прелесть какая! Надеюсь, вы до нас добрались без проблем?

– Да, но извините, что мы так опоздали.

– Ничего страшного. Комнаты никуда не убегут. Надо напоить вас чаем!

– О, не стоит беспокоиться.

– Но вы непременно должны выпить чаю. Когда переезжаешь на новое место, всегда первым делом хочешь выпить чаю – и никогда не находишь чайника. Сейчас я все приготовлю, а моя дочь тем временем проводит вас наверх. – Она с сомнением посмотрела на громоздкую пепельницу. – Ты ведь поможешь нашим гостям, да, Фрэнсис?

– Не стоять же в стороне, когда миссис Барбер вон как нагружена.

– О, вы вовсе не обязаны нам помогать, – сказала миссис Барбер и, снова хихикнув, добавила: – Мы и не рассчитываем.

«Какой у нее смех…» – подумала Фрэнсис, поднимаясь по лестнице впереди постоялицы.

Они остановились на широкой лестничной площадке. Дверь слева была закрыта – она вела в спальню Фрэнсис, единственную верхнюю комнату, остававшуюся в их с матерью распоряжении, – а две другие двери были распахнуты, и предвечернее солнце, густо-желтое, как яичный желток, лило в фасадные комнаты лучи, почти достигавшие лестницы. Яркий свет беспощадно обнажал прорехи в коврах, но заставлял сверкать паркет эпохи Регентства, который Фрэнсис, выбиваясь из сил, натирала по утрам несколько последних дней, доводя до темно-шоколадного блеска. Миссис Барбер не пожелала идти по паркету на каблуках.

– Ничего страшного, – сказала Фрэнсис. – Он все равно скоро потускнеет.

– Нет, не хочу поцарапать, – твердо ответила миссис Барбер и, поставив на пол поддон с растениями и сумку, сняла туфли.

Она оставляла на мастике маленькие влажные следы. На ней были темные чулки с черными пяткой и носком, где уплотненный шелк имел вид причудливых рубчатых вставок. Фрэнсис держалась позади и наблюдала, как миссис Барбер вошла в бóльшую из комнат, оглядываясь вокруг столь же внимательно и восхищенно, как недавно в холле, и улыбаясь каждой старинной детали обстановки.

– Какая чудесная комната. Она даже больше, чем мне показалось в прошлый раз. Мы с Леном здесь просто потеряемся. Когда мы жили у его родителей, своя у нас была только спальня. И их дом… ну совсем не похож на ваш. – Она подошла к окну слева (тому самому, у которого стояла Фрэнсис десять минут назад) и приставила ладонь козырьком ко лбу. – Надо же, какое солнце! Когда мы приезжали сюда в прошлый раз, было пасмурно.

Фрэнсис наконец приблизилась к ней:

– Да, это самая солнечная комната. Боюсь, вид отсюда так себе, хотя мы почти на самой вершине холма.

– О, все же кое-что видно там, между домами!

– Между домами – да, пожалуй. А если вы посмотрите на юг – вон туда, – показала она пальцем, – то при старании различите башни Хрустального дворца[2]. Только нужно придвинуться поближе к окну… Видите?

Несколько мгновений они стояли голова к голове. Лицо миссис Барбер было всего в дюйме от стекла, чуть запотевшего от дыхания. Глаза с черными ресницами поискали вдали башни – и быстро нашли.

– Ой, да! – восторженно воскликнула она.

Затем миссис Барбер отодвинулась от окна и перевела взгляд на мужчин у фургона. Тон у нее переменился на снисходительный.

– Вы только посмотрите на Лена! Опять чем-то недоволен! Вот же слабак!

Она постучала по стеклу и прокричала, энергично жестикулируя:

– Пусть Чарли возьмет это! Иди сюда, посмотри, какое солнце! Солнце! Видишь, нет? Со-о-лнце! – Она уронила руки. – Не слышит. Ну и ладно. До чего же забавно, однако, выглядят отсюда наши вещи, выставленные вот так, на тротуаре. Убожество какое-то! Блошиный рынок, да и только. Что подумают ваши соседи, мисс Рэй!

Действительно – что? Фрэнсис уже заметила в доме напротив востроглазую миссис Доусон, которая старательно делала вид, будто возится с оконным шпингалетом. А теперь еще мистер Лэмб с соседней Хай-Крофт-стрит, проходя мимо, остановился и с любопытством уставился на набитые чемоданы, обшарпанные жестяные сундучки, сумки, корзины и скатанные ковры, которые мистер Барбер и мистер Уисмут для удобства складывали на низкую кирпичную ограду сада.

Она увидела, как двое мужчин приветственно кивнули мистеру Лэмбу, и расслышала их голоса:

– Здравствуйте!

– Добрый вечер!

Пожилой джентльмен немного смешался, не в силах определить общественный статус молодых людей – вероятно, сбитый с толку полосатыми «клубными» галстуками.

– Надо бы выйти помочь, – сказала Фрэнсис.

– Да, сейчас спущусь к ним! – живо отозвалась миссис Барбер.

Однако, покинув большую комнату, она забрела в соседнюю спальню, а оттуда прошла в последнюю комнату – маленькую заднюю, расположенную через площадку напротив спальни Фрэнсис. Фрэнсис с матерью по-прежнему называли ее «комнатой Нелли и Мейбел», хотя у них не было ни Нелли, ни Мейбел, ни других домашних слуг с тех пор, как в 1916 году всех их переманили военные заводы. Комнату переоборудовали в кухню – с буфетом, раковиной, газовым освещением, газовой плитой и счетчиком-автоматом. Фрэнсис самолично покрыла лаком обои и покрасила пол морилкой, решив не вощить. Буфет и стол с алюминиевой столешницей она перетащила наверх из судомойни, пока матери не было дома.

Фрэнсис постаралась устроить все в лучшем виде. Но сейчас, глядя на миссис Барбер, вступающую во владение комнатами, мысленно расставляющую в них свои вещи, она вдруг почувствовала себя лишней – словно превратилась в собственный призрак.

– Ну, если я вам больше не нужна, – неловко проговорила она, – пойду посмотрю, как там ваш чай. Если что-нибудь понадобится, я буду внизу. Вам лучше обращаться ко мне, а не к моей матери, и… Ах да! – Она остановилась и запустила руку в карман. – Вот, возьмите, пока я не забыла.

Фрэнсис достала ключи от дома – два комплекта, каждый на своем шнурке. Ей потребовалось известное усилие, чтобы отдать их, вложить в ладонь этой молодой женщины, почти девочки, совершенно незнакомой, которую она призвала в свою жизнь, поместив объявление в «Саут-Лондон-пресс». Миссис Барбер приняла ключи с величайшей серьезностью, наклоном головы показав, что понимает важность момента. С неожиданной деликатностью она сказала:

– Спасибо, мисс Рэй. Спасибо, что так замечательно все обустроили. Уверена, мы с Леонардом будем здесь счастливы. Нимало не сомневаюсь. Разумеется, у меня тоже есть кое-что для вас, – добавила она, убирая ключи в портплед и вынимая оттуда измятый коричневый конверт.

Плата за две недели. Пятьдесят восемь шиллингов. Фрэнсис услышала хруст банкнот и позвякивание монет. Постаравшись придать лицу деловое выражение, она взяла у миссис Барбер конверт и небрежно сунула в карман – как будто, подумалось ей, кто-нибудь поверит, что деньги для нее пустая формальность, а не самая суть, постыдная подоплека всего дела.

Внизу мужчины, пыхтя, тащили через холл ножную швейную машину. Фрэнсис проскользнула мимо них в гостиную, чтобы одним глазком взглянуть на деньги. Она распечатала конверт – да, вот они! Самые что ни на есть настоящие, ее собственные! Ей захотелось поднести купюры к губам и поцеловать. Она сунула конверт обратно в карман и едва ли не вприпрыжку бросилась через холл и по коридору в кухню.

Мать как раз снимала с плиты чайник, со слегка растерянным и встревоженным видом, какой всегда принимала, оставаясь на кухне одна. Она походила на пассажира тонущего лайнера, которого втолкнули в машинное отделение и велели встать к приборам. Она передала чайник в более твердые руки Фрэнсис, а сама стала доставать чайную посуду, молочник, сахарницу. Поставила на поднос три чашки с блюдцами для Барберов и мистера Уисмута, затем взяла еще два блюдца и заколебалась.

– Как думаешь, нам выпить чаю с ними? – шепотом спросила она.

Фрэнсис тоже на миг заколебалась. А как вообще принято?

Ай, не все ли равно? Деньги-то уже у них. Она выхватила у матери блюдца:

– Нет, давай даже начинать не будем. Стоит начать – так и потянется. Мы сядем в гостиной, а они пускай пьют наверху. Я подам им печенья к чаю.

Фрэнсис открыла жестяную банку, запустила туда руку – и снова засомневалась. А так ли уж необходимо печенье? Она положила на тарелку три штучки, поставила тарелку на поднос рядом с чайником, потом передумала и убрала.

Но тут же вспомнила, как милая миссис Барбер сняла туфли, чтобы не поцарапать натертый паркет, вспомнила необычные рубчатые пятки ее шелковых чулков – и вернула тарелку с печеньями на поднос.


Мужчины еще с полчаса ходили вверх-вниз по лестнице, потом какое-то время было слышно, как наверху передвигают ящики и коробки, переставляют мебель, весело перекликаются из разных комнат. Один раз вдруг загремел патефон, и Фрэнсис с матерью в ужасе переглянулись.

Но в шесть мистер Уисмут ушел, предварительно постучавшись в гостиную и вежливо попрощавшись, и в доме стало тише.

Однако дом определенно был уже не тот, что два часа назад. Фрэнсис с матерью уселись с книгами у французских окон, собираясь с толком использовать остатки дневного света: в последние годы они привыкли на всем экономить по мелочам. Но прямо над гостиной – красивой длинной комнатой, разделенной двойными дверями, которые весной и летом оставляли открытыми, – находились спальня и кухня Барберов, и Фрэнсис, переворачивая страницы, постоянно думала о паре наверху, чье чужеродное присутствие ощущалось, как соринка в глазу. Какое-то время оба сновали взад-вперед по спальне, со стуком открывая и закрывая выдвижные ящики. А вот кто-то из них вошел в кухню, остановился, и после продолжительной паузы раздался странный резкий звук, похожий на глоток железного механического чудовища. Один глоток, второй, третий, четвертый… Фрэнсис недоуменно уставилась в потолок и лишь через несколько секунд сообразила, что там просто кидают шиллинги в счетчик. Чуть погодя пустили воду из крана, а затем послышался другой странный шум, вроде глухой пульсации или частого пыхтения, – вероятно, заработал счетчик, когда по трубе пошел газ. Должно быть, миссис Барбер поставила кипятиться чайник. Теперь к ней присоединился муж. Сверху донеслись веселые голоса, смех… Фрэнсис поймала себя на мысли, что гости явно чувствуют себя как дома.

Потом осознала весь смысл этих слов, и сердце у нее защемило.

Пока она собирала в кухне холодный воскресный ужин, Барберы спустились и постучались в дверь, сначала жена, потом муж: туалет располагался на заднем дворе, и чтобы туда попасть, нужно было проходить через кухню. Оба состроили извиняющуюся мину; Фрэнсис тоже извинилась перед обоими. Она думала, что такое положение дел доставит квартирантам не меньше неудобства, чем ей самой, но теперь засомневалась. Даже пятьдесят восемь шиллингов у нее в кармане начали утрачивать свою магическую силу: до Фрэнсис постепенно стало доходить, насколько трудно будет отработать полученные деньги. Она даже не предполагала, до чего странно и неприятно будет слышать и видеть, как молодые супруги по-хозяйски расхаживают по дому. Когда мистер Барбер, вернувшись со двора, направился обратно в верхние комнаты, Фрэнсис услышала, что в холле он остановился. Гадая, что же его там задержало, она отважилась выглянуть в коридор. Молодой человек разглядывал картины на стенах, словно посетитель художественной галереи. Подавшись вперед, чтобы получше рассмотреть гравюру с изображением Рипонского собора, он выудил из кармана спичку и принялся лениво ковыряться в зубах.

С матерью Фрэнсис своими чувствами не поделилась. Придерживаясь обычного вечернего распорядка, они спокойно поужинали вдвоем, сыграли пару партий в нарды, без четверти десять выпили по чашке слабого какао, а потом занялись рутинными делами, которыми всегда завершали день: навели порядок в гостиной, прикрутили газовые рожки, взбили диванные подушки, заперли окна.

Мать первой пожелала доброй ночи и ушла к себе. Фрэнсис задержалась в кухне, чтобы убраться и вычистить печь. Она сходила в туалет, накрыла стол к завтраку, вынесла в палисадник молочный бидон и повесила рядом с калиткой. А когда вернулась в дом и стала прикручивать газовую лампу в холле – заметила свет под дверью материной спальни. Вообще-то, Фрэнсис не имела обыкновения заглядывать туда после того, как мать уходила спать, но сегодня эта полоска света словно поманила. Фрэнсис приблизилась к двери и постучала:

– Можно?

Мать сидела в кровати. Волосы, прежде заколотые в пучок, она распустила и заплела в тощие косицы, похожие на измочаленные веревки. До войны волосы у нее были каштановые, рыжевато-каштановые, как у Фрэнсис, но за последние несколько лет поседели, поредели, стали жесткими и ломкими. Сейчас, в свои пятьдесят пять, она была совсем седая, как старуха; темными оставались только брови, резко очерченные над красивыми карими глазами. На коленях у нее лежала книжонка из разряда вагонной макулатуры, «Ребусы и головоломки», и она подбирала слова в акростих.

Когда Фрэнсис вошла, мать внимательно посмотрела на нее поверх очков для чтения:

– Случилось чего, Фрэнсис?

– Нет. Просто решила заглянуть. Разгадывай дальше свою головоломку.

– Да это пустяки, вместо снотворного.

Однако затем она снова сосредоточенно уставилась в страницу и, похоже, нашла наконец нужное слово: проверяла, подходит ли оно, водя по буквам карандашом и шевеля губами. Свободная половина кровати была плоской, как гладильная доска. Фрэнсис скинула тапочки, забралась в кровать и легла на спину, руки за голову.

Еще месяц назад эта комната служила столовой. Фрэнсис покрасила старые красные обои и перевесила картины, но, как и в случае с новой кухней наверху, результат получился не ахти. Немногочисленные предметы мебели из бывшей материной спальни стояли как-то неловко, точно непрошеные гости, явно тоскуя по своим родным вмятинам в полу верхней комнаты. Часть столовой мебели пришлось оставить здесь же, за неимением другого места, и душная теснота обстановки отдавала старостью и немного, самую малость, – больничной палатой. Подобные комнаты Фрэнсис видела в детстве, когда навещала хворых двоюродных бабушек. «Не хватает только запаха ночного горшка, – подумала она, – да прикроватного колокольчика, чтобы вызывать усатую великовозрастную дочь, так и оставшуюся в старых девах».

Она поспешно прогнала образ, возникший перед глазами. Наверху кто-то из Барберов прошел через гостиную – мистер Барбер, судя по тяжести и частоте шагов; миссис Барбер ступает легче и ходит медленнее. Фрэнсис провела взглядом по потолку, следуя за звуком.

Мать тоже посмотрела вверх.

– День больших перемен, – вздохнула она. – Они что, еще не все вещи распаковали? Взволнованы, наверное, страшно. Мы с твоим отцом были в таком же состоянии, когда только въехали сюда. Мне кажется, дом им понравился – ты как думаешь? – Она понизила голос. – Он ведь просто нечто, правда?

Фрэнсис ответила таким же приглушенным тоном:

– Во всяком случае, ей понравился. У нее такой вид, будто она не верит своему счастью. А вот насчет него я не уверена.

– Ну, это чудесный старый дом. И собственное жилье, что немаловажно для молодоженов.

– Так Барберы вроде не молодожены. Разве они не говорили, что женаты уже три года? Поженились сразу после войны, насколько я поняла. Но детей нет.

– Нет, – повторила мать с ноткой осуждения, а потом, перейдя к следующей мысли, добавила: – Жаль, что в наше время все молодые женщины считают нужным малеваться.

Фрэнсис развернула к себе книжку и принялась изучать акростих, чувствуя строгий взгляд матери.

– И не говори. Даже по воскресеньям!

– Не воображай, будто я не понимаю, когда ты надо мной подшучиваешь, Фрэнсис.

Наверху рассмеялась миссис Барбер. Какой-то легкий предмет, уроненный или брошенный, со стуком упал и покатился по полу. Фрэнсис оставила попытки решить головоломку.

– Как по-твоему, из каких она?

Мать закрыла книжку и положила на тумбочку.

– Кто?

Фрэнсис показала подбородком на потолок:

– Миссис Би. Мне думается, отец у нее руководитель филиала какой-нибудь фирмы. Мать из довольно «приличной» семьи. «Индийская любовная песня» на патефоне, – возможно, брат успешно служит в торговом флоте. Уроки фортепиано для девочек. Походы в Королевскую академию раз в год. – Она широко зевнула и, прикрыв рот тыльной стороной ладони, продолжила сквозь зевок: – В том, что наши постояльцы так молоды, есть один несомненный плюс: они могут нас сравнивать только с родителями мистера Барбера. Им невдомек, что мы понятия не имеем, как себя вести с ними. Покуда мы будем разыгрывать роль домовладелиц достаточно усердно, мы для них таковыми и останемся.

Мать страдальчески поморщилась:

– Ох, ну зачем называть все своими именами? Ты прямо как миссис Сивью из Уортинга.

– В наше время быть домовладелицей не зазорно. Лично я намерена наслаждаться своим статусом домовладелицы.

– Да хватит уже повторять это слово!

Фрэнсис улыбнулась. Но мать сидела с совершенно уже несчастным выражением лица, теребя шелковую кайму одеяла. Еще чуть-чуть, поняла Фрэнсис, и она скажет: «Ах, это разбило бы сердце твоего отца!» А поскольку даже сейчас, почти четыре года спустя после его смерти, при одной мысли о нем у Фрэнсис неизменно возникало желание заскрежетать зубами, выругаться, вскочить и грохнуть что-нибудь об пол, она поспешно перевела разговор на другую тему. Мать входила в правление местной благотворительной организации, и Фрэнсис спросила, чем там сейчас занимаются. Они немного поговорили о предстоящей ярмарке.

Когда лицо матери прояснилось, став просто усталым лицом пожилой женщины, Фрэнсис поднялась с кровати:

– Тебе принести чего-нибудь? Может, печенья пожевать перед сном?

Мать начала устраиваться в постели:

– Нет, не хочу печенья. Потуши свет, пожалуйста.

Она откинула косицы с плеч и поудобнее положила голову на подушку. На переносице у нее остались вмятины от очков, похожие на синяки. Когда Фрэнсис потянулась к лампе, наверху опять послышались шаги, и она снова вскинула глаза к потолку:

– Как будто там Ноэль или Джон-Артур… – пробормотала она, гася свет.

«Да, действительно, как будто они», – подумала Фрэнсис несколькими секундами позже, стоя в темном холле. Ибо теперь ощутила запах табачного дыма, услышала невнятный мужской голос на лестничной площадке и глухой стук мужских домашних туфель. Сердце у нее вдруг зашлось, дыхание мучительно перехватило, как бывает, когда неудачно ударишься локтем или коленом. Как неожиданно накатывает горе, до сих пор! Фрэнсис помедлила у подножия лестницы, пережидая приступ боли. «Если бы только, – впервые за долгое время подумала она, поднимаясь по ступенькам, – ах, если бы только я могла сейчас, свернув с лестницы, увидеть на площадке кого-нибудь из братьев – Джона-Артура, например; худого, вечно серьезного, как все книгочеи, похожего на чудаковатого монаха в своем коричневом егеровском халате[3] и сандалиях из „Гарден-Сити“…»

Но там оказался всего лишь мистер Барбер, с сигаретой в углу рта, без пиджака, в рубашке с закатанными рукавами. Он возился с какой-то мерзкой штуковиной, которую, очевидно, только что повесил на стену: помесь барометра и платяной щетки, покрытая ядовито-оранжевым лаком. И пятна ядовитого цвета теперь повсюду, удрученно отметила Фрэнсис. Будто какой-то великан, ссосавший целый мешок разноцветных леденцов, прошелся языком по дому. Поверх выгоревшего старинного ковра в бывшей материной спальне расстелены кричащие псевдоперсидские ковры. Прекрасное трюмо наискось завешено индийской шалью с бахромой. На стене эстамп с античными обнаженными фигурами, в стиле лорда Лейтона[4]. Плетеная клетка медленно вращалась на шнуре, привязанном к крюку, вкрученному в потолок. В клетке, на жердочке из папье-маше, сидел попугай из шелка и перьев.

Газовые рожки на лестничной площадке, отвернутые до предела, яростно шипели. «Интересно, – подумала Фрэнсис, – помнят ли жильцы, что за газ платим мы с матерью?»

Встретившись взглядом с мистером Барбером, она сказала фальшиво-жизнерадостным тоном под стать новой обстановке:

– Обустраиваетесь, да?

Мистер Барбер вынул изо рта сигарету и подавил зевок:

– На сегодня с меня хватит, мисс Рэй. Я внес свою лепту, перетаскав сюда все чертовы ящики. А вот порядок пусть наводит Лилиана. Она такое любит. Дай ей волю, навела бы порядок во всей Англии.

До сих пор Фрэнсис не рассматривала мужчину толком, отметила лишь лейтмотив поведения – шутливую ворчливость, – но и все, ничего более вещественного. Теперь же, в ровном газовом свете, она увидела безупречную опрятность всего облика, свойственную клеркам. Без ботинок он был всего на дюйм-два выше ее. «Слабак», – назвала его жена, но для слабака в нем слишком много жизни. Рыжеватая щетина, крохотные рябинки от прыщей на щеках, узкий подбородок, скученные зубы, белесые, почти невидимые ресницы. Но вот глаза, ярко-голубые, почти синие глаза делали его прямо красавцем, ну или почти, – во всяком случае, мужчиной куда более привлекательным, чем ей показалось поначалу.

Фрэнсис отвела взгляд:

– Ладно, пойду спать.

Он подавил очередной зевок:

– Счастливица вы! А мне еще ждать и ждать, пока Лили украшает спальню.

– Я потушила свет внизу. С калильной сеткой в холле есть небольшая хитрость, так что я решила сама погасить. Надо будет показать вам, как с ней управляться.

– Покажите сейчас, если хотите, – услужливо предложил он.

– Мать уже легла спать. Ее комната внизу, прямо у лестницы.

– А. Тогда завтра покажете.

– Обязательно. Боюсь, правда, если вам или миссис Барбер понадобится выйти во двор ночью, внизу будет темно.

– О, мы найдем дорогу.

– Можете взять лампу.

– Да, точно, отличная мысль. Или знаете что? – Молодой человек улыбнулся. – Я отправлю Лили вниз на веревке. Если что не так, она мне подергает.

Он говорил шутливым тоном, пристально глядя на Фрэнсис. Но чувствовалось в нем что-то такое, от чего ей стало немножко не по себе. Она замешкалась с ответом, а мистер Барбер, по-прежнему не сводя с нее своих ярко-голубых глаз, поднес к губам сигарету, глубоко затянулся и скривил рот, чтобы выпустить дым в сторону.

В следующий миг выражение его лица изменилось. Дверь спальни открылась, и появилась миссис Барбер. В руках она держала какой-то эстамп – не иначе еще одна голая натура авторства лорда Лейтона, заподозрила Фрэнсис, – и при виде него мистер Барбер возопил шутливо-страдальческим тоном:

– Черт побери, женщина! Ты все никак не угомонишься?

Она улыбнулась Фрэнсис:

– Просто навожу красоту.

– Бедная мисс Рэй хочет спать. Она пришла пожаловаться на шум.

У миссис Барбер вытянулось лицо.

– Ох, мисс Рэй, прошу прощения!

– Вы вовсе не шумели, – поспешно сказала Фрэнсис. – Мистер Барбер шутит.

– Я собиралась доделать все завтра. Но стоило начать – и вот, никак не остановиться.

Лестничная площадка казалась Фрэнсис страшно тесной, когда они стояли здесь все вместе. Неужели им троим придется каждый вечер сталкиваться тут и обмениваться любезностями?

– Занимайтесь своими делами, сколько вам нужно, – сказала она с наигранной бодростью. – Только… – Она было двинулась к своей двери, но остановилась. – Вы ведь не забудете, что в комнате под вами спит моя мать?

– О, ни в коем случае! – заверила миссис Барбер.

– Разумеется, не забудем, – эхом подхватил муж с самым серьезным видом.

Фрэнсис пожалела, что упомянула про мать. Смущенно пробормотав: «Ну, доброй вам ночи», она прошла в свою комнату и оставила дверь приоткрытой, пока зажигала свечу. Вернувшись к двери, она увидела мистера Барбера, который смотрел на нее, попыхивая сигаретой. Потом он улыбнулся и ушел.

Закрыв дверь и тихо повернув ключ в замке, Фрэнсис облегченно вздохнула. Она скинула тапочки, сняла блузку, нижнее белье и чулки – и наконец, словно тучная матрона, распустившая шнурки корсета, снова стала самой собой. Широко потянувшись, она обвела глазами полутемную комнату, восхитительно пустую и спокойную. На каминной полке лишь два серебряных подсвечника, и ничего больше. Книжный шкаф набит битком, но книги стоят аккуратными рядами; на полу темнеет единственный ковер. Светлые стены: обои она содрала, а штукатурку покрасила белой темперой. Даже гравюры в рамках выглядят совершенно ненавязчиво: японский интерьер и пейзаж Фридриха, еле различимый в свечном свете, – гряда оснеженных гор, растворяющихся в фиолетовой дали.

Зевнув, Фрэнсис нащупала шпильки в волосах и вытащила одну за другой. Она налила воды в умывальный тазик, протерла фланелькой лицо, шею и под мышками. Почистила зубы, смазала вазелином щеки и руки, огрубевшие от работы. А потом, поскольку ей не давал покоя запах сигареты мистера Барбера, до сих пор витавший в воздухе, она достала из прикроватной тумбочки пачку курительной бумаги и коробочку табака. Ловко скрутив сигаретку и прикурив от свечи, она забралась в кровать и задула свечу. Фрэнсис любила курить так, голой в прохладной постели, в кромешной темноте, где алеет лишь уголек сигареты, освещая ее пальцы.

Сегодня, правда, в комнате не совсем темно: с лестничной площадки просачивается свет, тонкая яркая полоска под дверью. Чем они там сейчас занимаются? До нее доносились приглушенные неразборчивые голоса. Обсуждают, куда повесить дрянную картинку? Если они начнут стучать молотком, придется встать и сказать что-нибудь. Если они оставят светильники на площадке гореть в полную силу, тоже придется сказать что-нибудь. Фрэнсис принялась подбирать в уме фразы.

Извините, что приходится поднимать эту тему… Помните, мы договаривались?… Наверное, мы могли бы…

Было бы лучше, если бы…

Боюсь, я совершила ошибку.

Нет, не надо об этом думать! Слишком поздно. Давно уже стало слишком поздно.


В конечном счете спала Фрэнсис хорошо. Она проснулась в шесть, когда вдали завыл первый фабричный гудок, почти сразу опять задремала и через час очнулась, вырванная из путаного сна резким сверлящим звуком непонятной природы. «Это будильник у Барберов зазвонил», – смутно сообразила она чуть погодя. Казалось, всего минуту назад она лежала здесь и прислушивалась к затихающему бормотанию постояльцев, укладывающихся спать. Теперь же все происходило в обратной последовательности: Барберы вышли из спальни, зевая и перешептываясь, тихо спустились по лестнице и сбегали во двор, потом загремели посудой в своей кухне, заваривая чай, жаря завтрак. Фрэнсис старательно подмечала каждый звук: бульканье закипающего чайника, скворчание ветчины на сковороде, легкий стук бритвы о раковину. Она должна привыкнуть, приладиться к такому вот новому началу своего дня.

Фрэнсис вспомнила про пятьдесят восемь шиллингов. Пока мистер Барбер собирался на службу, она встала и неторопливо оделась. Он вышел из дома в восемь без малого, когда его жена уже вернулась из кухни в спальню. Фрэнсис еще немного помедлила, чтобы не сложилось впечатления, будто она только и ждала ухода мистера Барбера, а потом отперла дверь и быстро спустилась вниз. Она выгребла золу из печи и разожгла огонь. Сходила во двор, вернулась в дом и пожелала доброго утра матери, приготовила чай, сварила яйца. Но все время, пока она хлопотала по хозяйству, голова у нее была занята подсчетами. Как только они с матерью позавтракали и убрали со стола, она уселась за бюро с расходной книгой и просмотрела пачку счетов, скопившихся за последние полгода.

Мяснику и рыбнику нужно сразу отдать крупные суммы. От прачки, пекаря и угольщиков можно отделаться малыми выплатами. Налоговые уведомления придут через пару недель, вместе с квартальным счетом за газ, который будет больше обычного, поскольку в него войдет стоимость кухонной плиты, счетчика и труб, установленных наверху. Надо расплатиться и за все остальное, что потребовалось для подготовки комнат к приезду Барберов, – за лак, краску, мастику и тому подобное. Только через три-четыре месяца – в августе или сентябре, не раньше – арендные деньги начнут откладываться на семейном банковском счете в виде чистой прибыли.

Но в августе или сентябре все же лучше, чем никогда, гораздо лучше, – и Фрэнсис в приподнятом настроении отложила расходную книгу. Пришел подручный пекаря, а за ним следом разносчик из мясной лавки. В кои-то веки она взяла хлеб и мясо с чувством полного своего права, а не с таким ощущением, будто скупает краденое. Мясо – баранью шейку – можно будет потушить с овощами. Еда Фрэнсис не интересовала – ни стряпня, ни самый процесс поглощения пищи, – но за годы войны она поневоле приобрела некоторые кулинарные навыки, и ей нравилось решать чисто практические задачи: например, как из одного дешевого куска мяса приготовить несколько разных блюд. Такое же отношение было у нее и к работе по дому: она с куда большей охотой бралась за дела необычные – начистить лестничные ковродержатели или до блеска отдраить плиту, – которые требовали планирования, стратегического подхода, правильного выбора химикатов и вспомогательных средств.

Но в большинстве своем хозяйственные обязанности неизбежно носили рутинный характер. Дом изобиловал всевозможными неудобствами вроде затейливой лепнины, настенных реек для картин и резных плинтусов, с которых приходилось обметать пыль почти каждый день. Всю мебель – разных сортов темного дерева – тоже нужно было регулярно протирать. Отец Фрэнсис питал страсть к «английской старине», совершенно не учитывая особенности регентского стиля самого особняка, и в каждом углу дома стояли вычурные кресла и комоды яковианской эпохи[5]. При жизни отца эти предметы обстановки уважительно назывались «папиной коллекцией», а через год после его смерти Фрэнсис пригласила оценщика – и все они оказались викторианскими подделками. Перекупщик, приобретший напольные часы, предложил ей три фунта за все. Она была бы рада положить в карман деньги и избавиться от чертова хлама, но мать решительно воспротивилась.

– Подлинные они или нет, – заявила она, – но в них душа твоего отца.

«Скорее, его глупость», – мысленно ответила Фрэнсис.

Так что мебель осталась, а значит, три-четыре раза в неделю Фрэнсис приходилось по-крабьи шустро сновать по комнатам, смахивая метелкой пыль с крученых ножек шатких столиков и рельефных завитков да ромбиков, украшающих грубо вытесанные кресла.

Самую тяжелую домашнюю работу Фрэнсис оставляла на дни, когда мать отлучалась из дома. Поскольку сегодня понедельник, планы у нее обширные. По утрам в понедельник мать обсуждает приходские дела с местным викарием, и в ее отсутствие Фрэнсис успеет «сделать» весь первый этаж.

Как только передняя дверь захлопнулась, Фрэнсис засучила рукава, надела фартук и повязала волосы косынкой. Она начала с материной спальни, затем перешла в гостиную, чтобы подмести там пол и вытереть пыль, – господи, а пыли-то сколько! Откуда она вообще берется? Такое впечатление, будто сам дом порождает ее, как тело источает пот. Сколько ни вытрясай, сколько ни выколачивай ковер или диванную подушку, пыль все равно сейчас же снова появится. В гостиной стоял шкафчик-горка со стеклянными дверцами, всегда плотно закрытыми, но и в нем все предметы за день-другой покрывались пылью, и их приходилось протирать опять и опять. Порой у Фрэнсис возникало желание переколотить все фарфоровые чашечки и блюдца к чертовой матери. Однажды, в припадке раздражения, она отломила голову у одной из розовощеких стаффордширских статуэток – и голова, наспех приклеенная обратно, теперь сидела на плечах кривовато.

Сегодня, впрочем, Фрэнсис не испытывала обычного недовольства. Работала споро и толково: из гостиной переместилась наверх лестницы, с тазиком и щеткой, и спустилась вниз, тщательно вычищая каждую ступеньку. Набрала воды в ведро, принесла подколенный коврик и начала мыть пол в холле. Пользовалась она только уксусом. Мыло оставляет разводы на темных плитках. Сначала мокрой тряпкой размачиваешь и оттираешь грязь, а потом, уже досуха выжатой, проходишься по полу одним широким плавным движением… Ну вот! Как блестят плитки, любо-дорого смотреть! Конечно, блеск исчезнет через пять минут, когда влага испарится, – ну так и все на свете недолговечно. Важно уметь наслаждаться яркими мгновениями. Какой смысл сосредотачиваться на шероховатостях жизни? Она молода, неглупа, здорова. У нее есть… а что у нее есть? Да вот такие маленькие радости. Маленькие успехи на кухне. Сигаретка на сон грядущий. Походы в кинематограф с матерью по средам. Регулярные вылазки в город. Да, периодически накатывает известного рода возбуждение, так ведь это с каждым бывает. Томление, чувственное желание… Но Фрэнсис, не скованная предрассудками прошлого века, умела справляться с подобными состояниями. Удивительно, подумала она, передвигая коврик, ведро и принимаясь за следующий участок пола; поистине удивительно, до чего просто удовлетворить такую потребность, даже среди бела дня, даже когда мать дома, всего лишь незаметно отлучившись в свою спальню на пару минут, в перерыве между чисткой пастернака и заправкой супа или пока ждешь, когда поднимется тесто…

Услышав шаги наверху, Фрэнсис вздрогнула. Она совсем забыла про постояльцев. Она вскинула глаза и сквозь лестничные балясины увидела миссис Барбер, неуверенно спускавшуюся вниз.

Фрэнсис залилась краской, будто пойманная за чем-то неприличным. Но миссис Барбер тоже покраснела. Хотя время шло к одиннадцати, она все еще была в ночной рубашке, поверх которой накинула атласный японский халат (кажется, такие называются «кимоно», подумала Фрэнсис), и в турецких шлепанцах на босу ногу. В руках постоялица держала полотенце и мешочек с банными принадлежностями. Поздоровавшись с Фрэнсис, она заправила за ухо локон, примятый со сна, и застенчиво сказала:

– Я бы хотела принять ванну.

– О, конечно!

– Если вас не затруднит. После ухода Лена я снова заснула и…

Фрэнсис поднялась на ноги:

– Нисколько не затруднит. Мне надо зажечь для вас колонку, вот и все. Днем мы с матерью обычно ее не зажигаем. Следовало предупредить вас вчера. Сможете тут пройти? Придется перепрыгнуть. – Она передвинула ведро. – Вот сухое место.

Миссис Барбер, продолжавшая спускаться по ступенькам, ничего не ответила и покраснела еще сильнее. Она оторопело смотрела на косынку Фрэнсис, на закатанные рукава, красные руки, поломойный коврик, все еще с вмятинами от коленей. Фрэнсис хорошо знала это выражение лица, уже до тошноты ей надоевшее, если честно, поскольку она видела его постоянно: у соседей, торговцев, материных подруг – людей, которые пережили самую страшную войну в истории человечества, но почему-то впадали в замешательство при виде женщины «из приличных», выполняющей черную работу по дому.

– Помните, я говорила, что у нас нет помощников? Я не преувеличивала, как видите. Единственное, чему я говорю твердое «нет», – это стирка. Мы по-прежнему почти все отсылаем в прачечную. Но вся остальная работа на мне. «Генералки», «повседневки» – да, я знаю жаргонные словечки!

Миссис Барбер наконец улыбнулась. Но потом, взглянув на еще не вымытый пол позади Фрэнсис, снова смутилась, теперь по-другому.

– Боюсь, мы с Леном страшно натоптали вчера. Я как-то не подумала…

– О, эта плитка пачкается сама собой. Как и все в доме.

– Я сейчас переоденусь и домою тут.

– Даже не думайте. У вас есть где убираться. Вы же обходитесь без горничной – а чем я лучше вас? Кроме того, вы даже не представляете, как лихо я орудую шваброй. Ну-ка, давайте помогу вам…

Миссис Барбер уже стояла на нижней ступеньке и явно не знала, куда шагнуть. После минутного колебания она оперлась на протянутую руку Фрэнсис и перепрыгнула через вымытые плитки. При приземлении кимоно у нее распахнулось, открыв ночную рубашку, под которой волнующе колыхнулись налитые, ничем не стесненные груди.

Женщины прошли через кухню в судомойню. Там, рядом с раковиной, стояла ванна, накрытая побелевшей от времени деревянной крышкой, которую Фрэнсис использовала как сушильную доску. Одним ловким, отработанным движением она подняла крышку и прислонила к стене. Ванна была древней, ее уже не однажды эмалировали заново – в последний раз это делала сама Фрэнсис, и не сказать, чтобы она осталась вполне довольна результатом. Эмаль легла пузырями и походила на изъеденную проказой кожу, что сегодня бросалось в глаза особенно резко. Газовая колонка фирмы «Вулкан» тоже имела устрашающий вид: грязно-зеленый клепаный цилиндр на трех изогнутых ножках. В семидесятых годах прошлого века она, несомненно, была наивысшим достижением производителя, но сейчас выглядела как космический аппарат, в котором мог бы полететь на Луну какой-нибудь герой Жюля Верна.

– Боюсь, она у нас с норовом, – сказала Фрэнсис, объясняя устройство колонки. – Нужно повернуть вот этот кран – но только не этот, иначе весь дом взлетит на воздух. Огонь зажигается здесь. – Она чиркнула спичкой. – Лицо лучше отвернуть. Мой отец однажды спалил брови, включая колонку. Ну вот.

Пламя вспыхнуло и зашипело, пожирая газ. Железный цилиндр загудел и задребезжал. Фрэнсис нахмурилась и уперла руки в бока:

– Вот же чудище. Вы уж извините, миссис Барбер. – Она обвела взглядом помещение: каменная раковина, паровой котел в углу, кафельные стены, как в морге. – Хотелось бы, конечно, чтобы дом больше соответствовал современным требованиям.

Но миссис Барбер энергично потрясла головой:

– Ах, бросьте, пожалуйста! – Она снова заправила за ухо непослушный локон, и Фрэнсис увидела крохотную ямочку в мочке – прокол для сережки. – Мне нравится ваш дом таким, какой он есть. Сразу видно, дом с прошлым. Вещи… не все они должны быть современными. Иначе все будет совершенно безликое, без своего характера…

И вот опять, подумала Фрэнсис, эта благожелательность, эта доброта, эта милая деликатность.

– Ну, по части характера нашему дому нет равных, – рассмеялась она. Потом продолжила уже более серьезным тоном: – Я рада, что вам здесь нравится. Очень рада. Мне наш дом тоже нравится, хотя порой я об этом забываю… Так, теперь еще одно. Ни в коем случае нельзя, чтобы колонка нагревалась, когда через нее не идет вода, – иначе не станет ни дома, который нам нравится, ни нас, которым он нравится! Справитесь? Если вдруг огонь погаснет – а такое, увы, иногда случается, – крикните меня.

Миссис Барбер улыбнулась, показав ровные белые зубы:

– Хорошо. Спасибо, мисс Рэй.

Фрэнсис оставила ее одну, а сама вернулась в холл, к недомытому полу. Дверь судомойни затворилась, тихо щелкнула задвижка.

Но дверь между кухней и коридором стояла приоткрытой, и Фрэнсис, снова взявшись за тряпку, слышала, и очень отчетливо, как миссис Барбер готовится принять ванну: звякнула цепочка пробки, зашумела и забулькала вода. Казалось, она льется чересчур долго. Насчет того, что они с матерью пользуются колонкой, Фрэнсис наврала: они почти никогда ее не зажигали, слишком дорогое удовольствие, а горячую воду таскали из бойлера в старомодной кухонной плите. Мылись, как правило, раз в неделю, часто по очереди в одной воде. Если миссис Барбер вздумает принимать ванну ежедневно, счет за газ вырастет вдвое.

Наконец шум воды прекратился. Послышался плеск и глухой стук пяток о дно, когда миссис Барбер ступила в ванну, а потом громкое бултыхание, когда она села. Затем настала тишина, нарушаемая лишь редким, гулким шлепаньем капель из крана.

Звуки эти вызывали смутное беспокойство, такое же, какое Фрэнсис испытала при виде распахнувшегося кимоно. А сильнее всего беспокоила тишина. Еще совсем недавно, сидя за бюро, Фрэнсис мысленно представляла квартирантов в сугубо корыстном свете – чем-то вроде двух гигантских шиллингов, ковыляющих на коротких ножках. Но на самом деле постояльцы в твоем доме – это совсем другое, подумала она, переползая на коленях немного назад; это такое вот странное сожительство без близости, такие вот почти интимные моменты, как сейчас, когда от голой миссис Барбер ее отделяют лишь несколько футов кухни да тонкая дверь судомойни. Перед глазами у Фрэнсис неожиданно возникло видение: округлые налитые груди, алеющие от жара.

Она встала на коврике поудобнее и принялась яростно тереть пол.


Когда мать вернулась домой к обеду, на стенах судомойни еще не высохли капли водяного пара. Фрэнсис сообщила, что миссис Барбер принимала ванну.

– В десять утра? В халате? Ты шутишь?

– Нисколько. В атласном причем. Правда здорово, что это ты сидела у викария, а не он у нас?

Мать побледнела, но промолчала.

Они съели обед – цветную капусту под сыром, – после чего удобно расположились в гостиной. Миссис Рэй делала заметки для приходского бюллетеня. Фрэнсис чинила белье, доставая из корзины вещи одну за другой. На ручке кресла у нее лежала свежая «Таймс». Какие там последние новости?

Она неуклюже перелистала страницы, все еще пахнущие типографской краской. Ничего интересного, обычная муть. Горацио Боттомли[6] предстал перед судом Олд-Бейли по обвинению в мошенничестве на четверть миллиона фунтов. Какой-то член парламента требовал наказания плетьми для торговцев кокаином. Французы стреляли в сирийцев, китайцы стреляли друг в друга, мирные переговоры в Дублине закончились ничем, в Белфасте произошли очередные убийства… Но принц Уэльский на фотографии с рыбалки в Японии выглядел вполне довольным жизнью, а маркиза Карисбрук устраивала благотворительный бал в пользу «Друзей Бедноты». Так что все в порядке, подумала Фрэнсис. Она не любила «Таймс», но денег на вторую, менее консервативную газету у них не было. В любом случае чтение новостей в последнее время неизменно приводило ее в уныние. В годы своей необычной военной молодости она деятельно отзывалась на каждую политическую новость: писала письма в разные комитеты, посещала собрания и митинги. Теперь же, казалось, мир стал настолько сложным, что никакие его проблемы не решить. Она видела в нем лишь хаос конфликтующих интересов и с горечью сознавала тщетность любых усилий. Фрэнсис отложила газету. Завтра она порвет ее на растопку.

По крайней мере, сейчас в доме стало тихо, стало почти как прежде. До недавнего времени сверху доносился глухой грохот и скрип: миссис Барбер передвигала мебель. Теперь она, наверное, в гостиной… чем занимается, интересно? В кимоно ли она по-прежнему? Почему-то Фрэнсис хотелось думать, что да.

Чем бы там постоялица ни занималась, в продолжение всего чаепития наверху стояла тишина. Миссис Барбер ожила незадолго до шести: сначала забéгала взад-вперед, словно лихорадочно пытаясь навести порядок, потом загремела посудой в кухоньке. Через полчаса, готовя ужин в собственной кухне, Фрэнсис вдруг услышала скрежет ключа в замке входной двери и удивленно вскинула голову. Но тотчас сообразила: ну конечно, мистер Барбер вернулся с работы.

Он пошаркал ногами по коврику, в точности как отец в свое время. Устало поднялся по лестнице и шумно, со стоном, зевнул на самом верху. Но через пять минут, убирая со стола картофельные очистки, Фрэнсис услышала, как он спускается обратно. Раздался скрип шагов в коридорчике, потом голос:

– Тук-тук, мисс Рэй! – В приоткрытой двери показалось лицо мистера Барбера. – Не возражаете, если я пройду?

Сейчас, с набриолиненными, прилизанными волосами, он выглядел старше, чем вчера. На лбу у него осталась красная полоса от котелка.

Выйдя из туалета, молодой человек ненадолго задержался во дворе. Фрэнсис видела в окно, как он стоит в нерешительности, раздумывая, следует ли подойти и заговорить с ее матерью, которая срезáла спаржу поодаль в саду. Решив не подходить, он вернулся к дому и остановился, разглядывая кирпичную кладку и оконные рамы, потом какую-то трещину или щербину в пороге.

– Как поживаете, мисс Рэй? – спросил мистер Барбер, возвратившись в кухню.

Фрэнсис поняла, что беседы не избежать. Впрочем, пожалуй, не помешает узнать квартиранта получше.

– Прекрасно. А вы? Как прошел день?

Он подергал жесткий строгий воротничок:

– О, обычная веселуха.

– То есть неприятности?

– С таким начальником, как у меня, каждый день неприятности. Вам наверняка знаком такой типаж: вздорный малый, который дает вам сложить столбец цифр, а когда получившийся результат его не устраивает, винит во всем вас! – Он поднял подбородок и почесал горло, не сводя глаз с Фрэнсис. – Выпускник элитной частной школы, ясное дело. Я был лучшего мнения об этих ребятах, а вы?

К чему это он? Может, решил, что ее братья… да нет, конечно, ничего он о них не знает и знать не может, хотя и спит с женой в их бывшей комнате.

Фрэнсис ответила, пытаясь подстроиться под его тон:

– Я слышала, их сильно переоценивают. Вы работаете в страховой фирме, если я правильно помню?

– Да. За грехи мои тяжкие.

– А чем именно занимаетесь?

– Я эксперт по страхованию жизни. Наши агенты присылают заявки на страховые полисы, я их передаю нашему медику и на основании его заключения оцениваю жизнь, подлежащую страхованию: хороша она для нас, плоха или посредственна.

– Хороша, плоха или посредственна, – повторила Фрэнсис, пораженная такой классификацией. – Вы прямо как апостол Петр.

– Апостол Петр! – Он расхохотался. – Мне нравится. Очень остроумно, мисс Рэй. Надо будет опробовать вашу шутку на ребятах в «Перле».

Фрэнсис думала, что, отсмеявшись, мистер Барбер удалится, но короткий обмен репликами только привел его в более общительное настроение. Он бочком подошел к двери судомойни, прислонился к косяку и с видимым удовольствием стал наблюдать за Фрэнсис, занятой работой. Она чувствовала пристальный синий взгляд, изучающий ее во всех подробностях: кухонный фартук, закудрявившиеся от пара волосы, засученные рукава, красные костяшки пальцев.

Фрэнсис начала крошить мяту для соуса. Мистер Барбер поинтересовался, из своего ли сада мята.

– Да, – ответила она, а он кивнул в сторону окна.

– Я только что там стоял, его разглядывал. Ох и большущий же! Неужели вы с матерью одни за ним ухаживаете?

– Для тяжелой работы мы кого-нибудь нанимаем, когда… – «Когда можем себе позволить», – подумала она. – Когда возникает такая необходимость. Сын викария косит нам лужайку. А со всем остальным мы вполне справляемся сами.

Это было не совсем правдой. Мать в меру своих аристократических сил занималась подрезкой веток и прополкой. Фрэнсис же считала садоводство просто еще одной домашней работой, только на свежем воздухе, а у нее и других дел хватало. Как следствие, сад – прекрасный при жизни отца – с каждым годом все сильнее разрастался летом, становился все неопрятнее и запущеннее.

– Я буду рад помочь вам с ним – вы только прикажите, – сказал мистер Барбер. – Дома я всегда помогал отцу по саду. Он у нас даже не вдвое, а вчетверо, если не впятеро меньше вашего. Но мой старик разгулялся там вовсю. Даже огурцы в парнике выращивает. Красавцы – вот такой длины! – Он расставил ладони, показывая размер. – Вы когда-нибудь думали об огурцах, мисс Рэй?

– Ну…

– О том, чтобы их выращивать, я имею в виду.

Это что, какой-то непристойный намек? Да нет, быть не может. Но глаза у него весело блестели, в точности как вчера вечером, и подобно тому как тогда что-то в его поведении смутило Фрэнсис, так и сейчас у нее возникло ощущение, будто он подшучивает над ней, пытается вогнать в краску.

Не отвечая, она повернулась прочь, чтобы взять уксус и сахар к мяте, а когда смешала соус и переложила в судок – достала из духовки котелок с рагу и потыкала ножом мясо, готово ли. Она стояла к нему спиной так долго, что он наконец понял намек и оттолкнулся плечом от косяка. Фрэнсис показалось, что, выходя из кухни, молодой человек улыбался. Едва оказавшись в коридоре, он принялся насвистывать, довольно неблагозвучно. Бойкая мелодийка из какого-то мюзикла – Фрэнсис не сразу узнала «Дай мне руку, шалунишка». По мере того как мистер Барбер поднимался по лестнице, свист доносился все слабее, а потом и вовсе стих, но через несколько минут Фрэнсис вдруг поймала себя на том, что и сама насвистывает песенку. Она тотчас же прекратила, но мистер Барбер словно бы оставил за собой стойкий запашок: дурацкий мотивчик весь вечер вертелся у нее в голове, как она ни старалась от него отделаться.

1

Джон-о'Гротс – деревня, расположенная на самой северной оконечности Шотландии. (Здесь и далее – примеч. перев.)

2

Хрустальный дворец – выставочный павильон, построенный в Гайд-парке к Всемирной выставке 1851 г., а впоследствии разобранный и перенесенный в лондонское предместье Сиднем-Хилл.

3

«Егер» (Jaeger) – британская компания, выпускающая одежду из натуральных волокон (шерсти и т. п.); учреждена в 1884 г.

4

Фредерик Лейтон (1830–1896) – английский художник, яркий представитель викторианского академизма.

5

Яковианская эпоха (1567–1625) – период правления короля Якова VI Шотландского, он же Яков I Английский.

6

Горацио Боттомли (1860–1933) – английский финансист, журналист, издатель и член парламента, в 1922 г. обвиненный в мошенничестве и приговоренный к семи годам тюремного заключения.

Дорогие гости

Подняться наверх